зображал из себя святого. Я пытался извиниться, пытался исправить...
     - О да! - усмехнулась она. - "Выходите за меня замуж, пожалуйста, мисс Летти".
     Рэнсом встряхнул ее так, что шпильки вылетели, и волосы рассыпались по спине. Заключив Летти в стальные объятия, он запутал пальцы в шелковых локонах и прильнул к ее губам, наслаждаясь их сладостью. Он прижимал ее к своему мускулистому телу, как человек, который боится, что сокровище, которое oh так долго разыскивал, отнимут у него.
     Летти вдруг почувствовала прилив нежности и горячее желание. Оно нарастало, захлестывало, и в конце концов она обняла его за шею, решив отдаться этому чувству в последний раз. Это не могло повредить.
     Рэнсом целовал уголки ее губ, щеки, подбородок, вздрагивающие веки. Прижавшись подбородком к ее виску, он прошептал:
     - Господи, Летти, ты сводишь меня с ума!
     - Тебе его и без меня не хватало, - сказала она еле слышно и попыталась отстраниться, но он не дал ей этого сделать.
     - О нет, я был не так уж глуп, пока ты не приехала. С того самого момента, когда я впервые увидел тебя - всего лишь тень в комнате, которая должна была быть пустой, - с того самого момента, когда я впервые прикоснулся к тебе, я потерял контроль над собой и самого себя. Ты - мое возмездие, моя справедливая кара за все эти годы, когда я думал, что любовь - это глупости, а мужчины, которые теряют голову из-за женщин, бесхребетные слабаки. Ты нужна мне так сильно, что я готов пойти на любую уловку - даже низкую, коварную и позорную, - лишь бы заполучить тебя.
     - У тебя получается так, будто в том, что между нами произошло, виновата я.
     - Нет, нет! Я, только я виноват, что влюбился в упрямую и своевольную северянку-янки!
     - А я ведь никогда и не изменюсь, - произнесла она куда-то в воротник его рубашки. - Я никогда не впишусь в рамки образа кроткой женщины Юга, как Салли Энн.
     - Салли Энн - прекрасная женщина. Но я предпочел бы кого-нибудь потемпераментней.
     Летти усмехнулась, чувствуя, как постепенно тает лед ее недоверия и подозрительности.
     - Она бы показала тебе темперамент, если бы услышала эти слова! Она бы выцарапала тебе глаза.
     - Очень может быть.
     - Да, но настоящая леди сделала бы это так, чтобы все правила приличия оказались соблюдены. А вот я этого не умею...
     - Я разрешаю тебе вести себя сколь угодно неприлично. Ты вольна поступать, как хочешь, быть такой, какой хочешь, не опасаясь осуждения. Я не присваиваю себе права судить тебя или кого-либо другого. Ты мне нравишься такой, какая есть. И мне не надо, чтобы ты хоть как-то менялась ради меня.
     Летти посмотрела на него, нахмурившись.
     - Но ты же сам назвал меня своевольной.
     - А разве не так? Как еще можно называть женщину, которая скачет ночью во весь опор в мужской одежде, набитой подушками? Впрочем, можно сказать по-другому: эта женщина очень храбра, у нее отважное сердце.
     Лоб Летти разгладился. Она внимательно вглядывалась в лицо Рэнсома, словно для того, чтобы навсегда запечатлеть его в памяти. Потом, уступая какому-то внутреннему чувству, она прикоснулась кончиками пальцев к его недавно рассеченной губе, к старым ссадинам в углу рта и на подбородке, к темному шраму на виске. Странно, но, несмотря на все это, он казался ей очень красивым.
     - Бедное твое лицо... Болит?
     - Сейчас нет.
     Летти вздохнула, пальцы ее скользнули вниз. Когда она снова посмотрела на него, ее глаза были серьезны, печальны, но непреклонны.
     - Ничего не выйдет, ты же знаешь. Мы слишком разные. Мы вышли из разных миров и живем в слишком разных мирах. Навсегда останутся недопонимание, сомнения, страхи - даже если бы у нас не было этого неудачного пролога.
     - Я не считаю его неудачным.
     - Это потому, что ты такой же упрямый, как я, может, еще упрямее. Во всяком случае, этот пролог нормальным не назовешь.
     - А мы и сами ненормальные, оба. - Рэнсом чувствовал, что говорит что-то не то, но готов был сражаться до конца.
     - Именно поэтому ничего и не выйдет. Кто-то один должен быть нормальным. Думаю, будет лучше, если я уеду. Если я хоть что-нибудь для тебя значу, ты поможешь мне это сделать. Ты проводишь меня в Колфакс сейчас же, пока мы не сделали того, о чем оба будем сожалеть.
     Она отстранилась от него и медленно пошла по террасе к ступенькам. Рэнсом смотрел ей вслед, и сердце в его груди готово было взорваться. Она была уже у самых ступенек, когда он нашел наконец нужные слова:
     - Я отвезу тебя хоть к самому черту, если ты захочешь туда поехать! Но не надо ничего решать за меня, Летти, ни сейчас, ни когда-либо потом. И не надо мне говорить, что для меня лучше. Я не Рэнни. Отныне и навсегда я - Рэнсом Тайлер. И я знаю, чего я хочу. Я хочу засыпать и просыпаться рядом с тобой все оставшиеся годы моей жизни, хочу обнимать тебя, когда в тебе впервые зашевелится мой ребенок, беспокоиться вместе с тобой из-за маленьких озорников, которых мы произведем на свет; сидеть с тобой на веранде на закате наших дней, а потом целую вечность лежать рядом с тобой на кладбище. Я хочу, черт побери, дышать с тобой одним воздухом. Я хочу, чтобы все, что у меня есть, имело твой вкус и твой запах!
     Как будто что-то раскололось у нее в груди - словно вековые льды покрылись трещинами, расступились и начали таять. Она повернулась и посмотрела на него с изумлением.
     - Так ты действительно любишь меня?
     - А что, по-твоему, я пытаюсь тебе втолковать вот уже битый час?!
     - Я думала, для тебя это всего лишь слово, которое...
     Рэнсом застонал и закрыл глаза:
     - Ради всего святого, милая, ты слишком много думаешь.
     Два шага - и он оказался рядом с ней, прижал ее к себе и медленно закружил, спрятав свое лицо в ниспадающем водопаде ее волос.

***

     Прошло немало времени. Рэнсом сидел, прислонившись к стене. Летти лежала в его объятиях, голова ее покоилась у него на груди. Солнце уже клонилось к западу, и в тени деревьев было прохладно; легкий ветерок обдувал их разгоряченные лица, шевелил золотисто-каштановые локоны Летти. Счастливые и умиротворенные, они смотрели на яркие пятна, высвеченные пробившимися через листву лучами солнца, на бледно-желтую ленту дороги.
     Наконец Летти пошевелилась:
     - Скажи, правда или нет, твой дядя Сэмюэл - один из Рыцарей?
     - Ш-ш-ш! - Рэнсом, наклонившись, поцеловал ее в макушку.
     - Что, не правда?
     - Правда, но лучше нам об этом не говорить. Она молчала всего несколько секунд.
     - Но они ведь снова могут приехать за Брэдли. Что ты будешь делать?
     - Остановлю их, если смогу. А если нет, Брэдли примет свою кару так, как подобает. Это все, что мы можем сделать.
     Летти тяжело вздохнула и подумала, что к этому, наверное, не привыкнет никогда.
     - А что с Салли Энн и полковником? Ты думаешь, они поженятся?
     - Как только Салли Энн будет готова к этому. Думаю, что скоро.
     - Знаешь, она ведь считала, что он...
     - Я знаю. Это их личное дело.
     Рэнсом нахмурился, и она провела кончиками пальцев по его лбу, чтобы разгладить суровую складку.
     - Реконструкция не может длиться вечно. Через год или два Юг сможет жить так, как захочет. Он освободится от "саквояжников", таких, как О'Коннор, и наконец возродится после этой войны. Когда это случится, Сплендора опять расцветет, правда ведь?
     - Я думаю, правда.
     - Ты думаешь? Да разве ты не умираешь от нетерпения увидеть это?
     - Нет. - Он провел по ее щеке тыльной стороной ладони. - Сейчас нет.
     Летти рассеянно улыбнулась, наслаждаясь этой лаской, но мысли ее были где-то далеко.
     - А что же с Шипом? Тебе не предъявили официального обвинения, но продолжать эту игру будет очень опасно. Не думаю, что тетушка Эм когда-нибудь поверит, что Шип и ее Рэнни - один и тот же человек, однако люди начнут задумываться. Рэнсом тяжело вздохнул:
     - Я полагаю, он уже сыграл свой последний выход, раз собирается обзавестись семьей.
     - Ты жалеешь об этом?
     Он ответил не сразу, и Летти быстро взглянула на него снизу вверх. Заметив ее взгляд, Рэнсом улыбнулся ей и покачал головой:
     - Нет, совсем нет.
     - А о Рэнни?
     - А что Рэнни?
     - Ты будешь продолжать разыгрывать роль?
     - А как тебе больше нравится?
     Летти пожала плечами:
     - Мне все равно. Хотя, признаться, он был мне довольно дорог...
     - Я ревную! Но не надо беспокоиться о нем. Я думаю, теперь, когда у него появилась невеста, он очень быстро поправится - на радость тетушке Эм.
     - Я и не беспокоилась! Но, по правде говоря, я буду о нем скучать.
     Он провел губами по ее лбу.
     - Если захочешь его увидеть, только позвони.
     - Я запомню это. А впрочем, кажется, я придумала кое-что получше. Правда, это потребует некоторого времени - скажем, лет десяти-двенадцати...
     Рэнсом рассмеялся и прижал ее к себе.
     - Боюсь, одной тебе не справиться. Ну ничего, - он приподнял пальцами ее подбородок, заставляя заглянуть ему в глаза, которые горели от веселья и желания. - Так когда же мы начнем?



44


45





УЗНИК СТРАСТИ

Дженнифер БЛЕЙК
Перевод с английского Е. Саломатиной. OCR AngelBooks






Литературный ПОРТАЛ 


http://www.LitPortal.Ru


Анонс

     Очистительная сила любви, позволяющая увидеть людей в истинном свете, празднует трудную победу в романе Дженнифер Блейк "Узник страсти".

ГЛАВА 1

     Это было блистательное и фантастическое зрелище. "Сент-Чарльз Театр" был залит ярким газовым светом, струившимся из огромных кованых люстр в готическом стиле, с матовыми шаровидными светильниками. Деревянный настил поверх паркета был натерт до такой степени, что отражал не только теплые огни люстр, но и белые гипсовые колонны, украшенные наверху позолоченными аканфовыми листьями, малиновый бархат занавеса, фигурные балюстрады лож и узор в виде лир на высоком куполообразном потолке. Красные, зеленые и золотые шелковые ленты свисали с потолка и были прикреплены к верхнему ряду лож. Они слегка колыхались в волнах теплого воздуха, поднимавшемся от горячего газового света, и как будто двигались в такт исполняемому оркестром вальсу.
     А внизу кружились одетые в шелк, бархат и кружева танцоры, и их глаза сверкали от удовольствия сквозь прорези масок, закрывавших лица. Там девушка, одетая средневековой дамой в остроконечном головном уборе, задрапированном вуалью, танцевала с бедуином в развевающихся одеждах. Здесь монах с крестом, болтающимся где-то у колен, вальсировал с дамой в костюме весталки. Под руку с одним из ибервильских драгунов прогуливалась леди в высоком напудренном парике и красной ленточкой на шее, что означало костюм аристократки времен Французской революции. Мерцала золотая парча. Послушные движению воздуха, мягко развеваясь, проносились перья головных уборов. Стеклянные украшения соперничали в своем блеске со сдержанным сверканием настоящих драгоценных камней. Воздух был напоен ароматом духов, к которому примешивался едва ощутимый запах нафталина от карнавальных костюмов, хранившихся до начала этого сезона Марди Гра. Разговаривали все довольно громко, чтобы музыка не мешала услышать друг друга, время от времени раздавался приглушенный смех. В зале царила атмосфера безудержности и рискованного удовольствия, так как за анонимностью маскарадных костюмов велись скрытые флирты.
     Аня Гамильтон, стоявшая у одной из колонн, поддерживавших ложи бельэтажа, и наблюдавшая за танцующими, еле сдерживала зевоту. Она опустила свои темные, каштановые на концах ресницы. От дыма и непрогоревшего в светильниках газа она ощутила головную боль, а может, она была вызвана тугим шнурком ее светлой атласной полумаски. Музыка гремела, хотя шарканье ног и шум голосов почти заглушали ее. Было еще рано, но за последние недели Ане часто приходилось ложиться спать поздно ночью. Это был уже ее пятый бал-маскарад с тех пор, как они приехали в Новый Орлеан вскоре после Рождества, и она была бы не против, чтобы он оказался последним, хотя прекрасно знала, что ей придется посещать их в течение двух недель, до наступления благословенной передышки - Великого поста.
     Марди Гра когда-то был языческим праздником плодородия и наступающей весны. Он и получил название "Луперкалий" по имени пещеры, в которой совершались обряды поклонения Пану, божеству Аркадии, земли влюбленных. Во времена Римской империи этот праздник стал оправданием обжорства и распутства. Отцы церкви попытались устранить его, но были вынуждены включить его в состав обрядов Воскресения. Марди Гра был объявлен последним днемх развлечений перед наступлением сорокадневного Великого песта перед Пасхой. Священники называли свой праздник по-латыни carnele vare - словом, которое в свободном переводе означает "прощай, мясо". Именно французы назвали этот день "Марди Гра" (буквально: "Жирный Вторник") из-за существующей у них традиции торжественно проводить по улицам "огромного быка", символизирующего праздник. А в годы правления Людовика XV благодаря французам стало традицией устраивать в течение нескольких недель перед последним праздничным днем роскошные представления, в том числе и балы-маскарады.
     Именно за это последнее Аня испытывала неприязнь к галльской расе. Не потому что ей не нравились балы-маскарады, вовсе нет. Она всегда с большим удовольствием посещала один-два первых бала зимнего сезона, или сезона визитов, как это называлось в Новом Орлеане. Но Аня никак не могла понять, почему мадам Роза и Селестина посещают каждое подобное мероприятие, на которое получали приглашение. Должно быть, это ее англосаксонское происхождение сопротивлялось такому затянутому веселью: оно было накладно, скучно, но, самое главное, - изнурительно.
     - Аня, проснись! На тебя смотрят!
     Аня подняла ресницы и, повернув голову, подняла свои темно-синие, цвета северного моря глаза и со смесью иронии и теплоты посмотрела на свою сводную сестру Селестину.
     - Я думала, они и так уже весь вечер смотрят на мои щиколотки, по крайней мере судя по твоим словам.
     - Они и смотрели, и сейчас еще смотрят! Я просто не понимаю, как ты можешь здесь стоять, когда все проходящие мужчины глазеют на твои ноги!
     Аня оглядела сестру в костюме восхитительной пастушки, почти не скрывавшем ее нежно-округлые груди, а затем осмотрела себя, полностью скрытую костюмом, за исключением щиколоток, которые на каких-нибудь два дюйма не были закрыты платом из оленьей шкуры, превратившим ее в индианку. Она взяла одну из своих толстых кос золотисто-каштанового цвета с оттенком полированного розового дерева и презрительным жестом похлопала ее концом по руке.
     - Скандал, не так ли?
     - Именно так. Удивляюсь, как мама могла тебе это разрешить.
     - Я в маске.
     Селестина фыркнула:
     - Полумаска - это недостаточная маскировка или защита!
     - Индианка в юбке до пола выглядела бы смешной, и ты прекрасно это знаешь. Раз уж я должна носить маскарадный костюм, предпочитаю, чтобы он был настоящим. А что касается мадам Розы, то она слишком уступчива, чтобы пытаться ограничить меня в чем-либо.
     - Ты хочешь сказать, что не собираешься считаться ни с ней, ни с кем-либо!
     Аня улыбнулась сестре и примиряющим тоном сказала:
     - Дорогая Селестина, но ведь я здесь, не правда ли? Не хмурься, а то появятся морщины.
     Младшая сестра успокоилась, но все же продолжала:
     - Я просто боюсь, что скажут о тебе старшие.
     - Ты очень добра, chere , - сказала Аня, употребив привычную для креолов форму обращения, - но я боюсь, что уже слишком поздно. Они так долго злословили, что мне жалко лишить их такого развлечения.
     Селестина посмотрела на старшую сестру. У Ани был правильный овал лица, прямой нос, в прорезях маски ее глаза блестели и тепло улыбались губы прекрасной формы. Затем Селестина отвела от нее свой взгляд и с беспокойством в карих глазах оглядела зал.
     - До сих пор ты слыла у них только эксцентричной. - Внезапно она замерла. - Вот, тот мужчина. Видишь, как он смотрит на тебя? Это именно то, о чем я говорила!
     Аня оглянулась. Мужчина, о котором говорила Селестина, стоял на балконе первого яруса, одной рукой он опирался о коринфскую колонну, другая лежала на бедре. Он был высок и широкоплеч, и это впечатление усиливал его серебряно-черный костюм Черного Рыцаря с плащом до пола и шлемом, полностью закрывавшим голову и плечи. От его романтической фигуры веяло силой и опасностью. Маскарадный костюм не давал ни малейшего намека на то, чтобы определить, кто скрывался в нем. Мерцающее серебром забрало его шлема смотрело в их сторону.
     От этого пристального взгляда, как будто он таил какую-то опасность, Аня почувствовала тревогу, связанную со странным для нее ощущением себя как женщины. Она ощутила сильное сердцебиение, ее нервы напряглись, как струны, внутреннее напряжение нарастало. Наконец она с легким вздохом отвела свой взгляд от рыцаря.
     - Разве он смотрит на меня? Я так не думаю, - солгала она.
     - Он разглядывает тебя уже полчаса.
     - Очевидно, потрясенный моими тонкими щиколотками? - И Аня выставила свою стройную красивую ногу, которая выглядела скорее достаточно сильной. - Ну, Селестина, по-моему, тебе все это показалось. Или этот рыцарь понравился тебе? Да ты сама его разглядывала все это время! Кошмар! Я скажу об этом Муррею.
     - Не посмеешь!
     - Ты же знаешь, что нет, хотя момент подходящий. Вот он!
     За спиной у Селестины Аня заметила розовощекого молодого человека. На нем был костюм Сирано де Бержерака: на шее болталась длинноносая маска. Юноша был среднего роста, с густыми кудрявыми темно-русыми волосами и карими глазами. Он обаятельно улыбался, и на его загорелых щеках обозначились ямочки. Он протиснулся к ним по краю танцевального зала, напряженно держа в руках два бокала с лимонадом.
     - Извините, что так долго, - сказал он, предлагая им по бокалу. - За лимонадом в буфете такая толчея, вы не поверите. И все эта жара. Уверяю вас, у нас в Иллинойсе в феврале никогда ничего подобного не бывает.
     Аня сделала глоток. Не желая смотреть на балкон, где стоял Черный Рыцарь, она стала разглядывать стоящую рядом пару.
     Муррей Николс был женихом Селестины. Его ухаживания за нею были непродолжительными. Но период помолвки несколько затянулся. На этот раз мадам Роза вопреки своей природной уступчивости настояла на своем. Она не верила в счастливые браки между едва знакомыми людьми. Чтобы узнать любовь и дать ей окрепнуть, нужно время, ибо любовь - чувство, вовсе не подобное осеннему урагану, все сметающему на своем пути. Молодые должны быть терпеливы.
     И они терпели. Прошло уже восемь месяцев с того дня, как Селестина приняла от своего жениха обручальный браслет, а дата свадьбы даже не обсуждалась, хотя приданое - от простыней до ночных сорочек - было почти готово.
     На взгляд Ани, молодые люди очень подходили друг другу. Селестина, похожая на свою мать, была темноволосой и темноглазой, с гладкой светлой кожей, которая сейчас стала еще светлее благодаря белой перламутровой пудре, с округлой фигурой и добрым выражением на круглом лице, особенно тогда, когда она не беспокоилась о репутации Ани. Она была нежной и сентиментальной, и ей подошел бы добрый и мягкий муж, обладающий чувством юмора, которое помогало бы ему унять ее капризы или сгладить плохое настроение. Муррей Николс, казалось, обладал всеми необходимыми качествами, к тому же был умен и имел хорошие деловые перспективы: он служил клерком в юридической конторе, готовясь в будущем и самому стать юристом. Было трудно понять, почему мадам Роза настаивала на отсрочке свадьбы.
     Аня с грустью сознавала, что она одобряла выбор сестры потому, что Муррей напомнил ей Жана-Франсуа Жиро, который до своей нелепой смерти был ее женихом. У Жана было такое же открытое лицо, обаятельные манеры, и сейчас ему было бы около тридцати - столько же, сколько и Муррею. Жан, пожалуй, чуть стройнее и ниже: он был едва ли на дюйм выше самой Ани, хотя ее не назовешь маленькой: на добрых три дюйма она возвышалась над Селестиной, а та была сред