этого не знал. Он знал только, что готов сделать все что угодно, лишь бы удержать ее здесь хоть на какое-то время. Все что угодно. И если она возненавидит его за это, пусть! В самой глубине сознания, не признаваемое им самим, но все же манящее, лежало решение этой дилеммы. Однако огласить его было крайне неразумно: это дало бы ей преимущество, которым, он был почти уверен, она не замедлит воспользоваться.
     - Если мое присутствие и мое прикосновение для тебя настолько отвратительны, - сказал он напряженным голосом, - то почему ты приходила ко мне в тюрьме? Почему ты не оставила меня там одного?
     Ответ, продиктованный гневом, вырвался у нее непроизвольно:
     - Потому что мне было тебя жаль!
     Нет, она воспользуется преимуществом не колеблясь. Его пальцы сжимались у нее на руке все сильнее, пока она не побледнела, вздрогнув. Он отбросил ее руку, отвернулся и направился к двери.
     - У тебя ничего не выйдет! - воскликнула она, делая шаг за ним. - Солон знает, что я здесь.
     Он ответил ей через плечо:
     - Твой кучер закрыт в конюшне, и твоего экипажа никто не видел.
     - Ты глупец, если думаешь, что сможешь скрыть тот факт, что я нахожусь здесь. Через двадцать четыре часа об этом узнает весь город.
     Стоя у двери, он повернулся к ней и мрачно сказал:
     - А тебе не приходило в голову, Аня, ma chere, что, каким бы я ни был глупцом, это, возможно, и является моей целью?
     Дверь закрылась за ним. Послышался скрежет ключа в замке и щелчок.
     - Месть - вот к чему он стремился. Он намеревался завершить разрушение ее доброго имени, начатое еще в "Бо Рефьюж". Аня быстро подошла к двери и, зная, что это бесполезно, тем не менее принялась вращать серебряную ручку. Она остановилась. Нет, этого не может быть. Его мать живет здесь вместе с ним и является более чем подходящей дуэньей.
     На самом деле визит в его дом к его матери может придать некоторую респектабельность его пребыванию на плантации. Он также послужит причиной для размышлений и сплетен по поводу брака между ними.
     Эта мысль показалась ей невыносимой. Но, кроме того, она была также и смешной. Равель никогда не подумает жениться на ней, во всяком случае не после того, что она с ним сделала. Условности мало значили для такого человека. Если она окажется скомпрометированной, он, без сомнения, сочтет, что в этом ее вина, а не его. Конечно, если бы он намеревался совершить этот благородный поступок, он бы уже давно сказал ей об этом.
     А если его намерения не имеют ничего общего с благородством? Месть также была бы отличным, а возможно даже, и еще лучшим мотивом, если он заставит ее выйти за него замуж. Быть замужем за ним - убийцей Жана, мужчиной, который обманом похитил ее девственность! Он должен знать: она бы ненавидела этот брак! Он хотел ее, и она об этом знала. Как он наслаждался бы тем, что смог спасти ее доброе имя, не дал ей остаться старой девой. В то же время он обрел бы респектабельность, которой у него никогда не было, вступив в брак с падчерицей мадам Розы, и на вполне законных основаниях заставил бы Аню спать с собой. Да, это действительно была бы месть!
     Она почувствовала себя дурно от ярости и от своей собственной глупости, толкнувшей ее связаться с Равелем Дюральдом. А кроме дурноты она ощутила также сильное желание прислониться куда-нибудь и заплакать. Она прижалась лбом к двери и простояла так довольно долго, крепко зажмурив глаза, так, чтобы не потекли по щекам уже навернувшиеся горькие слезы.
     Глубоко вздохнув, она выпрямилась. Она не пойдет на это. На земле нет такой силы, которая заставила бы ее подчиниться этому унизительному договору. Она скорее готова вынести пересуды и изгнание из общества. Какое ей дело до общества, до приемов и балов, до всех этих бесконечно сменяющих друг друга развлечений! У нее есть "Бо Рефьюж". Ей нравилось одиночество. Она переживет все это.
     Но мадам Роза будет потрясена, а Селестина будет чувствовать стыд как свой собственный. А какие действия предпримет Муррей в связи с этим скандалом, она не могла даже подумать. Он был не так сильно связан традициями, как креолы, но все же был консервативным молодым человеком. Муррей и Селестина так молоды и так любят друг друга! Брак между нею и Равелем мог бы стать даже какой-то защитой для них. Причины для дуэли больше не будет, и, вдобавок ко всему, дуэль между двумя мужчинами, связанными такими близкими родственными узами, была бы маловероятной.
     Маловероятной, но возможной. Может быть, именно сейчас Равель пытается разыскать Муррея и бросить ему вызов. Без сомнения, именно это и было тем срочным делом, которое заставило его вернуться в город. Этого нельзя допустить. Каким-то образом она должна остановить его, а чтобы сделать это, она должна найти способ выбраться отсюда. Это спальня, а не тюремная камера. Здесь должен быть выход.
     Прежде всего следовало попробовать самое простое. Аня опустилась на колени перед дверью и заглянула в замочную скважину. Если бы ключ был в замке, она могла просунуть что-нибудь - лист бумаги или салфетку - под дверь, вытолкнуть ключ, а потом, когда он упал бы на салфетку, втащить его под дверью в комнату.
     Ключа в замке не было. Должно быть, Равель взял его с собой.
     Аня поднялась и быстро обошла комнату. Окна на втором этаже находились не очень высоко над землей из-за типичных для теплого климата высоких потолков в доме, но в нижней своей части они были закрыты чугунными решетками. Сейчас они выполняли преимущественно декоративную функцию, но прежний владелец мог установить их для того, например, чтобы обеспечить безопасность ребенка. Решетки были узорчатыми, но выглядели при этом весьма солидно.
     Она вернулась к двери. Она видела, как Равель открывал булавкой замок в хлопковом сарае. Это не показалось ей очень сложным, а булавки - то единственное, чем она обладала в избытке. Вытащив одну из них из своих волос, она снова опустилась на колени перед дверью и принялась за дело.
     Это было совсем не так легко, как ей показалось. Механизм был очень тугим и не поддавался тому давлению, которое она могла оказать с помощью булавки, а может быть, она не представляла себе, как работает замок. Следовало бы быть внимательнее раньше, но откуда она могла знать, что это может понадобиться! В полном разочаровании она швырнула булавку и, держась за ручку двери, встала. Она так долго простояла на коленях, что ноги затекли и отказывались ее держать. И, кроме того, она проголодалась. Полдень был уже давно позади, а она ничего не ела. По крайне мере, она не морила Равеля голодом! Ее негодование достигло такой степени, что она схватила с полки херувима из розового оникса и едва удержалась от того, чтобы не вышвырнуть его из окна.
     Из окна... Хотя нижняя часть окна и была закрыта решеткой, но верхняя-то не была закрыта. Она бросила взгляд на окна через муслиновые занавески, будучи при этом уверенной, что, поскольку дом почти новый и обустроен во многом по-американски, то и окна в нем должны быть со скользящими подъемными рамами. Она распахнула шторы, сдвинула в сторону занавеску и увидела, что окна в комнате были двухстворчатыми. Они открывались внутрь и ей нужно было только перелезть через решетку и как-то спуститься на землю.
     Решение было очевидно. Подбежав к кровати, она отшвырнула в сторону подушки и валик и распахнула покрывало и одеяла. С радостью обнаружила, что простыни сшиты из крепкого льняного полотна. Она тут же стащила простыню с матраца и, держа ее в руках, задумалась, не лучше ли будет разорвать ее надвое.
     Дверная ручка задребезжала, и Аня увидела, как она поворачивается. Аня торопливо свернула простыню, но времени привести постель в порядок у нее уже не было. Что скажет Равель, когда увидит, что она делает, какие действия предпримет, ей не хотелось даже думать. Она услышала, как в замок вставили ключ, и тот, поворачиваясь, заскрежетал. Ручка начала двигаться.
     Вошедшая в комнату женщина была высокой и элегантной, хотя и несколько худой. Одета она была в костюм для визитов из мягкого бархата, отделанный лентами в серую и розовую полоску. Волосы, зачесанные назад и ниспадающие вниз сияющими волнами, были черными, а на висках явно видна седина. На ее лице доминировали темные умные глаза под довольно густыми бровями, а неглубокие морщины радости и горя, которые окружали глаза и рот, придавали ее лицу силу. По виду ей можно было дать не более сорока, хотя ясно, что ей должно быть около пятидесяти или даже больше. Сходство ее с Равелем было неоспоримым.
     Женщина вошла в комнату стремительно и порывисто, а затем, заметив Аню, замедлила шаги. Побледнев, она сказала с отчаянием в голосе:
     - Если бы я не видела своими глазами, я бы этому не поверила!
     - Мадам Кастилло?
     - Да, вы правы.
     - Я - Аня Гамильтон.
     - Я знаю. Это действительно ужасно. На этот раз он зашел слишком далеко.
     Аня облизнула губы.
     - Наверное, я должна объяснить...
     - В этом нет необходимости. У меня есть глаза. Его самонадеянность, его беспринципная наглость! Шокирует уже одно то, что он мог сделать это, но то, что он осмелился на это в то время, когда я с ним под одной крышей, вызывает у меня огромное желание отшлепать его.
     - Если вы думаете, - сказала Аня, вспыхнув, - что я какая-нибудь женщина легкого поведения, которую ваш сын привел в этот дом, чтобы поставить вас в неловкое положение, или что это просто проявление похоти, то я хочу сообщить вам...
     Выражение лица мадам Кастилло из заботливого и обеспокоенного стало удивленным, а затем просто веселым. У нее вырвался сдавленный смешок.
     - "Просто проявление похоти"! О, chere, если бы только это было так!
     - Так вы знаете о... о том, что произошло между вашим сыном и мной?
     - Отчасти, а об остальном, зная Равеля, я могу догадаться.
     Известие, которое он послал из "Бо Рефьюж", наверняка было более подробным, чем он ей сообщил. На щеках у Ани появился румянец неловкости.
     - Я не могу винить вас за то, что вы сердиты на меня...
     - О, я вовсе не сердита. Я благословляю все попытки предотвратить дуэль, в которой должен участвовать мой сын, даже если это делается не ради сохранения его жизни.
     - Тогда ваше неодобрение относится к тому, что он задержал меня здесь? - медленно сказала Аня с ноткой удивления в голосе.
     - Возможно, не к самому факту, но методу, которым он пытается этого добиться, явно не хватает тонкости и изящества.
     Женщина наклонила голову в сторону и внимательно рассматривала Аню откровенно оценивающим взглядом. Понять ее было не легче, чем ее сына. Хотела ли она сказать, что не имеет ничего против Ани, несмотря на то, что та похитила Равеля, или ее раздражение было направлено против Равеля, нарушающего правила приличий? Или она хотела сказать, что понимает и приветствует цель Равеля заставить Аню выйти замуж за него, но порицает избранный им образ действий? В любом случае это не играло никакой роли. В этот момент существовал лишь один важный вопрос.
     - В таком случае, вы выпустите меня?
     Мадам Кастилло улыбнулась.
     - Сомневаюсь, что я смогу остановить вас: вы мне кажетесь весьма решительной молодой леди. Конечно, для спокойствия в этом доме было бы лучше, если бы я вышла из комнаты, закрыла эту дверь и позволила вам самостоятельно выбираться из окна. Однако моя совесть не позволит мне поступить таким образом; я никогда не прощу себе, если вы упадете. И поэтому вы совершенно свободны и можете идти, если вы этого хотите.
     Аня бросила простыню, которую все еще держала в руках, на кровать, и разыскала на полу шляпу и перчатки. Она стояла, завязывая ленты шляпки из бархата цвета морской волны, украшенной перьями цапли, разглаживая на руках лайковые перчатки.
     Конечно, она этого хотела. Как могло быть иначе? Освободиться наконец от Равеля Дюральда, чтобы их дороги никогда больше не пересекались, было ее заветным желанием. Было бы неразумно с ее стороны вспоминать Равеля таким, каким он был в то утро, - великолепно обнаженным, с влажными, вьющимися на лбу волосами и черными глазами, блестящими от страсти. "Посмотри на меня, Аня..."
     Если она уйдет сейчас, то никогда больше не узнает его ласки, никогда не увидит внезапных вспышек его смеха или напряженной сосредоточенности как тогда, когда они вместе играли в шахматы или решали возникавшие сложности, никогда больше не будет лежать пресыщенной и томной в его объятиях. Если бы она вышла за него замуж, неважно как и почему, она бы имела все это.
     Но ничего не говорило о том, что он вообще собирался жениться на ней. Подозрения, которые зародились у нее, могли быть не больше чем безосновательными домыслами ее собственной фантазии. Она обнаружила, что его шахматные ходы очень сложны и полны хитрых ловушек, но это не означает, что он будет именно так действовать и в той ситуации, в которой они оба оказались. Он был человеком девятнадцатого века, а не каким-нибудь древним византийским правителем, плетущим заговоры против тех, кто нанес ему оскорбление. Она отправится домой, к мадам Розе, и всему этому наступит конец.

***

     По правде говоря, она не ожидала, что возвращение домой положит конец всем ее проблемам. Этого и не случилось.
     Проблема заключалась не в том, что нужно было все объяснить мадам Розе и Селестине. Когда этот вопрос обсуждался за чаем, который спешно приготовили для Ани, сестра рыдала, сжимая в руках бутылочку с уксусом, охваченная волной симпатии, негодования и дурных предчувствий, но мадам Роза вела себя спокойно и жизнерадостно, что очень обрадовало Аню. Разговоры будут, и будет их много, но поскольку Аня и Равель вели себя подобающим образом, все это пройдет. Чтобы помочь этому, она попросит Гаспара намекнуть в разных местах, что мсье Дюральд ездил в "Бо Рефьюж", чтобы осмотреть... Что? Лошадей? Мулов? И там он заболел неизвестной и, возможно, заразной Лихорадкой и поэтому настоял на том, чтобы его содержали подальше от главного дома, пока не выздоровеет. И как они все были ему благодарны за то, что он оказался под рукой, когда сарай загорелся. Ане, возможно, придется перенести несколько нескромных вопросов и вольных намеков, но если не будет никаких более серьезных последствий, то можно будет считать, что им удалось выстирать это грязное белье в своем кругу.
     Уклончивые ссылки на последствия относились к надежде, что Аня не была беременна. Аня не хотела думать сейчас о том, что будет делать, если окажется, что это не так. Она решительно сказала Равелю, что примет "английское лекарство", но она предпочитала не подвергать свою решительность проверке. Может настать время, когда она будет рада, если Равель женится на ней, независимо от того, по каким причинам он решит это сделать.
     Из-за этого и из-за того, что она не могла не думать о том, что произошло, вопрос, который преследовал ее с самого начала, все еще продолжал беспокоить ее, мешая положить конец этому делу. Чем дольше и сильнее она боролась с этим, тем важнее с каждой минутой для нее становилось понять, каким человеком является Равель на самом деле.
     Этот вопрос, конечно же, не был единственным. Чем больше она думала о том, что он сказал ей, тем больше вопросов вставало перед ней. Он подозревал, что она была связана с мужчинами, которые пытались убить его, и это предположение нельзя было назвать необоснованным после устроенного ею похищения. И все же казалось, что за его подозрением стоит нечто большее. Что это могло быть? Дуэль и ее причина были явным центром этой проблемы, но, конечно же, он не думал, что Муррей избрал бы столь низкий способ избежать дуэли или что она стала бы помогать ему, если бы он действительно это сделал? И конечно же, не было никакого смысла в предположении Равеля о том, что если бы она помогала Муррею, то он затем стал бы ее врагом и приказал ее убить. Это было смешно.
     Но здесь было что-то еще, но что? Здесь должно было быть что-то, чего она не знала. Ее потребность узнать это была так велика, что она не могла думать ни о чем другом. Она не могла расслабиться, не могла отдыхать. Она ощущала ужасную потребность найти ответы на беспокоящие ее вопросы, и сделать это поскорее.
     Где ей нужно было их искать? Кого она должна была спрашивать? Какие вопросы она должна задавать, чтобы выяснить необходимую ей информацию? Она не знала, но собиралась узнать. Казалось разумным предположить, что лучший способ узнать что-либо о человеке - расспросить тех, кто знает его. Она тут же подумала о трех людях. Первой была его мать, но Аня уже разговаривала с ней, и было маловероятно, что она сможет или захочет рассказать ей больше, чем уже рассказала. Из двух других более важным был Эмиль. Он был в Европе, но, несмотря на это, у него должно быть какое-то представление о характере Равеля, о том, как его оценивают другие мужчины, которые знают его, или, во всяком случае, он мог выяснить это. Последним человеком из тех, о ком она подумала, была Симон Мишель, теперешняя любовница Равеля.
     Если Аня решила, какие действия следует предпринять, она сразу же начинала действовать. Она немедленно села к письменному столу в гостиной и написала короткую записку, в которой в тщательно подобранных выражениях просила Эмиля зайти к ней. Свернув и запечатав послание, она позвонила слуге и приказала отправить его.
     Едва слуга покинул комнату, как раздался стук в дверь. Аня, не двигаясь с места, попросила пришедшего войти, но как только она увидела, кто это был, тут же вскочила, исполненная дурными предчувствиями.
     - Марсель! Как ты оказался здесь? Что-то случилось в "Бо Рефьюж"?
     - Нет, нет, не беспокойтесь, мамзель. Ничего не случилось.
     Когда он подошел к ней поближе, она заметила, что его рука висит на перевязи из черного материала, который был настолько близким по цвету к его сюртуку, что она сразу даже его не заметила. Указав на его руку, она сказала:
     - С тобой далеко не все в порядке. Он улыбнулся и покачал головой.
     - У меня запястье сломано, всего лишь небольшая трещинка в кости - так сказал врач. Я ничего не чувствовал до тех пор, пока вы не уехали сегодня утром. Я выехал через час после вас, но матушка приказала мне сразу же отправиться к врачу и не беспокоить вас до тех пор, пока не будет ясно, в чем дело.
     Аня нетерпеливо фыркнула, услыхав о подобном стеснении.
     - Доктор сделал все как следует?
     - Он сделал все просто отлично, как только я упомянул ваше имя.
     - Ты должен остаться здесь на несколько дней, пока не почувствуешь себя достаточно хорошо, чтобы вернуться на плантацию.
     - Вы сама доброта, мамзель, - сказал он, - но это просто ерунда. Я достаточно хорошо себя чувствую, чтобы вернуться прямо сейчас, если, конечно, я вам не нужен здесь.
     Он заслужил отдых, но его было бы трудно заставить отдохнуть, если он при этом не чувствовал себя полезным. В Анином сознании начал формироваться план. Она снова села к письменному столу.
     - Садись, пожалуйста, Марсель, - сказала она. - Я хочу кое-что обсудить с тобой.
     Эмиль прибыл через час. Когда Аня вошла в салон, она увидела, что он сидит на кушетке рядом с Селестиной, услаждая ее слух комплиментами и поддразниванием, а мадам Роза обмахивается веером и, улыбаясь, наблюдает за юной парой. Селестина краснела и смеялась, но в ее поведении была милая осмотрительность, присущая девушкам, помолвленным с другими мужчинами.
     Подобной аудитории Аня не предусмотрела. Она пожертвовала несколько минут подшучиванию и обмену последними новостями, но в конце концов повернулась к Эмилю и сказала довольно откровенно:
     - У меня проблема, в отношении которой я хотела бы услышать мнение мужчины, если ты не возражаешь, mon cher. Может быть, ты будешь так любезен и пройдешься со мной до площади и обратно?
     - С удовольствием, - сразу же согласился он. Он поднялся с присущими ему от рождения хорошими манерами, не обнаружив никаких признаков того, что уходит с ней неохотно. И все же Аня чувствовала, что он предпочел бы остаться здесь и поболтать с Селестиной. Ее беспокоило то, что он, должно быть, начинает испытывать не