нуло в  голове,  и  вдруг  его
охватило странное чувство, похожее на стыд.
     - Я... ну, в общем, в Бога не верю...
     - Не лукавь сам с собою, Степан. Мы еще увидимся... Прощай...
     Степа, все еще пораженный, едва кивнул в ответ, почему-то ожидая, что
его гость исчезнет в столбе пламени или воспарит в  небо.  Но  незнакомец,
секунду постояв на пороге, быстрым шагом направился  куда-то  вправо,  как
раз туда, где лежала тропинка на Шекар-Гомп. И почти тут же  звезды  стали
гаснуть, а из налетевшей тучи пошел густой пушистый снег...


     - Что, уже утро?
     Арцеулов выбрался из-под тулупа, недоуменно глядя то на  Степана,  то
на розовеющее небо.
     - Кажись... - вяло ответил Косухин. Он и сам не заметил, как просидел
остаток ночи, ни о чем не думая и глядя на  медленно  падавший  снег.  Под
самое утро снег перестал. И почти сразу же начало светать. Площадка  перед
пещерой стала гладкой и ровной, снег скрыл тропинку, протоптанную  вечером
и следы ночного гостя, уходящие к ручью.
     - Почему вы  меня  не  разбудили?  -  Арцеулов  был  явно  недоволен.
Высыпаться за чужой счет он не считал возможным.
     - Спать не хотелось, - столь же вяло ответствовал Степа. - Ты  лучше,
Ростислав, кипятку сообрази... Пора идти.
     Капитан хотел по привычке вступить в перепалку, но поглядел на  Степу
и решил не встревать. Он с удовольствием умылся снегом  и  стал  разводить
огонь, сожалея,  что  в  подаренном  мешке  не  оказалось  немного  чайной
заварки...
     ...Тропу нашли сразу. Она тянулась вдоль ручья, прижимаясь к отвесной
черной стене, поднимающейся сколько было глаз вверх на невероятную высоту.
Ручей - или небольшая речка - протекал в глубокой узкой расщелине, а тропа
тянулась как раз между ним и стеною. Она была неширокой - едва  ли  больше
полутора метров, и вдобавок завалена снегом. В общем, идти было трудно, да
и опасно, зато можно не бояться потерять дорогу,  к  тому  же  тропа  вела
точно на юг.
     Степа взвалил мешок с продуктами на плечи и  уверенно  пошел  вперед,
протаптывая тропинку. На протесты Арцеулова он обозвал его контуженным,  а
на повторные призывы  предложил  меняться  через  каждый  час.  С  этим  и
двинулись, Косухин шел не быстро, но уверенно, оставляя после себя  ровный
след. Снег был достаточно глубоким, но не твердым, вдобавок  потеплело,  и
даже косухинская шинель вполне защищала  от  холода.  Гора  прикрывала  от
ветра, было совершенно тихо, лишь шумела  речушка,  да  изредка  откуда-то
издали доносились отзвуки похожие на разрывы снарядов. Впрочем,  Арцеулов,
кое-что читавший о горах, сразу же предположил, что это дальнее эхо лавин,
падавших с вершин в ущелья. По просьбе Косухина он  кратко  объяснил,  что
такое лавина, после чего  Степа  стал  время  от  времени  не  без  опаски
поглядывать вверх.
     Разговаривали мало, больше  молчали,  тем  более  говорить,  двигаясь
гуськом по узкой тропе, не особо удобно. Арцеулов, старясь вступать след в
след, думал, где  доведется  ночевать  следующую  ночь,  за  сколько  дней
удастся дойти до Шекар-Гомпа  и  как  действовать  дальше,  имея  лишь  по
короткому ножу, годному только для открывания  консервов.  Арцеулов  начал
понимать, что эта затея может выйти весьма трудной. Ему очень  захотелось,
чтобы здесь оказались те, кого он оставил еще весной  19-го  -  друзья  по
Ледяному походу, с которыми они шли по такому же снегу,  поддерживая  друг
друга, волоча казавшиеся такими тяжелыми винтовки и подсумки с  патронами.
Ростислав вспомнил спокойного, всегда собранного и  решительного  капитана
Корфа - их ротного, фронтового разведчика с  двумя  Аннами  и  Владимиром,
всегда  веселого  и  отважного  Андрея  Орловского  и   давнего,   еще   с
семнадцатого года, приятеля -  князя  Ухтомского.  Арцеулов  подумал,  что
вместе с Виктором Ухтомским он  взял  бы  Шекар-Гомп  играючи.  Во  всяком
случае, это едва ли труднее, чем то, что приходилось делать между Ростовом
и Екатеринодаром.
     Капитан усмехнулся, вспомнив, как на ночевке в Усть-Лабинской,  после
трех дней тяжелых боев с бригадой балтийских моряков,  они  отсыпались,  а
затем откуда-то появилась гитара, и его заставили играть всю ночь.  Тогда,
под утро, он написал, вернее сымпровизировал  песню,  где  главным  героем
выступал Андрей Орловский, который в  ту  ночь  был  почему-то  неожиданно
мрачен и неразговорчив. "Не падайте духом, поручик Орловский..." Позже эту
песню пели другие, и вместо Орловского  часто  выступали  иные  персонажи,
особенно  если  фамилия  вкладывалась  в  строку.  Почему-то  чаще   всего
упоминали Ухтомского - Виктор, аристократ чистых кровей, неистово  храбрый
и ненормально честный был всеобщим любимцем...
     Ростислав вновь усмехнулся, но на этот раз  невесело.  Прошло  больше
года, и Бог весть кто из них, его друзей по Ледяному анабазису,  еще  жив.
Армии Деникина - Арцеулов узнал это перед самой нижнеудинской  катастрофой
- бежали к Новороссийску, спасти их могло лишь  чудо,  а  чудеса  на  этой
земле встречались все реже...
     Последний раз Арцеулов брал  в  руки  гитару  в  Омске,  когда  нашел
Ксению, и они отмечали встречу на квартире  у  ее  тетки.  С  тех  пор,  а
особенно после Екатеринбургского госпиталя, играть было некогда и  не  для
кого. Интересно, - мелькнула уже совершенно нелепая  мысль,  -  играет  ли
краснопузый Степа на гитаре, или "товарищам"  полагается  лишь  балалайка?
Капитан  с  мстительным  ехидством  представил  себе  красного   командира
Косухина с балалайкой и всенепременно в лаптях. Картинка вышла на славу.
     Степу заботило другое. Вначале он мысленно ругал  последними  словами
тропу,  которая  оказалась  не  только  узкой,  но  и  неровной,  вдобавок
скользкой. Затем удалось войти в темп, дело  пошло  легче,  и  можно  было
задуматься о некоторых более абстрактных вещах. Косухин еще  раз  вспомнил
свой разговор с ночным гостем и остался весьма недоволен.
     Прежде всего он поступил не по-товарищески и  не  разбудил  капитана.
Теперь он даже не решался рассказать о ночном происшествии. Арцеулов может
не поверить, а кроме того  таинственный  гость  приходил  именно  к  нему.
Подумав, Косухин решил, что вел разговор неверно. Следовало, конечно, быть
вежливым и благодарным, но зато по больше слушать  и  по  меньше  болтать.
Собственные речи Степа обозвал "излияниями", а выходку  насчет  загадочной
двери вообще счел  неуместной.  Этак  его,  железного  большевика-ленинца,
примут неизвестно за кого. Косухин  вспомнил  слова  подзабытого  товарища
Чудова  о  собственной  политической  незрелости,  оценив  их  куда  более
самокритично. И вообще, здесь, вероятно, нужен не он,  а  другой  товарищ,
куда более опытный и надежный. Косухин вспомнил давнего друга-приятеля еще
по октябрю 17-го, Кольку Лунина, теперь, по слухам, комиссарившего  где-то
на юге. Тот, даром, что моложе Степы, точно  сообразил  бы,  что  к  чему.
Недаром Косухину, несмотря на орден и давний партийный  стаж,  никогда  не
поручали больше  батальона,  а  Лунин,  как  говорили,  уже  комиссарил  в
дивизии. Степа вздохнул, выбросив пораженческие мысли из  головы.  Николаю
сейчас тоже, небось, нелегко на деникинских фронтах!


     Часа через полтора Арцеулов  после  нескольких  напоминаний  все-таки
добился права перейти в авангард. И тут же пожалел - идти первым оказалось
куда труднее. Сразу  же  заныли  ноги,  а  в  затылке  начал  пульсировать
маленький, но неприятный очажок боли. Конечно, Ростислав не подал и  виду,
но когда, наконец, два часа истекли, занял свое  прежнее  место  с  тайным
удовольствием. Это путешествие было явно не по его силам.
     После  полудня  остановились  под   большим   каменным   "козырьком",
нависающим над тропой и наскоро перекусили вареным  рисом,  запив  скудный
обед глотком спирта из фляги. На этот  раз  спирт  почему-то  подействовал
плохо, особенно на  капитана.  Боль  сразу  же  усилилась,  выросла,  весь
затылок, казалось, онемел.
     Под вечер оба устали, причем Ростислав еле волок  ставшие  невероятно
тяжелыми ноги. За несколько часов оба не сказали ни слова - не  было  сил.
Тропа начала карабкаться на подъем, и идти стало еще труднее. Поэтому  при
первых же признаках ранних  сумерек  было  решено  искать  ночлег.  Искать
приходилось тут же, на тропе, поскольку ни вправо, где  шумела  речка,  ни
влево, где тянулся обрыв,  свернуть  было  нельзя.  Время  шло,  а  ничего
подходящего не встречалось. Наконец,  когда  уже  почти  стемнело,  шедший
первым Косухин заметил слева в черной скале большую  расщелину.  Она  была
высокой, но очень узкой. С трудом удалось устроиться обоим, и то не  лежа,
а полусидя. Дров не было и в помине, поэтому о  костре  не  приходилось  и
думать. Поужинали все тем же рисом и холодной тушенкой, запили спиртом,  и
сразу же потянуло на  сон.  Но  Степа,  несмотря  на  то,  что  глаза  уже
слипались, настоял на том, чтобы заняться повязкой.
     Косухин  аккуратно  промыл  рану  спиртом,  после   чего   постарался
забинтовать ее заново, используя относительно чистые куски. Капитан терпел
молча, хоть боль временами была почти невыносимой. Степа с видом  опытного
лекаря констатировал, что рана скоро заживет. Несмотря на  весь  оптимизм,
Косухин явно чего-то не договаривал, и это "что-то" было понятно капитану:
сорванная кожа болела, но настоящая боль таилась внутри, и тут  ни  спирт,
ни Степина перевязка помочь не могли.
     Арцеулов заснул сразу, а Косухин, еще раз оглядев окрестности, решил,
что выставлять посты бессмысленно. Все равно, защищаться нечем, а  убегать
некуда. Уже засыпая, Степа озабоченно подумал о том, что придется  делать,
буде беляк действительно свалится и не сможет идти дальше.
     "А он бы со мной что сделал? - мелькнула подленькая мысль.  -  Небось
кинул бы и еще посмеялся, недорезанный!..."
     Степа немного поразмыслил и вдруг понял - Арцеулов не бросил бы его.
     Стало даже нехорошо, и Косухин обозвал себя крепким словом. Мало  ли,
вообще, кто и что сделал бы! Он, Косухин, отвечает прежде всего за себя, а
значит, нечего прятаться за других. Правда,  продуктов  было  в  обрез,  а
тащить на себе капитана он далеко не сможет...
     "Значит, загнемся оба! - зло  подумал  Степа.  -  Так  тому  и  быть,
чердынь-калуга!"
     Затем он обозвал себя паникером и тоже уснул...


     К счастью, утром оба проснулись отдохнувшими, и мрачные  мысли  сразу
же улетучились. Сквозь тучи проступило солнце,  дорога  пошла  вниз,  идти
сразу же стало веселее. Вдобавок тропа стала расширяться, и уже часа через
полтора стало возможно идти плечом к плечу.
     Время от времени тропа внезапно  расширялась,  переходя  в  небольшую
площадку, чтобы затем вновь сузится, нырнув за очередной поворот. Впрочем,
общее направление на юг не менялось, и нетерпеливый Степа  стал  требовать
от  получившего  за  народный  счет  образование   Арцеулова   определения
координат.
     - Вы же сами говорили, - улыбнулся капитан, не желая  покуда  делится
своими соображениями, - Джором мы проехали верст пятьдесят,  вчера  прошли
еще десять.
     - А горы? Ты же говорил, за Такла-Маканом таких гор нет?
     - Хорошо, - вздохнул Арцеулов, - хотите знать мое мнение -  слушайте.
Мы, судя по всему, на Тибете. Не ручаюсь, но если ехать от Челкеля на  юг,
других гор по пути нет.
     - Ну так чего молчал? - возмутился Косухин.
     - Сколько, говорите, мы проехали с Джором? Верст пятьдесят?
     - Ну, пятьдесят...
     - Значит, километров семьдесят-восемьдесят... Все бы  ничего,  но  от
Такла-Макана до Тибета несколько тысяч верст. Не верите?
     - Тебе верю... А вот карты врут! - буркнул Степа. - Эх, встретить  бы
кого да расспросить...
     - Ваши слова - да Богу в уши, - внезапно заметил капитан. - Стойте!
     Он  первым  заметил  то,  что  пропустил  Степа,  излишне  увлекшийся
проблемами географии. За очередным поворотом открывалась площадка, на этот
раз значительно крупнее, чем прежние. Гора в этом месте  выгибалась  почти
ровным полукругом, и  на  пологом  склоне  можно  было  разглядеть  что-то
напоминающее издали серые кубики.
     Ростислав и Степа остановились возле  поворота,  пытаясь  рассмотреть
странные сооружения, прилепившиеся к склону. Очевидно, это было поселение.
Правда, таких домов Степа никогда не видел - небольшие, почти  квадратные,
сложенные из какого-то серого камня.
     На Кавказе почти такие же, -  прокомментировал  Арцеулов.  -  Ну,  не
совсем такие, но похожи. Только тихо что-то...
     - И дыма нет, - согласился Степа. - Зимой в деревне дым всегда будет.
Никак засада?...
     - Это место нам все равно не обойти. Рискнем?..
     Решили рискнуть. Подойдя ближе, к тому месту, где от основной  дороги
шла   тропка   наверх,   к   каменным   домикам,   остановились.    Ничего
подозрительного - тропка засыпана снегом, скрывшим чьи-то  следы,  которые
вели наверх.
     - Снег шел позавчера, - заметил капитан. -  Выходит,  с  тех  пор  не
ходили...
     - Церковь вспомни, - посоветовал Косухин. -  Там  тоже  снег  шел,  и
следов не было.
     - Там были собачьи. А здесь и собака не пробегала. В любом случае,  я
за то, чтобы подняться.
     Косухин скривился, но возражать не стал.


     Это действительно была деревня - небольшое поселение из десятка почти
одинаковых квадратных  домиков.  Жило  здесь  никак  не  больше  полусотни
неведомого народу, но теперь вокруг было пусто,  ни  одна  живая  душа  не
встречала нежданных гостей.
     Живых душ действительно не осталось, но на улице и в нескольких домах
лежали трупы - уже закоченелые, мерзлые, засыпанные свежим снегом, который
намело через открытые двери. Всего насчитали с  десяток  мертвецов  -  две
женщины, ребенок и семеро мужчин. Руки  одного  из  них  сжимали  странной
формы ружье с длинным стволом,  заканчивающимся  раструбом.  Все  погибшие
были невысокого роста, желтолицые, с маленькими раскосыми глазами.
     - На китайцев не похожи, - заметил наконец Степа, молча осматривавший
невеселую картину. - Да, видел я такое! Собак - и  тех  перебили.  Видать,
разбойники...
     - В домах почти ничего не взято, - с сомнением проговорил  Ростислав.
- Похоже, остальных куда-то угнали, а эти сопротивлялись. Я там рис  нашел
- надо будет захватить. Им он уже ни к чему...
     - Ага, - кивнул Степа и вздохнул. - А все  одно  неловко.  Вроде  как
грабим. Вот ружье...
     С большим трудом удалось извлечь оружие из закоченелых рук убитого. К
разочарованию Степы, ружье оказалось совершенно незнакомой  конструкции  -
не только ствол раструбом, но и в казенной части стоял какой-то совершенно
непонятный механизм. Стреляло оно, судя по мешочку,  найденному  на  поясе
мертвеца, черным порохом.  Еще  в  одном  мешочке  был  запас  самодельных
свинцовых пуль.
     - Тю! - вымолвил Косухин.  -  Оружие,  чердынь-калуга,  времен  Ивана
Грозного. Вот притча!
     - У нас в Туркестане такое ружье называется  карамультук,  -  пояснил
капитан. - Вы совершенно правы, Степан, это  кремневое  оружие.  У  нас  в
училище такая штука хранилась в музее. Смотрите!
     Он довольно ловко показал, как действует кремень, затем зарядил ружье
и протянул Степе:
     - Держите, господин красный командир! Будете меня охранять, чтобы  не
скрылся.
     Степа  протянул  руку  к  карамультуку,  но  поглядел  на  иронически
улыбавшегося капитана и хмыкнул:
     - Не-а, ты, беляк, сам эту штуку потащишь! Хватит с меня и мешка.
     - А убегу?
     - А куда ты денесся?! Сам стреляй из своего... как его там?
     - Карамультука...
     - Во-во... Вот если маузер найдешь, тогда точно отберу.
     Капитан, не став спорить, закинул карамультук за  спину  и  аккуратно
спрятал мешочки  с  порохом  и  пулями.  Кремневое  ружье  вовсе  не  было
безобидной хлопушкой, как, судя по всему, решил Косухин.  Ростислав  знал,
что из подобного антиквариата можно уложить  человека  шагов  за  двадцать
пять, а в горах ничего иного и не требуется. Пули же у  карамультука  были
не в пример современным - чуть ли не со сливу величиной. Так  что  красный
командир Косухин остался  с  мечтой  о  маузере,  а  интеллигент  Арцеулов
наконец-то  получил  в  руки  оружие.  Ружье  приятно  оттягивало   плечо,
Ростислав сразу же почувствовал себя здоровым и сильным. Его  жизнь  вновь
получила цену...
     Оставаться среди пустых домов и засыпанных снегом трупов не тянуло. В
мешок уложили немного  найденного  риса  и  полупустую  жестяную  банку  с
китайским чаем. В одном  из  домиков,  совершенно  пустом,  с  разбитой  и
сорванной с петель дверью, Арцеулов обнаружил  на  земляном  полу  большую
рыжую шубу. Вернее, она была большой для ее прежнего хозяина,  который  не
достигал Ростиславу и до плеча. Для  него  же  это  скорее  был  добротный
полушубок.
     - Держите, Степан, - предложил Арцеулов. - Это будет получше шинели.
     Косухин  вначале  отнекивался,  не  желая  брать  чужое,  но   потом,
рассудив, что теплые вещи нужны живым, переоделся. Вид у него стал  весьма
живописным - лохматая шуба,  доходившая  до  колен,  удачно  сочеталась  с
черной шапкой. Там  же,  в  пустом  домике,  удалось  разыскать  две  пары
рукавиц.
     - В общем, ниче, - рассудил Косухин, - извините,  ребята!  -  крикнул
он, обращаясь к мертвым разбитым окнам. - Мы эта... Не от жадности...
     Капитан  перекрестился  и  негромко  прочитал  заупокойную   молитву.
Смерть, кружившая по России, казалось, черным вихрем пронеслась  вслед  за
ними через границу и теперь сопровождала среди этих дальних гор...


     - Тех не меньше  взвода  было,  -  рассудил  Косухин,  когда  мертвое
селение скрылось за поворотом, и тропа стала прежней - узкой,  так  что  и
плечам тесно.
     - И вооружены они кое-чем поновее, чем  кремневые  ружья,  -  добавил
капитан. - Я видел гильзы. По-моему, это японские семизарядки.  "Арисака",
кажется...
     - Видел такие, - кивнул Степа. -  Точно  бьют,  заразы!  Навидался  я
ваших япошек. Наприглашали!
     - Я навидался ваших венгров, немцев  и  китайцев.  Зрелище  столь  же
мерзкое. Впрочем, ваши жидки из ЧК ничуть не лучше...
     - Ах ты... -  задохнулся  возмущением  Степа.  -  Семит...  То  есть,
антисемит, чердынь-калуга! Наши венгры и прочие -  это  не  интервенты,  а
эти... интернациолисты, то есть интернаци...  Ну,  в  общем,  за  народное
дело! Темный ты, Ростислав, а еще интеллигент!
     - Куда уж мне... А ваши собачки-оборотни - тоже за народное  дело?  А
Венцлав - из интернационалистов?
     Степа засопел носом, но смолчал, не желая отвечать на  провокационный
выпад. С Венцлавом он  разберется.  И  не  этому  недорезанному  судить  о
неизбежных  ошибках,  возникающих  в  трудном  деле  борьбы   за   Мировую
Революцию.
     Арцеулов видел, что припек-таки краснопузого,  и  это  доставило  ему
некоторое удовольствие. В последнее время Степа стал излишне задаваться.
     "Пусть  подумает,  -  решил  капитан.  -  Это  и  пролетариям  иногда
полезно..."
     Он хотел  было  добавить  жару,  припомнив  кое-что  из  виденного  в
Иркутске -  ну,  хотя  бы  чудо-богатыря  товарища  Чудова  -  как  вдруг,
вздрогнув, схватил Степу за руку.
     - Голоса! Впереди...
     Степа  прислушался  -  где-то  далеко,  но  все  же   не   очень,   в
полукилометре  от  силы,  кто-то  разговаривал.  Точнее,  переговаривались
несколько голосов. Даже  не  переговаривались,  а  ругались,  чуть  ли  не
кричали.
     Арцеулов неторопливо снял с  плеча  карамультук.  Оба  ускорили  шаг,
внимательно поглядывая на пустую, покрытую снегом, тропу. Кто  бы  ни  был
там, впереди, здесь он не проходил. А это уже становилось интересно...
     Голоса смолкли, но через несколько минут раздались вновь  -  громкие,
сердитые и очень недобрые.  Послышался  крик.  Там,  совсем  уж  недалеко,
что-то явно происходило...
     Тропа резко сузилась, так что и одному пройти трудно, но затем  резко
пошла вширь, подведя к очередному поворот