чтобы найти несколько тлеющих угольков, затем положила на них сосновые щепки и, когда они разгорелись, добавила крупных поленьев, так что пламя вскоре разгорелось настолько, что отдельные его языки втягивались прямо в трубу. Из открытой двери тянуло сквозняком, и она подошла, чтобы закрыть ее.
     Еда остывала, а она уже проголодалась. Аня подождала несколько минут, надеясь, что он проснется от потрескивания дров в камине. Он не пошевелился, и она решительно подошла к кровати. Аня слышала, что есть мужчины, которые могут спать при любых обстоятельствах и любом шуме, разразится ли гроза или рухнет дом прямо на голову, таких мужчин надо просто вытаскивать из кровати. Она была готова выполнять свой долг гостеприимства, но у нее не было никакого желания умирать от голода, пока он будет спать.
     Аня посмотрела на лежащего в кровати, скользнула взглядом по его мускулистой шее и плечу, которые и в покое сохраняли сдержанную силу, затем остановила взгляд на скульптурно четких линиях загорелого лица и черной бахроме ресниц. В этот момент на нем была написана напряженная готовность защищать себя как будто и во сне ему угрожала опасность. Глядя на него, она почувствовала, как у нее перехватило дыхание. В глубине души росло неослабевающее сочувствие. Какая же она идиотка, что испытывает такое по отношению к мужчине, который убил Жана и убил бы Муррея, если бы мог! Какая же она идиотка!
     Протянув руку, она положила ее Равелю на плечо и потрясла его. Быстрым, как взмах кнута, движением он развернулся и схватил ее за запястье. Сильная рука схватила ее бедра, и через мгновение она почувствовала, что находится в воздухе. Она приземлилась на спину на матрац, упав так сильно, что зубы щелкнули и до боли в груди перехватило дыхание. Сильные руки сомкнулись на запястьях, прижав их к ее щекам. Ее колени он прижал своим бедром, и она не могла пошевелиться. Ее глаза расширились от изумления, и она пристально всмотрелась в кофейно-черные глаза Равеля, которые светились дьявольским смехом и удовлетворением.
     - Доброе утро, - сказал он.
     Внутри у нее закипал гнев. Она сжала руки в кулаки и попыталась освободиться, но все попытки привели к еще худшему результату, поскольку она почувствовала, что ее юбки, сбившиеся вокруг голеней, поднялись еще выше. Тяжело дыша от гнева и предпринятых усилий, она затихла.
     - Так-то лучше, - сказал он низким голосом, в котором явно слышалось веселье.
     Она бросила на него горящий взгляд и, сжав зубы, сказала:
     - Свинья! Отпусти меня!
     - Попроси хорошо, и тогда, быть может, я сделаю это.
     - Будь ты проклят, если я это сделаю!
     - Как хочешь, - сказал он, поднимая бровь, - мне нравится, когда ты лежишь в моей кровати, но мне казалось, что тебе немного неудобно.
     Она язвительно улыбнулась ему.
     - Каким дураком ты бы выглядел, окажись это Марсель, а не я.
     - Без сомнения. Но я узнал бы твои шаги среди тысячи других. Здесь не могло быть никакой ошибки.
     - Ты узнал бы... Так ты притворялся! Ты вообще не спал! - Мысль о том, что она испытывала жалость к нему в то время, когда он лежал и готовил ей ловушку, вызвала у нее приступ досады.
     - Как ты могла думать, что я сплю, ведь ты здесь так шумела!
     - Часто мужчины спят очень крепко. - Даже ей самой показалось, что она сказала это как бы оправдываясь.
     - Если бы я был из их числа, то уже десять раз погиб. Перерезать горло спящему человеку - это любимый вид спорта в Никарагуа. На корабле, который вез нас в Испанию, и в тюрьме, перед тем как всех развели по одиночным камерам, заключенный, который крепко спал, просыпался без одежды или не просыпался вообще.
     - Очень хорошо, - резко ответила она, - будем считать, что я наказана. Если для этого фарса есть какая-то причина, то я хотела бы услышать об этом поскорее, чтобы могла встать и позавтракать.
     - О да, - сказал он мягким обманчивым голосом, - причина была.
     Она увидела свое отражение в черных зрачках его глаз, увидела, как в них засветилось желание. Потом голова его наклонилась, закрыла свет, и его губы прижались к ее. Губы были твердыми с едва уловимым привкусом кофе. От его выбритой худой щеки доносился легкий, чистый запах мыла. У Ани промелькнула мысль о том, что Марсель, должно быть, рано утром уже приходил сюда с горячим кофе и водой для бритья. Через мгновение эти праздные мысли растворились в море захлестнувших ее ощущений.
     Его губы были теплыми, а движения инстинктивно уверенными. Растягивая удовольствие, он исследовал языком ее губы, мягко прикасаясь к трещинке, которая еще не зажила. Он покрыл их легчайшими прикосновениями, пробуя кончиком языка влажные уголки рта, осторожно пробуждая чувствительность нежной поверхности губ, пытаясь выяснить границы ее сопротивления. Затем он перешел к ямке между нижней губой и подбородком и медленно окружил ее рот поцелуями настолько обжигающими, что она удивилась их жару, и против воли ее губы раскрылись.
     Он тут же воспользовался этой ее моментальной слабостью, прижав ее губы к своим и проникая глубже, внутрь рта. Он исследовал языком твердые, как фарфор, края ее зубов, а затем вступил в сложную игру с ее языком, прежде чем продвинуться еще глубже, как будто бы овладевая им. Он ощущал нежность внутренней поверхности ее рта и упивался этой сладостью.
     Сердце Ани гулко билось, а острое ощущение удовольствия пронизывало все тело. Кто научил его этому терпеливому искусству добиваться своего? Впрочем, это не имело никакого значения. Как никогда раньше она чувствовала, как жизнь бурным потоком протекает сквозь нее. Она чувствовала, как глубоко внутри распускается, расцветает желание прижаться поближе, забыть о месте, времени и личности мужчины, который обнимает ее, потеряться в этом потоке нового, невероятного волшебства.
     Равель, почувствовав, что она уступила ему, отпустил ее левую руку, чтобы кончиками пальцев провести по ее щеке, по той линии, где челюсть переходит в шею и ниже, там, где взволнованно поднималась ее грудь. Он нежно обнял ладонью эту мягкую округлость, тут же почувствовав биение ее сердца, и большим пальцем принялся ласкать ее сосок через одежду до тех пор, пока он не превратился в тугой бутон предвкушения. Она подняла свободную руку к его волосам, проводя пальцами по густым вьющимся прядям, прижимая его к себе, усиливая давление его поцелуя.
     Что она делает? С огромной силой приливной волны по ней прокатились страдание и самообвинение. Она сжала в пальцах его волосы и потянула за них. Он резко выдохнул от боли, когда она дернула его недавно зашитую голову. Когда он отпустил ее губы, она резко отвернула голову и тут же, обнаружив, что он лишь слегка придерживает ее правую руку, вырвала ее у него и уперлась в него обеими руками.
     Он потерял равновесие и упал назад, на край кровати. Когда он ухватился за спинку, чтобы не упасть, Аня поднялась, перелезла через него и бросилась прочь от кровати. Но в этот момент Равель пришел в себя и устремился за ней. Он поймал ее за ногу, и она упала на пол на вытянутые руки. Но тут же ударила его этой ногой, попала ему в живот, и он отпустил ее, что-то промычав. Она постаралась откатиться от него, несмотря на то, что запуталась в юбках, но он ухватился за ее передник. Одним быстрым и плавным движением она развязала узел на талии и, поднявшись на ноги, оставила ему передник в качестве приза.
     Он встал с кровати, скомкал передник и бросил в угол. Уголки его рта изогнулись в порочном вожделении и, великолепно обнаженный, он крадучись направился к ней, а его цепь, ударяясь об пол, позвякивала при каждом шаге. Его желание было слишком очевидно. Нижняя часть его тела была бледной по сравнению с торсом, который тропическое солнце окрасило в темно-коричневый цвет, и он казался ей бесконечно опасным получеловеком-полузверем. Ее охватил страх, какого она ни разу не испытывала до этого момента. Страх мелкой дрожью пробежал по телу и задержался где-то у коленей. Она сделала шаг назад и почувствовала за спиной жар камина.
     Его губы дернулись. В тот же момент она с испугом поняла, что так развеселило его. Она двинулась не в том направлении. Он находился между нею и дверью. Цепь, которой он был так крепко прикован к стене, должна была дать ей возможность пройти мимо него, но длинные руки Равеля ставили эту возможность под сомнение. Она могла бы проскользнуть, если бы не ее пышные юбки. Вероятнее всего он поймает ее за них, или они вспыхнут, как трут, при слишком близком ее приближении к камину.
     Она отодвинулась еще дальше в угол и задела бедром стол, на котором стоял поднос с завтраком. Тарелки зазвенели, а стакан на горлышке графина с водой звякнул, как колокольчик. Вода. Не раздумывая ни секунды, она схватила графин, сорвала с него стакан и плеснула содержимое графина сверкающей струей в сторону Равеля.
     Сдавленным голосом он выдохнул какое-то ругательство, когда на него обрушился ледяной поток воды. С волос капало, а по лицу сбегали ручейки, собирались лужицами в ямках над ключицами, а затем стекали вниз по курчавым волосам на груди. Уставившись на нее, хриплым от возмущения голосом он спросил:
     - Зачем ты это сделала?
     Сила его удивления была показателем того, насколько невинны были его намерения и мала угрожающая ей опасность. Страстное желание, конечно, было, но ощущение опасности было только в ее голове, и, вполне возможно, оно подогревалось тем страхом, который вызывала ее собственная реакция на него. Тем не менее последнее, что она бы сделала, это призналась в этом самой себе.
     - Мне показалось, - сказала она, подняв голову и ставя графин на место, - что нужно охладить твой пыл.
     - О, разве? А как насчет твоего? - Он оглянулся вокруг и, увидев воду, оставшуюся в миске после бритья, направился к ней.
     - Равель! Ты этого не сделаешь! - воскликнула она, увидев, куда он пошел. Мыльная вода с плавающей сбритой черной щетиной давно уже остыла в холодном утреннем воздухе.
     - Неужели?
     Он поднял миску и повернулся к ней. Его глаза заблестели, когда он, волоча за собой цепь, направился к ней. Он покрылся гусиной кожей, на которой все еще сверкали капли воды. Она прижалась к столу и вытянула вперед руку, как бы заслоняя себя от потока воды. При этом она не отрывала взгляда от мутной жидкости, мягко плескавшейся в миске с позолоченными краями.
     - Ты... ты не можешь. Ты же джентльмен.
     - Я думал, ты сомневаешься в этом.
     - Нет, не совсем...
     - Любая ложь, лишь бы только спастись.
     Если бы она быстро метнулась в сторону, то успела бы добраться до двери. Но любое ее неожиданное движение могло спровоцировать немедленный потоп. Он не промахнется, она в этом не сомневалась.
     - Сначала меня убедили в обратном, но сейчас я так не думаю.
     То, что она сказала, было правдой, и она с удивлением обнаружила этот факт. Аня замерла, озадаченно глядя на него.
     - Докажи это.
     - Как? Я могу точно так же попытаться доказать, что я - леди, после того, что сделала.
     Он ясно видел, что напугал ее. Она побледнела, в ее взгляде чувствовалась осторожность. Но она уже не испытывала тревоги, и он не чувствовал в ней того презрения, которое позволяло ей пренебрегать им, захватить и удерживать силой, чтобы обеспечить безопасность тех, о ком она заботится. Его жажда мщения испарилась. Он отвернулся, поставил миску с водой на пол, а затем подошел к кровати, чтобы снять со спинки черный шерстяной халат с шелковыми бордовыми отворотами, принесенный ему Марселем. Он сунул в него руки, отвернул рукава и быстрыми движениями застегнул позолоченные пуговицы.
     Не оборачиваясь, он сказал через плечо:
     - Некоторые вещи не требуют доказательств. Но одно я могу сказать с точностью: мой... пыл определенно остыл.
     Это было что-то вроде оливковой ветви мира. Ей вдруг показалось необычайно важным сказать именно то, что надо, нечто не провоцирующее и не вызывающее, а совершенно прозаическое.
     - А твой завтрак остыл. Пока ты будешь вытираться, я унесу его и прикажу подогреть.
     - Ничего, - сказал он, поворачиваясь к ней и печально, но в то же время тепло улыбаясь. - Я только благодарен, что тебе под руку не попался кофейник. А что касается завтрака, я поставлю его к огню на несколько минут, и все будет в порядке.
     Она облизала губы.
     - Вообще-то это и мой завтрак тоже.
     - Я польщен, - сухо ответил он. - Ты, конечно же, можешь поступить, как хочешь.
     - Все будет в порядке, - сказала она, резко отворачиваясь, и принялась тщательно расставлять посуду на столе.
     Спустя некоторое время они сели за еду. Пока кофе и булочки подогревались, они убирали в комнате: мыльная вода была вылита в помойное ведро, Анин передник поднят из угла и аккуратно свернут, лужа воды на полу высушена с помощью нескольких полотенец, кровать застлана, а стол, чтобы освободить место для завтрака, освобожден от шахмат и книг. Порядок они наводили вместе, но между ними все же сохранялась какая-то натянутость.
     В полном молчании они намазывали булочки маслом и джемом. Звон ложечек в чашках, когда они размешивали сахар, показался им очень громким. Аня отхлебнула жидкость, но, поскольку ее горло тут же сжалось, она с большим усилием заставила себя беззвучно проглотить ее.
     Она не могла припомнить, чтобы когда-либо была так раздражена против мужчины, или так ясно чувствовала каждое его движение, напряжение его мышц на лице, растущие на запястьях шелковистые черные волосы, изящество, силу и красоту его рук. Но ведь раньше она не держала мужчин в плену, не вступала с мужчиной в близость, не предавала его и не была предана им. Хотеть себя чувствовать комфортно рядом с Равелем значило желать слишком многого, достаточно было того, что они не ощущали больше враждебности по отношению друг к другу. Все было так, как должно было быть, и все же она не могла не желать того, чтобы эта напряженность как-нибудь ослабла.
     Равель прикоснулся салфеткой ко рту, а затем положил ее на стол рядом с тарелкой. Он откинулся на стуле и сидел, вертя в пальцах чашку из севрского фарфора. Он долго рассматривал ее, слегка нахмурившись.
     - Скажи мне одну вещь, - наконец начал он.
     - Да?
     - Почему ты здесь? Я не хочу выглядеть грубым или негостеприимным - я Бог знает как рад твоему обществу, - но все же, то, что ты будешь навещать меня, как если бы я был приглашенным гостем, - это последнее, чего я мог бы ожидать от тебя.
     - Я не собиралась это делать.
     - Я в этом уверен.
     Она посмотрела на него, а затем снова опустила взгляд на узор из лилий, выдавленный на кусочке масла, который она сейчас разрушала зубцом вилки.
     - Прежде всего это вряд ли прилично, а, с другой стороны, это могло только привлечь внимание к тому факту, что ты находишься здесь.
     - В этом есть здравый смысл.
     Она бросила вилку на стол.
     - То, что произошло между нами, - это карикатура на приличное поведение, а твое пребывание здесь уже так затянулось, что его уже нельзя скрыть. Ты не можешь больше оставаться здесь; скоро ты должен будешь вернуться в Новый Орлеан. Но надо же найти какой-то способ положить конец любым твоим дуэлям с Мурреем. Я не знаю, в чем он заключается, но чтобы его найти, я вынуждена выяснить, что ты за человек.
     - Ты могла бы спросить.
     - А как я узнаю, говоришь ли ты правду?
     Его лицо застыло, а затем он снова расслабился.
     - Ты играешь в шахматы?
     - Что?
     - О человеке можно узнать многое по тому, как он играет в различные игры, но особенно - как он играет в шахматы.
     - Я играла в шахматы с отцом, - медленно сказала она.
     - Не сыграешь ли ты и со мной?
     Сначала ей пришла в голову мысль отказаться. Он говорил так, будто бы был мастером этой игры, и она вряд ли могла здесь сравниться с ним, хотя иногда она побеждала отца. И все же Аня хотела отказаться не по этой причине. Если она сможет выяснить некоторые из его сильных и слабых мест в ходе проверки стратегических идей и тактических маневров, то и он сможет сделать то же самое в отношении нее. Почему он этого хочет, она не могла себе представить, но она не ошиблась, думая, что это предложение было сделано отнюдь не случайно и не из вежливости. У него была на это причина, и она многое отдала бы, чтобы узнать эту причину, прежде чем сядет за шахматную доску напротив него.
     Переполненная тревогой и волнением, она подняла взгляд от остатков завтрака и посмотрела прямо в его темные глаза. Затем медленно улыбнулась.
     - Да, - сказала она, - да, сыграю.

ГЛАВА 9

     В Луизиане шахматы перестали быть игрой для интеллектуалов и стали предметом всеобщего увлечения. С появлением на мировой сцене шахматного чемпиона из Нового Орлеана Пола Морфи жители штата, никогда раньше не садившиеся за шахматную доску, внезапно нашли, что это прекрасное времяпрепровождение. Дамы из высших слоев общества покупали специальные столики со столешницами, инкрустированными шахматными полями, держали у себя в салонах шахматные доски с расставленными фигурами, чтобы создать впечатление, что здесь постоянно идет игра. Юные леди, разговаривающие о рыцарях и замках <Игра слов: knight - 1) рыцарь; 2) шахм. слон, castle - 1) замок; 2) шахм. ладья (англ.)>, не всегда были увлечены средневековьем, а пожилые джентльмены, вытаскивая из карманов носовые платки, нередко извлекали вместе с ними одну-две плененных пешки.
     Шахматы Аниного отца были сделаны в Венеции около двухсот лет назад. Доска из атласного дерева была инкрустирована клетками эбенового дерева и слоновой кости, фигуры отлиты из серебра и бронзы, а в основаниях украшены лазуритом, перламутром и золотым ободком. Каждая фигура - маленькое произведение искусства: от величественных королев до пешек, выполненных в виде пеших солдат. Ребенком Аня играла с ними в различные игры, представляя их семьями с большим количеством братьев или устраивая королевские свадьбы. Ей доставляло удовольствие брать их в руки, и это чувство сохранилось до сих пор.
     Пока Аня убирала со стола тарелки, Равель оделся, а потом они сели за стол и расставили фигуры. Она подложила дрова в камин, чтобы не отвлекаться во время игры, и когда Марсель пришел, чтобы убрать посуду, передала Денизе распоряжение подать ланч в эту комнату. Наконец она и ее пленник сели напротив друг друга за шахматной доской.
     Сначала они играли осторожно, каждый пытался выяснить, на что способен другой. Анин отец был рассудительным игроком, он руководствовался книжными пособиями по игре и предпочитал классические варианты. Аня была менее терпелива и в игре предпочитала непринужденный, хотя и осторожный стиль с внезапными блестящими набегами на вражескую территорию. Игра Равеля, как выяснила она по мере того как шло время, была одновременно классической и смелой, но, кроме того, она отличалась таким уровнем концентрации и расчетливости, каких Аня никогда раньше не встречала. Его способность предвидеть ее действия на много ходов вперед безмерно раздражала ее. Она не считала себя мастером этой игры, но та легкость, с которой он добился в первый раз сначала шаха, а потом и мата, заставила ее приложить все силы, чтобы сделать следующую игру хоть немного более трудной для него.
     День проходил с удивительной быстротой. Наступил полдень, а они все еще играли. Они съели холодное мясо, хлеб, жареную цветную капусту и пирожки с фруктами, даже не отрывая взгляд от доски. Соперничество, возникшее между ними, было дружелюбным, но довольно сильным. Они не делали друг другу снисхождения, но и не просили его.
     Аня не один раз имела возможность убедиться, что Равель был щедр в своей победе. Он не злорадствовал и не указывал ей на ошибки, пока она сама не просила. Он снимал ее фигуры с доски весьма прозаически, без триумфа или мстительности в глазах. Когда она разрушила его стратегию, он любовался ее действиями даже в момент самого сильного раздражения, а когда после обеда они доборолись до ничьей, в улыбке, которую он послал ей через шахматную доску, было какое-то грустное удовлетворение.
     Именно в этот момент Аня поняла, что в пылу сражения заб