ул ее щеки.
   - И что тогда будет?
   - Он будет моим, я дам ему свое имя и любовь. И все это ради  вас.  Я
никогда - клянусь, никогда! - не упрекну вас ни в чем  и  ни  о  чем  не
пожалею.
   - Вы слишком добры, Андре. Я не могу...
   - Добр? - воскликнул он в возмущении. - Да  это  я  мечтаю  о  вас  и
умоляю, чтобы вы согласились стать  моей  женой!  Я  всегда  ценил  вашу
дружбу и восхищался вашим мужеством, благородством и красотой. Но только
в эти несколько недель, видя, как вы силой своего духа  подымаетесь  над
унизительными обстоятельствами, я понял, насколько вы дороги мне.
   Анджелина  почти  не  слушала  его.  Она  думала  о  другом.  Ребенок
действительно мог быть.
   Она потеряла счет дням, но помнила, что последние месячные  прошли  у
нее за две недели до званого вечера в доме  мадам  Делакруа.  Когда  она
вспоминала о них, она всегда радовалась, что подобного рода недомогание,
с которым в походных условиях было бы нелегко справляться, не  досаждает
ей. И все-таки в глубине души она испытывала постоянный гнетущий  страх.
С недавних пор ее начали беспокоить различные запахи,  одолевать  легкие
приступы тошноты без всякой видимой причины.  Были  и  другие  признаки,
незначительные, но недвусмысленные.
   Так что же ей  теперь  делать?  Скитаться  Бог  знает  где  вместе  с
Мак-Каллафом, который скоро приедет сюда  и  не  откажется  взять  ее  с
собой? Но могла ли она быть уверена, что Рольф вернется за  ней  прежде,
чем шотландец осмелеет и решит, наконец, насладиться  ею?  Рольф  -  так
считала  Анджелина,  -  слишком  безоглядно  уверовал   в   испытываемый
Мак-Каллафом страх  перед  расплатой  и  в  то,  что  присутствие  Андре
предотвратит поползновения атамана на ее  честь.  Но  если  она  откажет
Андре, его больше ничего не  будет  удерживать  здесь,  и  он  наверняка
уедет.
   Она откинула капюшон с головы и поправила волосы усталым жестом.
   - Может быть, мы спешимся и прогуляемся немного? У меня  очень  болит
голова...
   - Почему вы не сказали об этом раньше? -  озабоченно  спросил  Андре,
слезая с лошади и направляясь к Анджелине, чтобы подать ей свою  крепкую
руку и помочь сойти на землю. - Нашим лошадям тоже не помешает отдых, их
следует напоить, а если удастся, то и  покормить.  Думаю,  что  мы  сами
ничего не сумеем раздобыть здесь,  кроме  воды.  Я  принесу  вам  сейчас
попить.
   Анджелина направилась к женщинам, чтобы поговорить с теми, с которыми
была знакома. Похоже, что они отнеслись к  ней  настороженно  и  в  душе
негодовали на Анджелину из-за  ее  подозрительного  исчезновения  в  эту
ночь,  когда  они  сами  подверглись   нападению   индейцев.   Анджелина
удовлетворила их любопытство, рассказав обо всем, что знала и видела,  и
развеяла их сомнения на свой счет. Увидев, что к ней идет Андре, неся  в
руках серебряную кружечку  от  фляжки  из  своей  седельной  сумки,  она
попрощалась с женщинами и пошла ему навстречу.
   Андре дал ей кружку, наполненную странного цвета мутной жидкостью  и,
отвечая на ее недоуменный взгляд, объяснил:
   - Порошки от головной боли. Я принесу вам запить  свежей  воды  после
того, как вы примете лекарство.
   Задержав дыхание, Анджелина сделала глоток и поморщилась  от  сильной
горечи во рту.
   - А не слишком ли оно сильное?
   - Возможно, но это прописанная мне доза  -  для  обезболивания  после
ранения, - он показал на свою руку, а затем похлопал здоровой ладонью по
загривку лошади, щиплющей пробивающуюся зелень. - Рольф передал мне  это
лекарство через Мейера, так что не бойтесь, оно не причинит вам никакого
вреда.
   - Надеюсь, что так оно и будет, - откликнулась Анджелина с  сомнением
в голосе. Собравшись с духом, она выпила  содержимое  и  вернула  кружку
Андре.
   Когда он взял ее, он непроизвольно бросил быстрый пытливый взгляд  на
дорогу -  в  ту  сторону,  откуда  они  приехали,  причем  на  лице  его
отразилось сильнейшее беспокойство.
   Наблюдая за ним, Анджелина сказала:
   - А вы сами не хотите принять лекарство?
   - Да, конечно, сейчас.
   Повернувшись, он быстро пошел к источнику.  Она  увидела,  как  Андре
взглянул  на  кувшин  черноволосой  девочки,  но   поскольку   он   стал
единственным сосудом, которым все пользовались, Андре опять  вернулся  с
одной только маленькой серебряной кружечкой. Когда Анджелина осушила ее,
он тщательно сполоснул кружку, и так как кувшин снова был пуст, наполнил
его, прежде чем утолить собственную жажду. Принял ли он, в конце концов,
лекарство, Анджелина так и не видела. И она вдруг подумала - а что  если
Андре отдал ей свой последний или даже единственный порошок?
   Такое количество принесенных ей  жертв  начинало  казаться  Анджелине
чрезмерным. Мейер отдал ей свой мундир, Оскар дождевик, а теперь Оскару,
тихому, благородному Оскару, который так прекрасно  наигрывал  цыганские
мелодии на гитаре - больше не нужен дождевик...
   Ее  мысли  путались,  ноги  подкашивались,  и  она   вынуждена   была
прислониться к досчатому забору. Андре застрял у  источника,  он  болтал
там с детьми, раздавал им мелкие монеты. Наконец, он направился  к  ней,
слегка покачиваясь - так казалось Анджелине. Причем деревья вокруг  тоже
начали  качаться  и  кружиться,  а  двое  подростков,  приближающихся  к
Анджелине вместе с Андре, почему-то открыли рты от изумления,  глядя  на
нее. Анджелина сделала шаг  навстречу  Андре  и  рухнула  на  землю.  Он
подхватил ее и подтащил к забору. Двое подростков держали  коней,  а  те
все еще щипали молодую зелень, стоя теперь у самого забора.
   - Прости, Анджелина, - пробормотал Андре. - У меня  не  было  другого
выхода.
   Он поднял ее, постанывая от боли в раненой руке, почти перебросил  ее
тело через плечо, взобрался на среднюю планку забора, используя  ее  как
приступку, чтобы сесть на лошадь, и  ловким  движением  уселся  в  седло
вместе со своей ношей. Андре устроил ее безвольное  тело  впереди  себя,
держа Анджелину в объятиях, она неподвижно лежала, прислонившись щекой к
его груди. Он пришпорил лошадь, и та пошла  усталой  рысью.  Укачивающее
движение  подействовало  на  Анджелину  усыпляюще:   ее   тяжелые   веки
сомкнулись, и она заснула.
   Утренний солнечный свет проникал  золотыми  лучами  в  комнату  через
большие окна и разгонял постепенно  ночную  прохладу  своим  живительным
теплом, кроме того в обложенном мрамором камине был  разведен  небольшой
огонь, который горел, бодро и уютно потрескивая.  Анджелина  лежала  под
сенью полога на большой кровати из палисандрового дерева,  которое  было
украшено глубокой резьбой, изображавшей листья аканта.  В  ее  изголовье
лежала подушка, одетая в отделанную кружевами  батистовую  наволочку,  а
вся она была  уютно  обложена  мягкими  подушечками,  покрытым  охристым
атласом с  вышивкой.  С  одной  стороны  кровати  на  маленьком  столике
красного дерева стоял начищенный до блеска  серебряный  поднос,  на  нем
красовались фарфоровый, расписанный розами кофейник с горячим шоколадом,
от которого распространялся аромат, и  чашечка  с  блюдцем,  кроме  того
рядом  стояли  тарелочка  с  еще  теплыми  булочками,  укрытыми  льняной
салфеткой ручной работы, и  маленький  букетик  нарциссов  в  серебряной
вазочке. Дразнящий  аромат  шоколада  сливался  с  сильным  благоуханием
цветов и плыл по комнате. Кроме того на  каминной  полке  был  поставлен
сосуд из матового стекла с ароматической смесью, согретой  исходящим  от
камина теплом.
   Анджелина потянулась к шоколаду,  налив  в  чашку  густой  коричневый
напиток. Она никогда в жизни не была окружена такой заботой и комфортом,
даже когда бывала больна. Если судить по созданному  для  нее  хозяевами
дома уюту, можно было предположить,  что  Анджелина  представляла  собой
жалкого инвалида или даже находилась при смерти. Три дня ей не позволяли
покидать  постель.  Ее  снабдили  журналами  последних  парижских   мод,
романами и бесчисленными тарелочками  со  сладостями,  чтобы  она  могла
время от времени  полакомиться.  Хозяйка  дома  мадам  Делакруа  изредка
наведывалась к ней, но  большую  часть  дня  Анджелина  проводила  одна,
отдыхая и восстанавливая силы.
   Первое  время   она   чувствовала   себя   настолько   утомленной   и
обессиленной, что не могла ничем заниматься и часами  была  погружена  в
блаженную полудрему, наслаждаясь роскошным уютом, окружавшим ее.
   Она была до того изнурена, что даже не стала протестовать,  когда  ее
искупала в ванне, как малого  ребенка,  вымыла  ей  голову  и  причесала
волосы горничная мадам Делакруа. Туман в голове был для нее в  некоторой
степени спасителен. Она не могла сосредоточиться и вспомнить подробности
своего  долгого  и  утомительного  путешествия  в  Новый  Орлеан.  Когда
воздействие порошков, которые ей дал Андре, на ее организм кончилось,  и
она  очнулась,  Ничейная  Земля  была  далеко   позади,   а   Анджелина,
оказывается, уже двенадцать часов покачивалась, лежа в повозке,  которую
достал для нее Андре. Он категорически отказался повернуть назад, а  она
чувствовала себя настолько больной  и  разбитой,  что  когда  попыталась
выйти из повозки, закачалась, и непременно упала бы, если  бы  Андре  не
подхватил ее.
   Они ехали еще целую ночь до следующего утра, воспаленные от усталости
глаза Андре покраснели, и он заметно спал с лица. Наконец,  они  сделали
остановку на одной плантация. Андре не был знаком с  хозяевами  усадьбы,
но, несмотря на это, они накормили путешественников и дали им припасов в
дорогу, а также предоставили им кров в комнате  для  гостей,  специально
устроенной в одном из крыльев  дома  для  заезжих  постояльцев,  которым
некуда было деться на пустынной дороге. Андре лег  спать  на  улице  под
повозкой, завернувшись в стеганое одеяло, прямо на  земле.  А  Анджелина
провела ночь в удобной постели. Что их хозяева подумали по поводу такого
странного поведения гостей, они так и  не  узнали,  потому  что  уже  на
рассвете покинули усадьбу. При этом Анджелина не  испытывала  физических
недомоганий, но у нее  был  полный  упадок  сил,  так  что  ей  казалось
совершенно безразличным, куда она и с кем едет.
   Единственное, что отчетливо запомнилось Анджелине, был  их  приезд  в
городской дом Делакруа и встреча с мадам Элен, матерью Андре. Мадам была
настолько шокирована, что не смогла скрыть выражения  панического  ужаса
на своем холеном лице. Причем,  казалось,  тревогу  у  нее  вызывало  не
нарушение каких-то правил приличия, а сам внешний вид Анджелины и Андре.
   Заляпанное грязью,  изношенное  до  последней  степени  серое  платье
Анджелины, ее  измятый  плащ,  непричесанные  волосы,  а  также  грязный
неряшливый костюм Андре. Что  если  друзья  и  знакомые  мадам  Делакруа
видели их в таком удручающем состоянии? Или заметили их въезд в город  в
такой убогой повозке? Мать Андре даже не могла  вообразить  себе  такое!
Только через какое-то время она,  наконец,  заметила  перевязанную  руку
своего единственного сына и стала расспрашивать молодых людей, зачем они
пожаловали сюда и почему находились в таком состоянии.
   Анджелина пила шоколад  и  разглядывала  обстановку  комнаты.  Стены,
обитые  муаром  и  тафтой,  косяки   и   двери,   расписанные   луговыми
колокольчиками, на  окнах  портьеры  из  розового  шелка  со  свисающими
тяжелыми шнурами, из-под портьер виднелись легкие  кружевные  занавески,
такие тонкие, словно паутина. Начищенные до блеска полы  устилали  ковры
розовых, кремовых и зеленоватых тонов. Убранство дома представляло собой
роскошное  сочетание  испанского  стиля  и  французского  декора.   Окна
главного фасада выходили на одну из самых  фешенебельных  улиц  -  улицу
Вье-Карре, "старой площади", в центре древней части города. В доме  было
восемь жилых комнат, расположенных анфиладой на третьем этаже,  подальше
от шума и пыли центральной улицы. В  двух  нижних  этажах  располагались
комнаты для чернокожей прислуги и хозяйственные помещения.  Позади  дома
был устроен прелестный дворик в мавританском стиле с бьющим  серебряными
струями фонтаном в центре и окружавшей всю территорию живой изгородью из
кустарников олеандра, закрывающих  кирпичные  стены;  выложенные  камнем
дорожки были обсажены роскошными цветами.
   Комнаты были обставлены не без влияния последней  парижской  моды.  В
спальной, в которой лежала Анджелина, в углу стоял туалетный столик,  по
одну сторону от него располагался  высокий  бронзовый  канделябр,  а  по
другую -  висел  экран,  расписанный  в  стиле  Фрагонара  пасторальными
сценами, изображавшими молочниц с влюбленными  пастухами.  Ящички  стола
были  занавешены  кружевными  салфеточками  и  полосками  кружев,  а  на
столешнице поблескивали серебряные безделушки: целый набор  флакончиков,
гребни и расчески с серебряными ручками  и  миниатюрный  портрет  Андре,
написанный пастелью и оправленный в серебряную же рамку.
   Андре. В поездке он был сама доброта. Казалось, не существовало такой
вещи, которую он  не  мог  бы  достать  или  сделать  для  ее  душевного
спокойствия  и  комфорта.  Единственное,  что  он  наотрез   отказывался
выполнить - это вернуть ее к  Мак-Каллафу.  Причем  он  ни  капельки  не
сердился на ее негодование и  претензии  к  нему  по  этому  поводу.  Он
рассыпался в извинениях, но остался непоколебимым.
   Ни слезы Анджелины, ни ее угрозы не  могли  сбить  его  с  избранного
пути, который он считал наилучшим в данной ситуации.  У  Андре  вызывало
сильную тревогу то, что она впала в полную  апатию  на  третий  день  их
путешествия, но он изо всех сил старался выглядеть бодрым и беззаботным,
хотя его рука, по всей видимости, причиняла ему нестерпимую боль, потому
что он вынужден был постоянно напрягать ее: Андре сам правил повозкой.
   Временами Анджелина испытывала к Андре нечто вроде  благодарности  за
то, что он силой вынудил ее уехать. Хотя она до сих пор не простила  ему
варварства, с которым  он  сделал  это,  обманом  дав  выпить  Анджелине
сильнодействующее  снотворное.  Но  сама  бы  она  не  решилась  сделать
окончательный выбор, слишком сложно было  ей  отважиться  на  какой-либо
определенный шаг - и эта сложность парализовала ее волю. Уехать с  Андре
- такой выход из сложившихся  обстоятельств  подсказывал  ей  разум.  Но
Анджелина  вовсе  не  была  уверена,  что  смогла  бы  в  конце   концов
прислушаться к его доводам и покинуть  Рольфа.  Это  правда,  что  Рольф
отослал ее от себя, не сказав ни слова,  когда  он  вернется  за  ней  и
вернется ли вообще.
   Но он ведь не сказал и того, что не вернется за ней никогда!
   Легкий стук в дверь прервал бесконечный круговорот докучливых  мыслей
Анджелины, и  она  обрадовалась,  что  сможет,  наконец,  отвлечься,  от
тяжелых дум.
   Повернувшись к резной двери с фарфоровой ручкой, она крикнула:
   - Войдите!
   В комнату вплыла Элен Делакруа в платье из синего бархата, отделанном
шелком персикового цвета. На ее голове красовался  очаровательный  чепец
из батиста с кружевной отделкой и голубой лентой, завязанной бантом  над
правым ухом. За ней шествовала ее  горничная,  неся  кипу  разнообразных
нарядов, на вытянутых перед собой руках, и с  полной  уверенностью,  что
выполняет важную задачу, отчего так гордо держала свою голову.
   - Добрый день, моя дорогая! Надеюсь вы хорошо спали?
   - Просто чудесно.
   Анджелина проворочалась полночи, что было результатом, как  она  сама
считала, одолевавших  ее  тревожных  мыслей  и  недостатком  физического
движения. Но жаловаться было бы слишком невежливо.
   - Прекрасно!  Значит,  вы  вполне  хорошо  отдохнули,  чтобы  наконец
заняться выбором фасонов своего гардероба?
   - Не думаю, что...
   - Но вы должны пойти мне навстречу, моя дорогая! Моя дочь никогда  не
умела хорошо одеваться и совершенно не позволяет мне руководить собой. А
я всегда мечтала иметь рядом хоть кого-то, кого бы я могла  наряжать  по
своему вкусу.
   - Но у меня есть  платье,  которое  я  еще  могу  носить,  -  сказала
Анджелина, усмехнувшись про себя над подобными заботами Элен Делакруа.
   - То самое серое, в котором вы приехали? Но оно годится только на то,
чтобы его выбросили. Я бы именно это с ним и сделала... вернее я это уже
с ним сделала, - честно призналась она.
   - Вы сожгли мое платье? - недоверчиво спросила Анджелина,  и  улыбка,
таившаяся в глубине ее глаз, сменилась недовольным выражением лица.
   - Уверяю вас, я правильно поступила. Всякий, кто увидел бы вас в этом
платье, принял бы вас за кающуюся грешницу. А этого  ни  за  что  нельзя
допускать. Вы должны высоко держать голову, выглядеть беззаботной  и  не
снисходить до тех, кто шепчется за вашей спиной. Только таким образом вы
должны вести себя.
   - Возможно, но это при условии, если бы я собиралась выезжать в свет,
однако у меня нет никакого желания...
   - Вы не хотите выезжать  в  свет?  Но  это  же  роковая  ошибка,  моя
дорогая! Они решат, что вы пытаетесь  что-то  скрыть!  -  однако,  когда
мадам Делакруа заметила выражение лица Анджелины, она перебила саму себя
и воскликнула с раздражением:
   - Ах, я вовсе не собираюсь нападать на вас и  чего-то  требовать!  Но
все же, дорогая, вы должны иметь ввиду, что буквально все знают о  вашем
похищении. Более того, до сих пор в обществе только об этом  и  говорят.
Это новость номер один и еще долго будет таковой!
   - Ну тогда тем более я не желаю никуда выезжать! - сказала Анджелина,
резко поставив чашку на место  так,  что  она  звякнула  о  блюдечко,  и
отодвигая от себя поднос, как будто у нее внезапно пропал аппетит.
   - Но вы должны, как вы не понимаете! Вы же не можете вечно  прятаться
от людей. Я буду вас всюду сопровождать и шепну  двум-трем  дамам  -  не
более того! - что разговоры на ваш счет слишком преувеличены, что Андре,
ваш храбрый кавалер, подоспел как раз вовремя, чтобы спасти вас  из  рук
принца. А затем, когда в церкви огласят ваше скорое вступление  в  брак,
все поверят этому. Поскольку никому и в голову не придет,  что  мой  сын
согласился бы взять в жены испорченную девицу. Это,  конечно,  глупости,
почему бы ему не жениться на вас в любом  случае,  если  он  так  сильно
любит вас? Но таковы условности света!
   Анджелина быстро взглянула на нее.
   - О нет, мадам, вы слишком спешите. Вопрос о  свадьбе  еще  вовсе  не
решен.
   На долю секунды на лице матери Андре промелькнуло облегчение. Но  она
тут же скрыла свои истинные чувства под  маской  светской  вежливости  и
изобразила на лице озабоченность.
   - Но Андре сказал мне, что все именно так и будет, и  честно  говоря,
после того, как он мне кое-что поведал о случившемся с вами, я считаю  -
так действительно будет лучше для вас.
   - Андре слишком много берет на себя.
   - Вы не должны винить моего сына за то, только безграничная любовь  к
вам заставила его довериться мне и  попросить  моей  помощи.  Он  всегда
знал, чего он хочет и всегда умел добиться этого.
   - Не сомневаюсь, что так оно и есть, - проговорила Анджелина и кривая
усмешка тронула ее губы, - но я не могу позволить ему распоряжаться моей
жизнью так, как его это устраивает.
   Выражение лица Элен Делакруа было холодным и настороженным, когда она
снова взглянула на Анджелину.
   - Но у вас же нет другого выхода, дорогая.  Надеюсь,  вы  это  хорошо
понимаете? Я сделала для вас все от меня зависящее, но  боюсь,  что  без
вступления в законный брак - причем как  можно  скорее  -  вам  придется
влачить жалкое существование.
   - Но здесь уже  ничего  не  поправишь.  Мадам  Делакруа  долго  молча
глядела на Анджелину, потом пожала полными плечами.
   - Решайте эти вопросы сами с Андре, я не буду  вмешиваться,  но  хочу
вас предостеречь, вам будет не так-то просто заставить Андре  отказаться
от своих намерений. И все-таки не можете  же  вы  расхаживать  голой  по
дому, вне зависимости от того собираетесь вы или нет выходить  на  люди.
Неужели вы не хотите даже взглянуть на то, что я принесла для вас?
   Ее тон был таким ласковым,  а