вь мчаться по жилам с удвоенной скоростью. Мышцы ее живота непроизвольно сокращались. Ее сердце гулко колотилось в груди. Она изогнулась навстречу ему, испытывая страстное желание быть поближе к нему, слиться с ним, стать его частью.
     Он слегка отстранил ее рукой и, скользя пальцем между ее ног, коварно, осторожно проникал все глубже и глубже. Двигаясь по кругу, осторожными, успокаивающими движениями он облегчил боль первого жгучего ощущения, преодолевая ее напряженность с медленной, восхитительной настойчивостью. Он прокладывал себе путь с безграничной настойчивостью, пока она в явном и все более нарастающем экстазе не прижалась к нему с тихим приглушенным стоном.
     Тогда, притянув ее к себе, он вошел к нее, настаивая и отступая, постепенно проникая все глубже и глубже. В какой-то момент она почувствовала жгучую боль, но прежде чем смогла вскрикнуть, боль отступила, и ее сменило ощущение приятного устойчивого ритма внутри.
     С ее губ слетел звук облегчения, смешанного с чистейшим сладострастным удовлетворением. Как по сигналу, он подхватил ее и повернул на спину, нависая над ней. Его цепь, прикрепленная к крюку в стене чуть выше над кроватью, теперь обвивала ее бедра и неразделимо связывала их.
     Едва ли Аня заметила эту, еще одну, связь, соединившую их тела. Она приподнималась навстречу ему, безоговорочно принимая в экстазе все более глубокое проникновение. Ее ресницы дрожали, а кожа на щеках покрылась капельками пота. Ее губы приоткрылись, она прижала ладони к его плечам, с силой сжимая и разжимая пальцы.
     Их движения стали синхронными. Аня принимала всевозрастающую настойчивость его толчков, поглощая их воздействие, которое питало необычайное блаженство внутри нее. Оно становилось все сильнее и сильнее, огнем разливалось по телу в поисках выхода.
     Из горла вырвался сдавленный крик, и Аня затаила дыхание. Это была просто стихия, буря страсти, такая же бурная и неконтролируемая, как и та, что бушевала за окном, в открытой всем ветрам ночи. Они вместе управляли ею, борясь с нею и одновременно наслаждаясь ее силой. Мужчина и женщина, заключившие друг друга в объятия, они поднялись над теми маловажными, незначительными причинами, которые соединили их, ища и находя подлинную истину: из их собственных тюрем, тюрем, приготовленных для них жизнью, это был единственный возможный выход.

ГЛАВА 6

     Раскаты грома стихали в темноте. Дождь ослабел, а затем снова мягко и монотонно забарабанил по крыше, будто собирался идти всю ночь. Аня и Равель лежали рядом, и их прерывистое дыхание постепенно успокаивалось. Нежным движением он убрал с ее лица прядь волос, выбившуюся на ресницы. Скользнув пальцами по ее руке и ощутив прохладную поверхность кожи, он потянулся за одеялом, чтобы укрыть ее.
     Аня прижалась щекой к его плечу. Мысли ее смешались. Она не знала, радоваться ли ей или огорчаться из-за того, что случилось; сейчас ей было приятно находиться в объятиях этого мужчины. Ее тело было расслаблено, а с сознания спал тяжелый груз. Она ощущала какое-то странное плотское удовольствие, лежа обнаженной рядом с ним, и не пыталась бороться с этим ощущением. В глубине души она понимала, что должна чувствовать себя сейчас поруганной, находящей себе оправдание лишь в том, что принесла эту жертву ради благородной цели, но не обнаружила в себе это чувство жертвенности. Она убедилась в том, что испытывает большее беспокойство не за мужчину, которого она спасла, а за того, кому, возможно, нанесла непоправимый урон.
     Понизив голос, она спросила:
     - Это правда, что тебя могут назвать трусом, если ты не появишься на месте дуэли сегодня утром?
     - Не в лицо.
     - Что ты хочешь сказать? Что они, боясь тебя, не станут говорить этого в твоем присутствии, но могут шептаться у тебя за спиной?
     - Что-то в этом роде.
     Она нахмурилась.
     - А что, если найдутся такие, которые не будут робкими, молодые люди, которые захотят встретиться с тобой на дуэли ради возможной славы? Будет ли это достаточным поводом?
     - Возможно.
     В его уклончивом ответе послышались мрачные нотки, и она поняла, почему он прямо не ответил на ее вопрос. Это означало, что следствием этой несостоявшейся встречи на поле чести скорее всего станут другие дуэли. Почему она не поняла этого раньше?
     Она не поняла этого, потому что вплоть до последнего момента беспокоилась о Муррее и Селестине, о всех и вся, кроме грозного и непобедимого Черного Рыцаря. Но она победила его и сейчас внезапно почувствовала страх перед ним.
     Она приподнялась на локте.
     - Но ты же не будешь стараться бросить вызов каждому, кто может задеть тебя?
     Он слегка отстранился, чтобы увидеть ее лицо.
     - Чего ты требуешь от меня, чтобы я позволил твоему драгоценному будущему брату оскорблять меня?
     - Муррей не сделает этого!
     - Он уже это сделал.
     - Должно быть, ты не правильно его понял или он просто не сообразил, какими чувствительными могут быть иногда креолы. Он всего лишь пытался защитить меня.
     - Я все понял совершенно правильно. Я дал ему возможность объясниться, а он воспринял это так, будто я ставлю под сомнение его храбрость, за что и ударил меня перчатками по лицу. У меня не было другого выбора, кроме как вызвать его на дуэль.
     - Он, должно быть, не знал, кто ты такой.
     - Разве это изменило бы что-нибудь?
     Она покачала головой.
     - Я не знаю. В любом случае сейчас это не играет роли, поскольку вы не можете снова назначить дуэль.
     - Предположим, - сказал он, не отрывая взгляд от ее лица, - Муррей Николс решит, что мое отсутствие на месте дуэли является еще одним оскорблением, причиной для новой дуэли?
     - Это невозможно. Кодекс...
     - Кодекс запрещает драться на дуэли более одного раза по одной и той же причине, - усталым тоном объяснил он. - В тех случаях, когда кто-либо обращает на это внимание. Он также запрещает продолжать дуэль после появления первой крови или обмениваться более чем двумя раундами выстрелов, хотя я видел, как мужчины сражались на шпагах до смерти или стреляли друг в друга по пять-шесть раз, пока кто-то один из них не падал. Но в кодексе ничего не говорится о совершенно другом поводе для дуэли, и нет ничего легче, чем его обнаружить.
     Она села и с тревогой посмотрела на него.
     - Ты хочешь сказать, что, если захочешь, можешь снова вызвать Муррея на дуэль?
     - В последний раз наша ссора произошла не по моей инициативе.
     - Ты поставил его в такое положение, что он чувствовал себя просто обязанным выступить, что почти одно и то же, - сказала она обвиняющим тоном. - А теперь ты снова собираешься сделать это!
     Со сдержанной грацией хищника он поднялся и сел перед ней во всем блеске обнаженной красоты.
     - Все, что я пытаюсь сказать тебе, это то, что дуэль возможна. Я уже старался доказать тебе это раньше, но ты не слушала. Я буду стараться избежать второй дуэли, но не буду бегать от Муррея Николса ни ради тебя, ни ради кого-либо еще.
     Аня едва дала ему закончить.
     - Ты сделал из меня дурочку, позволив променять себя на эту дуэль и прекрасно зная при этом, что позднее ты все равно сможешь поступить так, как тебе захочется! Я должна была знать, что в тебе нет ни капли чести, ничего, кроме глупой гордости за свою репутацию лучшего дуэлянта и Новом Орлеане. Ничто не должно повредить ей, ничто, даже слово, которое ты дал мне как джентльмен!
     Лицо Равеля потемнело. Когда он заговорил, в словах его послышался оттенок презрения.
     - Не я придумал дуэли, и принимать в них участие не доставляет мне никакого удовольствия. Моей единственной целью, когда я выхожу на дуэль, является с честью остаться в живых. Я дал слово и даю его еще раз - придерживаться условий договора, заключенного нами сегодня ночью, но каким бы памятным ни был этот эпизод, я не собираюсь умирать из-за него.
     - Ты собираешься убить Муррея в отместку за то, что я с тобой сделала, - приглушенным голосом сказала она, - заставить заплатить его за то унижение, которое я причинила тебе!
     Он холодно посмотрел на нее.
     - Чудесное же у тебя обо мне мнение! Я дал бы тебе слово спасти жизнь этому человеку, если это вообще будет возможно, если он сам того захочет, но я сомневаюсь, что ты примешь его.
     Она отвернулась от него, поднялась с кровати и принялась собирать свою одежду и сгребать валяющиеся на полу булавки. Схватив все это, повернулась к нему.
     - Нет, я не приму его. И не выпущу тебя. Одно предательство заслуживает другого, во всяком случае мне так кажется. Ты будешь сидеть здесь, пока не сгниешь!
     Он быстро поднялся с кровати, но она была готова к этому и быстро сделала назад несколько шагов, что позволило ей оказаться вне пределов его досягаемости.
     Равель не стал преследовать ее, а продолжал стоять возле кровати. Когда она открыла дверь, он сказал:
     - У меня еще остались спички.
     Она повернулась к нему, держась за ручку двери.
     - Ты можешь устроить здесь пожар. Но ты сам поджаришься в нем, потому что я собираюсь приказать своим людям дать сгореть этому зданию с тобой!
     - Ты думаешь, твои люди подчиняться? - спросил он скептически.
     - Не знаю, - ответила она ему с уничтожающей улыбкой. - Ты можешь попробовать выяснить это.
     Она вышла и захлопнула за собой дверь, затем сняла с крючка ключ, повернула его в замке со злобным удовлетворением и повесила на место.
     Одежда вываливалась у нее из рук. Она бросила ее на пол площадки и попыталась разобрать в темноте эту кучу. Стук дождя и звук льющейся с крыши воды были здесь слышнее. Сырой холодный ветер насквозь продувал сарай. Аня вздрогнула, и эта дрожь была реакцией не только на холод, но и на все, что произошло. Она нашла лифчик и надела его, затем отыскала панталоны и нижние юбки и натянула их на себя, прежде чем надеть кринолин и платье. Она не могла сама застегнуть пуговицы на спине, и поэтому оставила платье расстегнутым. Скрутив волосы в узел, она заколола их булавками, одновременно сунула ноги в туфли и стала спускаться по лестнице.
     Стоя в широком дверном проеме сарая, она накинула шаль на голову и завязала ее концы под подбородком. Приподняв юбки и сделав глубокий вдох, она нырнула в темноту ночи.
     Под ногами плескалась вода и, прежде чем она сделала несколько шагов, ее туфли промокли насквозь. Ветер раздувал юбки, как паруса, препятствуя движению, и швырял дождевые капли прямо в лицо, так что она с трудом могла видеть огни в окнах большого дома. Но она даже не подумала о том, чтобы повергнуть обратно, а, сжав зубы и прищурившись, продолжала свой путь. Она не хотела больше видеть Равеля Дюральда - ни сейчас, ни когда-либо еще.
     Этот человек был обманщиком, негодяем и подлецом. Он воспользовался ею самым презренным образом. Если бы она была мужчиной, она постаралась бы проткнуть его клинком.
     Ей следовало бы быть умнее и не доверять его словам. Она не могла понять, что на нее нашло, если так легко поддалась его уловкам; обычно она не была такой легковерной. Он даже почти заставил ее поверить ему, подумать, что, возможно, она ошибалась на его счет все эти годы. Она сама хотела верить этому, хотела думать, что смерть Жана преследует его так же, как и ее, что он прожил все эти годы под знаком раскаяния и печали. Она пожалела его за годы, проведенные в испанской тюрьме, и была прямо-таки переполнена сочувствия к нему из-за его нежелания быть пленником. И, что хуже всего, ей ужасно польстила мысль, что желание, которое он испытывал по отношению к ней, было сильнее, чем беспокойство по поводу собственной чести. Какой же идиоткой она была! От одной мысли об этом ей хотелось кричать.
     Всхлип уже был готов вырваться из горла, но она тут же подавила его. Она не станет плакать, сейчас уже слишком поздно. Если бы только она могла повернуть время вспять и снова быть такой, какой она была утром, - нетронутой и целомудренной, с незапятнанным самоуважением. Но она не может этого сделать. Ничего нельзя сделать, кроме как выбросить его из головы.
     "Твое целомудрие в обмен на мою честь..."
     О небо! Сможет ли она когда-либо забыть сказанные им слова, то, как он смотрел на нее и прикасался к ней, то, как она сама отвечала на его прикосновения? Будут ли грозы и запахи хлопкового семени, хлопка и теплого мужского тела всегда напоминать ей об этом? И сколько времени пройдет, прежде чем она перестанет ощущать себя так, будто ею воспользовались словно уличной женщиной? Сколько времени пройдет, прежде, чем она сможет спокойно жить с сознанием того, что Равель Дюральд отнял ее девственность не из страстного желания или любви, а просто потому, что не смог отказаться от легкой победы, от мести, которая сама шла ему в руки?
     Дениза ожидала Аню, сидя на стуле в ее спальне. Она встала, как только Аня вошла в комнату через двери, ведущие с задней галереи. Ее глаза расширились и стали совершенно круглыми от изумления, когда она увидела, что мокрое Анино платье сзади расстегнуто, а волосы выбиваются из небрежно затянутого ею узла.
     - Мамзель, что случилось? - воскликнула она.
     - Ничего особенного, - сказала Аня, пытаясь улыбнуться. Она сбросила шаль и начала вытаскивать шпильки из влажных волос, снова давая им свободно упасть на плечи. - Я бы не отказалась от бренди и горячей ванны, Дениза.
     Экономка не шевельнулась.
     - Он напал на тебя?
     - Я бы не хотела говорить об этом.
     - Но, chere, ты должна мне все рассказать.
     Дениза была Аниной няней, другом и почти в такой же степени матерью, как и мадам Роза. Перед ней невозможно было запираться. Аня слегка вздохнула.
     - Он не нападал на меня, во всяком случае не так, как ты думаешь.
     - Он взял тебя силой?
     - Не совсем.
     - Но ты была с ним в постели?
     Аня отвернулась.
     - Какое это имеет значение? Со мной все в порядке. Нет необходимости беспокоиться.
     - Ты скомпрометирована, chere, и он должен поступить теперь так, как поступают все честные люди, - он должен жениться на тебе.
     Аня снова резко повернулась к экономке.
     - Нет! Я не собираюсь выходить за него!
     Она могла себе представить, что сказал бы Равель, если бы ему сообщили, что он должен жениться на женщине, которая похитила его. Но даже если он согласился бы, она не имела никакого желания быть замужем за человеком, которого ненавидела, человеком, который добивается того, чего хочет, такими низкими методами.
     - Ты уверена?
     - Уверена.
     Экономка какое-то мгновение колебалась, будто собиралась продолжить спор, но потом повернулась и направилась к двери.
     - Дениза, когда вернешься, можешь начинать упаковывать мои вещи. Я возвращаюсь утром в Новый Орлеан.
     - С мсье Дюральдом? - спросила Дениза с неодобрением в голосе.
     - Одна.
     - Ты оставишь его здесь, в сарае? Но ты не можешь этого сделать!
     - Могу.
     - Подумай, какой будет скандал, если об этом кто-нибудь узнает! Я понимаю, что ты ненавидишь его, chere, но ты поступаешь не правильно.
     - Может быть, но мне все равно.
     - Его люди начнут беспокоиться, начнут искать его и могут даже обратиться в полицию.
     - Пусть.
     - Но, chere...
     Аня вздохнула и опустила голову.
     - Я знаю, знаю, я вернусь через день-два, чтобы освободить его. А что касается его людей, то мне говорили, что для него не является необычным исчезать на короткое время без всякого предупреждения, так что вряд ли кто-то будет волноваться.
     - Он может и сам обратиться в полицию.
     - И признаться, что был в плену у женщины? Он не станет предавать это дело огласке.
     Дениза медленно кивнула.
     - Возможно, ты и права, но что, если он решит сам добиться справедливости? У него будет достаточно времени, чтобы обдумать все это.
     При мысли об этом Аня вздрогнула. Это было вполне возможно, хотя Равель мог счесть то, что уже сделал с ней, достаточной расплатой за ее поступок.
     - Я буду беспокоиться об этом, когда придет время.
     Экономка не стала больше ничего говорить и пошла готовить ванну. После того как Аня отлежалась в горячей ванне и выпила бренди, а Дениза упаковала ее сундук, прикрутила лампу и забрала ее промокшее платье и забрызганные грязью нижние юбки, чтобы постирать и почистить их, Аня лежала в кровати, уставившись в темноту. Гнев, придававший ей силы вплоть до этого момента, постепенно улетучился. Сейчас она чувствовала огромную душевную усталость.
     Она чувствовала себя так, будто ее предали. Ее удручало не только то, что сделал с ней Равель, но и ощущение, будто она сама обманулась. Она была слишком близка к состраданию к нему и даже искреннему восхищению им. Более того, он пробудил в ней страсть и желание такой силы, о которых она даже не подозревала. Его нежность, искреннее беспокойство о ее удовольствии, изысканная заботливость, с какой он открыл ей тайны любви, были для нее откровением. Она была близка к тому, чтобы на несколько коротких мгновений полюбить его.
     Как она могла так ошибиться? Как мог человек, которого она ненавидела в течение многих лет, так легко убедить ее изменить свои чувства по отношению к нему? То, что он сумел сделать это, говорит о том, что в ее характере есть такое, о чем она сама не знает. Это заставило ее задуматься, не слишком ли она податлива к льстивым речам красивых мужчин, если непреодолимая сила ее собственных страстей может заставить ее забыть о реальности. Или это был единственный в своем роде мужчина, сумевший разбудить в ней эти эмоции, единственный, перед которым она не устояла?
     Одно ее успокаивало - это мысль о том, что, несмотря на свое глупое поведение, она не оказалась настолько слабой, чтобы отпустить Равеля. Завтра дуэль не состоится независимо от того, что случится в будущем.
     Однако это не было столь уж сильным утешением. Ее глаза наполнились слезами, они собирались в уголках глаз и медленно стекали по вискам. Она уткнулась лицом в подушку и зарыдала.

***

     Когда Ана вошла в салон их городского дома в Новом Орлеане, мадам Роза сразу захотела узнать о причине, побудившей Аню среди ночи покинуть город. Как обычно, на ее полном холеном лице было выражение терпимости и снисходительности. Она была одета в утреннее платье из черного шелка, а на голове у нее был белый кружевной чепец, подвязанный черными и светло-сиреневыми лентами и украшенный розетками из шелковых фиалок. Мадам Роза была занята своим обычным чаем, который она пила в первой половине дня. На столе был целый ряд вкусных мелочей, которые подавались, чтобы унять голод до полудня: кокосовые конфеты, сливочный шоколад, драже, английское печенье с сильным ванильным запахом, нарезанный мелкими ломтиками сыр "грюйер", колбаски, начиненные трюфелями, маленькие круглые булочки и немного чернослива.
     Аня сняла лайковые перчатки и шляпку и передала их горничной. Подойдя к мачехе, наклонилась и поцеловала ее щеку.
     - Если вы нальете мне чашку чая, пока я пройду к себе в комнату, чтобы помыть руки, я расскажу вам обо всем, когда приду.
     - Конечно, chere, и я дам тебе что-нибудь еще, кроме чая. Ты всегда была худой, но сегодня утром выглядишь просто истощенной.
     Мадам Роза, несмотря на свою леность, вовсе не была ненаблюдательной. Аня помнила об этом и помнила, что должна быть готова ко всему. Вслух она только поблагодарила мадам Розу и прошла из салона в свою комнату.
     К моменту своего возвращения она постаралась пощипать щеки так, чтобы на них появился румянец, и заготовить приемлемую историю о болезни рабов на плантации, которую Дениза сначала приняла за дизентерию из-за плохой воды, но которая, как выяснилось впоследствии, оказалась просто заразным желудочным недомоганием. Чтобы предупредить возможные вопросы, она сама начала расспрашивать мачеху, чем они с Селестиной занимались в эти два дня.
     В этот момент в комнату вбежала Селестина. Услышав вопрос, она принялась отвечать, прежде чем мадам Роза успела что-то сказать.
     - Сегодня утром мы испытали самое большое разочарование, какое ты только можешь себе представить. Мы обыскали весь город в поисках алой нижней ю