те, что не дает мне покоя? - спросил он однажды вечером.  -  Отчего
никому в этом чертовом городе Весло не пришла в голову такая же  мысль,  как
мне? Голову готов был дать на отсечение, что, пока мы  тут  валандались,  за
каждым кустом будет торчать пара парней, мечтающих добраться до  Серебряного
Клина.
   - А мне хотелось бы знать, отчего сюда до сих пор никто не явился,  чтобы
узнать, что сталось с чертовым гарнизоном? - проворчал Старый Рыбак.
   Ответа не знал никто. От таких вопросов разило  падалью  слишком  сильно,
чтобы от них можно было так просто отмахнуться, и у  каждого  их  накопилось
немало.

***

   - Сдается мне, пришла пора подпалить чертову кучу и посмотреть, сработает
это или нет, - сказал Старый Рыбак. - Там уже столько хвороста, что Тимми не
может забрасывать сучья на самый верх.
   Смед вдруг понял, что ему совсем не хочется в  этом  участвовать.  Талли,
похоже, тоже не горел особым желанием. Зато Тимми сразу расплылся  в  улыбке
от уха до уха. Ему давно не терпелось.
   Талли шепнул на ухо Смеду:
   - Этот коротышка то и дело поджигал что-нибудь в  городе,  когда  мы  там
были. Радуется, глядя, как вещи горят.
   - Сегодня день что надо, - сказал Рыбак. -  Поднялся  ветер,  он  раздует
огонь. Как раз такой день, жаркий и  солнечный,  когда  дерево  спит  крепче
всего. Загляните в свои штаны, парни, чтобы понять, мужики вы или  уже  нет.
Если у вас там все на месте - тогда вперед!
   Какое-то время они смотрели друг на друга, потом Смед сказал:
   - Ладно, - и встал.
   Он подобрал давно приготовленную охапку сухих сеток. Рыбак с  Тимми  тоже
взяли по охапке. Талли пришлось нехотя последовать их примеру.
   Они спустились на дно ямы, выкопанной бестией, подожгли там ветки,  потом
выскочили наружу, стремительно  подбежали  к  дереву  и  побросали  пылающие
связки на кучу  хвороста  с  наветренной  стороны.  Талли,  конечно,  бросил
слишком издалека, его связка не долетела до кучи, но это уже не играло роли.
   Обратно они неслись, не разбирая дороги. Смед, Тимми и  Рыбак  бежали  по
прямой, Талли - зигзагами. Но дерево не проснулось, пока они не  укрылись  в
лесу.
   К тому времени кучу хвороста охватило адское пламя.
   Из чрева костра изредка вылетали  голубые  молнии.  Но  это  продолжалось
недолго.
   Жар огня припекал даже там, откуда, скорчившись на земле,  Смед  наблюдал
за происходящим. Столб пламени продолжал бесноваться, но это  зрелище  почти
не действовало на Смеда. Пожалуй, он ощущал только печаль.
   Костер  прогорал  долго,  весь  остаток  дня.  В  полночь   Тимми   пошел
посмотреть, как там дела. Вернувшись, он сказал, что под пеплом полно  углей
и подойти близко к дереву невозможно.
   На следующее утро они отправились туда  все  вместе.  Смед  был  поражен.
Дерево по-прежнему стояло на месте. Без листьев, с  обугленным  стволом,  но
стояло. Серебряный  Клин,  словно  око  дьявола,  тускло  мерцал  на  уровне
человеческого роста. Как бы близко они ни подходили, никакой реакции  на  их
присутствие не было.
   Но достаточно близко подойти было нельзя: жар, все еще сохранившийся  под
пеплом, становился невыносимым. Они натаскали воды из речки и долго лили  ее
на пепел, пока не образовалась тропинка. Тимми Локан подобрал подходящую для
рычага палку и сам вызвался вытащить Клин.
   - Не могу поверить, - прошептал Талли, когда  Тимми  налег  на  рычаг,  а
дерево никак не среагировало. - Просто никак не могу. Чертова штука почти  в
наших руках! Мы действительно до нее добрались! Тимми пыжился изо всех  сил,
сыпал проклятиями, но у него ничего не получалось.
   - Эта дрянь даже на мизинец не сдвинулась, - прорычал он. - О черт!
   Клин вдруг выскочил из ствола, словно пробка из бутылки. Тимми  дернулся,
пытаясь схватить его, когда тот пролетал мимо, и на мгновение притронулся  к
нему левой рукой, но тут же выронил и дико завопил:
   - Ой, черт! Эта дрянь горячей огня! Он подбежал к ним, продолжая орать от
боли, сунул руку в бадью с водой.  Его  ладонь  вся  покраснела,  на  глазах
покрылась волдырями.
   Рыбак лопатой выудил кусок серебра из пепла.
   - Поосторожней, Тимми. Сейчас я его швырну в воду.
   - Но моя рука...
   - Один черт, при сильных ожогах от воды только вред.  Вали-ка  в  лагерь.
Там у меня есть мазь, от которой тебе будет куда больше проку.
   Тимми вытащил  руку  из  бадьи;  Старый  Рыбак  бросил  туда  Клин.  Вода
зашипела, по ней пошли пузыри.
   - Понесешь бадью, Смед, - распорядился старик.
   Тут Талли словно проснулся и тихо сказал:
   - Нам лучше делать отсюда ноги. По-моему, оно начинает приходить в себя.
   На фоне неба это было видно не очень отчетливо, но, похоже,  на  кончиках
невесть как уцелевших прутьев дерева заплясали крохотные голубые блики.
   - Наверно, жар перестал попадать  через  раскаленный  Клин  в  сердцевину
ствола, - сказал Рыбак. - А ну, валим отсюда, парни.
   Все четверо мгновенно превратились в бешено  мелькавшую  мешанину  рук  и
ног. Смед оглянулся, только оказавшись под защитой  леса.  Как  раз  в  этот
момент дерево испустило свирепый разряд, направленный наугад. Вспышка  почти
ослепила его, высоко к облакам взметнулся пепел. Боль, отчаяние и..,  что-то
похожее на  скорбь?  Вихрь  исходивших  от  дерева  чувств  захлестнул  его,
взметнулся и опал моросящим тихим дождем. Сердце Смеда  наполнилось  смутным
ощущением вины, по лицу потекли слезы.
   Старый Рыбак, запыхавшись, влетел в лагерь. Он далеко обогнал Талли.  Тот
даже был смущен тем, как шустро старик его обставил.
   - До сумерек еще далеко, - отдышавшись, сказал  Рыбак.  -  По-моему,  нам
пора убираться отсюда. Дай-ка взглянуть на твою руку, Тимми.
   Смед тоже посмотрел на нее через плечо  Рыбака.  Рука  выглядела  ужасно.
Похоже, Рыбаку  она  сильно  не  понравилась.  Старик  выругался,  вгляделся
повнимательней, нахмурился и снова выругался.
   - Одной мази тут мало.  Надо  будет  набрать  трав  для  припарок.  Штука
оказалась горячее, чем я думал.
   - Печет, как в аду, - простонал Тимми. В глазах у него стояли слезы.
   - После примочек полегчает. Смед, будешь  доставать  Клин  из  бадьи,  не
вздумай до него дотрагиваться. Бросишь на то старое одеяло и  завернешь  как
следует. Думаю, никому не стоит его касаться.
   - Почему? - заволновался Талли.
   - Потому что он обжег Тимми куда сильней, чем должен бы.  Потому  что  он
начинен зловредными колдовскими чарами и нам, может,  вообще  не  надо  было
путаться в это дело.
   Когда  Рыбак  ушел  за  травами,  Смед  сделал,  как  ему  было  сказано.
Перевернув бадью, он концом палки передвинул Клин на одеяло.
   - Послушай, Талли, - сказал он. -  Посмотри  сам.  Эта  дрянь  все  равно
горячая, хотя побывала в воде. Если провести рукой сверху, тепло  становится
на расстоянии фута.
   Тот проверил; на его лице появилось встревоженное выражение.
   - Заверни-ка эту железку получше, - посоветовал он,  -  завяжи  потуже  и
засунь в самую середину мешка.
   Вот как? Значит, Талли не собирается нести Клин сам? Не хочет  все  время
держать его в поле зрения? Это было подозрительно.
   - Слушай, помоги мне тут немного, - вдруг попросил Талли.  -  Мне  одному
никак не затянуть мешок потуже.
   Смед кончил упаковывать сверток с Клином и подошел к брату, поняв по  его
голосу, что тот хочет ему кой о чем шепнуть.
   Когда они затолкали барахло в мешок, умяли  его  и  перевязали  веревкой,
Талли пробормотал:
   - Я решил ничего не делать на обратном пути. Оба могут еще  понадобиться.
Разберемся с ними попозже, уже в городе.
   Смед кивнул. Он вовсе не собирался  сообщать  братцу,  что  передумал,  а
только лишний раз поклялся про себя сделать все, чтобы Тимми, Рыбаку,  да  и
ему самому от продажи Серебряного Клина досталась честная доля.
   Он-то знал, какие мыслишки копошатся в голове Талли. Братца не  устраивал
даже тот небывалый фарт, что им уже привалил. Он хотел использовать Рыбака и
Тимми как вьючных  ослов.  Пусть  только  доволокут  до  города  свою  часть
поклажи. А уж там он сумеет с ними разделаться.
   Смед сильно подозревал, что Талли не захочет поделиться  добычей  даже  с
ним.

Глава20

   Наш костер догорел почти дотла. Только угольки кое-где  продолжали  тлеть
под золой. Время от времени  маленький  язычок  пламени  выстреливал  вверх,
плясал несколько секунд, а потом  умирал.  Я  лежал  и  смотрел  на  звезды.
Большинство из них были мне давно знакомы, но почти все чуть  сдвинулись  со
своих мест. Созвездия выглядели какими-то скособоченными.
   Ночь стояла как раз такая,  чтобы  загадывать  желания,  считая  падающие
звезды. На моем счету уже семь.
   - Тебя что-то беспокоит? - вдруг спросил Ворон.
   Я вздрогнул от неожиданности. Это были первые слова,  которые  он  сказал
после обеда. Мы вообще мало разговаривали.
   Как-то не по себе, - вяло ответил я.
   Я давно не следил за временем. Не имел ни малейшего  понятия  ни  где  мы
находимся,  ни  куда  направляемся.  Все  эти  чертовы  дороги   слились   в
одну-единственную, уводящую нас все дальше от дома, на юг. -  И  несомненно,
удивляешься, что тебя сюда занесло?
   - Да нет. Сам на это напросился.  Меня  больше  беспокоит,  что  мы  едем
крадучись, словно воры. Не люблю. Могут и принять за вора.
   Не стал я ему объяснять, что еще больше мне не по душе такие  места,  где
единственный человек, с которым можно поговорить, - это сам Ворон. И если  с
ним что-нибудь случится... Вот что на  самом  деле  беспокоило  меня  больше
всего. Даже думать об этом не хотелось.
   - Один черт, слишком поздно поворачивать назад, - пробормотал я.
   - Некоторые считают, что никогда не поздно. Ага. Значит, опять про  детей
думает.  Теперь  можно.  Когда  нет  никакого  риска  действительно  с  ними
встретиться. К тому же теперь он, наверно, несколько иначе стал смотреть  на
наш поход в неизвестность.
   Им двигали мощные эмоции, неясные для меня, а может, и для  него  самого.
Ключом к его чувствам служило имя Душечки, хотя он никогда не упоминал о ней
вслух. Комплекс вины как чудовищный коршун умостился на его  плечах,  хлопая
крыльями, пронзительно крича,  норовя  выклевать  глаза  и  уши.  Непонятно,
почему он решил, что сможет утихомирить  это  чудище,  если  догонит  своего
бывшего дружка Костоправа и сообщит ему о том, что случилось в Курганье.
   Я не видел в этом ни малейшего смысла. Но в поступках  большинства  людей
обычно нет никакого смысла.
   А может, броня его решимости слегка  прохудилась  в  пути?  Одно  дело  -
гнаться за парнем в надежде настичь его через  несколько  недель,  проскакав
сотни миль, и совсем другое - преследовать  его  месяцами,  оставляя  позади
одну тысячу миль за другой. Нет людей, созданных для того, чтобы выдерживать
эту бесконечную гонку, не имея ни дня на отдых. Такая дорога может подорвать
самую железную волю.
   Даже сила духа Ворона была на пределе. И  мне  почудился  намек  на  это,
когда он нехотя сказал:
   - Опять начинаем отставать от Костоправа. Ему не приходится  остерегаться
так, как нам. Мы должны  найти  способ  двигаться  быстрее.  Иначе  придется
гнаться за ним на край света, но и там мы его не догоним.
   Вот черт. Не для меня он это говорил, для себя. Пытался снова возбудить в
себе тот  энтузиазм,  который  подрастерял  в  дороге.  Никакой  возможности
взвинчивать темп дальше у нас просто  не  было.  Разве  только  окончательно
наплевать  на  всякую  осторожность,  на  опасности,  грозящие   путнику   в
незнакомом краю.
   Но исступленность, с которой мы упорно пробивались  вперед,  и  без  того
медленно нас убивала. Куда уж дальше.
   Я мельком увидел на севере какой-то отсвет.
   - Смотри, - сказал я. - Вон там. Ты видел? Я уже  говорил  тебе  недавно.
Молния на ясном небе.
   - Может, там гроза, - отмахнулся он.
   - Да протри ты свои глаза. Какая, к черту, гроза?
   Последовало еще несколько вспышек, неярких и неотчетливых, будто  зарницы
откуда-то из-за горизонта. При грозе такие вспышки обычно освещают  верхушки
облаков. - Там нет ни облачка, - сказал Ворон. - Мы здесь  несколько  недель
не видели никаких облаков. И, держу пари, так ни одного и не увидим, пока не
пересечем эту степь. - Вдали мелькнула еще  вспышка.  Ворон  как-то  странно
передернулся. - Не нравится мне все это, Кейс. Совсем не нравится.
   - Что-то явилось? Что с тобой?
   - Не знаю. Не могу сказать точно. Сводит скулы, и  звон  в  ушах.  То  же
мерзкое ощущение, что было у меня в Весле. Оно и погнало меня в путь.
   - Считаешь, там какая-то тварь из Курганья?
   - Все возможно. - Он пожал плечами. - Но не думаю. Не вижу  смысла.  Если
это тот, о котором я сначала подумал, то у него своих дел по  горло.  Сперва
подмять под себя Империю, потом найти управу на тех немногих Взятых, что еще
разгуливают на свободе.
   У меня тоже было время прикинуть, что за сила проснулась  и  двигается  в
Курганье,  кто  мог  так  сильно  воздействовать  на  Ворона.   Хотя   почти
невозможный, ответ мог быть только один. Хромой.
   Тогда они сожгли тело, а пепел развеяли по ветру.  Но  так  и  не  смогли
нигде отыскать голову.
   - Если это Хромой, - сказал я, -  мы  можем  нарваться  на  неприятности.
Смысла в его действиях нет и быть не  может.  Во  всяком  случае,  для  нас,
смертных. В нем одном больше  безумия,  чем  в  целой  армии  психов.  Ворон
взглянул на меня, потом снисходительно улыбнулся.
   - Похоже, у тебя под черепушкой завелось что-то, кроме опилок, малыш.  Ну
так крутани мозгами. Подумай сам, зачем  даже  самому  сумасшедшему  колдуну
гнаться за нами через полмира? Один шанс на тысячу,  что  это  действительно
он.
   Я улегся и снова принялся считать падающие  звезды.  Насчитал  еще  шесть
штук, почти выкинув  из  головы  мысли  о  Хромом.  Похоже,  моя  идея  яйца
выеденного не стоила. Хромой всегда точил зуб на Ворона,  но  не  настолько,
чтобы гоняться за нами по  всему  белу  свету.  Даже  если  он  окончательно
рехнулся.
   - Между молотом и наковальней... - непроизвольно пробормотал я.
   - Что?
   - Готовься к худшему, братец Корвус. Застегни на все  застежки  броню  на
своем втором "я". Если это все-таки Хромой, ему нужны вовсе не мы.
   - Что ты сказал? Повтори!
   Он искоса бросил на меня острый, подозрительный  взгляд.  Его  ястребиное
лицо сделалось еще более хищным и опасным,  чем  обычно.  Мне  таки  удалось
подхлестнуть его, использовав родовое имя.
   - Что слышал. Ему нужно то же, что нам. Догнать Черный Отряд.
   - В этом тоже нет смысла, Кейс.
   - Черта с два. Для него есть. Ты просто никогда не смотрел  на  мир  так,
как его видят Взятые. Ты сам не подарок, но еще не перестал считать людей за
людей. А Взятые так не считают. И никогда не считали. Для них человек - раб,
орудие, мусор, который можно использовать и отшвырнуть в  сторону.  Все  они
такие, кроме одного, который оказался настолько силен, что сумел сделать  их
Ее рабами. А ведь  именно  Она  сейчас  скачет  куда-то  с  твоим  приятелем
Костоправом. Насколько нам известно. Так?
   Он принялся обсасывать эту идею. Вертел  ее  так  и  эдак,  ворчал,  тряс
головой, словно собака, грызущая неподатливую кость.
   - Она потеряла могущество, - сказал он наконец. - Но не утратила  знаний.
А того, что она знает, достаточно, чтобы покорить полмира и надежно  держать
в узде Десять Взятых. Да. Она - желанная добыча для любого колдуна,  который
сможет наложить на нее свои лапы.
   - Наконец-то допер. - Я закрыл глаза и постарался  заснуть.  Это  удалось
мне далеко не сразу.

Глава21

   Старик сидел спокойно, почти не шевелясь. Если  ему  все  же  приходилось
двигаться, он делал это медленно и осторожно. Он угодил в шаткое  положение.
А ведь, преследуя этих людей, он едва не загнал себя насмерть. Спрашивается,
зачем.
   Напрасно. Все оказалось напрасным. Да они просто сумасшедшие. Таких  надо
держать под замком для их же собственной безопасности.
   Женщина, сидевшая футах в двадцати слева, наблюдала за ним. Лет  двадцати
пяти, голубоглазая блондинка, пять футов и шесть дюймов ростом. У  нее  были
водянистые глаза и квадратная челюсть, а  бестолковая  манера  держать  себя
иногда заставляла сомневаться, все ли у нее дома. Но за этим нелепым фасадом
ощущалось мощное чувственное начало.
   Она была глухонемая и могла объясняться только  знаками.  Но  командовала
здесь именно она. Это была Белая Роза, та самая  Душечка,  которая  положила
конец безраздельной власти Госпожи.
   Как такое вообще могло случиться? Просто не укладывалось в голове.
   Справа  за  каждым  его  движением  следил  высокий,  стройный,  смуглый,
бесчувственный, словно камень, мужчина, в жестких глазах которого  светилось
не больше тепла, чем во взгляде змеи. Он одевался во все черное. Может,  это
что-то означало. Но кто мог сказать - что? Сам он  разговаривать  не  желал.
Отказывался наотрез, и все тут. Вот потому-то его окрестили: Молчун.
   Парень и сам был магом. Сейчас вокруг него  были  разбросаны  орудия  его
ремесла,  будто  он  ждал,  что  незваный  гость  может  попытаться   что-то
предпринять.
   Глаза  Молчуна  были  черны  как  ночь,  тверды  как  алмаз  и  столь  же
дружелюбны, как сама смерть.
   Проклятие! Человек ошибся раз в жизни. Прошло четыреста  лет,  а  они  не
хотят дать ему искупить свою вину.
   Где-то неподалеку болтались еще трое, братья Крученые. Собственных имен у
них, похоже, не было. Они отзывались на нелепые клички: Лапошлеп, Ишачий Лоб
и Братец Медведь. Правда,  когда  Душечка  оказывалась  близко,  Ишачий  Лоб
превращался в Пенька. Хотя она все равно ничего не могла слышать.
   Все четверо боготворили ее. И любому, кроме нее самой, сразу  становилось
ясно, что Молчун вдобавок питал романтические надежды.
   Законченные психи. Все до единого.
   - Эй, Сиф Шрам! - раздался откуда-то сзади пронзительный  крик.  -  Какое
вероломство ты задумал на сей раз, Царапина?
   Дослушав последовавший взрыв противного хихиканья, он  утомленно  сказал,
наверно, уже в тысячный раз:
   - Зовите меня Боманц. Сифом Шрамом меня не называли с тех пор, как я  был
еще мальчишкой.
   Много, очень много времени прошло с тех пор, как он последний раз  слышал
это имя. Не одна сотня лет. Он не вел точного счета. Прошел всего  год,  как
он вырвался из пут колдовских чар, которые большую часть времени держали его
в особом виде транса, в стасисе. Один за другим проходили  годы  раздоров  и
кровавого ужаса - годы становления и укрепления Империи Госпожи. Он узнал  о
происходившем лишь с чужих слов, после того как все уже свершилось.
   Он,  Боманц,  или  Сиф  Шрам,  был  всего  лишь  артефактом,   пережитком
стародавних   времен.   Глупцом,   вознамерившимся   истратить    неожиданно
доставшиеся ему в дар от судьбы последние годы жизни на то,  чтобы  искупить
свою часть вины за участие в пробуждении, в высвобождении древнего зла.
   А эти идиоты не желали ему верить, хотя прошлой зимой он  едва  не  отдал
концы, помешав дракону прикончить их всех  во  время  завершающей  борьбы  в
Курганье.
   Кретины. Разве не ясно, что все плохое, что ему было отпущено совершить в
жизни, он уже совершил?
   Три брата появились  откуда-то  спереди  и  присоединились  к  остальным.
Значит, сзади кричали не они. Но Боманц и так это знал. Двое из  них  просто
не говорили ни на одном из понятных ему языков. Третий немного объяснялся на
форсбергском, но на таком ломаном, что лучше бы и не пытался.
   Тот олух, который чуть-чуть понимал старомодный форсбергский Боманца,  не
умел писать. Конечно. Поэтому все сказанное, что не  слышал  Молчун  или  не
прочла по губам Душечка, нещадно перевиралось, в лучшем случае превращаясь в
напрасный труд.
   Зато с камнями можно было общаться как с нормальными  людьми.  Но  Боманц
терпеть не мог  разговаривать  с  булыжниками.  Такие  беседы  казались  ему
противоестественными.
   Ему было трудно здесь еще и потому, что эти  человеческие  существа,  эти
безумцы, все же составляли наиболее но