о уставилась на Джессику. На  ее
выразительном лице были написаны живое любопытство и интерес.
   Он пригласил ее одну. Значит, ей придется  встречаться  с  Кастеляром
один на один... Как это некстати, подумала  Джессика.  Только  этого  ей
сейчас и не хватало. А ведь в выходные еще придется поехать в усадьбу  к
деду. Тем не менее Джессика понимала, что отказаться  она  не  может.  У
Кастеляра на руках были все  козыри.  От  нее  сейчас  зависело  слишком
многое.
   Новая мысль пришла ей в голову. Она была такой пугающей, что Джессике
едва не стало дурно. Что, если Кастеляр получил фотографии? Как ей быть,
как вести себя, если в самом  начале  разговора  он  молча  достанет  из
портфеля плотный бумажный конверт и положит его на  стол?  Какими  будут
условия его ультиматума и сможет ли она что-нибудь предпринять?
   Ответов на все эти вопросы у  нее  не  было.  И,  насколько  Джессика
понимала, существовал только один способ все выяснить.
   Решительно приподняв голову, она упрямо выпятила вперед подбородок  и
сказала:
   - Передай секретарю, что я буду рада встретиться с мистером... нет, с
сеньором Кастеляром  в  понедельник  в  четырнадцать  ноль-ноль.  Можешь
добавить, что я жду этого с нетерпением.

4.

   Джессика часто думала о том, что трехчасовую дорогу от Нового Орлеана
до усадьбы Клода Фрейзера можно считать благословением  Господним.  Этот
временной  промежуток  был  ей  совершенно  необходим  для  того,  чтобы
успокоиться, привести в порядок чувства и мысли, выстроить  проблемы  по
степени важности и вообще  -  изменить  свой  внутренний  настрой  таким
образом, чтобы отрешиться от обязанностей  исполнительного  директора  и
снова  стать  маленькой  девочкой.  Впрочем,  в  последние  месяцы   это
удавалось ей все реже и реже.
   На участке от Нового Орлеана до Лейк-Чарльза федеральное шоссе  номер
десять было достаточно широким и прямым. Оно пролегало по  берегу  озера
Поншатрен вдоль дамбы Бон Карре, мимо Батон-Ружа и Лафайетта,  пересекая
болотистые низины. В этих местах полотно дороги было уложено на бетонные
сваи, и Джессика то и дело оглядывалась на знакомый  с  детства  пейзаж.
Пирамидальные тополя  росли  прямо  из  черной,  непрозрачной  воды;  на
полупритопленных, пропитанных влагой бревнах грелись на солнце черепахи,
а в зарослях  тростника  неподвижно  застыли  голубые  цапли,  терпеливо
поджидающие добычу.
   Свернув  перед  Лейк-Чарльзом,  Джессика  попала  в   район   рисовых
плантаций, где из наполненных водой траншей тянули  свои  острые  листья
молодые ростки. Дальше земли поднимались  чуть  выше  и  превращались  в
бескрайнюю прерию,  поросшую  травой,  которая  волновалась  под  ветром
словно зеленое море. Это  была  уже  страна  скотоводов,  и  по  здешним
пастбищам  бродили  тучные  стада,  ведущие  свою  родословную  от   тех
лонгхорнов, которых две сотни лет назад пасли в Техасе лихие ковбои.
   Огромный, еще издали бросающийся в глаза арочный мост через Береговой
канал служил главной приметой  того,  что  шоссе  снова  приближается  к
сильно увлажненным землям, отстоящим от побережья  Мексиканского  залива
на два-три десятка миль. Из здешних болот поднимались  длинные  гряды  -
шенье, -  основным  строительным  материалом  для  которых  послужили  в
незапамятные времена ил и известняк. То были следы доисторических морей,
отступавших перед сушей и оставлявших на своем пути известковые  скелеты
кораллов, мертвые полипы и миллионы тонн морских отложений. Землю вокруг
гребней-шенье часто называли трясущейся прерией - так близко  подступали
здесь к поверхности  солоноватые  грунтовые  воды,  -  хотя  сверху  она
поросла густой сочной травой,  на  которой  в  самые  засушливые  летние
месяцы вольготно паслись стада. С поздней  осени  и  до  весны  коров  и
лошадей отгоняли в  более  высокие  места,  так  как  болотистая  прерия
покрывалась слоем воды, и на раскисшей почве прорастали осока,  тростник
и молодой бамбук.  В  этих  зарослях,  мерно  колышущихся  под  порывами
прохладного ветра с Мексиканского залива,  гнездились  лишь  аллигаторы,
черепахи,  нутрии,  опоссумы  и  еноты.  Изредка  на  эту   заболоченную
территорию проникали небольшие группы волков,  но  главными  обитателями
трясущейся прерии на весь зимний  сезон  становились  бесчисленные  стаи
перелетных и водоплавающих птиц, слетавшихся сюда едва ли  не  со  всего
Североамериканского континента.
   Восточнее прибрежного городка Омбретера протянулись параллельно  друг
другу  три  шенье,  возвышавшихся  среди  окружающих  их  болот  подобно
безопасным  островам.  Ближайшая  к  заливу  гряда  так   и   называлась
Ракушечным островом, или Айл-Кокилем. Это было самое большое и  наиболее
густо населенное  шенье,  первым  встречавшее  могучие  удары  ураганных
осенних ветров. Следующая гряда  называлась  Дубовой,  поскольку  на  ее
склонах сохранилось больше всего дубов - древних,  неохватных,  -  из-за
которых эти протяженные холмы и получили свое  название  .  Третьим  было  шенье  Дьябло  -  самое  маленькое  и
расположенное ближе всех к  болотистой  дельте  реки  Мерменто,  которая
считалась практически недоступной.
   Фрейзеры поселились на Дубовой гряде в  самом  начале  восемнадцатого
века. Именно тогда в эти края  приехал  некий  шотландец,  носивший  эту
фамилию.  С  собой   он   привез   только   двадцать   голов   скота   и
женщину-индианку из племени чоктосов, которая, по всей вероятности, была
его женой. Старинные семейные предания утверждали,  что  первый  Фрейзер
поселился в этих гиблых местах только потому, что  за  его  голову  была
назначена награда,  и  в  этом  не  было  ничего  невероятного  -  среди
раскидистых ветвей  генеалогических  древ  большинства  самых  почтенных
семейств Омбретера  скрывался  либо  пират,  либо  разбойник  с  большой
дороги. Рассказывали даже, что в старину среди  дубрав  шенье  скрывался
сам Жан Лафит , а пиратское золото, зарытое где-то в  болотах,
по сию пору не давало покоя некоторым потомкам знаменитого героя.
   Сразу за Омбретером находился, наверное, последний в штате  свободный
выпас для скота. Шоссе здесь было огорожено мощной стальной изгородью, в
которой были сделаны  широкие  проходы.  Огромные  брахманы  , явно считавшие шоссе своей личной собственностью,
спокойно выходили на полотно в самых неожиданных местах  и  иногда  даже
укладывались   передохнуть   прямо   на    асфальте.    Немногочисленные
путешественники даже не пытались оспаривать их права - рассерженный  бык
мог за считанные секунды превратить автомобиль в плоский жестяной  блин.
Благодаря этому, а также некоторым другим сопутствующим  обстоятельствам
(в виде коровьих "лепешек" и крупных белых журавлей, которые  неожиданно
взлетали из наполненных водой кюветов и  за  которыми  тоже  приходилось
внимательно следить) езда по этому отрезку шоссе  часто  превращалась  в
серьезное испытание даже для опытных водителей.
   Когда-то вся  эта  земля  -  от  одного  конца  гряды  до  другого  -
принадлежала Фрейзерам. Их владения начинались  от  самого  Омбретера  и
тянулись  на  двадцать  с  лишним  миль,  до  самых  отдаленных   болот,
начинавшихся за старой усадьбой Фрейзеров, получившей название "Мимоза".
Со временем эта территория несколько уменьшилась,  но  даже  сейчас,  по
прошествии  без  малого  двух  веков,  большая  часть   здешних   земель
по-прежнему принадлежала клану.
   Миновав старое фамильное кладбище, Джессика увидела на  холме  старый
дом и сбавила скорость. Насколько она  знала,  главная  и  самая  старая
часть его была доставлена сюда по  реке  в  разобранном  виде  и  заново
установлена среди мимоз на опушке живописной дубовой  рощи  еще  в  1840
году. На той же барже приплыла в эти края  французская  креолка  -  жена
старшего сына первого Фрейзера  и  чоктоски,  а  дом  был  ее  приданым.
Креолка подарила своему супругу  пятерых  детей  и  тихо  скончалась,  а
Фрейзер-второй, погоревав сколько положено, женился на грудастой  немке,
которая родила ему еще девятерых детей, прежде  чем  отдать  Богу  душу.
Последний брак самого плодовитого из Фрейзеров тоже  не  был  бездетным.
Прежде чем пневмония, спровоцированная общим истощением организма, свела
в могилу его самого, он успел произвести на свет еще троих детей, доведя
общее количество своих прямых потомков до семнадцати человек.
   Семья продолжала расти и дальше, и "Мимоза" много раз достраивалась и
расширялась. Происходило это довольно хаотично - по мере нужды к старому
дому пристраивались флигели, прилаживались летние  кухоньки  и  веранды.
Впрочем, для тропической Вест-Индии подобная  беспорядочная  архитектура
была в порядке  вещей.  Огромный  дом  с  его  асимметричным  фасадом  и
глубокими передними и боковыми галереями,  перекрытыми  свесами  пологой
крыши, состоял из двухэтажного центрального здания на  высоком  каменном
фундаменте, в котором помещался  просторный  полуподвал.  Сзади  к  нему
примыкали под  прямым  углом  два  одноэтажных  флигеля,  образовывавшие
небольшой внутренний дворик, ограниченный с  четвертой  стороны  высокой
кирпичной стеной, в которую были вделаны кованые железные ворота.  Всего
в доме было около двадцати  пяти  комнат,  причем  количество  их  могло
произвольно увеличиваться  и  уменьшаться  за  счет  съемных  внутренних
перегородок.
   Хотя потомки Фрейзеров всегда старались заботиться  о  своем  родовом
гнезде, наступившие для семьи трудные времена,  начавшиеся  сразу  после
войны Севера и Юга и продолжавшиеся до самой Великой депрессии, не могли
не оставить на доме свой отпечаток. Когда вскоре после окончания  второй
мировой войны Клод Фрейзер, дед Джессики, вступил во владение  усадьбой,
она представляла собой просто руины. Ему  пришлось  потратить  несколько
лет и десятки  тысяч  долларов,  чтобы  восстановить  "Мимозу"  со  всей
возможной исторической и архитектурной достоверностью. В результате  его
усилий  усадьба  превратилась  в  настоящий   памятник   старины,   хотя
единственными, кто имел возможность любоваться им, были сами Фрейзеры  и
самые близкие их друзья, поскольку старый Клод никогда не был  чрезмерно
общительным человеком и не испытывал  никакой  необходимости  выставлять
свое богатство напоказ.
   Для Джессики "Мимоза" была домом - настоящим, родным домом, в котором
прошло все ее детство и большая часть юности. Она уехала  отсюда  только
тогда, когда поступила в Луизианский университет в Батон-Руже, но,  даже
живя в общежитии, она часто возвращалась сюда,  чтобы  еще  раз  ощутить
магию старых стен и вдохнуть прохладный, сырой воздух, который  наполнял
ее силой и оптимизмом.  И  в  последние  годы,  сколько  бы  времени  ни
отнимала у нее работа, Джессика обязательно приезжала в усадьбу хотя  бы
раз в месяц - на регулярные семейные  встречи  -  и  всегда  ночевала  в
комнате, в которой она спала еще в детстве.  За  все  прошедшие  годы  в
спальне почти ничего не изменилось - за  это  ей  следовало  благодарить
деда, который не любил что-то менять без крайней необходимости, - и  эта
до боли знакомая обстановка  всегда  помогала  Джессике  расслабиться  и
снова почувствовать себя маленькой, всеми любимой девочкой.
   Готовясь  к  воскресной  встрече   родственников,   Джессика   надела
приталенное  отрезное  платье  из  плотного  акварельно-голубого  шелка,
подпоясанное тонким пояском  с  пряжкой  персикового  цвета.  Длинный  и
широкий подол его достигал почти середины лодыжек Джессики - старый Клод
Фрейзер любил, чтобы женские платья имели неглубокий вырез, подчеркнутую
линию талии и обязательно прикрывали колени. И Джессика знала,  что  дед
был вполне способен потребовать от не угодившей ему гостьи -  не  говоря
уже  о  родственницах,  -  чтобы  она  либо  переоделась  во  что-нибудь
приличное, либо немедленно покинула его дом.
   Несколько  раз  Джессика  сама  пыталась  бунтовать  против  подобных
установлений, которые казались ей нелепыми и старомодными. Она  месяцами
не появлялась в усадьбе, не желая склоняться перед  волей  деда,  но  со
временем вызов, который она  бросала  ему,  начинал  казаться  ей  самой
глупым и ребяческим. В конце концов, это был его дом,  и  он  волен  был
поддерживать в нем тот порядок, который ему больше нравился. К  тому  же
Джессика по-настоящему любила и уважала деда и не хотела ссориться с ним
по пустякам. Ей ничего не стоило исполнить это его  желание,  и  она  не
видела никаких препятствий к тому, чтобы не пойти ему навстречу.
   А вот Арлетта Гэррет, мать Джессики, так и не  смирилась  с  глупыми,
как  она  считала,  требованиями  старого  маразматика  и  до  сих   пор
продолжала  появляться  в   усадьбе   в   нарядах,   которые   едва-едва
соответствовали представлениям Клода Фрейзера о приличиях. Впрочем,  это
касалось только тех случаев, когда она вообще считала нужным  заехать  в
"Мимозу" на ежемесячный сбор семьи. Таков был стиль ее  жизни:  короткие
юбки и открытые платья были просто еще одним  жестом  в  длинной  череде
совершенных  ею  вызывающих  поступков,   включавших,   кстати,   четыре
неудачных брака и четыре скандальных развода.
   Сегодняшним  вечером  Арлетта  надела  черное  облегающее  платье   с
вырезом, едва прикрывавшим ложбинку между ее грудей, которое к  тому  же
было на размер меньше, чем нужно. Подол платья едва доставал  ее  колен.
Только просторный черный жакет, небрежно наброшенный на плечи, делал  ее
наряд более или менее приемлемым, однако большую часть  времени  Арлетта
расхаживала, уперев руки в бока,  чтобы  перед  жакета  разошелся.  Лишь
убедившись,  что  ее  вызов  не  остался   незамеченным,   она   немного
успокоилась и села за стол.
   Ужин был накрыт по-семейному - на  длинном  столе,  установленном  на
задней галерее второго этажа. Приятный прохладный ветерок  чуть  шевелил
углы розовой льняной скатерти и доносил из  сада  запах  крупных  азалий
"Джордж  Табор",  смешивающийся  с  ароматами  приготовленных  на   пару
лангустов, запеченной с медом ветчины,  салата  из  сладкого  картофеля,
жареных цыплят, тушеной фасоли и свежевыпеченного хлеба.
   Арлетта, сидевшая за столом рядом с Джессикой, наклонилась к дочери и
проговорила  своим  глубоким  контральто,  ставшим  чуть  хриплым  из-за
слишком большого количества водки и сигарет:
   - Мне нужно поговорить с тобой, золотко. Выйдем в сад, когда все  это
закончится?
   - Конечно,  -  кивнула  Джессика,  принужденно  улыбаясь.  Она  почти
наверняка знала, о чем пойдет речь. Арлетта всегда говорила с ней только
об одном - о деньгах. - Боюсь только, тебе придется немного подождать  -
дедушка хотел побеседовать с нами о делах сразу после десерта.
   - Ну  конечно...  -  несколько  разочарованно  протянула  Арлетта  и,
отвернувшись, заговорила с Ником Фрейзером, сидевшим по  другую  сторону
от нее. Ник, похоже, слушал ее вполуха; наклонившись над  столом,  чтобы
поддеть на  вилку  запеченное  яйцо  в  майонезе,  он  игриво  подмигнул
Джессике  и  состроил  озорную  гримасу.  Джессика,  впрочем,   осталась
безучастна к этим проявлениям внимания: она знала, что  все  это  ровным
счетом ничего не значит. Ник заигрывал с ней просто по привычке.
   Зубы на дочерна загорелом лице Ника сверкали  будто  сахарные.  Косые
лучи   послеполуденного    солнца    подсвечивали    его    белоснежную,
накрахмаленную  сорочку,  которая  была  почти  одного   цвета   с   его
выгоревшими на солнце взъерошенными  волосами.  Общее  впечатление  было
потрясающим, но так и должно было быть. Ник был не просто хорош собой  -
он  знал  это  и   всячески   подчеркивал,   предпочитая   драматический
контрастный стиль и в одежде, и в поведении.
   Многие  замечали,  что  Джессика  и  Ник  чем-то  похожи,   но   это,
по-видимому, объяснялось тем, что они принадлежали к одному  и  тому  же
типу. Ник не был настоящим членом семьи, хотя и носил  фамилию  Фрейзер.
Сегодня он оказался за общим  столом  только  потому,  что  старый  Клод
Фрейзер потребовал его присутствия в надежде, что  он  сможет  высказать
какие-то  соображения  по  поводу  сложившегося  положения  вещей.   Дед
Джессики давно  взял  себе  за  правило  выслушивать  мнения  как  можно
большего количества людей, хотя решения он всегда  принимал  единолично.
Поэтому, когда Джессика приехала в усадьбу, ее совсем не удивило, что ее
дед и Ник разговаривают, запершись в хозяйском кабинете.
   Ник Фрейзер был одним из самых опытных капитанов "Голубой Чайки";  он
водил суда по самым разным маршрутам, и  поэтому  его  мнение  -  мнение
практика - всегда было достаточно ценным для организации бизнеса.  Когда
он бывал на берегу и заходил в  главный  офис,  Джессика  сама  часто  и
подолгу  беседовала  с  ним,   стараясь   составить   свое   собственное
представление о текущем положении дел;  при  этом  она  знала,  что  его
трезвым, взвешенным суждениям вполне можно доверять. Кроме того, Ник был
сыном двоюродной или троюродной тетки Джессики; когда  с  ней  случилась
беда, Нику едва исполнилось два месяца, и  Клод  Фрейзер  усыновил  его,
совершив  один  из  многих  своих  благородных  поступков,  которые  он,
впрочем,  проделывал  без  лишнего  шума.  Ник  жил  в  усадьбе  лет  до
восемнадцати-девятнадцати, когда он начал ходить в море в качестве члена
экипажа одного из каботажных судов  "Голубой  Чайки".  Со  временем  Ник
сделался капитаном и стал одним из немногих людей, которым Клод  Фрейзер
полностью доверял.  Возможно,  тут  сыграло  свою  роль  и  родство,  но
Джессика считала, что в основном ее дед  полагался  на  личные  качества
Ника и на близкие отношения, которые он продолжал поддерживать со  своим
приемным сыном на протяжении многих лет.
   Сегодня ее дед выглядел почти так же, как и всегда. Джессика подумала
об этом, с любовью глядя на  то,  как  он  -  прямой,  величественный  и
строгий - сидит в своем инвалидном кресле на колесах. После удара  левая
рука почти совсем не слушалась его, но это почти не бросалось  в  глаза,
поскольку нерабочая кисть - как всегда во время еды - лежала у  него  на
коленях. Правда, сегодня он выглядел  бледнее  обычного,  да  и  ел  без
особого аппетита (перед  ним  стояла  тарелка  с  протертой  диетической
пищей), но Джессика рассудила, что с ее стороны было бы глупо надеяться,
что инсульт пройдет совершенно бесследно.
   Мадлен, сидевшая за противоположным торцом стола, не  обращала  почти
никакого внимания на своего престарелого супруга. Ее редкие улыбки  были
адресованы главным образом Нику, который, в  свою  очередь,  делил  свое
внимание между ней и Арлеттой.
   Кейл сидел по левую руку от Клода Фрейзера, почти напротив  Джессики,
и выражение его  лица  было  мрачным.  Возможно,  он  просто  побаивался
предстоящего разговора с президентом компании, но Джессика  решила,  что
скорее всего он до крайности раздражен поведением своей матери, которая,
сидя слева от него, то и дело дергала Кейла за рукав или прислонялась  к
его плечу, чтобы шепнуть ему на ухо несколько слов.
   Джессика была не единственной, кто  обратил  внимание  на  неуместную
активность Зои. Клод Фрейзер неожиданно отложил  вилку  и  пронзил  свою
невестку кинжальным взглядом из-под кустистых седых бровей.
   - Хватит секретничать за столом, - желчно сказал  он.  -  Это  дурной
тон, Зоя, сколько раз повторять! Либо потерпи  до  вечера,  либо  говори
громко, чтобы и мы слышали.
   Зоя Фрейзер немедленно  встопорщилась,  словно  бойцовый  голубь,  на
которого неожиданно напал соперник.
   - Я разговаривала со  своим  сыном,  -  ответила  она  категорично  и
поджала губы.
   - Это я понял, - парировал старик. - Мне хотелось бы знать - о чем.
   - Раз так, я скажу, - резко бросила  Зоя.  -  Я  предлагала  устроить
всеобщее обсуждение проблем, которые возникли у  нас  с  бразильцами.  И
чтобы в нем участвовали все члены семьи,  которые  являются  держателями
акций компании. Не понимаю, почему  из  этого  надо  устраивать  тайну?!
Давайте решим