как мне сказать, от  чьего  имени  все  это?  -  спросил  солдат,
улыбаясь.
   - От Элеоноры Виллар, его любовницы.
   Итак, она еще раз произнесла это слово. Когда солдат ушел,  она  села
на свое место возле кровати, прижала руки к губам  и  взглянула  в  лицо
человека, лежавшего перед ней. У нее на сердце было так тяжело, точно на
него давил свинцовый груз. Сердце взволнованно билось, и  постепенно,  в
ритм  с  биением  сердца,  застучало  в  висках.  Желание  считать  себя
любовницей мужчины опасно и близко к признанию  в  любви.  Этот  человек
взял ее силой, удерживал в заточении, а устав от нее, отправил прочь,  и
все же она не отвергает его... Не доказательство ли это любви?
   Грант пошевельнулся. Потянувшись к нему, она отвела со лба его черные
волосы и положила свою холодную ладонь на его горячий лоб. Еле слышно он
что-то прошептал. Элеонора наклонилась, но полковник лежал тихо и ничего
больше не говорил. Однако когда она попыталась  отнять  руку,  он  снова
начал ворочаться. Элеонора оставила руку на месте и держала  ее  до  тех
пор, пока у нее не заломило спину. Спустя какое-то время  в  потемневшую
комнату вошел ординарец с зажженной свечой, чтобы сменить ее,  если  она
пойдет ужинать.

***

   Ночь тянулась бесконечно. С каждым часом Гранту становилось  хуже.  В
бреду ему казалось, что он снова шел маршем  на  Сонору.  Мысль  о  воде
преследовала его. И хотя Элеонора и ординарец  постоянно  смачивали  ему
губы, силясь по каплям влить воду в рот, он не успокаивался.
   Сначала от ее прикосновений ему делалось лучше. Но ближе  к  рассвету
это уже не помогало, и его приходилось удерживать  силой,  чтобы  он  не
упал с постели. Повязка,  которую  они  уже  один  раз  ослабили,  снова
натянулась - плечо распухло, и струйки крови потекли по руке и груди.
   Подняв рубашку, Элеонора посмотрела и закусила  губу  -  надо  что-то
делать, и немедленно. Иначе он умрет. Несмотря на слова Луиса, а  может,
как раз именно поэтому, она мало доверяла мнению доктора и его уверениям
в том, что организм справится сам. Его отношение к больному было слишком
небрежным, это не внушало доверия. Ее отец не был таким,  он  работал  с
больным  неспешно  и  тщательно.  И  еще  он  был  фанатично   привержен
стерильности.
   Воспоминания толклись в голове. Элеонора посмотрела на  ординарца,  в
ленивой позе дремавшего возле открытых окон.
   - Педро, -  позвала  она.  -  Поставь  кипятить  воду,  найди  бритву
полковника и опусти ее в кипяток. Добавь соли, две пригоршни. Когда вода
хорошо прокипит, принеси сюда.
   - Сеньорита, я... Я не могу прикасаться к  полковнику,  если  вы  это
имеете в виду.
   - Я все буду делать сама.
   - Но ведь вы... сеньорита. Вы же не умеете. Вы убьете его.
   - Обещаю, что нет. Но если что,  я  также  обещаю,  что  все  объясню
доктору Джоунсу и самому Уокеру.
   Ей показалось, что Педро тут же решил бежать к доктору  Джоунсу.  Она
не пыталась удерживать его, потому  что  он,  видимо,  очень  испугался.
Педро буквально разрывался: боялся остаться помогать ей  -  и  в  то  же
время боялся уйти, потому что его могли обвинить в том,  что  он  бросил
своего пациента. Только обещание Элеоноры сделать  все  самой  заставило
ординарца перестать спорить, и он подчинился ей.
   Она взяла ножницы из  швейного  комплекта,  который  принес  для  нее
Грант, и с их помощью снята повязку. Рваная рана стала фиолетово-желтой,
и несмотря на то, что врач  ее  обработал,  от  нее  исходил  гнилостный
запах. Лезвием ножниц Элеонора подцепила  белую  как  сливки  ткань  для
компресса и окунула ее в кипящую соленую воду. Потом отжала ее, прижав к
стенке горшка,  подержала  на  воздухе,  чтобы  бинт  немного  остыл,  и
приложила дымящуюся ткань к ране.
   Рука Гранта дернулась, по всему телу пробежала дрожь, но он продолжал
лежать. Постепенно ординарец, удерживавший вторую руку  Гранта,  ослабил
хватку. Элеонора несколько раз повторила процедуру, меняя компресс,  как
учил ее отец. Это был его собственный метод. Во время своих путешествий,
посещая крупные европейские госпитали, отец обратил внимание на то,  что
рана скорее заживает  на  кораблях.  Морской  воздух,  как  он  заметил,
помогает  выздоровлению  независимо  от   географического   расположения
морского порта. Этим лечащим фактором является соль.  Соль  используется
также  для  сохранения  мяса,   и   возможно,   в   ней   есть   что-то,
предотвращающее  гниение.  И  он  подумал,  почему  бы  не  использовать
подобный принцип для живой ткани? Кипячение помогает растворить  соль  в
воде полностью, как и удалить остатки мыла с бритвы.  И  отец  убедился,
что это помогает, хотя коллеги смеялись над его теорией, поскольку он не
мог объяснить все с научной точки зрения.
   От таких  манипуляций  омертвевшие  ткани  по  краям  раны  побелели.
Стиснув зубы, Элеонора положила ножницы и взяла бритву. Левой рукой  она
туго натянула кожу на плече Гранта и осторожно  поднесла  лезвие.  Вдруг
Грант зашевелился, его правая рука крепко стиснула ее запястье.  Он  так
долго был  без  сознания,  что  Элеонора  уже  привыкла,  что  Грант  не
чувствует боли и даже не замечает, что с ним делают. Теперь, замерев  от
удивления, она встретилась с тяжелым  взглядом  его  ярко-голубых  глаз.
Грант медленно поднял взгляд от лезвия к ее лицу. От его  глаз  побежали
морщинки, а между бровями залегла складка. Постепенно он ослабил  хватку
и рука отодвинулась, лицо разгладилось, а веки опустились.
   Элеонора стояла, рассматривая красные отпечатки  на  своем  запястье.
Лезвие в руке дрожало  от  нервного  напряжения.  Потерял  ли  он  снова
сознание? Может, в тот короткий миг, когда Грант пришел в себя, он хотел
попросить оставить его в покое?
   Но она тут же получила ответ на свои сомнения, когда его голос  мягко
прошептал в тишине:
   - Чего ты ждешь?
   Она еще секунду постояла, покачивая в руке бритву, потом, помолившись
про себя, полностью сосредоточилась на предстоящем. Быстрыми, уверенными
движениями она срезала побелевшие участки омертвевшей кожи  и  аккуратно
почистила  открытую  рану  -  такой  тщательности  не   требовало   даже
рукоделие.  Закончив,  Элеонора  отложила  бритву  в  сторону  и  твердо
положила ладони по краям раны. Она выдавила гной, окрашенный  кровью,  и
вместе с гноем вышло еще  что-то,  что  она  почти  ожидала  увидеть,  -
кусочки красной ткани рубашки Гранта, попавшие в рану  вместе  с  пулей,
выпущенной ее братом. Более крупные удалил врач, а эти, почти  невидимые
в свежей кровоточащей ране, он не заметил.
   - Педро, - сказала Элеонора, кивнув в сторону приготовленной  льняной
ткани. Он осторожно стер гной, затем они несколько  раз  промыли  место,
куда вошла пуля, пока  Элеонора  не  убедилась,  что  внутри  ничего  не
осталось.  Наконец  они  обработали  рану  карболкой  и  снова  наложили
повязку. Дело сделано. Грант был бледен, рот обметало,  но  пульс  бился
ровно. Ординарец поддержал Гранту голову, и тот выпил  немного  воды,  в
которую они добавили несколько капель раствора  опиума:  Элеонора  нашла
его в маленьком пузырьке в аптечке Гранта.
   Чтобы не потревожить больного, она молча кивнула Педро на запачканную
ткань, велев ее вынести, забрала карболку  с  бритвой  и  направилась  к
выходу. Но едва сделав шаг или два, Элеонора поняла, что ее держат.  Она
остановилась и посмотрела вниз - левая рука  Гранта,  лежавшая  на  краю
постели, запуталась в ее юбках и Элеонора не могла освободиться.
   Ее пальцы одеревенели, но она стояла не двигаясь и  едва  дыша.  Этот
жест о многом ей сказал. Боль внутри нарастала, Элеонора расслабилась  и
дала волю  слезам.  Она  стояла  без  движения,  но  вот  опиум  наконец
подействовал, пальцы Гранта разжались и он уснул.

***

   День клонился к вечеру, холодок с озера  стал  проникать  в  комнату,
побежали  голубоватые  тени,  когда  доктор  Джоунс  еще  раз  пришел  к
больному. Он перешагнул через порог, и его  брови  выгнулись  дугой  над
очками.
   - Что это? - прорычал он, переводя взгляд с Элеоноры, сидящей на краю
кровати с чашкой мясного бульона, приготовленного сеньорой  Паредес,  на
Гранта. Его усадили, подперев с боков подушками.
   Ответил Луис, усевшийся на краю стола:
   - Это демонстрация  настоящей  отваги.  Элеонора  пытается  накормить
моего друга, похожего на гремучую змею,  которой  придавили  хвост.  Это
действительно могло быть весьма опасно, если бы он не был слишком  слаб,
так слаб, что может только шипеть.
   - Охотно верю, - сказал врач, подходя  к  кровати.  -  Добрый  вечер,
полковник. Не ожидал увидеть вас в такой форме. Вы вернули  мне  веру  в
чудо.
   Грант посмотрел на него, потом перевел взгляд  на  повеселевшее  лицо
Луиса.
   - Добрый вечер, - ответил он подчеркнуто холодно.
   - Вы должны простить полковника, -  засмеялся  Луис.  -  Мы  как  раз
обсуждали ангельское терпение Элеоноры, захотевшей лечить его по-своему.
И поскольку все утро она занималась с Грантом рукоделием, он сейчас не в
настроении.
   - Рукоделием? - сурово спросил врач. - Дайте-ка посмотреть.
   Вмешалась Элеонора:
   - Я бы хотела, чтобы он сначала  доел  бульон.  Впервые  за  два  дня
полковник Фаррелл начал есть.
   Доктор Джоунс остановился, скрестив свой взгляд  со  взглядом  чистых
зеленых глаз Элеоноры, затем коротко кивнул,  огляделся,  нашел  стул  и
уселся ждать.
   - Прекрасная работа, - признал он, возвращая на место  повязку.  Даже
бегло взглянув на рану,  доктор  Джоунс  не  смог  не  оценить  старания
Элеоноры.
   В ответ на слова хирурга Элеонора рассказала ему об отце.
   - Ну что ж, могу повторить лишь  то,  что  сказал  вчера.  Полковнику
Фарреллу повезло. Я сам должен был сделать то, что сделали  вы.  Но  мне
предстояли две ампутации, и один больной со сломанной ногой ждал меня  в
госпитале. К тому же сообщили о схватке  на  границе  с  Коста-Рикой.  И
вчера поздно вечером  привезли  восемь  раненых,  из  которых  пятеро  в
тяжелом состоянии.
   - А я думала, у нас мир, - ответила Элеонора.
   - Да, мир, - иронично сказал  доктор  Джоунс.  -  Но  пограничники  в
Гондурасе и в Коста-Рике не отказывают себе  в  удовольствии  пострелять
друг в друга. То и дело патруль обнаруживает, что нарушается граница,  и
все снова летит к черту. Тогда-то мы и получаем раненых. И  только  один
Бог знает, сколько еще будет раненых, если состоится  большое  сражение.
Вы знаете, что у этих так называемых Бессмертных было шестьдесят ран  на
пятьдесят человек в последней небольшой схватке? Таков результат тактики
Уокера.  Открытый  бой,  который   ему   так   нравится,   действительно
романтичен, в определенном смысле эффективен, но  он  может  быть  очень
опасен, когда враг предпочитает другую тактику.
   - О, вы осмеливаетесь критиковать военный гений  нашего  генерала?  -
спросил Луис с притворным негодованием.
   Доктор Джоунс пожал плечами.
   - Трудно спорить с победителем, но я бы предпочел,  чтобы  он  больше
заботился о людях.
   - Дело не в том, что он не заботится, - вмешался в разговор Грант.  -
Просто какие-то вещи он ценит выше, чем человеческую жизнь.
   - В каких-то случаях идеалисты - прекрасные люди, - проворчал хирург,
- но это не тогда, когда они ответственны за жизнь других людей.
   - Я думаю, что вы, доктор Джоунс, сами идеалист. Иначе бы вас не было
здесь, в Никарагуа, - сказала Элеонора.
   - Что касается меня, то я просто дурак, - ответил он.
   Когда врач собрался уходить, Элеонора встала, чтобы проводить его  до
двери, а потом, повинуясь его знаку, вышла с ним на галерею, к лестнице.
   -  Нужно  оберегать  покой  полковника.  Хотя  мне  это  никогда   не
удавалось. Ему нужно  побольше  жидкости.  Когда  попросит,  можно  дать
твердую пищу. Насколько я могу судить, это случится скоро.
   Доктор продолжал давать указания по уходу, хотя Элеоноре  показалось,
что сам он думает о чем-то другом. У лестницы он остановился.
   - Положение в госпитале меня  очень  беспокоит.  Наши  работники  все
вроде Педро. Их набрали из местных.  Они,  конечно,  хорошие  парни,  но
неумелые, и язык для них проблема. А раненые все прибывают.  И  я  вижу,
что  растет  военное  сопротивление  Уокеру  и  демократии.  Думаю,  эти
столкновения на границе - не случайность. Но Уокер не слушает. Он хочет,
чтобы длился мир, хочет здесь закрепиться. Он никогда не  слушает  того,
чего не желает услышать. Но дело  не  в  этом...  Я  был  бы  вам  очень
благодарен, если бы вы нам помогли. И вы, и  другие  женщины,  говорящие
по-английски. Любой покажет,  как  пройти  к  госпиталю,  а  там  просто
спросите меня.
   Большего,  чем  подумать  об  этом  предложении,  Элеонора  не  могла
пообещать.  Так  что  доктору  Джонсу  пришлось  этим   удовлетвориться.
Наблюдая, как он вприпрыжку спустился по  лестнице,  она  подумала,  что
вряд ли он остановится на этом. В его идее был  определенный  смысл.  Но
сейчас у нее другие задачи, которые ей надо решать в первую очередь.  И,
тут же забыв о докторе и его предложении, она вернулась к больному.

***

   Гранту становилось лучше. В первое время он много  спал,  а  когда  и
бодрствовал, его настроение было разным - от  буйного  до  покорного.  И
последнее  еще  больше  настораживало.  Он  лежал,  наблюдая  за  каждым
движением Элеоноры, пока она не приходила в смущение.  Иногда  по  ночам
Элеонора вставала с постели и шла в его комнату, нащупывая путь во  тьме
по галерее, чтобы убедиться, что с ним все в порядке. Часто, стоя  возле
его кровати, она думала, что, как бы тихо она ни входила, ее присутствие
всегда будит его. Элеонора не хотела показывать,  что  она  беспокоится,
ведь он и так это знал.
   Из посетителей допускался только Луис. Постепенно  посланцы  из  Дома
правительства перестали приходить, и  самые  важные  вопросы  передавали
через  подполковника.  Со  временем  Элеонора  научилась  доверять   его
суждениям - о чем можно спрашивать Гранта в  каждом  конкретном  случае.
Испанец обладал внутренним  так-том,  основанным  на  хорошо  скрываемой
чувствительности, позволявшей  не  переутомлять  друга.  Постепенно  оба
мужчины стали перебираться для работы от кровати к столу. Когда Луис был
рядом  с  Грантом,  Элеонора  могла  расслабиться  и  заняться   всякими
мелочами, до которых раньше не доходили руки,  например,  своим  скудным
гардеробом, или помыть волосы, сходить на  рынок,  чтобы  купить  что-то
особенное, что ей хотелось приготовить.
   Во время одного из таких выходов  на  рынок  она  встретила  Мейзи  и
пригласила ее в дом на чашку кофе. Когда они устроились с кофе в  патио,
Элеонора стала расспрашивать о делах труппы.
   - Все идет прекрасно, - сказала  Мейзи.  -  Сейчас  все  взбудоражены
новой пьесой. Премьера послезавтра,  и  если  Грант  будет  хорошо  себя
чувствовать, вы обязательно должны прийти и  посмотреть.  А  если  вдруг
доведется увидеть генерала, замолви за нас доброе  слово.  Все  будут  в
восторге, если он придет. Я не думаю, что это повредит нашей театральной
кассе.
   - Я попытаюсь, - сказала Элеонора неуверенно. - Но я не думаю, что  в
данный момент генерал мною доволен. Я не  пустила  его  к  его  любимому
офицеру.
   - Не могу себе представить, как ты  осмелилась.  Я  до  смерти  боюсь
этого человека.
   - Ну, я не думаю, что смогла бы, если бы он явился лично, но надеюсь,
этого не случится: генерал, может быть, и эгоист, но достаточно разумный
эгоист. И если он в состоянии  понять,  насколько  Грант  болен,  он  не
станет его беспокоить.
   - Похоже, он тебе нравится.
   - Пожалуй.
   - Такая холодная рыба?
   - Как ты можешь так говорить о человеке, которого его же  подчиненные
называют Дядя Билли? Человеке, который содержит любовницу, да еще  такую
претенциозную особу, против собственных же принципов?
   -  Мужчинам  свойственно  следовать  за  кем-то.  А   любовниц   они,
случается, берут по разным причинам, не только по душевной близости.
   - Предположим, что так, - кивнула Элеонора, проводя пальцем  по  краю
кофейной чашки. - Но он все равно мне нравится.  В  нем  есть  шарм,  он
смелый человек. Мужественный, и у него есть характер.  А  о  большинстве
мужчин такого не скажешь.
   - Дорогая Элеонора, не сочти меня циничной, но поверь  мне,  женщина,
которая ничего не ожидает от мужчины, этим его и привлекает.
   - Прекрасно, - съязвила Элеонора. - А тогда что ты ожидаешь от  Джона
Барклая?
   - Кольцо, - откинувшись назад  и  ожидая  ответной  реакции,  сказала
Мейзи.
   - Ты имеешь в виду замужество?
   - А почему бы и нет?
   - Я просто удивляюсь. Он, как мне кажется, не относится к  тому  типу
людей, которому бы я... ты...
   - Потому что он небогат? Деньги значат что-то только тогда, когда нет
ничего другого.
   - Другого...
   - Уважения, симпатии, общих интересов.
   Они обе старательно избегали слова "любовь".
   - И ты думаешь, что будешь счастлива?
   - Настолько счастлива, насколько я имею на это право. Почему бы  нет?
У меня будет Джон, его труппа как семья, и...  я  буду  почти  уважаемая
женщина. Я могла бы даже сделать карьеру актрисы.
   - Здесь, в Никарагуа?
   - Или в Новом Орлеане,  Сан-Франциско,  Мобиле,  Чарльстоне,  даже  в
Бостоне или Нью-Йорке. Все, что надо, - это превратить группу актеров  в
театральную труппу.
   - Я уверена, уж тебе-то это удастся.
   Мейзи рассмеялась. Какое то время они молчали, глядя на  утопающее  в
солнечных лучах патио, где стайки желтых бабочек  трепетали  крылышками,
перелетая с одного терракотового цветочного горшка на другой. Когда  они
вспорхнули с розовато-лиловых  цветов  растения,  ползущего  по  стенам,
словно легкое облачко, Элеонора снова заговорила:
   - Несколько дней назад мне сделали новое предложение.
   - Что? - потянулась Мейзи, ее глаза превратились  в  щелочки,  и  она
стала похожа на большую кошку.
   - Работать в госпитале.
   Мейзи застыла.
   - Ты не приняла предложение?
   - Я не могу. Во всяком случае сейчас.
   - Ты понимаешь, что это значит?
   -  Насколько  я  понимаю,  им  нужна  помощь,  -  сказала   Элеонора,
уязвленная тоном Мейзи.
   - Нет, моя кисонька. Врачи, приглашая женщин  работать  в  госпитале,
имеют в виду только одно. Предполагается, что мы, повидавшие  изнаночную
сторону жизни, не  будем  шокированы  ничем  из  того,  с  чем  придется
столкнуться. Предполагается, что вид обнаженных мужчин нам не в новинку.
   - Но моя мама работала с больными... - запротестовала Элеонора.
   - С женщинами и детьми. Я уверена. Да еще вместе со своим  мужем.  Но
то, что предлагают тебе, это  темные  грязные  комнаты,  битком  набитые
больными, искалеченными  мужчинами,  вшивыми,  прикованными  к  постели,
засиженными мухами, тонущими в собственном дерьме.
   - А ты что, уже была в госпитале? - спросила Элеонора, у  которой  от
услышанного  зашевелились  волосы.  -  Ты  все  это  видела  и  даже  не
попыталась помочь?
   - Помочь? А ты представляешь, как там надо гнуть спину? И кто может с
этим справиться? Если даже и сможешь выдержать это зрелище и эту вонь?
   -  Не  правда.  Несколько  месяцев  назад  газеты  писали  про   одну
англичанку,  которая  поехала  работать  в  военный  госпиталь  в  Крым,
доживать за солдатами. Я забыла ее имя, но она была  леди,  а  вовсе  не
проститутка.
   - Найнтингейл ее зовут. Я еще, помню, подумала, что такое имя  хорошо
смотрелось бы на афише. Очень трогательно, но это было в России. В  этом
же тропическом климате женщина может не только упасть в  обморок,  но  и
просто умереть при  виде  военного  лазарета.  В  ранах  ползают  черви,
Элеонора, руки и ноги на жаре распухают, открытые раны кровоточат,  люди
мрут от воспалений, как мухи. В это трудно поверить.
   - И однако предполагается, что больные должны выздоравливать  даже  в
таких условиях. Ничего  удивительного,  что  те,  кто  могут,  стараются
держаться подальше от госпиталя.
   - Да, во всех жарких странах такие госпитали.
   - Но не у моего