ась страшнее врага. Она атаковала нас, когда не
осталось никаких сил бороться с ней. Даже сейчас, по пути из  Ла-Паса  к
границе ниже Тиа Хуана, можно увидеть  высушенные  солнцем  человеческие
кости тех, кого мы там оставили.
   Его лицо побледнело, а голос стал таким необычно тихим, что  Элеонора
стояла не  двигаясь,  ожидая  продолжения  рассказа.  Слова  сочувствия,
готовые сорваться с ее губ, были бесполезны, она это понимала  и  ничего
не говорила. Луис продолжал наигрывать печальную мелодию. Он смотрел  на
свои изящные  темные  пальцы,  на  кольцо  с  печаткой  на  мизинце  так
внимательно, будто никогда прежде их не видел.
   - Через три мили от границы Калифорнии была гора, и с  ее  высоты  мы
увидели флаг  США,  развевавшийся  над  военным  постом  северной  части
маленького грязного городка Тиа Хуана. Это означало  безопасность,  еду,
лекарства - все, в чем мы так нуждались. И тут нас  остановили.  Дорогой
завладела банда солдат, состоявших на жалованье у Мексики и ее индейских
советников. Командующий, полковник Мелендрес, послал своих индейцев  под
мирным белым флагом с  предложением  покинуть  страну,  если  мы  сложим
оружие. Это, конечно, оказалось обманом. Мы должны были сложить  оружие,
чтобы они без труда смогли перебить нас. И мы  дали  такой  ответ:  если
полковник Мелендрес хочет получить наше оружие, пусть придет и  возьмет.
И он появился. Да-да, он появился, верхом на коне и очень быстро. И  те,
кто  встретил  его  первыми,  бежали  впереди  него,  что  походило   на
паническое бегство, но привело его прямо  к  нам  в  засаду.  От  нашего
первого залпа опустели двенадцать седел. Мы напали  на  них,  револьверы
блестели на солнце, в наших  сердцах  была  безрассудная  отвага  людей,
которые умирали уже столько раз. Бандиты и их индейские друзья  в  ужасе
бежали. Через тридцать минут мы уже  были  на  американском  посту.  Нас
окружили и повели  к  дежурному  офицеру.  Как  мы  выяснили,  это  было
восьмого мая 1854 года, в день рождения генерала Уокера. Ему исполнилось
тогда тридцать лет.
   - И вы выжили - вы и Грант.
   - Да. И полковник Генри.  И  еще  тридцать  человек.  Мы  смотрели  в
страшный оскал смерти и улыбались в ответ. Мы стали  Бессмертными.  Люди
любят  героев.  Даже  в  поражении.  Ими  мы  и  оказались  для  прессы,
изголодавшейся по героям. Без того, что было, без Соноры, Уокер  никогда
бы не смог собрать денег для своей авантюры в  Никарагуа.  А  также  без
Гранта с его кровью индейцев-апачей. Смерть победила бы нас  в  пустыне.
Вот почему ваш любовник - правая рука Дяди Билли.
   - У него... кровь апачей?
   - Да, Элеонора. Вы шокированы?  Потрясены?  Неважно.  Вы  должны  это
знать, если хотите понять Гранта.
   Глупо было бы притворяться, что ей это неинтересно. Она  признавалась
себе, что новость потрясла ее.  Но  никак  не  испугала.  И  сейчас  она
совершенно ясно поняла, откуда у  Гранта  иссиня-черные  прямые  волосы,
медный оттенок кожи, поняла и в тот же момент приняла  все  это.  Однако
голубизна глаз Гранта была необъяснима.
   Она покачала головой, слегка нахмурившись:
   - Но он ведь не чистокровный индеец?
   - Нет, наполовину.
   - И вы знаете, как это вышло?
   - Знаю, - кивнул  Луис.  -  Потому  что  на  длинных  маршах  мужчины
сходятся и иногда разговаривают по душам.
   В зеленых глазах Элеоноры вспыхнул интерес.
   - И вы собираетесь мне рассказать то, что он вам рассказал?
   - Думаю, что да, - улыбнулся он.
   - Почему?
   Он пожал плечами.
   - Кто может сказать? Я не знаю. Может, ради вас, может, ради него.  А
может, только для того, чтобы вмешаться.
   - Или доставить неприятности?
   - Или доставить  неприятности,  -  кивнул  он,  покраснев,  и  твердо
посмотрел на нее.
   - Но во  всяком  случае  вы  честны,  -  сказала  Элеонора,  стараясь
смягчить резкость своих слов.
   - И смел,  -  добавил  он,  вскинув  голову  и  продолжая  наигрывать
мелодию, за которую принимался уже не один раз. Луис  полностью  отдался
звукам гитары, его пальцы виртуозно перебирали струны, убыстряя  темп  и
доводя мелодию до безумной страсти.
   Наблюдая  за  ним,  Элеонора  почувствовала,  что   у   нее   странно
перехватило горло. Она должна была бы ощутить благодарность за  то,  что
он находит время навещать ее, но ему не стоило этого делать.  Он  ничего
этим не добьется. И с ее стороны было бы  неблагодарно  обвинять  его  в
предательстве по отношению к Гранту. Должно быть, она тоже начала терять
веру в честность.
   - Извините, Луис, - сказала она, когда музыка снова стала медленнее.
   Он сделал вид, что не слышит, но через минуту заговорил:
   - Мать Гранта была из Вирджинии. Женщина  ангельского  очарования,  с
золотыми волосами, с глазами, как синее небо. Нежная, мягкая,  привыкшая
к удобствам, даже к роскоши. Она встретилась с Томасом Фарреллом,  когда
тот приехал покупать лошадей у ее отца. Он купил землю в северной  части
Мексики, называвшейся Техасом. Влечение оказалось очень сильным,  и  его
поездка за лошадьми растянулась на месяц. Они поженились, несколько дней
были счастливы, потом поссорились. Между ними возник спор: Фаррелл,  как
само собой разумеющееся, считал, что его молодая жена должна  поехать  с
ним в Техас, а она была уверена, что он останется и будет помогать отцу.
Она полагала, что если он ее любит, то не будет  настаивать,  чтобы  она
отправилась  с  ним  терпеть  трудности,  осваивая  новые  земли.  А  он
настаивал, что если она  его  любит,  то  должна  разделить  с  ним  его
будущее. И никто не захотел уступить. Оба оказались страшными упрямцами.
Томас Фаррелл был хороший человек, но с  очень  тяжелым  характером.  Он
пригрозил, что уедет  и  оставит  ее,  и,  как  обычно  случается,  жена
сдалась. Во время изнуряющего путешествия, она непрерывно  жаловалась  и
лила гневные слезы по любому поводу. В Техасе, куда они приехали, стояла
жара, было пыльно и ветрено. Дом, который он построил, оказался  намного
меньше свинарника. Муж слишком часто и слишком надолго оставлял ее  одну
с единственной служанкой-испанкой и инвалидом  пастухом.  Слушая  жалобы
изо дня  в  день,  Фарреллу,  естественно,  хотелось  оставлять  жену  в
одиночестве подольше. Естественно, так ведь?
   Устав стоять, Элеонора села на пол, прислонилась к дверному косяку и,
поджав под себя ноги, обхватила их руками, подоткнув со всех сторон полы
голубого, отделанного парчой халата.
   - Наверное, - согласилась она. Кивнув, он продолжил:
   - Было известно, что в этом районе время от времени появляются  апачи
на лошадях - они ведь кочевники. И они  всегда  считали  своим  законным
правом забирать с собой все, что попадется им на  пути.  Однажды,  когда
Томаса Фаррелла не было, именно его  ранчо  попалось  на  их  пути.  Они
забрали  лошадей,  продукты,  одеяла  и  Амелию  Фаррелл.  Золотоволосая
женщина  -  хорошая   добыча,   которой   можно   насладиться.   Индейцы
передвигались слишком медленно, и  к  концу  четвертого  дня  Фаррелл  с
полудюжиной соседей нагнал их. Вождь апачей, высокий стройный  индеец  с
длинными  черными  волосами  по  имени  Черный  Орел  предложил  вернуть
лошадей,  если  ему  оставят  женщину.  Со  стороны  апачей   это   было
неслыханное великодушие. Или он готов был сразиться за  нее  в  смертном
бою. Томас Фаррелл выстрелял в него сразу с того места, где стоял, после
чего они перебили всех остальных индейцев. Поняв, что белый флаг, взятый
с собой, им уже не нужен, они бросили его среди тел.
   - А что с матерью Гранта? - спросила Элеонора, когда Луис замолчал.
   - Они забрали ее домой.  Неделю  Амелия  лежала  в  бреду,  металась,
произнося какие-то  полусумасшедшие  речи,  и  имя  Черного  Орла  часто
срывалось с ее губ. Наконец ей стало лучше, но она все равно не вставала
с постели. Она лежала, бледная и молчаливая,  ее  лицо  становилось  все
худее, а живот все больше. Теперь ее муж не  уезжал  и  не  оставлял  ее
одну. Но когда она смотрела на него, в ее  ввалившихся  глазах  не  было
ничего, кроме обвинения.  Через  девять  месяцев  родился  ребенок,  его
крестили и нарекли Грантом Фарреллом.
   - Сын того апачи? Черного Орла?
   - Без всякого сомнения.
   - А в чем она обвиняла мужа - в том, что он оставлял ее одну,  или  в
том, что он убил индейца?
   - Она никогда не сказала, и это  стало  для  Томаса  Фаррелла  вечной
карой. Но странно, что она не могла  выносить  вида  собственного  сына.
Когда его, новорожденного, принесли к ней, у нее  началась  истерика,  и
Гранта отдали на попечение няне-мексиканке. Так что свои первые слова он
произнес на ее языке. Томас  видел,  что  Грант  накормлен,  что  о  нем
проявляют заботу. Но самое большое внимание  он  уделял  дисциплине.  Он
решил не допускать ни малейшего проявления диких инстинктов еще до того,
как в нем заговорит индейская кровь.  Когда  Гранту  исполнилось  восемь
лет, его отправили  на  восток,  в  военную  школу.  Но,  поскольку  его
происхождение  было  слишком  очевидно,  стало  ясно,  что   оно   будет
преследовать его всегда. В шестнадцать лет Грант вернулся  в  Техас,  он
был  такой  же,  как  сейчас,  -  высокий,  стройный,  с  иссиня-черными
индейскими волосами, с тяжелым взглядом голубых глаз. Как-то раз его  на
время исключили из школы  за  попытку  убить  мальчика,  назвавшего  его
полукровкой.  Томас  Фаррелл  решил,  что  наказание  было  недостаточно
суровым, и велел Гранта выпороть. Ошибка Томаса заключалась в  том,  что
перед этим он сильно напился. Грант выхватил у него плеть, швырнул ему в
лицо и унесся на лошади. Его мать постарела,  поседела,  лицо  ее  стало
серым, она сделалась инвалидом, но не предприняла  ни  малейшей  попытки
защитить сына, даже не попрощалась с ним.  Грант  вырвал  ее  из  своего
сердца так же, как и она отвернулась от него  при  рождении.  Он  уехал,
чтобы воссоединиться с народом его отца, это был зов крови.
   - Он их нашел? - спросила Элеонора.
   - Когда они хотят, чтобы их нашли, их находят.
   - И что?
   - Почему он не остался? Нет,  он  остался  с  ними  на  четыре  года.
Достаточный срок, чтобы научиться выживать в бесплодной  пустыне,  чтобы
завоевать индейское имя - Железный Солдат и  гордиться  им.  Достаточно,
чтобы понять: отцовской крови  в  нем  мало,  чтобы  быть  индейцем.  Он
оказался слишком цивилизованным, чтобы  быть  диким,  и  слишком  диким,
чтобы быть цивилизованным. Так что единственное, что ему  оставалось,  -
стать солдатом. Этому его научили. Ему повезло. Мексика объявила  войну,
и он вступил в армию Соединенных Штатов.
   - Любопытная точка зрения  на  войну  как  на  счастливый  случай,  -
сказала Элеонора.
   - Тем не менее военное дело стало его профессией.
   - Без сомнения, после того как в Мехико заключили мир,  он  был  рад,
что подвернулся Уильям Уокер.
   - Все те, кому  необходима  война,  чтобы  сражаться,  были  рады,  -
ответил Луис на предыдущий вопрос Элеоноры.
   - И вы... Вы себя относите к ним?
   - А это уже другой рассказ. И он вас вряд ли заинтересует.
   - Почему нет? - спросила она.  Но  он  отказался  отвечать,  не  стал
продолжать разговор и не смотрел в ее сторону.
   - Послушайте, - предложил  Луис  и  стал  напевать  приятную  веселую
песенку о любви с легко запоминающимся припевом.  Когда  последний  звук
замер, Элеонора так и не смогла понять, хотел ли он просто  ее  развлечь
или объяснить то, чего не мог выразить словами.
   Тень от крыши медленно передвигалась по полу галереи. Яркая голубизна
неба тускнела с надвигающейся жарой, но Луис все не уходил. Он  говорил,
перескакивая с одной темы на другую, - о снабжении  продуктами  лагерной
кухни никарагуанскими индейцами, у которых свои понятия о съедобном,  об
отношениях Уокера с Ниньей Марией, мешавших делам.
   Они замолчали, услышав скрежет  ключа  в  двери.  Грант  остановился,
высоко подняв голову, его ноздри гневно  трепетали.  Форма  его  была  в
полном  порядке,  металлические  пуговицы  и  сапоги  блестели,   бриджи
отглажены. Безукоризненный  облик  немного  нарушал  засунутый  за  пояс
револьвер с перламутровой рукоятью.
   Какое-то время Элеонора не могла отвести  глаз  от  посеревшего  лица
Гранта, вспоминая о последнем утреннем выстреле  на  площади.  Его  губы
были  плотно  сжаты,  а  глаза  -  темные  и  пустые  под   выступающими
надбровьями. Потом гнев исказил его лицо.
   Элеонора подавила в себе желание вскочить. Ей было неприятно, что  он
возвышается над ней, но почему она нервничает? По ее представлениям, она
не сделала  ничего  предосудительного.  Она  не  должна  быть  настолько
преданной полковнику. Если бы только она еще не чувствовала  себя  такой
виноватой!
   - Опять здесь, Луис? - справившись с собой, насмешливо спросил он.  -
Я не знал, что тебе нечего делать. Мне  надо  попросить  генерала  найти
тебе какое-нибудь занятие.
   - Весьма великодушно с твоей стороны, мой друг.  Но  я  не  хотел  бы
беспокоить тебя понапрасну. Не скука приводит меня сюда,  а  очарование.
Плененные девушки всегда притягивают к себе спасителей.
   - Рыцарство, Луис? Я думаю, тебя отвергли.
   - Ты не веришь мне? Конечно, нет. На твоем месте я бы тоже не  верил.
Я, конечно, мог бы оголить перед тобой мою грудь, чтобы ты осмотрел  ее.
Но даю тебе слово, ты не  найдешь  на  ней  отпечатка  железной  ажурной
решетки. Ты ничего не найдешь и у Элеоноры, хотя я  был  бы  чрезвычайно
счастлив помочь тебе посмотреть.
   Покраснев, Элеонора наблюдала, как мужчины обменивались репликами, за
которыми  несказанного  было  больше,  чем  сказанного.  Луис  не  спеша
поднялся на ноги, держа гитару одной рукой. Лицо  его  сохраняло  гордое
кастильское выражение, но в глазах светилась печаль.
   Вдруг Грант улыбнулся. Он откинул полу кителя, пошарил в кармашке для
часов, вынул ключ, просунул его через решетку и отдал Луису.
   - Вот. Открой сам. Сеньора  Паредес  -  прекрасная  кулинарка,  и  ты
можешь пообедать с нами.
   - Я принимаю твое приглашение. - И, шагнув вперед, Луис вставил  ключ
в замок.
   Грант повернулся, протянул тяжелую загорелую руку Элеоноре, и  в  его
взгляде загорелись искорки юмора.  Ладонь  его  была  теплой,  а  хватка
крепкой, он без усилий поставил ее на ноги и, обняв за плечи,  прижал  к
себе.

***

   Чтобы угодить обоим мужчинам, сеньора Паредес постаралась  на  славу.
Хотя она была совершенно лишена фантазии, но, как сказал Грант, готовила
превосходно. Блюда оказались  хорошо  приправлены,  мясо  нежное,  соусы
острые и густые, а на десерт, как всегда, свежие  фрукты,  на  этот  раз
апельсины. Золотисто-красные  шары  были  уложены  горкой  в  деревянную
плошку со вставленным между ними ножом для фруктов.
   Взяв нож и апельсин, Грант откинулся на спинку стула.
   - Когда я подошел к входу, мне пришлось объяснять, кто я такой,  двум
охранникам,  прежде  чем  меня  пустили  в  собственный  дом.  Это  твои
телохранители, Луис?
   Луис посмотрел на стакан с вином в руке, затем поднял глаза.
   - Твои, мой друг.
   - Мои? Почему? С какой стати?
   - Кое-кто очень ревнует  тебя,  ревнует  к  тому,  что  генерал  тебе
доверяет. Некоторые находят, что твой авторитет мешает осуществлению  их
планов. И если убийца может добраться до лестницы, ведущей в апартаменты
Уокера, он может добраться и до тебя.
   - Я всегда считал, что способен сам за себя постоять и  обойтись  без
нянек, - снисходительно заметил Грант.
   - Надеюсь, ты меня простишь, если я  напомню  тебе,  что  ты  уже  не
один?
   - Понятно, - кивнул Грант. - Другими  словами,  это  значит,  что  ты
заботишься не только обо мне. Луис наклонил голову.
   - Как ты  правильно  говоришь,  ты  можешь  о  себе  позаботиться.  А
Элеонора нет.
   Рассматривая апельсин, который  чистил,  Грант  заговорил  не  сразу.
Разрезав фрукт пополам, одну половину он положил  на  тарелку  Элеоноры,
потом поделил свою часть на дольки и взглянул на Луиса.
   - Ну хорошо, оставим, если ты вполне уверен, что им можно доверять.
   - Это мои люди. Из моего отряда, - резко ответил Луис.
   - Я уверен, что тебе они преданы. Но охранять-то они будут меня и то,
что принадлежит мне.
   Когда они закончили есть, Грант снова отправился в Дом правительства,
захватив с собой Луиса. Элеонора собрала посуду и выставила на  галерею,
с удивлением обнаружив, что решетка не заперта. Это, конечно,  не  имело
никакого  значения,  она  не  собиралась  никуда  уходить,  пока  судьба
Жан-Поля все еще в руках Гранта. И уж конечно, у нее  не  было  никакого
желания расхаживать по галерее, да к тому же в мужском халате.
   В жаркий полдень она вздремнула, а проснулась с  чувством  тяжести  и
дурмана в голове. Кожа повлажнела от пота. В дверь  легонько  постучали.
Это была сеньора. Элеонора села, подобрав волосы с влажной шеи.
   - Да.
   - Записка от полковника Фаррелла, сеньорита.
   Под скрип ключа Элеонора натянула  на  себя  халат,  который  скинула
из-за жары. Пожилая женщина вошла и  протянула  ей  сложенный  квадратом
листок. Пока Элеонора читала записку, сеньора делала вид, что ее это  не
интересует. Она прикрепила  дверной  ключ  к  большой  связке  ключей  и
посмотрела на Элеонору.
   - Это генерал Уокер. Он устраивает обед и велел  полковнику  привести
меня.
   - Ко мне тоже пришло послание. Я должна помочь вам во всем, - сказала
сеньора.
   - Где моя одежда?
   - Она в комнате полковника. Я принесу все, что нужно.
   - Вы так добры, - сказала Элеонора сдержанно. -  Я  бы  хотела  воды,
чтобы вымыть волосы.
   - Это проще сделать во внутреннем дворике.
   Голос сеньоры Паредес прозвучал как-то странно. Действительно ли  она
хотела как лучше? Или это своего рода проверка? Может, женщина  дает  ей
возможность  выйти  из  комнаты  и  убежать,  и  все  это  -  по  указке
полковника?
   И если затворница воспользуется свободой, чтобы  бежать,  сеньору  не
смогут обвинить. Элеонора  до  сих  пор  помнила  продолжительный  визит
Хуаниты. Может, это в интересах никарагуанки,  чтобы  Элеонора  убежала?
Хотя, конечно, трудно упустить такой  шанс  освободиться  из  заточения,
из-под власти Гранта.
   Элеонора все же помылась в комнате, а сушить волосы  вышла  в  патио.
Она   села   под   апельсиновыми   деревьями,   наблюдая   за    радужно
переливающимися на солнце зелеными колибри, и  ветерок,  несущий  аромат
апельсинового цвета, быстро высушил ее длинные пряди. Бросив  мимолетный
взгляд на входную дверь, когда сеньора Паредес  вышла  на  улицу  купить
перец, она увидела, что та оставила ее широко открытой.
   Выбирая между розовым и зеленым платьями,  Элеонора  остановилась  на
зеленом. Было непривычно снова оказаться в  корсаже  и  кринолине  после
двухдневной свободы от них. А когда она надела шелковые чулки и  лаковые
туфли, то почувствовала, что слишком одета, но зато почти непобедима.
   Волосы Элеонора собрала на затылке и  уложила  как  шиньон,  в  форме
цифры восемь. Потом спустила его ниже к шее, а затем  вообще  распустила
волосы свободными волнами, обрамлявшими с обеих сторон ее лицо, а  после
снова подняла высоко и укрепила короной. Волнистые локоны сияли в  свете
свечи, как полированная медь.
   Сеньора предложила ей принести свежих диких  гардений  для  украшения
прически, но Элеонора отказалась. От запаха гардении ее немного  мутило.
Она взяла длинную нефритового цвета  ленту,  разрезала  пополам  и  один
кусок завязала  на  талии,  сделав  узел  сбоку.  Концы  ленты  свисали,
украшенные соцветиями красной бугенвиллеи  с  дерева  в  конце  галереи.
Другую часть ленты она использовала в прическе, тоже украшенной  цветами
бугенвиллеи.
   Занимаясь своим нарядом, она услышала,  как  вернулся  Грант.  Пришла
сеньора, забрала пустой бак и отнесла его в комнату Гранта.
   Элеонора была готова. Она села на  стул  и  стала  ждать.  Прохладный
ветерок с озера проникал через открытую решетку. Она встала и  вышла  на
галерею, где после душной комнаты было гораздо свежее.
   Фиолетовы