ьешь? - американец вспомнил наконец об универсальном
средстве для улучшения настроения и притащил  пузатую  бутылку  с  золотой
пробкой. Степа наконец-то усмехнулся и выдохнул:
     - Спасибо... Ребята, помогите отсюда уехать! До Ревеля,  там  я  сам.
Только чтоб вторым классом, а лучше третьим...
     Приятели переглянулись.
     - Нет проблем! - американец кивнул с несколько излишним оптимизмом  и
неуверенно взглянул на Шарля. - А может, все-таки...
     - Мне надо домой, - твердо проговорил  Косухин  и,  увидев,  что  его
слова вызвали почему-то еще большую растерянность, упрямо повторил:
     - Домой... Мне надо домой, ребята...
     ...Из Парижа Степа уехал через три дня. Особых проблем и в самом деле
не  оказалось.  Полученный  в  Бомбее  паспорт  был  действителен,  деньги
имелись, а пароходы по Балтике ходили исправно. Косухин заказал  билет  на
лайнер "Эссекс",  который  делал  остановку  в  Гавре,  а  оттуда  шел  до
Стокгольма  через  Ревель.  К  величайшему  облегчению  Степы,  плыть  ему
предстояло вторым классом.
     Все эти три  дня  Косухин  безропотно  выполнял  все,  что  придумали
Валюженич и Шарль, решившие приобщить его к цивилизации.  Косухина  водили
по музеям, показывали Париж с Эйфелевой башни и даже  по  настоянию  Карно
прокатили в Версаль. Степа подчинялся беспрекословно и даже пытался что-то
запомнить, но в голове творилось нечто странное. Все это  происходило  как
будто не с ним.
     Наконец он понял. Там, в России, его ждала определенность - та  самая
определенность, которую он напрочь  утратил  в  последнее  время.  Там  не
придется ничего решать  -  его  дело  выполнять  приказы,  вести  в  атаку
красноармейцев, чтобы скорее кончить войну. О  мировой  революции  Косухин
уже  почему-то  не  думал.  Степа  знал  лишь,  что  ему  надо  вернуться,
рассказать все, что он увидел - а там пусть белый гад Арцеулов ставит  его
к первой же стенке. Разве что хотелось поговорить с Ростиславом напоследок
- или хотя бы покурить вместе. Об ином варианте он не думал - Степа  вдруг
понял, что сам расстрелять Славку уже не сможет...
     ...Неугомонный Тэд уговорил его заехать к профессору Роберу. Косухин,
помня разговоры приятелей, ожидал встретить жуткое  чудище,  евшее  поедом
бедных  студентов.  Но  Робер  оказался  молодым,  не   старше   тридцати,
застенчивым  интеллигентом,  встретившим  Степу  необыкновенно  любезно  и
показавшим   такие   любопытные   "артефакты",   что   Косухин    поневоле
заинтересовался. Чуть подумав, выждав когда они остались вдвоем, он, отдал
профессору почти все свои франки, рассудив, что после Ревеля они будут ему
совершенно ни к чему. Ошеломленный профессор принялся было возражать,  что
Степа внушительно заявил,  что  представляет  большевистский  фонд  помощи
археологам. Трудно сказать, поверил ли  мсье  Робер,  но  забирать  деньги
назад Косухин категорически отказался.
     Наташу он так и не увидел, и был даже рад: с этой Наташей встречаться
не хотелось.
     А с Александром Михайловичем Степа все  же  встретился.  За  день  до
отъезда Карно уговорил его заехать в гости. После Лувра и Версаля  особняк
семьи Карно  не  мог  поразить  Косухина,  хотя  жил  потомок  знаменитого
революционера явно не по-пролетарски. Косухину  был  торжественно  показан
портрет великого Лазаря Карно,  который,  как  оказалось,  был  не  только
руководителем революционных армий,  но  и  знаменитым  математиком.  Затем
Степу  заставили  продегустировать  какие-то  отчаянно  редкие   вина   из
семейного погреба, и, наконец, Шарль, как-то странно  взглянув  на  Степу,
сообщил, что с ним желает поговорить его отец - сенатор Карно.
     Отказываться было неудобно, хотя Косухин не представлял, зачем он мог
понадобиться этому  столпу  буржуазной  власти.  Шарль  проводил  Степу  в
кабинет, сам  же  войти  отказался,  сообщив,  что  отец  немного  говорит
по-русски и Степан сумеет разобраться во всем сам.
     Степа действительно все понял, причем сразу же как переступил  порог.
Сенатор  Карно  -  худой  мрачный,  чем-то  похожий  на   портрет   своего
знаменитого предка, и в самом деле сносно изъяснялся по-русски. И дело, по
которому он пригласил Косухина, тут  же  разъяснилось,  поскольку  сенатор
Карно был в кабинете не один. Присутствовал еще один гость. Великий  князь
Александр Михайлович сидел возле камина, просматривая  какую-то  старинную
книгу и, увидев большевика Степу, приветливо улыбнулся.
     Карно приветствовал гостя  по-русски,  а  затем  заговорил  медленно,
стараясь точно подбирать слова. Он сообщил, что рад познакомиться с другом
своего сына. По счастливой случайности, мсье Косухин оказался знакомым  не
только Шарля, но и одного его давнего друга...
     Александр Михайлович вновь улыбнулся, и Степа окончательно  убедился,
что встреча спланирована заранее.
     - Я узнал  также...  -  Карно-старший  запнулся,  затем  нерешительно
выговорил: - ...обстоятельство... - он вновь замолк и взглянул на сидящего
у камина гостя.
     - Степан Иванович, - великий князь встал, - вам нельзя возвращаться в
Россию. Вам не простят...
     "Ну  вот  еще,  чердынь-калуга!"  -  хотел  было  привычно  возразить
Косухин, но в горле внезапно пересохло. Степа понял: это  правда.  Ему  не
простят.
     - Пусть ваши политические взгляды останутся  вашим  личным  делом,  -
великий  князь  говорил  спокойно,  но  веско,  как   человек,   привыкший
распоряжаться людскими судьбами. - Никто не требует, чтобы  вы  отказались
от веры в учение господина Маркса. Но "Мономаха" вам не простят...
     - Думаю... - вновь заговорил Карно-старший, - с видом  на  жительство
особых, э-э-э... проблем не предвидится... Как  и  с  работой...  Все  это
ненадолго, - Александр Михайлович подошел совсем близко и слегка  коснулся
Степиного плеча широкой сильной ладонью. - Мы все равно продолжим  работу,
пусть и в эмиграции. Мы сможем вместе работать над "Мономахом"...
     - Это с четырьмя-то классами! - наконец выдавил из себя Степа, и  тут
же спохватился. Ему предлагают измену, а он говорит о такой ерунде!
     - Это... не проблема тоже, - покачал головой Карно. - В Париже  можно
учиться...
     -  А  также  в  Кембридже,  Нью-Йорке  или  Буэнос-Айресе,  -  кивнул
Александр Михайлович. - Мы еще не знаем, где будет наш новый центр. Вы еще
все успеете, Степан Иванович. Работа займет долгие годы, мы все уйдем -  а
"Мономаху" нужна новая смена...
     Тут наконец до  Косухина  дошло  окончательно,  и  на  мгновенье  его
охватила привычная классовая ярость. Ему, большевику и красному командиру,
предлагают  дезертирство!   Хуже   ему   предлагают   предательство!   Эх,
расчердынь-калуга, кем же ты стал, Степка Косухин, если  эта  белая  кость
думает, что купит тебя за какой-то там Кембридж!
     Но злость тут же погасла, и на смену ей  пришла  тихая  окончательная
ясность. Эти двое немолодых людей -  русский  и  француз  -  просто  хотят
спасти ему жизнь. Спасти от  того,  что  ждет  его  дома,  -  в  отечестве
пролетарской революции. Спасти его так же, как они с Ростиславом, не думая
о классовой сущности, спасали Валюженича, а он, Степа,  шел  в  Шекар-Гомп
выручать Наташу. И как потом выручали его самого.
     - Я... понимаю... - Косухин заговорил трудно, выдавливая  непослушные
слова. - Спасибо... Но мне надо вернуться...
     - Умереть не всегда подвиг. Иногда надо жить, - слова великого  князя
прозвучали твердо. Степа вновь понял, что Александр Михайлович прав.
     Его собеседники ждали, но Косухин уже знал, что ответит.
     - Я не все вам рассказал... - слова вырвались сами  собой.  -  Потом,
после Челкеля, я...  это,  ну...  Мне  надо  вернуться  в  Столицу  и  все
рассказать!
     - Кому? - печально улыбнулся великий князь.
     - Товарищу Троцкому! Товарищу Ленину! Они не знают!
     - Значит, вы увидели  еще  что-то,  -  Александр  Михайлович  покачал
головой: - Удивляюсь одному - как вы еще живы? Теперь ясно, почему Наталья
Федоровна все забыла... Вернее, почему ее заставили забыть...
     - Но... Может, вы, мсье  Косухин,  не  будете  спешить?  -  заговорил
сенатор. - Подождите - месяц, может год...
     Это  был  тоже  выход.   Побыть   здесь,   попытаться   связаться   с
придурком-Арцеуловым и вытащить его с этой проклятой войны...
     ...Но Степа понял, что и это не выход.  Шекар-Гомп  растет  с  каждым
днем. Что-то страшное клубится в самом сердце Революции. Медлить нельзя.
     Его больше  не  уговаривали.  Похоже,  его  собеседники  тоже  что-то
поняли. Косухин коротко простился и, не отвечая на вопросы Шарля, вышел на
улицу. На душе внезапно стало спокойно: он окончательно решился, а значит,
был свободен...


     Прощались вечером на перроне вокзала,  где  Косухина  ждал  поезд  до
Гавра. Все старались казаться веселыми - и сам Косухин, и  Тэд,  и  Карно,
который все совал Степе свою визитную карточку, заказанную, по его словам,
специально для этого случая. Степа не возражал, записал адрес Валюженича и
даже адрес его отца в Абердине. Но Косухин знал, что писать не  сможет,  а
ему самому посылать письма некуда: постоянного адреса у него не  было  уже
четвертый  год.  В  последний  момент,  вспомнив,  он  назвал  Тэду  адрес
единственного человека, который мог помочь  связаться  с  ним,  -  Николая
Лунина, да и то при условии, что Коля жив и вернулся в Столицу...
     ...Поезд  нырнул  в  затопившие  вокзал  вечерние  сумерки,  привычно
застучали колеса. Все было кончено. Оставалось добраться домой, а там уж -
увидим, какая у него, Степана Косухина, выйдет фортуна...
     ...Через неделю он был уже  в  Ревеле.  За  время  путешествия  Степа
тщательно  продумал  свой  будущий  доклад  в  комиссии  Сиббюро.   Версия
выстраивалась четко: он попал в плен к  белым  гадам  под  Иркутском,  его
вывезли  в  Китай,  а  там  с  помощью  товарища  Джора  и  его   славного
партизанского отряда он сумел добраться до Индии.  Паспорт  и  деньги  ему
достали, само собой, индийские большевики - лучшие  сыны  страдающего  под
колониальным игом великого народа. Маршрут через  Париж  тоже  не  вызывал
сомнений - он был самым коротким...
     Другой свой доклад Степа также продумал.  Но  он  предназначался  для
других ушей. Косухин решил  сразу  же  попроситься  на  прием  к  товарищу
Троцкому - а там уж рассказать обо всем...
     Следовало предусмотреть все мелочи. Адреса и визитную карточку  Шарля
он уничтожил, револьвер оставил у Тэда. Вызывал сомнения лишь его странный
паспорт;  и  Степа  пожалел,  что   не   сумел   сохранить   удостоверения
уполномоченного Сиббюро. Теперь,  когда  он  приближался  к  границе,  оно
оказалось бы весьма кстати...
     В Ревеле, где на каждом шагу  звучала  русская  речь,  Косухин  решил
вначале договориться с кишевшими тут контрабандистами  и  перейти  границу
нелегально. Это было безопаснее: он  мог  сразу  же  уехать  в  Столицу  и
явиться в ЦК. Но, подумав, Степа решил, что это все-таки  неправильно.  Он
не шпион и не эмигрант  -  он  красный  командир,  и  нелегальный  переход
границы может вызвать ненужные подозрения.
     Степа добрался до Нарвы и вышел  к  первому  же  пограничному  мосту.
Молодые ребята в высоких суконных шлемах, таких  же,  какие  носили  бойцы
305-го, но с привычными  звездами,  недоуменно  осмотрели  его  паспорт  и
позвали находившегося тут же уполномоченного ВЧК...
     ...Его ни о чем не спрашивали и  отвезли  во  Псков.  Два  дня  Степа
скучал в одиночке местной тюрьмы, покуда его не вызвали на допрос. Молодой
чекист, похоже, принял его за белогвардейского шпиона,  предложив  тут  же
покаяться, обещая  от  имени  советской  власти  проявить  в  этом  случае
снисхождение. Косухин терпеливо выслушал, а затем четко и спокойно  назвал
свою фамилию, номер партийного билета и фамилию товарища  Смирнова.  Глаза
молодого чекиста чуть не вылезли на лоб от удивления, и Степе пришлось все
это дважды повторить, покуда пораженный следователь не занес  сказанное  в
протокол.
     Конечно же, его  и  не  думали  отпускать,  но  чекист  заверил,  что
телеграмма будет немедленно отправлена в Столицу. Несколько дней Степу  не
трогали, кормить стали  получше  и  ежедневно  приносили  газеты.  Косухин
прочитывал "Правду" и "Красноармейца" от корки до корки, с радостью ощущая
себя дома. Тюремные стены не смущали: все должно было скоро выясниться.
     Все действительно выяснилось, причем скорее, чем  он  думал.  Уже  на
третий день после допроса, ближе к вечеру, дверь камеры  открылась,  и  на
пороге  появился  все  тот  же  чекист.  На  этот  раз  он  назвал   Степу
"товарищем", лихо подбросил руку к козырьку и сообщил, что  Степин  вопрос
решился. Косухин подумал  было,  что  пришла  телеграмма  из  Сиббюро,  но
следователь сказал, что за Степой  приехал  специальный  представитель  из
Столицы с чрезвычайным мандатом.
     На мгновенье Косухин почувствовал нечто вроде гордости. Все-таки  его
не забыли! Он одернул пиджак, провел рукой по отросшей за эти дни  щетине,
жалея, что нет времени привести себя в порядок, и проследовал  в  тюремную
канцелярию.
     За деревянным столом сидел человек в командирской шинели  с  большими
красными звездами в петлицах.  Увидев  Косухина,  он  пружинисто  встал  и
затушил в пепельнице папиросу.
     - Здравствуйте, Степан Иванович!
     Косухин хотел было ответить, но застыл на месте, не в  силах  сказать
даже слова. Перед ним стоял Венцлав.



                            5. АЛЕКСАНДРОВСК

     Над городом стлалось черное облако дыма, сквозь  которое  то  и  дело
прорывались  вспышки  взрывов.  Александровск  горел.  Штурмовые   колонны
ворвались в город с рассветом, а  сейчас  был  полдень,  бешеное  июльское
солнце заливало степь, и многочасовой грохот боя стал настолько  привычен,
что уже не воспринимался сознанием.
     Арцеулов опустил бинокль и передернул  плечами.  Он  до  сих  пор  не
привык наблюдать бой издалека, каждый  раз  ощущая  себя  дезертиром.  Там
гибли его товарищи, а он, подполковник  Русской  Армии,  прохлаждается  на
командном пункте. Порой это становилось невыносимо.
     - Скучаешь, Слава? - генерал Тургул опустил  бинокль  и  не  торопясь
достал  портсигар.  -  Брось!  Через  пару  часов  посмотрим  все  вблизи.
Комиссары уже выдыхаются...
     - Ну и нервы у тебя, Антошка! - когда  вблизи  не  было  подчиненных,
генерал-майор Антон Васильевич Тургул,  командир  легендарной  Дроздовской
дивизии, был для Арцеулова по-прежнему  "Антошкой",  впрочем,  как  и  он,
специальный представитель Ставки Главкома, - просто Славой.
     - В штыки тянет? -  улыбнулся  Тургул.  -  Имей  в  виду,  не  будешь
слушаться, сообщу Барону, и тебя запрут в санаторий. Ты его знаешь!
     Арцеулов улыбнулся в ответ, но улыбка вышла грустной. В боях ему, как
и иным представителям  Главнокомандующего,  участвовать  запрещалось.  Его
дело - присутствовать - и он присутствовал, честно  пытаясь  даже  в  этой
дурацкой должности делать что-либо полезное. Но выходило плохо. Все вообще
шло как-то не так...


     Арцеулов  почувствовал  это  сразу,  как  только  болгарский  пароход
высадил его у Графской пристани. Его тут же  арестовали  и,  не  спрашивая
ничего, отконвоировали в ближайший равелин, где им занялась контрразведка.
     Никакие объяснения не помогали. Его рассказ о том, что он  тот  самый
бывший поручик Арцеулов, посланный весной 19-го со специальной  миссией  в
Сибирь, вызвал лишь ленивую ухмылку вместе  с  предложением  не  дурить  и
говорить правду. Когда  Ростислав  пытался  повысить  голос,  его  назвали
"большевистской сволочью" и бросили в одиночный карцер.
     ...Деньги у него конфисковали в первый же день.  К  счастью,  сапфир,
словно предчувствуя беду, он еще на  пароходе  успел  зашить  в  подкладку
пиджака - и потом не раз хвалил себя за предусмотрительность.
     В карцере было время  подумать.  Ростислав  внезапно  сообразил,  что
крепкие ребята  из  контрразведки  абсолютно  не  заинтересованы  выяснить
истину. Вполне достаточно того,  что  подозрительный  гость  с  паспортом,
выданным в Бомбее, будет списан в  расход,  как  очередной  большевистский
шпион. Впрочем, возможен и другой выход - в первый же день ему  намекнули:
за весьма солидную сумму Ростислава могут признать больным и  отправить  в
госпиталь. Насколько он понял, это была  обычная  практика:  из  госпиталя
легче освободиться.
     На следующем допросе Арцеулов заявил, что желает дать  показания,  но
лишь кому-либо из высших чинов богоугодного заведения, где его держат. Как
ни странно, это подействовало. Через час его привели в кабинет  полковника
с забавной фамилией Нога. На этот раз его выслушали внимательнее. Впрочем,
Нога ему  тоже  не  поверил  и  без  особого  интереса  предложил  назвать
кого-либо из офицеров Русской Армии, которые могли бы  засвидетельствовать
его, Ростислава, подозрительную личность.
     И тут Арцеулов впервые понял, что ему придется  нелегко.  К  Адмиралу
его   и   Гришина-Алмазова   отправлял   лично   Деникин   -   но   бывший
Главнокомандующий Вооруженными Силами  Юга  России  еще  в  марте  покинул
негостеприимный Крым. При их разговоре присутствовал генерал  Романовский,
но бывшего заместителя Верховного не так давно застрелили в Стамбуле. Были
и те, вместе с кем он воевал. Но ни Маркова, ни Дроздовского уже не было в
живых, погиб  и  Гришин-Алмазов.  Оставались  просто  фронтовые  товарищи.
Волнуясь,  Арцеулов  стал  называть  фамилию  за  фамилией.  Нога,  кивая,
записывал, но вид его был настолько недоверчивым, что Ростислав  понял,  -
это едва ли поможет.
     Все оказалось еще хуже. Дней через пять Ростислав был вновь вызван  к
полковнику, и тот откровенно предложил ему не водить контрразведку за нос.
Когда Арцеулов попытался узнать о судьбе своего  запроса,  то  Нога  молча
протянул ему список.
     Из его товарищей не уцелел никто. Ротный - капитан Корф  уже  в  чине
полковника пропал без  вести,  выполняя  секретное  задание  командования.
Офицеры его взвода погибли еще в 19-м, а совсем недавно, в марте, умер  от
тифа Андрей Орловский.
     Князь Ухтомский, на встречу с которым он надеялся больше всего, так и
не попал в Крым. Его часть была отрезана под  Новороссийском  и  отступила
куда-то к грузинской границе.
     У Арцеулова была  безумная  мысль  попроситься  на  встречу  с  самим
Врангелем - барон мог его помнить, но он понял: в этом ему откажут.
     Итак, не оставалось никого. Прошел всего  год  -  и  он  вернулся  на
кладбище. Даже хуже - никто уже не скажет, где, в каких местах от Тулы  до
Симферополя находятся могилы его товарищей...
     ...Полковник Нога, внимательно наблюдавший за ним,  внезапно  изменил
тон. Похоже, лицо Ростислава сказало ему больше, чем все  слова.  Подумав,
он предложил назвать кого-либо из офицеров других частей, которые могли бы
помнить Арцеулова.
     И  тут  блеснула  надежда.  Он  же  хорошо  знал  ребят   из   отряда
Дроздовского! Он был знаком с самим Дроздовским, но того уже нет в  живых.
Ростислав назвал капитана Туцевича, с которым  был  знаком  еще  с  16-го.
Полковник Нога покачал головой:  Туцевич,  успевший  стать  полковником  и
командиром артиллерийского дивизиона, убит прошлым летом.
     Арцеулов стал лихорадочно вспоминать.  Он  неплохо  знал  еще  двоих:
капитана Макарова и поручика Тургула. Нет, кажется, Тургул  тоже  успел  к
весне 19-го стать капитаном и  даже  получить  батальон.  Ростислав  хотел
назвать Макарова, но вспомнил:  того  перевели  в  штаб  Май-Маевского,  а
значит, его тоже могло не быть в Крыму. И он назвал Тургула.
     Брови полковника поползли вверх. Он заявил, что капитана  Тургула  не
знает, а что касается его превосходительства генерала Тургула,  то  запрос
сделать можно, если, конечно Арцеулов знаком именно с ним.
     В первую секунду - Ростислав стал вспоминать, не было  ли  у  Антошки
Тургула дяди генерала, но потом решил, что терять ем