замолчала, не зная, как продолжить.
     - Скажи им, что я еще в постели. А поскольку я очень чутко сплю, пусть не поднимаются сюда и не беспокоят.
     - Да, мусье.
     - Кстати, вот еще что, Лали, - окликнул он собравшуюся уходить девушку.
     - Слушаюсь, мусье, - откликнулась Лали, просовывая любопытную мордочку в дверь.
     - Мамзель так проголодалась, что готова съесть все, что найдется в этом доме.
     Служанка понимающе улыбнулась и вышла, плотно закрыв за собой дверь. Когда дверная ручка щелкнула, Роберт вновь склонился над Амалией. Она невольно вскрикнула, почувствовав, как нежную раковину ее уха опалило жаром его дыхания, а властная мужская рука накрыла ладонью ее грудь.
     - Итак, на чем мы остановились? - спросил он игриво.
     Пока не появилась служанка, раскрасневшаяся от только что полученного удовольствия Амалия решила до завтрака умыться и привести себя в порядок. Направившись к стоявшему на умывальнике кувшину с водой, она заметила забившуюся между матрацем и одним из столбиков кровати свежую ночную рубашку, которую Лали приготовила для нее вчера вечером. Перехватив ее взгляд, Роберт схватил рубашку и стал ею заманивать Амалию обратно в кровать. Отрицательно покачав головой, она схватила со стула его панталоны и сорочку. Роберт моментально выскочил из постели и пошел в атаку. Они боролись, весело хохоча и притворно сердясь, пока в дверь не постучали. Амалия ахнула и быстро прыгнула под одеяло. Роберт немного поотстал. Засунув себе под мышку панталоны и рубашку, которые продолжали висеть на его загорелой руке, Роберт взмахнул простыней, отчего она надулась парусом, и улегся под нее на спину, положив руки под голову. Амалия бросила на него осуждающий взгляд, хотя в глубине ее глаз плясали веселые чертики, и разрешила Лали войти.
     Принесенный завтрак оказался обильным, но легким: кофе с молоком, корзинка горячих булочек, кружок свежего сливочного масла и небольшой горшочек дикого меда. Фарфоровый горшочек был разрисован цветами клевера и яблонь и кружащимися над ними пчелами. Из прорези в крышке торчала маленькая фарфоровая лопатка для меда. На подносе стояла только одна чашка с блюдцем из белого фарфора с золотым ободком и розовыми цветами яблони по краям. Рядом с ней лежала розовая полотняная салфетка, украшенная дамасским шитьем, и стояли два серебряных кувшинчика: один с кофе, а другой с молоком. Устроив все это на постели между Робертом и Амалией, верная Лали вынула из кармана фартука вторую чашку с блюдцем и с видом заговорщицы поставила ее перед гостем. Узнав, что им больше ничего не надо, служанка быстро вышла из спальни.
     - По-моему, эта девушка предана тебе, - сказал Роберт, глядя, как за Лали закрылась дверь.
     - Ты преувеличиваешь, - ответила Амалия. Она села поудобнее, подложив под спину подушку и натянув простыню до подбородка, чтобы прикрыть свои груди.
     - Думаю, ты недооцениваешь ее, - покачал головой Роберт. - Она готова на все ради тебя. Я заметил, что большинство работников в "Роще" чувствуют то же самое.
     - Не больше, чем на любой другой плантации, - возразила Амалия, пододвигая к себе кофейник. - Все так и должно быть, пока я кормлю их и забочусь о них.
     - Так-то оно так, да не совсем, - продолжал настаивать Роберт. - Ты видишь в них прежде всего людей со своими радостями и печалями, заботами и нуждами. Значит, и относишься к ним как к людям. Многие хозяева считают рабов дорогим скотом, за которым надо ухаживать, потому что заплачено.
     Амалия неопределенно пожала плечами, потом закинула набежавшие пряди волос за спину, чтобы не мешали, и наполнила чашку примерно до половины кофе, а сверху - молоком. Передавая чашку Роберту, она нахмурилась, вспомнив, что большинство плантаторов предпочитали держать приличную дистанцию при общении с рабами. Излишние привязанности могли только навредить, ибо у нее не было никаких прав влиять на судьбы людей, которые окружали ее. Кроме того, это плохо сказывалось на дисциплине. Амалия не раз ругала себя за то, что не может поддерживать дисциплину на должном уровне.
     - Видимо, я не должна так поступать, - сказала она озабоченно.
     - Вовсе нет! - возразил Роберт. - Мне, например, приятно узнавать, что в "Дивной роще" людям живется не так уж плохо и они довольны, хотя Патрик Дай ничего и не делает для улучшения их жизни.
     - О чем ты? - Амалия замерла с чашкой в руке, ожидая ответа.
     - Сейчас повсюду действуют аболиционисты, в воздухе носится идея уничтожения рабства. - В голосе Роберта звучало беспокойство. - Вот уже многие годы мы живем, сидя на бочке с порохом, который в любую минуту может взорваться. И то, что этого пока не произошло, - чудо, которое не может длиться вечно.
     Амалия предложила Роберту горячую булочку, потом взяла одну для себя, намазала ее маслом и сверху положила побольше меду.
     - Думаешь, могут начаться волнения? - спросила она задумчиво.
     - Кто знает? - ответил Роберт вопросом на вопрос, расправляясь в два приема с булочкой и кофе. - Аболиционисты считают, что при нынешней ситуации на Юге восстание рабов неизбежно и что правительство в Вашингтоне ограничит нашу самостоятельность. Я очень надеюсь, что до этого дело не дойдет и что государственные мужи, наши избранники, найдут выход из создавшегося положения. А пока всем нам следует позаботиться о том, чтобы зреющие волнения не ударили по нашим близким.
     Амалия подумала об Айзе, Лали, Тиге, Марте, сэре Бенте, других обитателях плантации, с которыми она познакомилась за то время, что жила здесь. Среди рабов были, конечно, лодыри, нытики, бузотеры, но основную массу составляли те, кто предпочитал жизнь пристойную, богобоязненную и полезную, чтобы наилучшим образом использовать положение, в котором они оказались по воле рока, не пытаясь ухудшить его.
     - Я иногда думаю, - сказала Амалия, - что лучше было бы освободить всех рабов и платить им жалованье, как наемным рабочим.
     - Никто не пойдет на это, - покачал головой Роберт. - Плантаторы Юга вкладывают в каждого раба огромные средства. Это не только высокая цена при покупке, но и повседневное содержание: еда, кров, одежда. Кто возместит эти расходы? А они не маленькие.
     - Некоторые считают, что своей работой на плантации рабы давно окупили себя.
     - Это так, - согласился Роберт. - Но никто не учитывает, что в годы засухи и неурожая рабы требуют тех же затрат, а то и больших. Однако главная проблема все-таки не в этом. От рабства не захотят отказаться десятки мелких фермеров, приехавших в Америку со всех концов света, чтобы разбогатеть. Покупая клочок земли и одного-двух рабов, они выжимают из них все, чтобы на получаемый доход постоянно подкупать землю и рабов и жить впоследствии не хуже, чем крупные плантаторы. Эти люди пойдут на самые крайние меры, лишь бы не позволить уничтожить рабство, благодаря которому они выбились в люди.
     "Наверное, он прав", - подумала Амалия, потянувшись за второй булочкой, а вслух сказала:
     - Поэтому мы должны остерегаться таких людей, как Патрик Дай. Я презираю этого человека, и он скорее всего отвечает мне тем же, но я не могу заставить Жюльена понять это.
     - Для Жюльена главное - результат, а он не так уж плох, - ответил Роберт, с удовольствием разглядывая полуобнаженную Амалию: простыня сползла, явив его взору упругие груди с розовыми лепестками сосков. - Что касается Патрика, то ты его унизила на глазах подчиненных. Такое мужчины не забывают и не прощают, особенно женщине. И все-таки дело, я думаю, в другом: ты обращаешься с ним как с надсмотрщиком, каковым он, собственно, и является, а он привык к успеху у женщин, даже если ими являются жены и дочери его нанимателей.
     - Ты шутишь?! - возмутилась Амалия.
     - Почему? Не у всех же такой прекрасный вкус на мужчин, как у тебя, любовь моя, - улыбнулся Роберт.
     Она хотела было ответить какой-нибудь колкостью, но передумала, спрятав лицо за чашкой кофе и потягивая ароматный напиток, который стал вдруг горчить.
     - Что с тобой? - забеспокоился Роберт.
     - Ничего.
     - Не верю! Было время, когда ты ценила меня не намного больше, чем Патрика Дая. Хотелось бы знать почему.
     Требовательный тон Роберта задел Амалию за живое.
     - Ну хорошо, - сказала она решительно, - у меня сложилось впечатление, что ты тоже не обойден вниманием женщин.
     - Откуда ты взяла?
     - Неужели ты будешь отрицать, что пользуешься значительным успехом у женщин? - Амалия осуждала ревнивцев обоего пола, но себя остановить не могла. - А как же та замужняя дама, которую ты долгое время одаривал своим вниманием и которая готова была распрощаться с жизнью, когда ты ее бросил?
     - Слышу голос Хлои, - поморщился он презрительно.
     - Что с того?
     - Я должен был знать, что она вывалит на тебя весь ворох сплетен о моей прошлой жизни.
     - Но это правда, не так ли?
     - Нет, не правда! - воскликнул он, ставя чашку на поднос с такой силой, что кофе выплеснулся, оставив на простыне бурое пятно. - По крайней мере не вся правда. Конечно, я не был монахом и любил погулять, как многие неженатые мужчины. Но при этом я не обещал ни одной девушке жениться и не пытался разрушить семейную жизнь другого человека.
     - Весьма похвально. - В голосе Амалии звучал металл.
     - История, о которой поведала тебе Хлоя, произошла много лет назад. Закончив учебу в джефферсонском колледже в Натчезе, я, тогда молодой повеса, вернулся домой. И надо же было случиться, что мной увлеклась жена одного из друзей отца - девушка неуравновешенная, романтическая, разочарованная в жизни и браке с человеком, которому она годилась в дочери. Мою предупредительность она восприняла как нечто большее...
     - Твою предупредительность?! - воскликнула Амалия удивленно, а про себя подумала: "Что означают эти слова? Поцелуй руки, вежливую беседу, а может, одну-другую ночь в постели? И можно ли считать только предупредительностью слова любви, сказанные мужчиной женщине в постели, даже если он думал, что именно они помогут утешить ее?"
     - Возможно, есть более точное слово, например, галантность. Мы встречались, беседовали; иногда, по просьбе ее мужа, я сопровождал молодую женщину. Но однажды я начал получать от нее записки - довольно страстные, надо сказать. Она пригласила меня прогуляться верхом, приехать в гости, когда муж будет в отъезде, и даже устроила так, что мы оказались только вдвоем в ложе в опере. Я был молод, горяч, и мне такое внимание, конечно, льстило, но я испытывал неловкость перед ее мужем. Я не знал, как поступить, чтобы расстаться мирно, без сцен с ее стороны. В конце концов ее муж потребовал от нее объяснений. Она приехала ко мне в слезах, умоляя уехать вместе к ее родным в Южную Каролину. Я был ошарашен, но, поскольку и в мыслях не держал ничего подобного, сказал ей об этом напрямик, безо всякой дипломатии. Она отправилась домой и выпила пузырек опия.
     - Ты спал с ней? - спросила Амалия.
     - Все это случилось задолго до того, как я познакомился с тобой. Зачем ворошить старое?
     - Ты спал с ней или нет? - повторила вопрос Амалия.
     - Ладно, было один раз. - Роберт пригладил рукой растрепавшиеся волосы. - Как-то я приехал домой и обнаружил ее в моей постели совершенно раздетой. Она дрожала как осиновый лист. Что было делать? Выгнать ее? Такое унижение убило бы ее.
     - Понимаю, - кивнула Амалия, намазывая маслом и медом еще одну булочку, хотя есть совсем не хотелось. И вдруг ее будто из ушата холодной водой окатили. "Он и со мной спал только из сострадания, - подумала Амалия с горечью. - Началось все по предложению Мами, а закончить сразу он побоялся: вдруг и мне, как той женщине, придет в голову распрощаться с жизнью".
     - Понимаешь? Что ты понимаешь? - Он смотрел на нее пустым, ничего не выражающим взглядом. - Я повторяюсь, но тот случай не имеет никакого отношения к тебе или к тому, как я отношусь к тебе. Ты - искра, воспламенившая мою кровь, ты - женщина, за которой я готов идти на край света, а если захочешь, сам увезу тебя, куда пожелаешь. Моя любовь к тебе не связана с прошлым, но обращена в будущее. Она здесь, она - каждый вздох, каждый удар сердца. Все, о чем я прошу... о чем могу просить, побудь сегодня со мной и раздели это чувство.
     Амалии хотелось верить в искренность его слов. Она смотрела на Роберта и чувствовала, что заворожена синевой его глаз, что кровь, бросившаяся ей в лицо, не имеет ничего общего со смущением. Рука невольно накренилась, и капля золотистого меда упала ей на грудь. От неожиданности Ама-лия вскрикнула и потянулась за салфеткой.
     - Позволь мне, - остановил ее Роберт.
     Он прижался губами к ее коже, и Амалия почувствовала легкий толчок языка на том месте, куда упала капля меда. Роберт поднял голову и посмотрел в ее потемневшие от желания глаза.
     - Вкусно, - пробормотал он.
     - Я... я вся такая липкая, - сказала Амалия смущенно, но тут же прикусила язык, поняв двусмысленность фразы.
     - Да-да, конечно. Теперь тебе придется принять ванну. - В голосе Роберта прозвучала подозрительная покладистость, но прежде, чем Амалия сообразила, чем это для нее может кончиться, он потянулся к фарфоровому горшочку и, подцепив лопаточкой немного меду, нацелился на только что вылизанное место.
     - Роберт, что ты делаешь?! - воскликнула Амалия, когда он начал рисовать медом причудливые узоры у нее на груди, животе, и наконец струйка меда потекла к шелковистому хохолку кудрявившихся волос.
     - Догадайся, - сказал он, довольный своей выдумкой.

14.

     Полуденная жара еще держалась, когда Роберт и Амалия покинули дом. Их фаэтон медленно продвигался по раскаленному булыжнику пустых улиц Нового Орлеана, жители которого по старой, доставшейся от испанцев традиции попрятались во время сиесты по домам. Роберт сам правил лошадьми. За время их пути встретились лишь несколько осоловевших от жары посыльных да стайка мальчишек, с диким криком преследовавших собаку, которая убегала с кожаным мячом в зубах. Недавно прошел дождь, поэтому сточные канавы на центральных улицах были сравнительно чистыми, чего не скажешь об узких улочках французского квартала. Здесь стояла такая вонь, что Амалии пришлось поднести к носу платок, смоченный фиалковой водой.
     Фаэтон направился к пристани, у которой стояли всевозможные суда - от плоскодонок до огромных океанских кораблей. Позади осталась площадь перед собором, недавно приведенная в порядок на средства баронессы Де Понтальба. Посередине площади, окруженная новой металлической оградой, стояла статуя Эндрю Джексона, героя битвы при Новом Орлеане.
     Украшением площади стали выросшие, как грибы после дождя, первые в Америке доходные дома. Построенные из красного кирпича с металлическими украшениями, они производили впечатление достатка и комфорта. Собор тоже обновили: построили новую колокольню, переделали первый пресвитерианский придел так, чтобы он сочетался с изящной постройкой знаменитого Кабильдо, покрасили наружные стены. Строительство и ремонт продолжались всю прошлую зиму, и теперь площадь стала приятным местом для прогулок.
     К площади примыкали крытые ряды французского рынка, который на время сиесты замирал, как, впрочем, все в этом городе. Мясо, рыбу, овощи и фрукты новоорлеанцы покупали обычно с утра, когда все было достаточно свежим. Тем не менее несколько лотков в ожидании случайных покупателей оставались заваленными различной снедью: увядшей зеленью, початками кукурузы, корзинками с картофелем, пучками моркови, вилками капусты, длинными гирляндами сушеной фасоли, а также тушами мяса и бочонками соленой рыбы, над которыми роились полчища мух. Когда-то этот рынок был совсем другим: здесь, среди свежесрезанных цветов и продуктов, гуляли, встречались друзья и знакомые, совершались сделки на обмен товарами.
     Роберт и Амалия миновали участок пристани, где обычно швартовались пароходы. Дальше стояли сухогрузы: одни нацелились своими бушпритами на город, другие сонно клевали носами, а третьи просто раскачивались, следуя течению реки. Палящее солнце освещало свежеокрашенные части судов, отражалось в начищенных до блеска медяшках. Палубы заполняли пассажиры, они гуляли, о чем-то беседовали, собираясь группами, или сидели в тени парусиновых тентов. Некоторые почтовые пароходы стояли наготове, и их трубы нещадно дымили, вычерчивая в прозрачном воздухе серые дорожки. У самых дальних причалов стояли корабли с мачтами, напоминающие распятых людей. Их было пять: два стояли на погрузке, а остальные - на некотором расстоянии от берега дожидались своей очереди, но нужного среди них не было. Оставив Амалию в фаэтоне под надвинутым верхом, защищавшим ее от солнца и любопытных взоров, Роберт отправился в контору пароходной компании выяснить что-нибудь о клипере, который они искали.
     Амалия сидела, обмахиваясь веером и поправляя то и дело юбки, которые нагревались от любого проникшего в фаэтон солнечного луча. На ее верхней губе выступили капельки пота. От нечего делать Амалия наблюдала за работой портовых грузчиков, которые, сверкая обнаженными торсами, таскали бочонки, корзины, тюки, катали тяжелые бочки. Не занятые на погрузке парни спали, устроившись на тюках с хлопком. Внимание Амалии привлекла поднимавшаяся по улице негритянка средних лет в безупречно чистом фартуке из грубой бумажной ткани и в белом платке. Она несла, придерживая рукой у бедра, сплетенный из соломы поднос, на котором были расставлены и прикрыты от мух салфеткой молоко, сладости, орешки. Грузчики окружили торговку и, не обращая внимания на надсмотрщика, лезли в карман за монетами. Наконец отошел последний из них, жуя на ходу купленные сладости.
     Все это время торговка не спускала глаз с сидевшей в фаэтоне Амалии. Обслужив грузчиков, негритянка подошла к экипажу и, словно дразня, приподняла край салфетки.
     - Купите сладенького, мамзель. Лучшее, что есть в Новом Орлеане, - пропела она.
     До Амалии донесся сладковатый запах вскипяченного молока, и к горлу подкатила тошнота. Она быстро заработала веером, отворачиваясь в сторону.
     - Нет, спасибо, - произнесла Амалия с трудом. - Я... мне что-то нездоровится.
     Женщина прикрыла сладости салфеткой, окинув даму в экипаже опытным взглядом.
     - Что вам нужно сейчас, так это простой сухарик, мамзель. Принести?
     - Вы очень добры, но через минуту все будет в порядке.
     - Или через несколько минут, да? - улыбнулась негритянка. - Ничего страшного, дорогуша, это со всеми нами случается.
     Амалия смущенно улыбнулась, а женщина, приветливо кивнув, отправилась по своим делам. По утрам она чувствовала себя нормально, хуже - днем. Как ни странно, раздражали ее только запахи, причем не какие-то определенные, а все и по-разному. Например, утром сладковатый аромат цветов казался Амалии приятным, а через несколько часов ее уже тошнило от этого запаха. Странно, конечно, но других недомоганий, кроме, может быть, боли в набухших сосках, она не испытывала. Вообще-то этих признаков беременности вполне хватало для положительного заключения, но радости из-за сложившейся ситуации Амалия не испытывала.
     Она подняла глаза и увидела Роберта. Мрачное выражение на его лице не предвещало радостных известий. Не дожидаясь, пока он скажет что-нибудь сам, Амалия спросила:
     - Ну, что там?
     - Мы опоздали. Нужный нам клипер снялся с якоря.
     - Когда? - Амалия затаила дыхание, так боялась она ответа.
     - Вчера вечером.
     - Я так и думала.
     - Не кори себя, - сказал он жестко. - Если бы ты приехала сюда сразу, как только сошла с парохода, ты все равно не успела бы.
     Амалия облегченно вздохнула. Она сумела изобразить на лице нечто похожее на улыбку и согласно кивнула.
     - Я попытался разузнать о матросе, который нас интересует, - продолжил Роберт, - но мне ничего не смогли сказать. Думаю, капитан не сообщил властям об исчезновении матроса. Дело это в портах настолько обычное, что комментарии, как говорят, излишни.
     - Что же нам делать? - спросила Амалия растерянно.
     - А что бы ты делала, если бы приехала сюда одна? - Роберт окинул Амалию пристальным взглядом.