он
делает что-то не правильно. Она человек, у нее есть чувства  и  желания,
мысли и мнения. Если Гилберт не мог или не хотел понимать  таких  вещей,
то она не может более уважать его, не может чувствовать себя связанной с
ним.

***

   Итак, они переезжали с места на место вокруг озер, из Люцерна в Комо,
затем в Лугано. Именно там они  узнали,  что  по  приказу  правительства
английские  войска  вторглись  в  Крым  и   вскоре   состоится   встреча
командующих союзническими войсками. Там же их настиг  посланный  Аллином
по почте портрет.
   Гилберт послал за портретом утром того  дня,  когда  они  уезжали  из
Парижа. Они не получили его до отъезда на вокзал, и Гилберт распорядился
переслать ему портрет в Швейцарию. Но поскольку они переезжали  с  места
на место без всяких  планов,  то  прошло  некоторое  время,  прежде  чем
посылка нашла их.
   Гилберт, не распаковывая портрет, поставил его у стенки в их пансионе
в Лугано. Время от времени он останавливал на нем свой  злобный  взгляд,
но не приближался к нему. Казалось, что  посылка  и  привлекала  его,  и
отталкивала. Вайо-летт подумала, что так же, как и в случае  с  ней,  ее
муж не желал  отказываться  от  своей  собственности,  поскольку  он  ее
заказал и оплатил, но был намерен презирать ее.
   Однажды, дождавшись, когда ее муж уйдет, Вайолетт послала за молотком
и стамеской, чтобы  самой  распаковать  картину.  Увидеть  портрет  было
равносильно тому, чтобы взглянуть на себя глазами  Аллина.  Это  оживило
ее.
   Краски завораживали своей чистотой,  ее  лицо  светилось  и  излучало
жизнь. Композиция  портрета,  поза  модели  были  гармоничны  и  изящны.
Складки ткани и тонкий рисунок кружевного воротника ее  платья  казались
настоящими. С портрета на Вайолетт смотрели ее глаза - живые,  с  легкой
тенью грусти самопознания, взгляд их был немного  тревожен  и  в  то  же
время решителен, он не мог скрыть трепещущей радости и зарождающегося  в
его обладательнице желания.
   Портрет напоминал ей о том, кем она  была  и  что  с  ней  случилось.
Горечь утраты пронзила сердце Вайолетт, захлестнув ее страданием. Каждая
частичка ее тела наполнилась болью, каждая  клеточка  отозвалась  острой
тоской. Она пыталась подавить в себе эти чувства, запереть их в  глубине
души, но не смогла этого сделать.
   Гилберт был прав, что не стал смотреть на портрет. Но  она  не  будет
упаковывать его снова. Она все еще стояла  перед  своим  изображением  с
молотком и стамеской в руках  среди  досок  и  кусков  мешковины,  когда
услышала шаги мужа. Вайолетт не шевельнулась.
   Гилберт замер на пороге гостиной,  затем,  закрыв  дверь,  подошел  к
жене. Его голос был полон ядовитой издевки:
   - Так, так. Любуешься на изделие своего любовника.
   Она посмотрела на него через  плечо,  затем  отвернулась  и  пошла  к
столу, чтобы положить инструменты, которые держала в руках.
   - Да. Почему бы и нет?
   - Ты не отрицаешь, что он твой любовник! -  прозвучали  резкие  слова
обвинения. Гилберт посмотрел  на  картину  за  ее  спиной,  и  лицо  его
застыло, словно деревянная маска.
   Вновь почувствовав угрызения совести, Вайолетт  постаралась  отогнать
от себя эти мысли. Она провела языком по пересохшим  губам,  прежде  чем
ответила:
   - Я не знала, что ты в этом сомневался.
   - Глупо с моей стороны, не правда  ли?  Я  предпочитал  считать  тебя
легкомысленной, но не развратной.
   - В самом деле? Тогда ты мог бы не тратиться на шпионов.
   - Шпионов? Ты думаешь, я стал бы кому-нибудь платить за свидетельство
моего унижения?
   - Нет. Только за документальное подтверждение факта.
   Его глаза метнули молнии, он шумно задышал, раздувая ноздри:
   - Я предпочел бы заплатить  кому-нибудь,  чтобы  отделать  хорошенько
твоего любовника.
   - Чтобы запугать его? - Она подняла  подбородок.  -  Сомневаюсь,  что
тебе удалось бы это.
   Он шагнул ей навстречу  и  остановился,  выдавив  из  себя  свистящим
шепотом:
   - Тогда я вынужден был бы распорядиться убить его  и  тебя  вместе  с
ним.
   - Нанять убийцу гораздо проще, чем самому идти на дуэль, не так ли? Я
заметила, что ты не рвался отстаивать свою честь.
   - Он соблазнил мою жену, посрамил мое имя, почему я должен  оказывать
ему честь, принимая вызов на  дуэль?  Я  мог  бы  пристрелить  его,  как
собаку, и ни один суд в Европе не осудил бы меня за это, тем  более  суд
Франции. Они там понимают такие вещи.
   - О да. - Вайолетт презрительно скривила губы. - Как это мудро и  как
справедливо  с  их  стороны  -  позволить  женщинам  самим  отвечать  на
оскорбления мужей.
   Он шагнул ей навстречу, сжимая кулаки.
   - Я дал тебе все!
   - Все, что тебе хотелось мне дать, не утруждая себя  размышлениями  о
том, чего хотелось мне.
   Доли секунды он выглядел ошеломленным, затем презрительно заметил:
   -  Ты  слишком  молода,  чтобы  понимать  себя;  твой  вкус  еще   не
сформировался.
   - Твои слова свидетельствуют о  боязни  признать,  что  мой  вкус  не
соответствует твоему. И ты прав. То, что я  хочу  и  что  мне  нравится,
вещи, которые доставляют  мне  удовольствие,  разительно  отличаются  от
того, что нравится тебе.
   Его лицо исказилось гневом и покраснело, но  он  не  отрывал  от  нее
глаз.
   - Ты думаешь о своем художнике. Но ты его не получишь - уж я за  этим
прослежу. Можешь забыть о нем и обо всем, что с ним связано!
   Шагнув к столу, Гилберт схватил стамеску, которую положила  Вайолетт,
и, подскочив к портрету, воткнул острие в середину  изображения.  Затем,
вонзая стамеску в полотно снова и снова, он рассек  ее  лицо  и  шею  на
холсте и почти отодрал его от рамы.
   Несколько секунд Вайолетт стояла, парализованная  ужасом.  Потом  она
подбежала к мужу и, хватая его за руку, закричала:
   - Нет! Не надо, пожалуйста, не надо! Как ты смеешь?
   Желая отмахнуться от нее, он резко выбросил в сторону руку  и  угодил
ей  в  подбородок.  Ее  голова  дернулась,  она   отшатнулась.   Гилберт
обернулся, бросив стамеску. Инструмент со стуком упал на пол и покатился
им под ноги. Схватив Вайолетт одной рукой за плечо, он запустил другую в
ее высокую пышную прическу и притянул ее к себе.
   - Да! - выкрикнул он охриплым голосом. - О да, смею. Еще как смею!
   Гилберт толкнул ее к двери в спальню. Она уперлась ему в грудь обеими
руками, пытаясь вырваться, но это не помогло: злоба  придала  ему  силы.
Тогда она впилась ногтями в его лицо, но он схватил  ее  за  запястье  и
вывернул руку. От боли у нее подкосились ноги. Последние несколько шагов
до постели он тащил ее почти волоком.
   - Ты моя жена! - заорал Гилберт, наваливаясь  на  нее.  Прижав  ее  к
кровати, он рванул подолы ее юбок, задирая их кверху.
   То, что произошло дальше, было мучительно, унизительно для них  обоих
и совершенно непростительно. Жгучие слезы сбегали по  щекам  Вайолетт  и
капали на матрац. Она  не  издала  ни  одного  звука,  кроме  судорожных
вздохов. Она перестала сопротивляться и лежала не шевелясь, оставив  ему
только свое неподвижное тело, спрятавшись вглубь себя, куда  он  не  мог
проникнуть, где он никогда не был и  никогда  не  будет.  Там  она  была
свободной и независимой, там жили ее воспоминания.
   Позже, когда тяжелое тело  Гилберта  переместилось  на  его  половину
кровати и замерло там, слезы все еще  текли  из  глаз  Вайолетт,  и  она
утирала их уголком  простыни.  Часы  с  кукушкой,  купленные  Гилбертом,
отмеряли время, и их тиканье казалось слишком громким  в  послеобеденной
тишине комнаты с закрытыми ставнями.
   - Успокойся, - проговорил он невыразительным голосом. -  Я  не  хотел
обидеть тебя.
   Она не двигалась и не отвечала.
   - Я попросил бы у тебя прощения, но ты сама виновата  в  случившемся,
потому что вела себя вызывающе и не хотела раскаиваться.
   Вайолетт молчала.
   -  Возможно,  мне  следовало  брать  тебя  с  собой  в   магазины   и
советоваться с тобой по поводу наших покупок. Наверное, я слишком  часто
оставлял тебя одну, но это не повод  для  того,  чтобы  осквернять  наше
брачное ложе, как поступила ты.
   - Дело не только в этом, - прошептала она.
   Гилберт не обратил  внимания  на  столь  незначительную  реплику.  Он
устал, но голос его прозвучал твердо: никаких любовных увлечений  больше
не будет. Если бы у них был  ребенок,  ей  некогда  было  бы  заниматься
подобными глупостями. И он сделает  ей  ребенка,  чего  бы  это  ему  ни
стоило.
   Она закрыла глаза и прижала  руку  ко  рту,  чтобы  подавить  готовый
сорваться крик.

***

   На следующий день появился Аллин.
   Вайолетт шла одна вдоль  озера,  пытаясь  найти  утешение  в  красоте
парка, раскинувшегося  на  берегу,  и  даже  не  заметила,  когда  Аллин
присоединился к ней. Он шел рядом, заложив руки за спину и подняв голову
к солнцу, как будто совершал с ней привычную утреннюю прогулку.
   Воздух вдруг наполнился ароматами цветов,  небо  стало  еще  ярче,  а
облака над далекими вершинами гор -  еще  красивее.  На  глаза  Вайолетт
навернулись слезы, хотя она и пыталась улыбнуться.
   Он посмотрел на нее дразнящим взглядом, но вдруг  замер  на  середине
дорожки как вкопанный. На его лице появилось тревожное выражение.
   - Значит, тебе было очень плохо?
   - Да... Нет. - Она смахнула слезинки с ресниц кончиками пальцев. -  Я
просто очень рада тебя видеть.
   Аллин окинул взглядом ее прогулочный костюм  из  золотисто-коричневой
саржи с отделкой темно-зеленым шнуром, ее маленькую шляпку  из  плетеной
соломки с обвитой плющом низкой тульей. От него не укрылась бледность ее
лица и синяк на подбородке. Выражение муки появилось в его взгляде, хотя
голос оставался спокойным.
   - Я бы приехал скорее, но не имел  никакого  представления,  в  какую
сторону  двигаться.  Я  следовал  за  портретом,  бессовестно   подкупая
взятками тех, кто знал, куда его отсылать.
   - Я хотела послать тебе весточку, попрощаться,  но  у  меня  не  было
возможности. - Вайолетт раскрыла светлый шелковый зонтик так, чтобы тень
от него падала на ту сторону лица, где темнел синяк.
   - Я догадывался. Просто я боялся сразу уехать: вдруг  ты  послала  бы
мне письмо позже. Ее взгляд помрачнел.
   - Мне не разрешалось писать ничего, кроме дневника, и у меня не  было
никакой возможности даже приблизиться к почтовому отделению.
   - Теперь это не имеет значения. - Он взял ее за руку,  и  она  сквозь
перчатку ощутила тепло и надежность его пожатия.
   - Сегодня я впервые гуляю одна. - Она с усилием улыбнулась.  -  И  то
только  потому,  что  у   Гилберта   назначена   встреча   для   осмотра
четырехсотлетнего сундука для хранения оружия, а Термина заявила, что от
холодного воздуха у нее разыгрался ревматизм.
   Вайолетт понимала, что причина заключалась еще и в том,  что  Гилберт
испытывал чувство вины за свое вчерашнее поведение, но не могла об  этом
говорить.
   - Я знаю. Я наблюдал за домом, ожидая возможности увидеть тебя  одну,
но теперь понимаю, что мне следовало взломать дверь и ворваться силой.
   Она покачала головой и в страхе сжала его пальцы.
   - Нет, пусть все будет как есть. Но... тебе не  следовало  появляться
здесь.
   - Разве мог я не прийти к тебе? - просто сказал Аллин. Из-за спины он
извлек цветок желтофиоли,  нежный  и  совершенный  в  своей  красоте,  с
каплями росы на бледно-желтых лепестках, и, взяв ее руку, положил ей  на
ладонь.
   Цветок желтофиоли, означавший "клятву верности".
   Вайолетт  бросилась  ему  на  шею,  будучи  не  в  состоянии   больше
сдерживать свое желание, и он  крепко  сжал  ее  в  своих  объятиях.  Их
жаждущие губы нашли друг друга, в то время как Аллин быстро повернул  ее
зонтик, чтобы он скрыл их от взглядов прохожих.
   Так, не разнимая рук,  они  дошли  до  скамейки  на  берегу  озера  и
опустились на нее. Там они сидели обнявшись, глядя на воду, и Вайолетт с
сожалением вспомнила, с каким осуждением она  смотрела  на  обнимающихся
влюбленных в Париже. Тогда  она  не  понимала,  насколько  сложно  таким
парочкам найти укромное место и как велико желание, толкавшее их на это.
   Прошло некоторое время, прежде чем они обрели  способность  говорить.
Первым нарушил молчание Аллин. Его голос звучал  приглушенно  сквозь  ее
волосы у виска, куда он уткнулся губами.
   - Я приехал, чтобы увезти тебя.
   Живя последние недели в абсолютном  кошмаре,  Вайолетт  не  позволяла
себе даже мечтать о том, что Аллин последует за ней. Однако  она  знала,
что, если такое случится, ей придется принять решение. И вот теперь  она
должна это сделать здесь, в этом прекрасном солнечном парке, наполненном
ароматами цветов. Она не была уверена,  что  готова  к  этому.  Повернув
голову, Вайолетт посмотрела вдаль, на  горные  вершины,  словно  снежные
миражи, видневшиеся за озером.
   - Куда увезти? - спокойно спросила она. - Обратно в Париж?
   - Нет. Думаю, это первое место, где твой муж будет искать тебя.
   - Да. Он... угрожал мне.
   - Его угрозы меня не пугают, но я хотел бы,  чтобы  у  тебя  не  было
никаких неприятностей. Я мечтаю жить с тобой в мире и покое. Может быть,
в Венеции, если тебя это устроит.
   Венеция. С Аллином. Уехать с ним означало покинуть не только мужа, но
и семью, друзей, родные места, даже свою страну; выбрать  неопределенное
будущее с человеком, которого она едва знала.
   Она качнула головой.
   - Гилберт не откажется от меня так легко, я думаю. Он  намерен...  он
хочет, чтобы я родила ему ребенка.
   - Я хочу быть отцом твоего ребенка.
   Вайолетт повернула к нему печальное лицо, ее темные вопрошающие глаза
встретились с его прямым взглядом, полным безграничной любви и  надежды.
Сердце болезненно сжалось у нее в груди. Легкий ветерок пробегал волнами
по его волосам, теребил концы его шелкового  шарфа.  Он  слегка  прикрыл
глаза от ветра, но не шевелился, ожидая ответа.
   На губах Вайолетт медленно расцвела улыбка, в голосе звенела радость,
когда она спросила:
   - Когда нам ехать?
   Аллин поднялся со скамейки и, взяв  Вайолетт  за  руку,  поставил  ее
рядом с собой. Он посмотрел на нее серо-голубыми глазами,  которые  были
такого же цвета, как горное озеро.
   - Сейчас, - ответил он. - Как можно скорее.

***

   Аллин нанял экипаж, чтобы через горы перебраться в Милан. Он попросил
предоставить им лучшую карету и самых быстрых лошадей,  за  что  у  него
потребовали  непомерно  высокую  плату.   Но   он   не   прекословил   и
дополнительно щедро заплатил хозяину гостиницы, где они  брали  лошадей,
чтобы тот забыл, что видел их.
   В Милане беглецы пересели на поезд. Вайолетт казалось, что они  ехали
невероятно медленно.  Она  не  могла  наслаждаться  зрелищем  водопадов,
сбегавших  по  горным  склонам,  красотой  долин,  раскинувшихся   между
пологими холмами, видом укрепленных стенами городов,  возвышавшихся  над
долинами. Она  пыталась  успокоить  себя,  но  мысленно  снова  и  снова
возвращалась туда, откуда сбежала.  Вайолетт  боялась  даже  представить
себе, что будет делать Гилберт, когда обнаружит ее исчезновение. Она  не
допускала мысли, что он будет бездействовать. Его  ущемленная  гордость,
если не что-либо другое, заставит его искать ее.
   Поезд покачивался на поворотах извилистой  дороги.  Аллин  взял  руку
Вайолетт.
   - Не волнуйся, cara, - попытался он успокоить ее. -  Твой  муж  может
догадаться, что ты уехала со мной, но к тому времени,  когда  он  поймет
это, мы уже будем далеко.
   - Я знаю, - отозвалась она. - И все же...
   - Постарайся не думать об этом, забудь его. Подумай лучше о том,  что
мы будем  делать  в  Венеции.  Ты  оставила  в  гостинице  свои  наряды,
драгоценности, какие-то дорогие тебе вещи. Я обещаю, что  у  тебя  будет
все это, все, что может быть заменено.
   - Я не дорожу этими вещами, - возразила она.
   - Я дорожу. - Глаза Аллина смотрели серьезно. - И  не  допущу,  чтобы
из-за меня ты испытывала недостаток в чем-либо.
   - Ты дал мне гораздо  больше,  -  с  чувством  сказала  Вайолетт.  Ей
казалось совершенно справедливым, что она отдала все, что у нее было, за
возможность счастья. Один раз, в Париже, Аллин уже предлагал ей  сделать
это, но тогда она отвергла его предложение из чувства долга  и  верности
ложному понятию чести. Теперь возможность счастья снова в ее руках.

***

   Аллин не говорил о браке. О детях - да, но не о том, чтобы  узаконить
их отношения. Конечно, это было невозможно, и впредь  будет  невозможно,
пока она  связана  с  Гилбертом.  Даже  если  не  учитывать  религиозных
мотивов,   убедить    Гилберта    продемонстрировать    свою    семейную
несостоятельность не только перед друзьями, обществом, но и перед  судом
штата Луизиана, который  вел  дела  о  расторжении  брака,  будет  очень
сложно. Им придется жить с Аллином в незаконном браке. Странно, как мало
значили для нее эти слова, тогда  как  прежде  они  означали  скандал  и
падение. Она смирится с этим. Слова ее более  не  обижают;  только  люди
могут причинить ей боль.
   На ночь  беглецы  остановились  в  маленькой  гостинице  в  пригороде
Милана.  Будучи  слишком  возбужденными,  чтобы  спать,  они  занимались
любовью в лунном свете, струившемся из окон,  потом  лежали  в  объятиях
друг друга, не замечая времени.
   Поздним утром они уже ехали  в  поезде,  который  пыхтя  катил  между
черепичных крыш вилл, увитых виноградной  лозой  с  сияющими  на  солнце
листьями, между каменными оградами деревень, полных кипучей деятельности
детей, кур, коз,  мимо  деревенских  кладбищ,  утыканных  темно-зелеными
пиками  кипарисов.  С  холмов  поезд  спустился  в  плодородную  долину.
Врывавшийся в открытое купе воздух пах угольным дымом, а также травой  -
хлевом. В горячих лучах солнца, струившихся  из  окна,  плавали  золотые
пылинки, согнанные ветром с вельветовых занавесок.
   Вайолетт с  восхищением  смотрела  на  Аллина,  который  с  легкостью
переходил с  французского  языка  на  немецкий,  затем  на  венецианский
диалект, когда разговаривал на станциях  с  различными  чиновниками  или
торговцами. Она выразила ему свое восхищение по этому поводу, но он лишь
улыбнулся.
   - Это становится необходимостью, когда ни одну из стран ты не  можешь
считать своим домом. Венеция, возможно, более всего  подходит  для  этой
роли. У меня здесь живут родственники по материнской линии.
   - Мы... ты собираешься с ними встретиться? - Она не была уверена, что
уже готова предстать перед этими родственниками, кем бы они ни были.
   - Только если ты захочешь, - ответил  он,  глядя  на  нее  понимающим
взглядом. Это тронуло ее сердце.
   - Из-за отца у тебя нет настоящего дома? Аллин кивнул с отсутствующим
видом.
   - Значит, он был дипломатом? -  полюбопытствовала  Вайолетт,  прикрыв
глаза ресницами.
   - Почему ты так думаешь? - голос Аллина звучал  спокойно,  но  взгляд
был непроницаем.
   - Мне показалось, что ты связан с государственными  лицами...  Жил  в
разных странах.
   Он покачал головой и улыбнулся.
   - Мой отец в течение нескольких лет занимал  ответственный  пост,  не
имеющий отношения к дипломатической деятельности. Но он оставил его  еще
до моего рождения. А в свете  меня  принимают  только  потому,  что  мои
предки удачно заключали браки.
   - Ах, значит, все-таки из-за богатства, - подытожила  Вайолетт.  Ведь
он говорил и вел себя так, будто деньги для него не имеют значения.
   Аллин задержался с ответом лишь на доли секунды.
   - Можно сказать и так.
   - Поскольку доходы получаешь ты, то можно  предположить,  что  твоего
отца нет в живых?
   - Мои родители ушли из жизни, как я думаю. Моя мать,  бывшая  оперная
певица, умерла в Англии всего несколько лет назад. Мой отец отправился в
длительное путешествие  вскоре  после  моего  рождения.  Он  должен  был
вернуться, но мы его больше не увидели. Некоторое время до нас  доходили
кое-какие слухи о нем, но потом их не стало.
   Случалось, что люди исчезали  в  море  или  были  убиты  и  ограблены
где-нибудь на безлюдной дороге так, что потом невозможно было опре