етскую
непосредственность другой половины. Таков мир. Ее мир. Реальный мир.  И  нет
оснований ожидать от него хоть чего-то хорошего.
   Глаза Бубу распахнулись с механической внезапностью. Они  оказались  того
же цвета, что и раньше, но они не были ее глазами. Или  глазами  Костоправа.
Они оказались холоднее, чем глаза Госпожи в те моменты,  когда  она  творила
наивысшую жестокость. То были глаза змеи, нага. Или божества.  На  мгновение
Госпожа застыла подобно мыши, угодившей под взгляд змеи. Потом проговорила:
   -  Я  неисправимый  романтик.  А  суть  романтизма  -   в   непоколебимой
убежденности в том,  что  в  следующий  раз  все  окажется  иным.  -  И  она
попыталась перехватить инициативу,  пока  девушка  была  еще  слишком  слаба
физически, чтобы действовать.
   Но Госпожи уже коснулась ее аура "люби меня". Однако настолько незаметно,
что поначалу она этого даже не осознавала. Пока не стало слишком поздно.
   На Госпоже не было одеяния Ворошков. И укрыться от бури оказалось негде.
   Где-то внутри нее возникла слабая,  медленно  нарастающая  вибрация.  Она
видела, как вместе с ее усилением Дщерь Ночи  постепенно  наполняется  силой
богини. А в вибрации она ощутила оттенок  злорадства.  Она  поняла,  что  ее
нерастраченные материнские чувства обнаружены  и  подвергнуты  манипуляциям.
Очень тонким и  очень  долгим.  Настолько  тонким,  что  она  ни  о  чем  не
подозревала. Но, что еще хуже, настолько тонким, что она оказалась не готова
адекватно отреагировать на любую неудачу.
   Тем не менее она была женщиной с несгибаемой волей, и у нее были века для
тренировки этой воли.
   Имелся лишь один ответный ход.
   Госпожа мгновенно приняла самое жестокое решение в своей жизни. Она будет
сожалеть о нем всегда, но она знала, что лишь это решение  оставит  наименее
болезненные раны.
   Госпожа из Чар веками училась выполнять  даже  жуткие  решения  быстро  и
столько же лет - мириться с их последствиями.
   Она вынула из-за пояса напоминание о ее кратком  пребывании  в  должности
Капитана  Черного  Отряда.  Рукоятку  кинжала  венчал  серебряный  череп   с
единственным рубиновым глазом. Этот  рубин  всегда  казался  живым.  Госпожа
медленно подняла лезвие, пристально  глядя  в  глаза  Дщери  Ночи.  Ощущение
присутствия между ними Кины непрерывно нарастало.
   - Я люблю тебя, - ответила Госпожа  на  вопрос,  никогда  не  заданный  и
живущий лишь в сердце девушки. - И буду любить тебя вечно. Всегда. Но  я  не
позволю тебе сотворить такое с моим миром.
   Госпожа могла это сделать, несмотря ни на что. Ей доводилось убивать, еще
когда она была моложе ребенка, лежащего под ее  ножом.  И  по  менее  веским
причинам.
   Она   ощутила,   как   в   нее   прокрадывается    безумие.    Попыталась
сосредоточиться.
   Она могла убить, потому что была абсолютно уверена - ничего  лучшего  она
сделать не сможет.
   И Кина, и Дщерь Ночи отчаянно пытались сломить ее несокрушимую  волю.  Но
кинжал неумолимо приближался к груди девушки. А Дщерь  Ночи  превратилась  в
загипнотизированную жертву, будучи не в силах поверить, что лезвие  в  руках
Госпожи продолжает опускаться.
   Кончик кинжала коснулся одежды. Пронзил ее, отыскал плоть,  затем  ребро.
Госпожа переместила вес тела, чтобы вогнать лезвие между костями.
   Она ничего не успела ощутить. Удар - ей показалось,  что  ее  ударили  по
голове справа - оказался настолько мощным, что  отшвырнул  ее  на  несколько
футов и впечатал в стену. Сомкнулся мрак. И на мгновение она увидела сон,  в
котором она пыталась задушить свое дитя, а не пронзить кинжалом.

***

   Когда несостоявшуюся убийцу отбросило к стене, Дщерь Ночи ощутила, как ее
грудь залило пламя. Она закричала. Но мучительная боль исходила не от  раны.
Причиной стал черный взрыв в ее сознании, внезапная  волна  острых  осколков
тысяч мрачных снов, скрежет более пронзительный, чем десять  тысяч  острящих
мечи точильных камней, ярость столь безбрежная и  кроваво-безумная,  что  ее
можно было назвать Пожирателем Миров.
   Этот удар оказался настолько силен, что и ее подбросил вверх и в сторону.
Она упала, распростершись поперек неподвижного тела родной  матери.  Но  она
этого не знала. Потому что потеряла сознание задолго до того, как  ее  телом
овладело земное  притяжение.  В  комнате  резко  запахло  старой  смертью  и
кладбищенским тленом.

136. Безымянная крепость. Богоубийство

   Гоблин отчаянно рвался вперед. Мне дважды хотелось крикнуть ему, чтобы он
летел не так быстро. Он мчался вдоль темной лестницы с такой скоростью,  что
я за ним не поспевал. Хотя на мне было черное одеяние  Ворошков,  скользящие
удары о стены слишком действовали мне на нервы.
   Мы не спустились даже до ледяной пещеры, где лежала Душелов, когда  я  не
выдержал и крикнул, чтобы он остановился. И - чудо из чудес  -  на  сей  раз
Гоблин меня услышал. И выслушал. И отреагировал, когда  я  сказал,  что  нам
придется вернуться.
   - Что? - Его шепот отозвался эхом, точно в старинном склепе.
   - Мы не можем спускаться в темноте. Потому  что  забьем  себя  до  потери
сознания быстрее, чем окажемся внизу. Или, по крайней мере,  зашибемся  так,
что перестанем соображать.
   Гоблин издал звук,  означающий  неохотное  согласие.  Он  и  сам  испытал
парочку весьма неприятных столкновений.
   - Поэтому нам нужно вернутся за лампами. - И почему  я  позабыл  о  столь
очевидном? Наверное, потому, что был слишком  занят,  упорно  размышляя  над
разными тонкостями и мелочами.
   На лестнице было так тесно, что мы не смогли развернуть леталки. Пришлось
двигаться  задним  ходом.  Подъем  оказался  медленным,  неловким  и  иногда
болезненным. А когда мы добрались до начала лестницы, то ощутили еще большую
неловкость.
   Нас поджидали девочки и белая ворона.  С  таким  ехидным  видом,  что  не
заметить  это  было  невозможно.  Дамы  были  одеты   по-походному.   Аркана
помахивала фонарем.
   На мгновение я ощутил совершенно необоснованную тревогу,  потому  что  не
прихватил с собой костюм Жизнедава. Он отлично подошел  бы  к  ситуации.  Но
нужды в нем не было никакой.
   Эти доспехи всегда были только костюмом, и ничем иным.
   Шукрат тоже помахала фонарем. И засмеялась.
   - Ни слова! - прорычал я.
   - Разве я что-то сказала?
   - Нет, зато подумала, дражайшая дочурка. Она подняла фонарь повыше, чтобы
лучше разглядеть, во что я  одет.  Черная  ткань  моего  балахона  совершала
медленные текучие движения, восстанавливая обширные повреждения.
   - Ты не услышишь от меня ни слова, о ветеран. Ты ведь знаешь Шукрат.  Она
уважает старших, даже когда они совершают ошибки.  Но  сейчас  я  рассмеюсь.
Только, пожалуйста, не делай поспешных выводов и не думай,  будто  я  смеюсь
над тобой. Аркана хохотала  еще  громче,  чем  Шукрат.  Гоблин  издал  серию
звуков, быстро исчерпав свой словарь.
   - Он прав. Давайте сюда фонари. Нам нужно покончить с  этим  делом.  -  Я
надеялся, что моя идиотская забывчивость не стала той мелочью,  которая  нас
погубит. И что это последняя мелочь, о которой я по своей тупости позабыл.
   Гоблин взял у Шукрат фонарь и снова направился вниз. Теперь он уже не так
торопился. Возможно, его жажда мести начала слабеть.
   Я взял фонарь Арканы. Белая ворона уселась на кончик моей леталки.  И  не
успел я сказать, что поездка со мной может оказаться  неудачной  идеей,  как
Шукрат зажгла другой фонарь и стала помогать Аркане зажигать еще один.
   Девочки ждали нас во всеоружии.
   Я собачился с ними всю дорогу до ледяной пещеры. Это их только  веселило.
Они отказывались прислушиваться к моим предупреждениям.
   Белая ворона решила, что для нее пещера древних - самое подходящее место.
И ей лучше дождаться нас здесь.
   - Только не прикасайся тут ни к чему! - взревел я. - Особенно к себе! - И
шепотом добавил:
   - Ну когда же я научусь держать свой длинный язык за  зубами?  -  А  ведь
какой великолепной и замечательной иронией было  бы  то,  что  прикосновение
птицы угробило бы Душелова - после стольких лет везения.
   Гоблин снова заторопился. Я попытался его притормозить, но он сказал:
   - С Киной что-то происходит! Она начинает шевелиться.
   - Вот дерьмо!
   Пока  мы  не  добрались  до  черного  барьера,  сделать   что-либо   было
невозможно. И тут у Гоблина сдали нервы. Он застыл, вспоминая ужас всех лет,
проведенных по другую его сторону.
   - Гоблин! Мы уже почти добрались. Нам нужно это сделать. И немедленно.  -
Хоть я практически нечувствителен к сверхъестественному, но  даже  я  ощутил
близость Кины и ее настороженность. Но мы никак не могли быть тому причиной.
Ее внимание сосредоточилось на чем-то другом.
   - Давай! - приказал я, придав голосу властность.
   Позади зашептались встревоженные девочки. Они ощущали гораздо больше, чем
было доступно мне.
   - А вы немедленно возвращайтесь наверх, -  велел  я.  -  Гарантирую,  что
потом вы будете очень рады, если послушаетесь меня. Особенно, если результат
обернется не в нашу пользу. Гоблин! солдаты живут  К  нему  вернулась  былая
храбрость. А может, и ненависть. Его лицо окаменело. И он двинулся вперед.
   - Не торопись, - предостерег его я, когда он прошел сквозь черный барьер.
- Девочки, я говорю серьезно. Возвращайтесь немедленно.  Потому  что  должен
уцелеть хоть кто-то.
   И я пробился сквозь жуткий барьер следом за Гоблином, едва не наделав под
себя от страха. Хоть я и велел Гоблину не торопиться, на раздумья времени  у
нас не было. Как только мы пересекли барьер, Кина узнала, что мы здесь. И ее
медлительность станет нашим единственным союзником.
   Оказавшись по другую сторону барьера, я  быстро  отлетел  в  нечто  вроде
прихожей перед входом в тюрьму Кины. Гоблин уже изготовился для  атаки.  Мне
предстояло делать несколько дел одновременно: подбодрять его,  готовиться  к
тому, что вот-вот произойдет, и  вносить  свою  лепту,  чтобы  весь  замысел
сработал.
   Нужно держать в голове всю картину. Сделать все в свое  время,  в  нужном
порядке - именно так, как обдумывалось последние несколько месяцев.
   Едва Гоблин бросился вперед, я уложил свою леталку в угол у левой  стены,
затем распластался по стене и мысленно приказал  черному  балахону  прикрыть
меня и столб защитным барьером. Потом при тусклом и почти бесполезном  свете
отыскал нужную страницу в книжечке Первого Отца. В своей  защите  я  оставил
крохотную щелочку, сквозь которую увидел, как Гоблин подскочил к Кине  и,  к
моему удивлению, нацелил копье  Одноглазого  ей  в  голову.  Я  ожидал,  что
целиться он станет в сердце.
   Договорив заклинание, которое должно было уничтожить леталку  Гоблина,  я
замуровал  наблюдательную  щелочку.  А  потом  обозвал  себя   последней   и
гнуснейшей сволочью за то, что сделал.
   Месяцами я упорно подыскивал себе оправдания. И действовал. Но сейчас это
произойдет. А когда все кончится, мне придется  жить  с  этой  подлостью  до
конца своих дней.
   Вселенная содрогнулась. Пещера, в которой лежала Кина, была  большой,  но
все же замкнутой. И продукты этого катаклизма  имели  единственный  выход  -
лестницу. На меня молотом обрушилась ударная волна.
   Несмотря на множество слоев черного материала, меня расплющило по  стене.
Вселенная ревела и тряслась. Я поклялся, что если  Кина  окажется  настолько
могущественной, что сумеет уцелеть после такого, то я сам поступлю к ней  на
службу, потому что круче нее могут быть только те ребята,  которые  засунули
ее в эту тюрьму. А их уже несколько тысячелетий никто не видел.
   Грохот начал стихать, но  я  с  трудом  это  осознал,  потому  что  из-за
безумного рева оглох.
   Я надеялся, что девочки послушались меня и вернулись.
   Я  надеялся,  что  взрыв  не  нанес  ущерб  где-то  еще.  Впрочем,  такое
маловероятно. В свое время мощное землетрясение  раскололо  равнину,  но  не
повредило ни ледяную пещеру, ни тюрьму Кины.

***

   Я мысленно приказал одеянию Ворошков приоткрыть щелочку.  Если  возникнет
необходимость, если Кина все же уцелела, но ранена, я вытолкну  наружу  свой
летательный столб и взорву  его.  И  если  переживу  второй  взрыв,  то  мне
останется лишь надеяться, что я не скончаюсь от сердечного приступа  или  от
голода, пока одолею несколько миль ступеней.
   Защищающий меня материал настолько пострадал,  что  отреагировал  на  мою
команду лишь минут через десять. Он дергался, морщился и  полз,  перемещаясь
крошечными рывками, словно пытался исцелить себя.
   Отыскав наконец глазок, я обнаружил, что смотреть не на  что.  В  обители
Кины  все  еще  стояло  ярчайшее  сияние.  Возможно,  оно   ослабевало,   но
происходило это очень медленно.
   Прошло полчаса, прежде чем я смог разглядеть  хоть  какие-то  детали,  не
повредив глаза. Оно и к лучшему. Как раз столько времени понадобилось  моему
защитному одеянию, чтобы более-менее исцелиться и расслабиться, позволив мне
отойти от стены.
   Эти балахоны очень умно сделаны. Они восстанавливаются достаточно  долго,
чтобы не дать их владельцу второпях совершить какую-нибудь глупость.
   Я вскарабкался на леталку и медленно двинулся вперед, уже поняв, что  моя
защита не выдержала бы второго взрыва вскоре после первого.
   Сперва я вообще ничего не смог отыскать. И лишь позднее, когда сияние еще
больше ослабело, я стал замечать вонзившиеся в различные поверхности кусочки
чего-то, что могло быть костями или зубами. От  плоти  -  что  Гоблина,  что
богини - не осталось и следов.
   Я сомневался, что эти кусочки костей и зубов могли принадлежать  простому
смертному. Уж больно  мощным  оказался  взрыв.  Даже  мощнее  того,  который
уничтожил врата в мир Ворошков. Или наполовину разрушил дворец в Таглиосе.
   Гибель Кины каким-то образом увеличила его энергию.
   Мой столб тоже пострадал - двигался  рывками  и  медленно  реагировал  на
команды. Очевидно, его все же ударило обо что-то взрывом, хотя я и  старался
защитить его по мере своих возможностей.
   Когда сияние еще больше потускнело, на том  месте,  где  лежала  Кина,  я
увидел нечто вроде длинной  черной  змеи.  Если  не  считать  меня,  то  был
единственный не белый предмет во всей пещере.
   Я осторожно приблизился. Это вполне могла быть кость  мрака,  покоившаяся
рядом с сердцем Кины. И я уже приготовился поверить в то, что все  увиденное
и пережитое здесь окажется иллюзией.
   Кина - Мать Обмана.
   А одна из сильных  сторон  Обманников  -  их  умение  заставить  человека
сомневаться во всем и не верить никому.
   Черный предмет оказался не змеей. А искривленным копьем Одноглазого.  Оно
на удивление мало пострадало от взрыва.  Лишь  немного  погнулось  и  слегка
обуглилось.   Металлические   инкрустации   только   чуть-чуть   оплыли   от
нестерпимого жара.
   Ого! Выходит, Одноглазый снабдил эту штуковину еще и искусными  защитными
чарами.
   Я подобрал копье, проверил, надежно ли  привязан  к  леталке,  и  дал  ей
команду вернуть меня на исходную точку.

137. Таглиос. Меланхоличная жена

   Мы тащились в небесах, напоминая семейку запаршивевших стервятников.  Мое
черное одеяние  еще  не  восстановилось  полностью.  Девочек  потрепало  еще
больше, чем меня. Взрыв настиг их, когда  они  поднимались  по  лестнице,  и
теперь их с ног до головы украшали синяки.
   Но настоящим чудом следовало бы назвать то, что леталки нас довезли, хотя
и пострадали.
   А  вот  и  Роковой  перелесок,  встречающий  нас,  как   мать   встречает
заблудившихся детей.
   Теперь меня постоянно точили зловещие мысли и образы. Они меня тревожили.
И заставляли сомневаться, что  Кина  действительно  мертва,  а  не  укрылась
где-нибудь.
   Шукрат в шутку сказала, что мне теперь следует опасаться  отца  или  мужа
Кины: а вдруг они  пожелают  отомстить?  Я  не  рассмеялся.  Мне  эта  мысль
показалась заслуживающей внимания.
   Роковой перелесок был пуст. Точнее, там не  было  людей.  Но  в  нем  уже
поселились птицы, а в кустах я заметил и мелких зверюшек.
   Это место уже не вызывало мрачных предчувствий. Ни у кого.
   - Мы прикончили ее, - выдохнул я.  -  Наконец-то.  И  окончательно.  Кины
больше нет, и некому терзать миры.
   Девочек это обрадовало меньше меня, но ведь они не прожили  всю  жизнь  в
страхе перед наступлением Года Черепов.
   Белая ворона уселась на ветку неподалеку от меня и выщипала себе  грязное
перо.
   - Ты уверен? -  Эта  носатая  курица  развлекалась,  щекоча  мои  страхи.
Похоже, нас с ней ждут долгие и неприятные отношения  -  пока  я  не  сдержу
данное Шевитье обещание.
   - Если в этом мире и есть место, где сразу станет ясно, выжила  ли  Кина,
то именно здесь, - ответил я. - С самого зарождения ее культа этот перелесок
стал как бы ее частицей. Поэтому она вряд ли смогла бы освободиться от него,
даже если бы захотела.
   - Тогда полетели дальше, - предложила Шукрат.
   - Ей не терпится снова прибрать к рукам Тобо, - фыркнула Аркана. Впрочем,
ехидничать она не стала. В ответ Шукрат напомнила,  как  трепетно  прощались
Аридата Сингх и Аркана, и Аркана сразу стала серьезной.
   - Послушай, папуля, а как по-твоему, что будет означать  для  Дщери  Ночи
смерть Кины? - Аркана вступила на  тонкий  лед,  но  ее  тревожили  взгляды,
которые Сингх бросал  на  девушку.  Она  до  сих  пор  не  верила,  что  так
реагировал любой мужчина. - Она станет нормальной?
   Шукрат тоже проявила к этой теме внезапный интерес.
   - Не знаю, куколка. Мне это тоже не дает покоя. Ведь она была  связана  с
Киной еще с момента зачатия. Пожалуй, ей сейчас так же паршиво, как было  бы
тебе или мне, если бы нам вырвали печенку.
   Однако еще сильнее меня тревожила жена. Для  нее  утрата  связи  с  Киной
будет катастрофой. Ведь она  стала  такой,  какова  есть,  потому  что  была
могущественной чародейкой.  А  лишившись  Кины,  у  которой  она  высасывала
магическую силу, она превратится в обычную женщину средних лет, стареющую  и
седеющую.

***

   Всю дорогу от врат нас изводила погода. Нам постоянно приходилось огибать
ливни и грозовые облака. Это задержало нас более чем на день.
   Теперь, когда до конца пути осталось всего миль  двадцать,  уже  не  было
смысла уклоняться от непогоды. Мы лишь то  поднимались  высоко,  где  воздух
становился холоден как лед и дышать им было почти  невозможно,  то  зигзагом
проносились  мимо  облачных  гор,  где  нас  швыряло  и  трепало  воздушными
потоками. Шукрат и Аркана скорее  согласились  бы  умереть,  чем  угодить  в
грозу.
   - Подумай, что может случиться, если в  тебя  угодит  молния,  -  сказала
Аркана.
   Сообразил я очень быстро. Не было на свете  человека,  которого  я  желал
увидеть настолько отчаянно, что  ради  него  рискнул  бы  путешествовать  на
леталке, которая в любую минуту может взорваться  у  меня  между  ног.  И  я
направил ее к земле.
   Мы приземлились в гуннитской деревушке.  Ее  жители  отнеслись  к  нам  с
настороженным уважением, какое оказали бы троице нагов - злобных змее-людей,
которые, согласно гуннитским мифам, живут глубоко под землей,  но  частенько
вылезают на поверхность и гадят  людям.  Правда,  это  всегда  происходит  в
соседних деревнях, а не там, где живет рассказчик.
   Мы не стали красть у них ни младенцев, ни девушек, ни их священный  скот,
ни даже овец. Я счел любопытным тот факт,  что  они  проявляют  определенную
религиозную гибкость и разводят овец для продажи тем же  веднаитам,  которые
всегда не прочь полакомиться мясом.
   Дождь перестал молотить по земле вскоре после полуночи.  На  прощание  мы
оставили хозяевам столько монет,  что  у  них  наверняка  появилось  желание
благословить наши имена. Которые мы ни разу не упомянули.

***

   Молнии уже не сверкали,  зато  пошел  моросящий  дождь.  Одежда  Ворошков
помогала, но лишь отчасти. Я быстро замерз и преисполнился жалости к себе, а
моя любимая  ворона,  перебравшаяся  вперед,  чтобы  укрыться  под  складкой
черного  балахона,  погрузилась  в  такую  глубокую  меланхолию,  что   даже
перестала жаловаться.
   Казармы Отряда показа