ем,  сейчас  важнее  ваши  дела.  Вернее,  наши:  ведь  партии
небезразлично, что происходит на Тибете. Вы уже обдумали, что вам надо?
   - Да, - заторопился Косухин, -  продовольствие,  карты,  оружие  и  -
человек тридцать...
   - Не больше? - Темные глаза блеснули. - Может, вам дать полк?
   - Нет. Там полку не пройти. Нужен отряд, но отборный. Те,  кто  умеет
воевать в горах...
   - Вы правы, товарищ Хо. - Человек в даньи  положил  на  стол  широкую
сильную ладонь. - Вижу, вы понимаете законы партизанской войны. Мы дадим
вам этих людей. Я попрошу товарища Пэн Дэхуэя, у него есть кадры еще  со
времен Великого Похода... Хорошо, завтра я поставлю вопрос на Политбюро,
но, думаю, возражений не будет... Как вас устроили? Нормально?
   - Да, спасибо, - кивнул Чиф. - Даже неловко: мне дают мясо,  а  бойцы
едят чумизу...
   - Это ненадолго, товарищ Хо. В походе будет другой рацион, так что не
смущайтесь... Ну и наконец... Что вам подарить? На память?
   Косухин немного растерялся: он пришел сюда не за подарками.
   - Вожди обычно дарят свои сочинения с автографами,  -  продолжал  его
собеседник. - Поскольку наш отдел пропаганды уверяет, что я - вождь,  то
надо следовать этому примеру. Но в поход книгу вы не  возьмете:  патроны
важнее...
   Он помолчал, вновь усмехнулся и продолжил:
   - В нашей стране другая традиция: друзьям дарят надписи.  Каллиграфия
у нас - искусство  не  менее  сложное  и  прекрасное,  чем  живопись.  К
сожалению, я не владею им... Если хотите, я запишу вам  на  память  свое
стихотворение. Оно небольшое, но листка вполне хватит, чтобы им  разжечь
костер...
   Человек в даньи присел к столу и взял ручку. Лист желтоватой  рисовой
бумаги  начал  покрываться  столбиками   иероглифов.   Косухин   пытался
вспомнить  их  значение,  но  выходило  плохо  -  почерк   у   писавшего
действительно не каллиграфический, да и многие иероглифы были незнакомы.
   -  Про  это  стихотворение  уже  рассказывают  легенды,  товарищ  Хо.
Фольклор революции... Недавно  наша  газета  написала,  будто  несколько
бойцов, попавших в окружение, уже готовились к смерти,  но,  услыхав  по
радио, как диктор читает эти стихи,  воспрянули  духом  и  вырвались  из
кольца... Это, конечно, сказка. Я запретил читать мои  стихи  по  радио,
оно для других целей. Впрочем, говорят, бойцы действительно переписывают
кое-что из моих стихов. Мои  статьи,  похоже,  нравятся  им  значительно
меньше. Вот, прошу... Я прочитаю его вслух:  буду  читать  медленно,  вы
поймете. Стихотворение называется "Люпаншань". Я написал  его  два  года
назад, когда мы прорывались на север через провинцию Ганьсу...
   Человек в  даньи  встал,  положил  листок  на  стол  и  начал  читать
наизусть, негромко, чуть прикрыв глаза:

   Там, за бледными облаками,
   Гусь на юг улетает с криком.
   Двадцать тысяч ли пройдено нами,
   Но лишь тех назовут смельчаками,
   Кто дойдет до Стены Великой!
   Пик вознесся над Люпаншанем,
   Ветер западный треплет знамена...
   Мы с веревкой в руках решаем,
   Как скрутить нам седого дракона...
   (Перевод М. Басманова)

   1994 г.


    Андрей ВАЛЕНТИНОВ
    ОКО СИЛЫ VI
    ОРФЕЙ И НИКА


1. ДЕТЕКТОР ЛЖИ

   Гранит казался теплым. Апрельское солнце нагрело камень, и можно было
без страха прислониться  к  высокому  парапету  бесконечной  набережной,
наблюдая за неслышным течением широкой  реки.  День  выпал  на  славу  -
ясный,  безоблачный,  словно  специально  подаренный  людям,  чтобы   те
поскорее забыли  долгие  безнадежные  месяцы  суровой  зимы.  Над  рекой
деловито кружили птицы, где-то неподалеку играл духовой оркестр,  воздух
был свеж и чист. Да, весна пришла, и можно было  на  какое-то  время  не
думать о холоде - по крайней мере, о том, что приносит с  собой  ледяной
февральский ветер...
   Человек, стоявший у гранитного парапета, дернул  плечами  и  запахнул
пальто. День был теплым, но холод шел изнутри, от самого сердца.  Теплые
перчатки на гагачьем пуху помогали плохо: руки сводило  намертво,  холод
шел выше, заставляя то и дело растирать лицо. Вначале  казалось,  что  к
этому можно привыкнуть, тем более что врачи обещали: такое не  продлится
долго. Человек усмехнулся - чуть заметно, одними кончиками губ.  Январь,
февраль, март... Он был болен уже больше трех  месяцев.  Странно,  холод
угнетал его более всего, хотя это было пустяком  по  сравнению  со  всем
прочим.
   Он еще раз окинул взглядом реку.  Внезапно  показалось,  что  он  уже
бывал здесь, именно на этом месте. Нет, он не  помнил...  Он  ничего  не
помнил, хотя, возможно, что так и было.  Январь,  февраль,  март  -  эти
месяцы стояли перед глазами день за днем. А дальше  начиналась  пустота,
дальше была жизнь какого-то  совсем  другого  человека,  который  исчез,
чтобы очнуться под белым больничным  потолком  -  без  следа,  даже  без
намека на воспоминания о прожитых годах.
   "Сколько мне  лет?"  Вопрос  заставил  на  мгновение  испугаться,  но
память, которая теперь - с января  -  работала  безукоризненно,  тут  же
подсказала подробности собственной, выученной наизусть  биографии.  "Мне
двадцать пять... Да, конечно, день рождения - 15 февраля, место рождения
- город Харьков..." Человек огляделся, бросив взгляд на  фланирующие  по
набережной парочки, подумал, что напрасно  пренебрег  советом  тех,  кто
встречал его в Столице, и вышел в город. Лучше всего было  запереться  в
номере, взять рижское издание Уоллеса, купленное на  прошлой  неделе  на
толкучке возле площади Мира, и проваляться на диване весь день. А  можно
вообще не читать, а просто лежать неподвижно,  закрыв  глаза  и  завесив
окна шторами. Странно, так ему становилось  легче,  даже  холод  куда-то
исчезал, словно Солнце, вечный податель света, невзлюбило  его,  забирая
тепло, вместо того чтобы дарить. Да, солнечные лучи казались  холодными.
Он даже пытался беседовать с врачами на эту тему, но в последний  момент
что-то сдерживало - возможно, вполне реальное опасение, что его попросту
отправят к психиатру. В общем, в четырех стенах было бы  лучше,  но  ему
хотелось пройтись по улицам Столицы -  города,  в  котором  он,  похоже,
бывал, и не раз, но который совершенно не помнил. Может, удастся  что-то
вспомнить самому,  он  читал  о  чем-то  подобном.  А  главное,  его  не
оставляла надежда встретить кого-нибудь  из  знакомых  -  тех,  прежних.
Странно, когда он болел, никто не навестил его.  Впрочем,  это  не  было
самым странным...
   Человек вынул из кармана  пальто  пачку  "Нашей  марки"  и  попытался
достать  папиросу.  Перчатки  мешали,  он  негромко  ругнулся,  принялся
сдирать их и вдруг почувствовал, что рукам стало теплее. Это удивило, но
он тут же понял: гагачий пух и плотная кожа должны сохранять тепло тела,
а у него под тонким покровом его  собственной  кожи  был  лед,  Казалось
странным, что кровь все еще способна двигаться по артериям...
   "Не  раскисать!"  -  человек  повторил  фразу,  которую   приходилось
говорить самому себе уже сотни раз. Не раскисать! Он болен - но болеют и
другие. Он потерял  память  -  но  врачи  обещают,  что  он  сможет  все
вспомнить.  И  он  вспомнит!  Он  обязательно  вспомнит.  А  пока  -  не
раскисать, работать и не  забывать:  он  родился  15  февраля  в  городе
Харькове в семье рабочего-металлиста, старого большевика. Отец погиб  на
деникинском фронте в 1919-м, мать умерла через два года,  с  1921-го  по
1925 год он был  беспризорником,  затем  воспитывался  в  Колонии  имени
Дзержинского...
   Внезапно вновь почудилось, что  он  вспоминает  эту  набережную,  эту
неспешно текущую реку и даже холод - такой  знакомый  и  привычный.  Да,
тогда было холодно, он шел по набережной, так же подняв воротник пальто.
Его что-то беспокоило - или уже тогда он был болен?
   Нет, память обманула: и реку,  и  темно-красный  гранит  парапета  он
видел словно в первый раз. Человек вздохнул и бросил папиросу.  Странно,
почему он курит? Курение не доставляло ни малейшего удовольствия. Может,
в той, другой,  жизни  он  был  заядлым  курильщиком,  и  теперь  это  -
последнее, что осталось от него настоящего?
   Человек взглянул на часы: времени  было  еще  более  чем  достаточно.
Можно пройтись по городу, хотя бы вдоль набережной.  Там  дальше  должен
быть ЦПКиО, а еще дальше - Нескучный сад, где можно спокойно посидеть на
лавочке и выпить газированной воды с мандариновым сиропом...
   Стоп!.. Он не справлялся с планом города,  но  знал,  что  дальше  по
набережной будет Парк имени Горького... Выходит,  он  помнил?  Он  бывал
здесь! Человек прикрыл ладонью глаза,  чтобы  яркий  солнечный  свет  не
мешал думать... Нет, он не помнил, как бывал  в  Парке  Горького  или  в
Нескучном, просто знал, что если пройти по набережной, то  справа  будет
Крымский  мост,  а  дальше  -  новый  парк,  названный  именем  классика
пролетарской литературы. Откуда-то из неведомых глубин всплыли  факты  -
холодные, лишенные всякого личного, почему-то сохраненные сознанием. Это
было уже не впервые. Он хорошо  помнил  уйгурский  язык,  но  только  из
собственной биографии, которую приходилось  заучивать  наизусть,  узнал,
что служил несколько лет в Средней  Азии.  Да,  он  помнил  уйгурский  и
узбекский, то и дело всплывали какие-то китайские слова,  вероятно  тоже
когда-то заученные, но это было не свое чужое, принадлежавшее тому,  кто
исчез без следа...
   И тут  он  почувствовал  страх.  Не  собственный  -  чужой.  Страх  и
растерянность. Кто-то стоял рядом, и этот "кто-то" боялся...
   Странная способность  ощущать  эмоции  не  подвела  и  на  этот  раз:
неизвестный стоял в двух шагах, очевидно подойдя со  стороны  ближайшего
переулка. Их глаза встретились - и вновь окатила волна чужого страха. Но
не только страха. Неизвестный - чернявый невысокий парень  лет  двадцати
двух чувствовал что-то походившее на  радость  и  огромное,  невероятное
облегчение...
   - Товарищ... товарищ старший лейтенант! Слова прозвучали  неуверенно,
неизвестный, похоже, сам испугался сказанного. Надо было  отвечать.  Это
был шанс -  тот  шанс,  ради  которого  он  и  вышел  сегодня  на  улицы
Столицы...
   - Здравствуйте! - Он попытался улыбнуться, но что-то вышло не  так  -
парень растерянно моргнул и почему-то быстро оглянулся. Он снова  боялся
- и теперь сильнее, чем раньше.
   - Извините... Я это... ошибся...
   Нет, не ошибся! Теперь в этом не было никаких сомнений!  Значит,  они
были знакомы - в той, другой жизни! Надо было спешить.
   - Погодите! - Мелькнула мысль достать удостоверение, но это, конечно,
не самое лучшее начало. - Ведь мы были с вами...
   Тут он сообразил, что говорит явно не то. "Были!" Так нельзя...
   - Нет... Извините, товарищ... Вы просто похожи... Ну, обознался...
   Парень уже пятился, пытаясь поскорее уйти.  Странно,  почему  он  так
реагирует? Не выходца же с того света он встретил!
   - Постойте...  -  Человек  вздохнул,  собираясь  с  силами,  а  затем
выговорил все сразу:
   - Меня зовут  Павленко  Сергей  Павлович.  Я  -  сотрудник  наркомата
госбезопасности. Несколько месяцев назад я получил травму, был  ранен...
В результате - полная амнезия, я абсолютно не помню, что было со мной до
января тридцать восьмого... Если мы с вами встречались,  то  скажите,  я
вас... я вас очень прошу...
   Парень молчал, лицо внезапно стало хмурым, губы сжались,  побелели...
Он не верил, но не уходил.
   - Амнезия... А... разве так бывает, товарищ старший лейтенант?
   - Выходит, я тогда был старшим лейтенантом?  Странно,  когда  же  его
успели повысить в звании?
   Или они были знакомы с этим чернявым давно, несколько лет назад?
   - Ну... нет... Я это... перепутал, видать...
   - Да не перепутали вы!
   Разговор явно не клеился. Пришлось достать удостоверение.
   -  Вот,  прошу!  Майор  Ленинградского  Управления   НКГБ   Павленко.
Командирован в Столицу. Командировочное предписание показать?
   - Ну, это... Не надо, товарищ майор... Парень вздохнул  и  достал  из
внутреннего кармана  красную  книжечку.  Выходит,  они  были  не  просто
знакомы! Если чернявый - из той же организации...  -  Старший  лейтенант
Прохор Карабаев. Главное Управление НКВД...
   Удостоверение он смотреть не стал. Старший лейтенант говорил  правду,
в  этом  не  было  сомнений.  Значит,  они  все-таки  служили  в  разных
наркоматах! Или все-таки нет?
   - А насчет потери памяти... К сожалению, такое  бывает.  Я  не  помню
ничего. Врач сказал, что если мне удастся поговорить с  теми,  кто  меня
знал раньше... Теперь темные глаза Карабаева смотрели в упор - недобро и
недоверчиво.
   - Прошу прощения, товарищ майор! Я это... действительно обознался. Вы
немного похожи  на  моего...  то  есть  на  одного  сотрудника  Главного
Управления. Он, это, исчез в ноябре тридцать седьмого... Но я ошибся...
   Нет, этот старший лейтенант не ошибся -  просто  не  хотел  говорить,
более того, жалел, что вообще затеял эту беседу.
   - Ну хорошо... На кого я похож? Надеюсь, это не тайна?
   Карабаев быстро оглянулся и пожал плечами:
   - Ну, вообще-то тайна. Но раз вы из НКГБ, товарищ майор... Вы немного
похожи на врага народа Сергея Павловича Пустельгу. Только  вы  не  очень
похожи. У вас глаза другие... И голос...
   Старший лейтенант говорил вполне убедительно, но  майор  верил  своим
ощущениям. Чернявый Карабаев, похоже, уже не сомневался, кто перед  ним.
Вот оно, значит, что!.. Пустельга  Сергей  Павлович,  старший  лейтенант
Главного Управления  НКВД,  а  ныне  -  враг  народа!  Пустельга,  а  не
Павленко! Он еще удивлялся, что отчество совпадает с  фамилией!  Значит,
враг народа... Теперь кое-что становилось понятнее...
   - И что такого совершил этот Пустельга?
   - Да враг он, товарищ майор, - вздохнул чернявый. - Саботировал, это,
ход расследования, оказался замешан в  этом...  уголовном  преступлении,
после чего скрылся...
   Вот те на! Хорошенькая же биография у майора Павленко! Но что-то было
не так, старший лейтенант Карабаев, похоже, не особо верил в  злодейства
своего бывшего сослуживца. Во всяком случае, голос его звучал  не  очень
убедительно.
   - Вот, товарищ майор...
   Это было сложенное вчетверо стандартное объявление  о  розыске  -  из
тех, что рассылаются Большим  Домом  по  всем  областям.  Да,  Пустельга
Сергей Павлович, бывший сотрудник Главного Управления... Снимок  сделан,
похоже, давно,  а  может,  он,  майор  Павленко,  просто  успел  здорово
постареть за эти месяцы...
   Пальцы  дрогнули.  Теперь  сомнений  не   было:   старший   лейтенант
Пустельга, враг народа, которого разыскивают по всему Союзу...
   - Здесь... здесь сказано об особых приметах... - В горле стало  сухо,
и слова прозвучали сдавленно, еле слышно.
   - Ага. - Карабаев глядел куда-то в сторону. -  Шрам  на  шее,  слева.
Я-то этого шрама и не помню. Наверно, в последние дни...
   - Хотите посмотреть? - Рука уже расстегивала ворот пальто.
   - Нет, не надо. - Старший лейтенант по-прежнему смотрел мимо. - Вы же
меня все равно не помните...
   Все  стало  на  свои  места.  Конечно,  парень  ему  не  верил.   Его
сослуживец, возможно начальник, исчез  почти  полгода  назад,  а  теперь
появляется под другой фамилией, да еще с удостоверением НКГБ!
   - К сожалению, не помню, Прохор! - От  звука  своего  имени  чернявый
дернулся, повернулся, но тут же отвел взгляд. - А теперь ответьте мне на
один вопрос: расследование, которое мы с вами вели, было очень важным?
   - Да вроде бы...
   - Ну что ж... - Потрясение ушло, голова  работала  четко,  и  камешки
разбитой мозаики начали складываться воедино. - Выходит вот что, Прохор:
в конце прошлого - года вы вели какое-то важное расследование. А  важное
расследование всегда кому-то мешает, особенно  тем,  кого  ищут.  Как  я
понимаю, Пустельга был старшим?
   Карабаев молча кивнул.
   - Ну вот... И тут старший лейтенант Пустельга  внезапно  исчезает,  и
уже задним числом  его  объявляют  врагом  народа.  Так?  Расследование,
боюсь, сорвано... Я прихожу в  себя  в  больничной  палате  в  одном  из
госпиталей Ленинграда. Мне говорят, что я  майор  Павленко,  дают  учить
собственную биографию... Кстати, Пустельга из Харькова? Служил в Средней
Азии?
   - А говорите, не помните! - Похоже, чернявый все еще не верил ему  до
конца.
   - К сожалению. Уйгурский язык помню, а где и как служил -  нет!  Меня
немного приводят в себя и посылают служить  в  Ленинградское  Управление
НКГБ. Другой город, другой наркомат... Даже биографию почти не  поменяли
только фамилию. В Столицу не пускали до поры до времени, ждали, наверно,
пока все утрясется. Вот так... Логично?
   Карабаев молчал, майор ответил сам:
   - Нет, нелогично, Прохор!  Совсем  нелогично!  Зачем  госбезопасности
понадобился какой-то Пустельга? Да сейчас таких пачками к стенке ставят!
К чему этакое внимание? Об этом думаете, да?
   И вновь пожатие плеч. Впрочем, слов не требовалось. Майор вздохнул:
   - Ну а ответ совсем простой,  Прохор.  Не  знаю,  что  было  со  мною
раньше, но сейчас у меня обнаружилась странная способность.  Я  чувствую
людей страшно им  или  весело,  а  главное  -  говорят  ли  они  правду.
Представляете, насколько это важно во время следствия?
   И тут во взгляде Карабаева что-то изменилось. Похоже, он знал об этом
или о чем-то подобном...
   - Мне, товарищ майор, Михаил... то есть один  наш  бывший  сотрудник,
говорил,  что  вы...  то  есть  старший  лейтенант  Пустельга,  умел  по
фотографии определять...
   - Жив человек или мертв, - кивнул майор, -  Теперь  поняли?  Выходит,
нельзя было меня к стенке ставить!  Просто  отшибли  память  и  посадили
работать,  как  какой-то  детектор  лжи...  А  заодно  и   сорвали   вам
операцию... Теперь поняли?
   - А вы не  курили  раньше,  товарищ  старший  лейтенант,  -  вздохнул
Карабаев, Смотрю: вроде вы - аж страшно стало, - и курите... И  глаза  у
вас и вправду не такие... Другие...
   Странно, Прохор уже второй раз упомянул о глазах.  Что  в  них  могло
измениться? Он еще Сказал  о  голосе...  Впрочем,  это  можно  узнать  и
после...
   - Вы сказали о каком-то бывшем сотруднике - Михаиле. Кто он?
   - Да трое нас в группе было, товарищ  майор,  -  неохотно  проговорил
Прохор. - Вы, я и капитан Ахилло. Пропал он, почти  сразу  после  вас...
Эх, товарищ майор, чего они с вами сделали!
   На этот раз чернявый говорил искренно; в голосе чувствовались  горечь
и жалость. Майор покачал головой:
   - Выходит, сделали... Голос, глаза... Что еще?
   - Да говорите вы совсем  по-другому...  Будто  старше  стали  лет  на
десять. И слова у вас какие-то... не такие...
   Сказано было  не  особо  ясно,  но  майор  понял.  Очевидно,  старший
лейтенант Пустельга говорил как-то попроще,  да  и  не  столь  уверенно.
Впрочем, чему удивляться,  ведь  он,  майор  Павленко,  -  не  последний
человек в Ленинградском Управлении, к тому же незаменимый специалист...
   - Ладно, Прохор. Постарел так постарел, что поделаешь... Значит,  нас
в группе было трое. Не спрашиваю, чем мы занимались... - Намек был ясен,
но Карабаев пропустил его мимо ушей - откровенничать он явно не  спешил.
- С вами, вижу, все в полном порядке...
   - Ага, третий "кубарь"  кинули,  -  на  этот  раз  старший  лейтенант
соизволил откликнуться.
   - А что случилось с  капитаном  Ахилло?  Он,  как  я  понял,  не  был
арестован?
   - Не могу знать, товарищ майор! - отчеканил Карабаев. - Исчез  он.  И
говорить о нем не велено...
   Не  требовалось  каких-то  особых  способностей,  чтобы   сообразить:
Прохор, конечно, что-то знает, но не желает делиться со своим неизвестно
откуда появившимся командиром. Майор понял, что Карабаев прав:  в  конце
концов,  вся  эта  история  в  глазах  чернявого   могла   быть   хорошо
спланированной провокацией. Оба они работали не в "Красном Кресте"...
   - Хорошо. Как мне вас найти?
   Майор почему-то решил, что Прохор затруднится с ответом,  но  старший
лейтенант тут же назвал свой  адрес  -  он  ж