ес с собой остатки напряжения. Летти заплакала от болезненного и беспредельного облегчения так неожиданно, что слезы полились из ее глаз горячими дорожками на раскинувшиеся волосы.
     Рэнсом обнимал ее и слегка покачивал в такт колебаниям старого парома. Его горящие глаза смотрели в темноту.

12.

     Веющий над водой легкий ветерок высушил покрывавшие их тела капли пота, остудил разгоряченные тела. Вокруг пищали комары. Рэнсом дотянулся до белеющего пятна нижней юбки и потянул ее, чтобы накрыть Летти. Но юбка не поддавалась, и он обнаружил, что Летти судорожно сжимает край в кулаке. Рэнсом отодвинулся от нее и приподнялся на локте. Тогда она сдавленно всхлипнула, быстрым движением стерла с лица слезы и повернулась на бок, спиной к нему. Он прикоснулся к ее плечу, но потом убрал руку: пожалуй, впервые в жизни он не знал, что сказать; не мог придумать, как должен звучать его голос.
     - Мне очень жаль, - только и смог негромко произнести он.
     Горло ее сжалось от звучавшей в его голосе острой боли. Она молча покачала головой - ей тоже было трудно говорить.
     - Больше это не повторится, Летти. Даю вам слово. Пожалуйста...
     Она глубоко вздохнула, и, когда заговорила, ее было еле слышно.
     - Дело не в вас.
     - Нет?.. Тогда в чем же? Я вас обидел?
     - Нет. Все дело... во мне.
     - Я не понимаю вас. Объясните мне. - Он взял ее за плечо и повернул к себе, в голосе его звучала настойчивость.
     - Я чувствую... я чувствую себя шлюхой!
     Сказать это оказалось не так трудно, как она думала. Летти вдруг поняла, что этот человек не будет изображать добропорядочность и богобоязненность. Он не осудит ее.
     Рэнсом молчал. Ему вдруг показалось, будто его ударили в самое сердце.
     - Я не виню вас, - быстро проговорила она, изо всех сил стараясь взять себя в руки. - Я лишь хочу сказать... Я должна была сопротивляться, но не делала этого. Я должна ненавидеть вас - но не могу. И я не должна... не должна...
     - И вы никогда не должны позволять себе наслаждаться физической близостью, потому что хорошие женщины так не поступают?
     - Да, - выдохнула она, и ее захлестнула волна отчаяния, вызвав новый поток слез. Он усмехнулся:
     - Интересно, кто же вам это сказал?
     Летти так удивилась, что даже перестала плакать.
     - Все говорят...
     - Они не правы! В том, что вам приятно, когда я к вам прикасаюсь, нет ничего предосудительного. Это объясняется лишь тем, что так устроено женское тело - и мужское тоже. Это самый большой дар, который один человек может преподнести другому. Это единственное вознаграждение нам за то, что мы родились. С вами было бы не все в порядке, если бы вы не были способны чувствовать.
     - Но тогда почему...
     - Почему так говорят? Потому что слишком многие люди невежественны и глупы. Кроме того, это очень удобно для охваченных опасениями отцов и эгоистичных мужей, которые, заметьте, не стесняются, когда это касается их собственных удовольствий.
     - Да, но...
     - Вы такая, какой сделал вас господь бог. А значит, в этом нет ничего дурного.
     Он говорил с такой убежденностью, будто все происшедшее между ними было действительно абсолютно естественным. Постепенно Летти успокоилась настолько, что даже начала чувствовать некоторую обиду: ведь ее так уверенно зачислили в число невежественных людей.
     - А вы откуда все это так хорошо знаете? - несколько резко спросила она.
     - Во время войны я повстречался с одной милой вдовой. Я ходил в разведку, линия фронта неожиданно передвинулась, и я застрял на вражеской территории. Три недели эта дама прятала меня в своем амбаре. Когда мы встретились, я был совсем зеленым, как арбуз в мае, но когда мы расставались, я был уже довольно зрелым.
     - Вы провели там три недели?
     - Ну, я был слегка ранен в ногу. Она сказала, что мне необходимы упражнения. И, если вдуматься, она была права.
     Излишняя веселость в его голосе показалась ей неуместной.
     - Вы предрасположены к ранениям в ноги... Но едва ли это служит оправданием вашего любвеобилия. Кстати, как ваша рана?
     - Какая?
     - На ноге. Разве вы забыли, как я попала в вас в кукурузном сарае?
     - Она давно зажила, - сказал он, потом поспешно добавил:
     - Хотя временами нога немеет - вот как сейчас.
     Летти бросила на него подозрительный взгляд:
     - Я не верю ни одному слову.
     - И что? Вы не предлагаете мне упражнений?
     Рэнсом провел ладонью по округлости ее груди, и Летти с ужасом почувствовала, что ее снова охватывает возбуждение.
     - Как, опять?!
     - Уверяю вас, это возможно.
     - Может быть, и возможно, но не так уж необходимо!
     Летти с досадой заметила, что в голосе ее нет той силы, какую она намеревалась ему придать. Очевидно, на нее подействовали его проповеди. Ей даже стало досадно, что она больше не чувствует себя несчастной и преступной-необходимость в этом пропала.
     - Необходимо или нет - вопрос спорный, - усмехнулся он.
     - Но ваша нога...
     - С ней все в порядке, но у меня есть другая часть тела, которой не так хорошо. Неужели вы не чувствуете хоть немного потребности... облегчить мою участь? Кроме того, должны же и вы когда-то созреть!
     Летти закусила нижнюю губу, чтобы не дать ей растянуться в улыбке от его льстивого тона. И когда он, наклонившись, прижался губами к губам, она не стала сопротивляться...

***

     На другом берегу реки Шипа ожидала оседланная лошадь. Летти не спрашивала, откуда она взялась, а он не объяснил. Она предпочла не размышлять о том, что он заранее спланировал, чем закончатся события этой ночи. В конце концов, может быть, он просто добрался до парома гораздо раньше ее, и ему хватило времени переправить лошадь на другой берег. Не хотелось думать, что она так предсказуема, а он - так расчетлив. Хотя точнее было бы сказать - не расчетлив, а полон решимости получить то, что ему принадлежало. Как бы то ни было, Летти не сомневалась, что именно он был тем человеком, который проехал мимо нее по дороге, когда она пряталась в зарослях от ночных всадников.
     Скача рядом с ним в ночи, Летти подумывала, что, вполне возможно, тетушка Эм была права в отношении Шипа. Ничто из того, с чем она сталкивалась в последнее время, не давало никакого повода подумать, что он - убийца. Может быть, Генри ошибся, введенный в заблуждение косвенными уликами? Преступником, которого он искал, был, очевидно, один из разбойников, о которых рассказывал Джонни. Не исключено, что этот человек иногда прятался под белой простыней, как Рыцари Белой Камелии, но так же готов был броситься на свою жертву и средь бела дня, если добыча казалась ему заслуживавшей того, чтобы рискнуть. Такое объяснение было вполне разумным...
     "Оно кажется мне разумным, потому что я хочу этого! - подумала Летти. - Ведь если Шип не проливал крови моего брата, то, значит, и я не делаю ничего дурного. Вот и все".
     Летти взглянула на скакавшего рядом с ней высокого всадника. Если она и правда думает, что ее брат ошибался, ей надо попросить этого человека снять свой грим. Но она не могла этого сделать, и причина была не в Шипе, а в ней самой. Как бы она ни сгорала от любопытства, раскрытие этой тайны могло привести к ужасной неловкости. Возможно даже, ее совесть потребует поставить в известность власти. А если она не сделает этого, то будет чувствовать ответственность за все, что с этого момента совершит Шип. Хотя, конечно, то, что она не решилась спросить, кто он, ничего не меняло...
     Наконец они подъехали к пруду Динка. Шип осадил лошадь, и Летти остановилась рядом с ним.
     - Вы так молчаливы, - проговорил он тихо. - Все еще чувствуете за собой вину?
     Его способность читать ее мысли всегда поражала Летти: ведь он был с ней едва знаком.
     - Я так устроена, ничего не могу поделать.
     - Только не надо этим гордиться.
     - Гордиться?
     - Ставить себе в вину то, что совершают другие люди, - точно такое же проявление высокомерия, как и заявление о собственной безупречности.
     - Разве мы не несем ответственность за поступки других?
     - Позвольте мне сказать откровенно, дорогая. Вы не несете никакой ответственности за то, что я сделал или сделаю в будущем.
     - Но... ведь я могла остановить вас!
     - Ради бога, попробуйте.
     - Ну, и кто же из нас высокомерен?
     Он потянулся к ней и поймал за руку.
     - О, конечно, я. Но поможет ли это вам?
     Ее раздражение улетучилось, но она не могла сказать ему не правду.
     - Я не уверена, что поможет.
     Рэнсом услышал в ее голосе боль и внезапно пожалел, что не имеет права излечить эту боль. Но по крайней мере он должен контролировать себя, чтобы лишний раз не сделать ей больно. К сожалению, все самые надежные инстинкты оставляли его, когда рядом была она. И с этим он ничего не мог поделать. Что ж, значит, надо постараться держаться от нее подальше.
     - Здесь я с вами распрощаюсь. Если мы больше не увидимся...
     У Летти вырвался приглушенный вздох, и она густо покраснела, опасаясь, что Шип мог его услышать. Он молчал так долго, что ей стало не по себе. Прилагая все силы, чтобы голос не дрогнул, она спросила:
     - Так что же "если"?..
     - Забудьте, - сказал он резко. - Забудьте то, что произошло между нами, и никогда не думайте об этом. Живите так, словно ничего не было.
     - А вы так же намерены к этому относиться?
     Рэнсом сжал ее руку на мгновение, потом поднял ее и прижался губам к ладони Летти.
     - Нет, - усмехнулся он. - Но у меня же нет совести!
     Это была ложь. Летти не сомневалась в этом, когда смотрела, как он уезжает. Она была меньше уверена, когда добралась до конюшни Сплендоры, и совсем потеряла уверенность, когда, наконец, оказалась в своей спальне. "Забудьте", - сказал он. Почему? Ради ее спокойствия? Или потому, что боялся, как бы она не рассказала о нем властям?
     Летти грустно улыбнулась. Неужели он не понимает, что уж ее-то можно не опасаться? Она и подумать не могла подойти с этим к полковнику Уорду или к шерифу. Ведь ей пришлось бы рассказать, как к ней попали эти сведения и почему она может так подробно описать Шипа, его рост, телосложение и все остальное. Было и еще кое-что, что она действительно не хотела и не могла рассказать ни одной живой душе...

***

     Аукцион, на котором распродавалось поместье Тайлеров, проводился жарким солнечным утром в конце июня. Торги должны были начаться в десять часов, но люди начали собираться вокруг дома с восходом солнца. К девяти часам, когда приехали тетушка Эм, Летти и Рэнсом с Лайонелом, на подъездной дорожке и по обочинам дороги на полмили в каждую сторону уже не было места, чтобы поставить фургон. Поэтому им пришлось идти пешком.
     На веранде их встретило все семейство - Сэмюэл Тайлер с женой, Салли Энн с Питером, ее сестра с мужем и двумя маленькими детьми. Все женщины были в черном. Отец Салли Энн, мужчина с копной седых волос и густыми седеющими бровями, был бы похож на льва, если бы не его худоба. Он сидел, вцепившись в подлокотники кресла, глядя прямо перед собой, и сбросил свое оцепенение только для того, чтобы поприветствовать приехавших дам и пожать руку Рэнни. Миссис Тайлер, низенькая полная женщина с сохранившимися в седине белокурыми прядями, тепло обняла тетушку Эм и, улыбаясь сквозь слезы, поблагодарила ее за то, что пришла. Голоса звучали тихо, приглушенно, у большинства женщин в руках были носовые платки. Летти подумала, что их появление очень уж походит на визит соболезнования, да и служит той же самой цели - поддержать убитых горем.
     Появилась бутылка хереса.
     - Пусть этой проклятой саранче хотя бы не достанется мое вино, - заявил мистер Тайлер, разливая золотистый напиток и передавая гостям фужеры.
     Они сидели, пили вино, разговаривали о погоде и делали вид, что не замечают людей, шатавшихся по дому у них за спиной или бродивших вдоль дорожки.
     "Саквояжники" действительно налетели, как саранча, - именно у них в эти дни водились деньги. Они стайками входили в дом под руку со своими женами, достоинства у которых не было ни на гран; задирали носы, рассматривая не совсем чистокровных лошадей, и ухмылялись при виде экипажей с потрескавшейся кожей на сиденьях и потускневшей краской. Они по очереди усаживались в старинные кресла в стиле шератон, высматривали маркировку на днищах ваз, щелкали ногтями по хрусталю, проверяя, зазвенит ли он. Они удивлялись, как же можно зимой сохранять тепло в комнатах с такими высокими потолками, но в то же время соглашались, что эти комнаты оказались более удобными, чем можно было ожидать в нынешнюю жару. Они не могли сойтись во мнении о том, сколько чернокожих горничных необходимо нанять, чтобы в доме всегда была вытерта пыль, и пренебрежительно высказывались о мебели. С блокнотами и зажатыми в пальцах карандашами, сосредоточенно занимаясь подсчетами, они не спеша тянулись во двор к парадной лестнице, где должны были проходить торги.
     Летти то и дело слышала сильный, резкий акцент северо-восточных штатов, и ей было стыдно не только за демонстративное невежество этих людей, но и за недостаток у них такта. Ведь любому, кто подходил к дому по дорожке, было известно, что семья еще не выехала. Единственным возможным выводом было то, что это никого не волновало. Тот, кто был недостаточно практичен, что умудрился потерять все свое состояние, вплоть до крыши над головой, не мог заслуживать внимания.
     - Послушайте, вам не надо ни о чем беспокоиться, - говорила тетушка Эм матери Салли Энн. - В Сплендоре все готово. Вы с Сэмюэлом можете занять среднюю спальню, Салли Энн с Питером поселятся со мной, а все остальные могут спать на чердаке. Мы устроимся прекрасно. Только подумайте, как нам будет весело всем вместе!
     - Вы очень добры, Эм. Это ужасно, что мы доставляем вам столько хлопот.
     - Ерунда! Никаких хлопот!
     Это был обычный обмен любезностями, он уже повторялся по меньшей мере с десяток раз за последние два дня. Летти не слишком прислушивалась к их разговору, поэтому смогла заметить, что Салли Энн, которая смотрела на дорожку, вдруг замерла. Проследив за ее взглядом, Летти увидела всадника в синей военной форме. Это был Томас Уорд.
     Приближаясь к дому, полковник приветственно приподнял шляпу и поклонился. Салли Энн отвернулась, словно его и не было. Летти заметила, как напряглось лицо Томаса, и помахала ему рукой. Она понимала, что должна чувствовать Салли Энн, и все-таки ей стало неловко за нее. Если Томас Уорд здесь, то только не затем, чтобы воспользоваться несчастьем семьи Тайлеров.
     Или все-таки именно за этим?..
     Аукционист, ударив молотком, начал запланированное на этот день мероприятие точно вовремя. Лот за лотом с молотка пошли различные предметы, начиная с сельскохозяйственных инструментов и кончая фарфором и книгами. И каждый лот был выигран полковником Томасом Уордом! Его не беспокоили сердитые взгляды и ехидные замечания других торговавшихся, он не смотрел ни на Салли Энн, ни на ее семейство и, казалось, не обращал внимания на то, что именно он покупает и как дорого. Некоторые пытались поднимать цену, но всякий раз терпели поражение. Другие, увидев, что происходит, стали постепенно расходиться. К полудню дорожка и передний двор очистились от экипажей, лужайка опустела. Аукционист, прихватив своих помощников и солидный банковский чек, выписанный полковником, тоже уехал. Отныне всем имуществом Тайлеров владел Томас Уорд, когда все незваные гости разъехались, полковник поднялся по ступенькам на веранду, где все еще сидело семейство. Он снял шляпу и поклонился, глядя в основном на Летти, - она по крайней мере не делала вида, что его здесь нет.
     - Я приношу извинения за эту вульгарную демонстрацию, - сказал он. - Я просто не знал, как это сделать по-другому.
     Отец Салли Энн наконец поднялся. Он стоял очень прямо, высоко подняв голову:
     - Вы имеете полное право поступать так, как считаете нужным, сэр. Я поздравляю вас с превосходным приобретением и заверяю, что мы оставим дом до захода солнца.
     - Ни в коем случае, прошу вас! Я надеюсь, что все вы останетесь здесь.
     Теперь все присутствующие смотрели на него.
     - Прошу прощения?.. - Сэмюэл Тайлер нахмурился.
     - У меня совсем нет намерения выставлять вас из вашего же дома. Я только прошу вас позволить мне заезжать иногда... к вашей дочери.
     Салли Энн встала; ее голубые глаза, обычно такие спокойные, сверкали от ярости.
     - Полковник Уорд, позволю себе заметить: вы купили наш дом, но не купили меня!
     Томас посмотрел на нее смущенно, но потом в глазах его тоже заблестел гнев:
     - Уверяю вас, у меня и в мыслях этого не было.
     - Нет? А мне кажется странным, что вас вдруг охватило такое огромное желание приехать сюда, хотя я не видела вас несколько недель!
     - Мне нужно было распорядиться в отношении средств. Кроме того, я не хотел вторгаться сюда: это выглядело бы так, будто я прицениваюсь к собственности вашего отца.
     - Если вы имеете в виду меня...
     - Я этого не говорил!
     - Послушайте, а почему бы вам не обойтись без формальностей и просто не въехать в дом? К чему притворяться, если уж вы так уверены в отношении меня?
     - Я не...
     Салли Энн не дала ему договорить, и у всех, кто слушал, ее слова отозвались болью:
     - К чему тратить время на ухаживания, когда все могут сделать деньги? Почему бы всего-навсего не вручить мне пачку банкнот и не отвести меня в спальню? Ведь именно так подобные вам люди обычно поступают, когда они чего-то хотят, не правда ли?
     - Что бы я хотел сделать, - начал полковник, грозно нахмурившись, - так это отвести вас к дровяному сараю...
     - Хватит!
     Это произнес Рэнни, быстро встав со стула. Его голос прозвучал негромко, но было что-то в нем, что оборвало начинавшуюся ссору, словно ударом остро отточенного меча.
     - Это глупо, - ровным голосом сказал он, обернулся и, не оглядываясь, спустился по ступенькам с веранды.
     Примерно десять секунд, после того как он ушел, стояла абсолютная тишина. Полковник провел рукой по волосам, искоса взглянул на Салли Энн, потом уставился в пол:
     - Прошу прощения, если в моих словах было что-то оскорбительное. Я только хотел помочь.
     Салли Энн ничего не сказала, и Летти, заметив, как перекатывается комок в ее горле, как блестят ее глаза, поняла, что она просто не в состоянии что-нибудь произнести.
     Мистер Тайлер тяжело вздохнул:
     - Я уверен, полковник Уорд, что моя дочь сожалеет о своих неподобающих словах. Тем не менее вам должно быть понятно, что вы предлагаете невозможное. Мы не сможем принять вашей милости.
     Томас упрямо сдвинул брови:
     - Это не милость.
     - Каким бы словом вы это ни обозначили, мы не сможем принять вашего предложения. Это недостойно. Есть одна вещь, которая принесла много бед южным штатам и, возможно, принесет еще больше. Но мы будем держаться за нее сейчас, как никогда прежде. Эта вещь - наша гордость, сэр.
     В словах его прозвучал намек, пусть даже непреднамеренный, что гордость - это нечто неизвестное полковнику. Однако Томас Уорд не стал обижаться. Он долго смотрел на отца Салли Энн, и, когда заговорил, голос его был напряженным:
     - Как вам угодно, сэр. Но ведь существует альтернатива. Может быть, вы смогли бы поступиться своими принципами настолько, чтобы принять меня в качестве держателя вашей закладной?
     - С теми же условиями, что и раньше?
     Томас бросил быстрый взгляд на Салли Энн:
     - Ни в коем случае. Но у меня есть к вам одна просьба. Дело в том, что я очень привязался к этим краям и хотел бы со временем поселиться здесь, приобрести землю. Но я почти ничего не знаю о том, как вести хозяйство, и тут мне нужна помощь. Вы бы оказали мне очень большую услугу, сэр, если бы позволили иногда приезжать и согласились показывать мне ваши поля.
     Долго и напряженно мужчины разглядывали друг друга. Наконец Сэмюэл Тайлер усмехнулся, поднялся с кресла, шагнул к полковнику и хлопнул его по плечу:
     - Я могу предложить вам стаканчик виски, если только жена не запаковала его