сделал так, и поэтому гордость и  отвращение  к  плену  в  любой  форме,
удвоенные уверенностью в том, что если она не убежит, то обнаружит себя,
признавшись в собственной любви, вынуждали ее бежать.
   Грант, лежавший рядом, пошевелился и привлек ее к себе. Он  поцеловал
ее в плечо, убрал волосы с лица. Элеонора плотно сжала  веки,  чтобы  не
дать вылиться слезам, и лежала тихо, вдыхая волнующий запах  его  тела..
Даже находясь так близко от него, она не была с ним  рядом.  Собрав  все
свое мужество, Элеонора решила расстаться с Грантом навсегда и  отдаться
на волю судьбе.

***

   Весла всплескивали, погружаясь в воду, и  этот  звук  разносился  над
гладью озера, потревоженной только следами от весел. Элеоноре,  сидевшей
на корме маленького  суденышка,  немногим  большего,  чем  каноэ,  очень
хотелось сказать гребцам,  чтобы  они  работали  чуть  тише.  Ночь  была
темной, и вряд ли их могли обнаружить, поскольку вся Гранада была занята
церемонией инаугурации. Но Элеонора не хотела  испытывать  судьбу.  Нет,
она не думала, что  солдаты,  выстроившиеся  на  пристани  и  охранявшие
последние два дня кассу, где продавались билеты на суда, курсирующие  по
озеру, были выставлены специально, чтобы следить за ней. Но попадись она
в сети, расставленные для Невилла Кроуфорда, ничего, кроме неприятностей
для них обоих - для начальника военной полиции  Гранта  Фаррелла  и  для
нее, - это не принесло бы.
   После случившегося  так  странно  покидать  Никарагуа  в  компании  с
Невиллом Кроуфордом. Элеонора приняла это с фатальной  покорностью.  Она
могла бы отказаться и от предложения бежать, и от этой лодки. Но  у  нее
не было никого, кроме Мейзи, к кому она могла бы обратиться,  и  никакой
возможности убежать по-другому, так же быстро и незаметно.
   Дорогая Мейзи, она даже  не  удивилась,  увидев  Элеонору  на  пороге
ранним утром. Она все выслушала, поразилась скудности пожитков Элеоноры,
собранных для путешествия по океану, и сразу  кинулась  искать  для  нее
подходящую одежду. Элеонора противилась, говорила, что ей  неважно,  как
она выглядит, но Мейзи не слушала. Видя, с  какой  искренностью  подруга
желает ей помочь,  и  слушая,  как  она  обвиняет  военных  в  жадности,
Элеонора  не  осмелилась  сказать  про  платья,  оставшиеся  в  шкафу  в
особняке. Она не могла заставить себя взять их, даже понимая, что Гранту
они  совершенно  не  нужны,  а  ей  бы  очень  пригодились.  Все   из-за
болезненной гордости, но эта гордость была ее единственной поддержкой, и
Элеонора не собиралась от нее отказываться.
   Отнесясь к ее поведению прошлой ночью как к молчаливому согласию,  он
даже не попытался запереть ее. Кстати, она бы  не  возражала  преодолеть
это препятствие для осуществления своего плана. Но Грант  поцеловал  ее,
повернулся и ушел, как всегда. Вцепившись в подоконник,  она  наблюдала,
как он исчезает из виду, затем сразу стала собираться. Но это  было  еще
не все. Обнаружив, что ее нет дома, Грант явился к Мейзи и начал стучать
в дверь с  такой  яростью,  что  актриса  затрепетала.  К  тому  времени
Элеоноры уже не было в ее доме. Мейзи нашла  ей  место  у  никарагуанки,
матери ребенка, которому помогли  медицинские  сестры  из  Гваделупы  во
время тифа.
   Мейзи сказала Гранту, что не видела Элеонору. Она высказала ему  свое
возмущение по поводу того, как он обходился с ее  подругой,  а  затем  с
радостным злорадством сообщила, что Элеонора уехала из Гранады верхом  в
сторону транзитной линии на  Калифорнию.  Актерский  опыт  Мейзи  помог,
Грант поверил ей и поспешно удалился, даже не поблагодарив за сообщение.
   Мейзи  с  видом  человека,  отдавшего  должное  дьяволу,   рассказала
Элеоноре, что Грант даже не упомянул имени Невилла. Она  созналась,  что
почти ожидала, что полковник потребует выдать Элеонору как подозреваемую
в соучастии на покушение. Но или слишком озабоченный  ее  исчезновением,
или поверив россказням Мейзи, или потому, что его просили  не  втягивать
Мейзи и Джона в дело о заговоре, он не задавал вопросов о Невилле. Мейзи
хорошо укрыла Невилла и, хотя не разделяла его намерений и  взглядов,  в
память о давней дружбе не могла  сдать  его  властям:  ведь  ему  грозил
расстрел. Именно Мейзи настояла, чтобы Элеонора села и написала  записку
Дону Эстебану де Ларедо. Она возбудилась от хорошей новости как  ребенок
и, называя Элеонору при каждой возможности графиней, никак не  разделяла
ее нежелания поторопиться получить наследство. Поискав  бумагу  и  перо,
Мейзи вручила их Элеоноре с угрозой, что, если та не сможет, она напишет
сама. Поморщившись при виде ярко-зеленых чернил,  Элеонора  смирилась  и
поспешно написала письмо, скрепив его  зеленой  печатью  и  отправив  по
адресу Дона Эстебана, который ей дали, прежде чем она передумала.
   Ответ принес посыльный в ливрее.  Это  был  банковский  документ,  по
которому ей выдавался небольшой аванс в счет наследства. При виде бумаги
у Элеоноры широко раскрылись  глаза.  К  тому  же  ей  вручили  расшитый
гарусом кошелек с деньгами. Их оказалось столько, что с  лихвой  хватило
бы на полгода безбедной жизни.
   Элеонору одолевали недобрые  предчувствия  перед  путешествием,  хотя
деньги ее немного успокоили. Когда  они  с  Мейзи  стояли  возле  озера,
Элеонора  попыталась  заставить  подругу  взять   часть   денег,   чтобы
расплатиться за платье для путешествия. Но  та  отказалась  наотрез,  со
смехом толкнула ее в лодку и воскликнула:
   - С богом! - В устах Мейзи это прозвучало очень комично.
   Когда лодка отплыла на расстояние, безопасное  для  выстрела,  гребцы
отпустили весла и начали поднимать паруса из тонкой, хлопающей на  ветру
ткани. Ветер надул паруса, и они поплыли быстрее. Огни Гранады  казались
отсюда полукругом упавших звезд. Кроме тихого говора мужчин, плеска воды
о борт лодки и скрипа уключин, ничего не  было  слышно.  Вдруг  один  из
мужчин воскликнул, указывая  в  сторону  города.  Обернувшись,  Элеонора
увидела  взметнувшийся  в  небо  огненный  шар,  который  начал  падать,
рассыпаясь  оранжевыми  искрами.  За  ним   последовали   еще   и   еще,
расцвеченные голубым, красным, зеленым. Мириады золотых тлеющих угольков
светились в ночи, вспыхивая и  тут  же  исчезая.  Все  это  походило  на
волшебство.  Пиротехника  была  заказана  Ниньей  Марией  для  церемонии
возведения Уильяма Уокера на пост президента Никарагуа.  Интересно,  там
ли она сейчас, или кто-то  другой  организовал  празднество?  Но  теперь
Элеоноре уже было это  неважно,  дело  сделано,  инаугурация  закончена.
Маленький генерал победил с  триумфом.  Его  дело  завершилось  успехом.
Теперь пришло время праздновать победу, возвращаясь в Дом правительства,
есть, пить,  танцевать.  Время  для  фалангистов  радоваться,  смеяться,
поздравляя друг друга от избытка чувств.
   Но для нее это уже не имело значения. Элеонора рассталась  с  прежней
жизнью. Она  решительно  повернулась  спиной  к  огням,  смотря  вперед.
Странно, какая черная ночь и как неподвижна  поверхность  озера,  только
туманные очертания возвышающихся пиков  вулканического  острова  Ометепе
проглядывали в темноте.

***

   Под июльским солнцем в Новом Орлеане было так же  жарко,  как  в  той
стране, откуда приехала Элеонора. Воздух казался еще неподвижнее, чем  в
Гранаде. Блеск крыш слепил глаза, плакаты в черных рамках на каждом углу
сообщали о жертвах желтой лихорадки. Зато здесь не было солдат в красных
рубашках, маршей, команд, грохота повозок  с  амуницией.  На  улицах  не
слышалась испанская  речь,  а  владельцы  магазинов,  уличные  торговцы,
хозяева и их слуги приветливо улыбались.
   Элеонора распрощалась с бывшим майором Кроуфордом  на  пристани.  Она
честно призналась себе, что он скрасил ей путешествие. Когда  они  плыли
по озеру к Сан-Карлосу, майор держался сдержанно, не нарушая ее скорби о
брате, боясь вызвать  яростное  презрение,  которого  он  заслуживал.  В
Сан-Карлосе их лодка встала у берега. Трапа не было. Видя, что  Элеонора
не знает, как ей сойти на берег - прыгнуть через полосу воды или ступить
в грязь, он поднял ее на руки и вынес на берег, отпустив, как только она
коснулась  земли.  Когда  Элеонора  тихо  поблагодарила  его,   Кроуфорд
отвернулся, но лед был сломан.
   Они плыли по реке Сан-Хуан до Атлантики, и нет ничего удивительного в
том, что они  проводили  время  вместе.  Это  избавляло  их  от  попыток
окружающих завести  разговор.  Они  оба  путешествовали  под  фальшивыми
именами и не хотели делать усилий,  выдумывая  что-то  о  себе.  Похожая
ситуация   сложилась   и   на   океанском   пароходе,   когда   они   из
Сан-Хуан-дель-Норте двинулись дальше.  Сложнее  было  лишь  потому,  что
пассажиров стало больше и приходилось обедать за длинным столом в  общем
салоне. Элеонора плыла в отдельной роскошной каюте. Первую ночь на  море
она крепко спала и проснулась только к  полудню,  проспав  почти  сутки.
Невыносимое напряжение последней недели наконец отпустило ее, и  ей  все
время хотелось спать. Элеонора открыла глаза, только когда снова  взошла
луна.
   Надо сказать, что гулять по палубе с галантным кавалером  не  так  уж
неприятно, кроме того, он ограждал ее от слишком назойливых приставаний.
Кроуфорд сообщал им, что она недавно потеряла мужа и у нее  нет  сил  на
светские беседы. Но ей не  очень  понравилось,  когда  попутчики  начали
обращаться к ней как к графине. Невилл признался, что по секрету  оказал
ее каютному стюарду, кто она и что она  путешествует  инкогнито,  думая,
что стюард станет лучше обслуживать ее. Скоро это стало  известно  всем.
Кроуфорд очень сокрушался, что стюард проболтался, и элегантно извинился
за содеянное. Во время путешествия он не раз пытался покаяться  в  своем
предательстве в Гондурасе. Но Элеонора оставалась  непреклонна.  Она  не
могла избавиться от чувства, что все в его  действиях  было  намеренным,
хотя не могла понять причины. Элеонора хотела бы проникнуться к  нему  и
даже поверить, что он всего  лишь  пешка  в  игре  Вандербильда.  Невилл
объяснял, что попал под  действие  сил,  более  мощных  и  опасных,  чем
ожидал. Он не сожалел и о провале плана убийства Уокера, хотя она думала
иначе. Элеонора делала  вид,  что  верит  Невиллу,  его  переживаниям  и
понимает его. При всем внимании к  ней,  Невилл  не  предпринял  попыток
получить разрешение входить в каюту Элеоноры. Такая осторожность  с  его
стороны была вполне обоснованна. Он не  забыл  о  ее  статусе  любовницы
Гранта и, видимо, как и другие, размышлял  о  ее  отношениях  с  Луисом,
когда они вместе бежали из Гранады. Но ни словом, ни жестом он не дал ей
понять  это.  Невилл  не  оставался  равнодушным  к  ее  чарам,  о   чем
свидетельствовал его взгляд, его  прикосновения,  когда  он  шел  рядом,
интонации его голоса. Без всякого тщеславия Элеонора подозревала, что он
хотел бы стать ей полезным. Кроуфорд избрал  тактику  терпения,  ожидая,
когда она сама захочет повернуться к нему. И если Элеонора не  ошибалась
в своих догадках, она не могла не оценить его деликатность.
   С пристани Элеонора направилась в отель "Сент-Луис", где под холодным
недоверчивым взглядом клерка подписала регистрационный лист своим полным
именем и титулом. Результат, на который она вряд ли надеялась, превзошел
все ожидания. Отношение к ней служителей отеля  стало  совершенно  иным.
Невилл оказался прав.
   На следующий день она отправилась к портнихе и продавцу галантерейных
товаров, заказала  платье  в  черно-сером  и  бледно-лиловом  тоне,  что
соответствовало ее  состоянию  и  настроению.  После  этого  она  купила
шляпки, шарфы, шали, кружевные перчатки и дюжину других мелочей, но  без
колебания отказалась от мантильи, которую ей настойчиво  предлагали  как
последний крик моды. Элеонора приобрела новый  кринолин  и  целый  набор
отделанных кружевами нижних юбок, корсаж, панталоны - на первое время, а
остальное нижнее белье и сорочки заказала  в  монастыре  -  из  шелка  и
батиста, с тонкой вышивкой монахинь, точно  такое  же,  как  ее  мать  и
бабушка носили в свое время, а также комплект  черного  белья,  вышитого
серыми атласными нитками.
   Первое из ее пышных одеяний доставили очень скоро - платье из  серого
батиста, украшенное рядами  белых  кружев,  черную  шляпку  и  кружевной
зонтик. В таком роскошном наряде,  с  новым  серебряным  ридикюлем,  где
лежали кошелек, веер и визитная карточка, Элеонора вышла, наняла  экипаж
и поехала к дяде Наркисо и его  сыну  Бернарду  в  свой  старый  дом  на
Роял-стрит.  Дворецкий,  открывший  на  звонок,  попросил  подождать   в
библиотеке и положил на серебряный поднос ее визитную карточку с  гербом
и именем графа де Ларедо. Дядя вышел приветствовать ее, широко  раскинул
руки и провел в салон. Бернард поднялся, поклонился с натянутой улыбкой,
будто радушие стоило ему слишком больших усилий, и повторил  предложение
своей жены отведать миндального ликера. Родители его жены устроились  на
диване и принялись расспрашивать.  Элеонора  отвечала  или  строго,  или
язвительно, с улыбкой уклоняясь  от  неприятных  вопросов,  и  старалась
стоически  выдержать  эту  церемонию.  В  конце  визита   она   получила
приглашение  к  ужину,  который,  предположительно,  будет  не   слишком
веселым, поскольку она в трауре. Приняв  приглашение  с  благодарностью,
Элеонора ушла с мрачным чувством удовлетворения: первый выстрел в  битве
за восстановление прав на дом бабушки сделан.
   Хотя Новый Орлеан казался на первый взгляд тихим  и  мирным  городом,
интерес к военным успехам Уильяма Уокера  был  больше,  чем  когда-либо.
Поэтому, узнав, кто  такая  Элеонора,  газеты  занялись  ею.  Рассказ  о
новоорлеанской красавице из известной семьи,  побывавшей  так  близко  к
линии фронта, превратился в легенду о том, как ангел милосердия явился к
американцам  в  Никарагуа,  потом  вернулся  назад  вдовой  испанца   из
благородного семейства.  Это  казалось  так  романтично,  что  никто  не
остался равнодушным. А то, что Элеонора овдовела в  войне,  вызывало  не
меньший интерес, чем полученное ею наследство.
   Комнату Элеоноры в "Сент-Луисе" осаждали торговцы, предлагая  товары,
начиная от парфюмерии и ювелирных украшений до экипажа с лошадьми. Когда
она выходила из отеля, люди указывали на нее, а толпы  мальчишек  бежали
следом по улицам, оспаривая друг у друга честь нести ее покупки.
   После первого такого случая Элеонора решила, что неразумно ходить без
сопровождения. Поэтому она отправила записку дяде с просьбой прислать ее
старую няню. Дядя тут же отпустил старушку и, как цинично  заметила  про
себя Элеонора, не без удовольствия, так как освободился от  расходов  на
ее содержание. Элеонора обрадовалась до слез, увидев доброе  морщинистое
лицо няни, и занялась ее туалетами. Она нарядила ее  в  черное  шелковое
платье с кружевами цвета слоновой кости и тюрбан из атласа того же цвета
с бусинками черного янтаря. Черты лица, сохранившие прежнее  достоинство
и шелковые юбки, шуршащие подле Элеоноры, смогли бы отпугнуть даже самых
назойливых.
   Элеонора гуляла по городу, посещая старые места, такие, как монастырь
Кабильдо, а также  -  памятник  Эндрю  Джексону,  установленный  прошлой
весной на старой Плас  д'Арнес,  которая  теперь  была  переименована  в
площадь Джексона. Она увидела недавно выстроенные апартаменты  баронессы
Понталба, первые в своем роде, и  подумала,  что,  если  ей  не  удастся
вернуть дом, она сможет переехать в эти элегантные комнаты.
   Взгляды,  которыми  награждали  ее  прохожие,  выражали  больше,  чем
простое любопытство. Было бы неразумно надеяться, что никто из мужчин не
знал  о  ее  прошлом  -  любовницы  полковника  в  Гранаде,  вынужденной
вернуться в Новый Орлеан, или  полагать,  что  ее  не  узнают.  Элеонора
понимала, как трудно удержаться от столь пикантных  сплетен.  Когда  она
начала замечать в глазах мужчин, стоящих  у  кофеен  и  баров,  клерков,
кланявшихся в дверях магазинов, вожделение,  то  поняла,  что  ей  нужно
определиться, и, не откладывая дела в долгий ящик,  удвоила  внимание  к
родственникам. Она устраивала обеды, выходы в театр, изображая при  этом
радушие и добросердечность, чтобы показать, как переживает свою потерю и
хотела бы, чтобы они помогли ей, облегчили ее горькую ношу.  Как  только
Элеонора  получила  документ  о  наследстве  из  испанской  фирмы,   она
отправилась к дяде Наркисо, желая выкупить дом на Роял-стрит  за  сумму,
значительно большую, чем  та,  которую  он  и  кузен  Бернард  заплатили
Жан-Полю примерно семь месяцев назад. Она правильно рассчитала, что дядя
Наркисо не откажет в ее сентиментальной просьбе,  а  Бернард  не  устоит
перед лишними Деньгами, и уже через несколько часов держала ключи
   В руках, а спустя еще несколько дней смогла переехать в  дом,  гулять
по  его  гулким  комнатам,  заросшему  виноградом  заднему   дворику   и
чувствовать наконец, что она дома.

Глава 23

   - Я требую объяснений. -  Элеонора  взглянула  на  Бернарда  зелеными
холодными глазами, сцепив перед собой  руки  скорее  от  гнева,  чем  от
страха, стоя перед ним в своем вдовьем наряде. - По какому праву?
   - По праву родства. Твое поведение сказывается на всех членах  семьи.
Я хочу знать правду о твоей жизни в Никарагуа.
   - С какой стати? - поинтересовалась она.
   Бернард  откинул  назад  голову  и  уставился  на  нее.  Его   тонкое
аристократическое лицо застыло. Казалось, он не мог поверить своим ушам.
   - С какой стати? - как эхо повторил он вопрос.
   - Вот именно. Леди не подобает защищать свое доброе  имя.  Друзья  не
поверят тому, что о ней говорят, а враги поверят самому худшему,  что  о
ней можно сказать. И какое тебе дело, понапрасну меня обвиняли или  нет?
Ты что, собираешься передать это в суд  чести?  Уверена,  что  нет.  Это
только приведет к новым сплетням.
   - Короче говоря, ты отказываешься рассказывать.
   - Длиннее или  короче,  -  ответила  она,  встретив  его  взгляд  без
содрогания, - я отказываю тебе в праве вмешиваться в мои дела.
   - Мне следовало догадаться, что твоя реакция окажется такой, - бросил
он ей.
   -  Конечно,   следовало,   если   бы   когда-нибудь   ты   удосужился
присмотреться ко мне поближе.
   - Безнадежное дело, кузина. А ты изменилась после того, как уехала из
Нового Орлеана.
   - Надеюсь, да.
   - Твое положение и богатство  вскружили  тебе  голову,  -  сказал  он
недовольно. - Что тебе действительно нужно, так это  мужчина,  способный
держать тебя в узде.  Очень  жаль,  что  нет  Жан-Поля,  он  бы  с  этим
справился.
   Элеонора похолодела от гневе.
   - Не могу с тобой согласиться, - сказала она. -  То,  что  его  здесь
нет, - твоя вина. Это ты вдохновлял пылкого мальчика бросить наследство,
отказаться от будущего и пойти на смерть. Если бы ты не  горел  желанием
прибрать к рукам этот дом по дешевке, естественно, он бы  прислушался  к
голосу разума и держался подальше от Уильяма Уокера.
   - Жан-Поль уже записался добровольцем, когда я купил этот дом.
   - Да, это так. Но надеюсь, ты не собираешься убеждать меня в том, что
вы раньше не обсуждали эту сделку.
   - Может, и обсуждали, но по-прежнему я настаиваю на том, что  он  все
равно записался бы добровольцем. Я. всегда говорил - это твоя вина,  это
ты разрешила ему идти куда он захочет, с кем захочет, вместо того  чтобы
ответственно относиться к жизни.
   - Понятно. Теперь, стало быть, оказывается, что я должна была держать
его в узде, - сказала она.
   - Я вовсе не это имел в виду. Я понимаю, такая  задача  не  под  силу
женщине. Но я был здесь, и ты  могла  на  меня  положиться.  Я  смог  бы
справиться с Жан-Полем.
   - Ну да. Сунуть его в бухгалтерию, - ядовито заметила Элеонора.
   - По крайней мере, он был бы жив! - вспыхнул Берт нард.
   - Умирая медленной смертью, - парировала она.
   Аплодисменты разорвали натянутую атмосферу. Невилл вошел во дворик и,
продолжая хлопать в ладоши, воскликнул:
   - Браво!
   Его гл