чин,  которые  устоят,
если она сама предложит себя? Но  дело  в  том,  что  она  хорошо  знает
Гранта. Он не только способен противиться, но и станет  противиться.  Он
не тратил времени на сопротивление призыву Хуаниты в то  памятное  утро.
Он покончил с ней с откровенной прямотой. Так же он может  отвергнуть  и
ее. Несмотря на браваду, с какой она ответила  сеньоре,  она  допускала,
что такой вариант возможен, но умерла бы от унижения, поступи он так.
   Выйдя на галерею, Элеонора посмотрела, далеко ли от перил до земли, и
внутри у нее все похолодело. У Гранта тогда были причины так  поступить.
Хуанита вела себя, как дикарка: царапалась, нападала на  них  обоих.  Но
это Элеонору не успокоило. Необходимо прямо себе признаться, что и с нею
могут поступить так.  Может,  ему  станет  труднее  отнестись  к  ней  с
жестокостью, если она окажется раздетой?..
   Элеонора закусила нижнюю  губу,  медленно  подняла  руки  за  голову,
пытаясь расстегнуть блестящие пуговицы, до  которых  смогла  дотянуться,
потом опустила руки, давая им отдохнуть, и снова закинула их за  голову,
желая покончить с остальными пуговицами.
   Поглощенная этим занятием, она не заметила, как в дверях, ведущих  на
галерею, появилась тень. Когда Грант вошел в  комнату,  она  застыла  от
неожиданности. Он швырнул  шляпу  на  комод,  схватил  ее  за  локоть  и
медленно повернул к себе спиной, потом  обхватил  сильными  мускулистыми
руками вокруг талии. Прикосновение его  пальцев  обожгло  ее  обнаженную
кожу, а голос, низкий и тихий, прошептал в самое ухо:
   - Я помогу тебе.
   Элеонора почувствовала облегчение, последние силы покинули ее, и  она
прильнула к нему.  Пульс  учащенно  бился,  грудь  высоко  вздымалась  и
опускалась и от страха, и от предвкушения возбуждения. Чувство вины ушло
глубоко  в  подсознание,  оно  улетучилось,  прежде  чем  томная   волна
захлестнула ее, и она не могла и не хотела ей противиться.
   Рука Гранта уже расстегнула последние пуговицы и  принялась  вынимать
одну за другой заколки из ее волос. Когда  не  осталось  ни  одной,  они
рассыпались, покрыв спину сверкающим каскадом. Грант повернул ее к себе,
запустил пальцы в красно-золотые  локоны  и  откинул  назад  ее  голову,
отыскивая мягкие губы. Элеонора обняла его за шею, ее пальцы  впились  в
тонкую ткань кителя. Она ощутила нарастающую силу его желания  и  знала,
как скоро в ней родится ответный порыв, который охватит каждую  частичку
ее тела. Его губы скользнули к нежной шее, потом  за  ухо.  Элеонора  не
противилась, когда он спустил с ее плеч кружева, его поцелуй обжег  ямку
у горла, отодвинув прохладный медальон.
   Она закрыла глаза, чувствуя как во сне, что он поднял ее и перенес на
постель. Несколькими быстрыми движениями она сбросила с себя мешавшую ей
одежду,  ощутив  прикосновение  к  коже  теплого  ночного  воздуха.   Ее
обнаженное тело восторженно отозвалось на его  ласку.  Опустив  ресницы,
Элеонора  ладонью  гладила  его  грудь,  покрывшуюся  капельками   пота,
напрягшийся  живот.  Свежий  запах  прокаленной  на  солнце   одежды   и
лавровишневой воды смешался с запахом  горячих  тел,  тесно  прижавшихся
друг к другу. Сильная рука Гранта с шершавыми подушечками пальцев  нежно
ласкала  ее  грудь,  потом,  когда  он  прижался  к  ней   губами,   она
почувствовала знакомый вкус страсти на языке. Его руки двигались ниже, к
талии и бедрам, и она ощутила охватившее ее нарастающее желание.
   Элеонора знала, что  только  этот  человек  способен  дать  ей  такое
наслаждение. Грант действовал на  нее  как  катализатор,  доводя  ее  до
безумия, способного преодолеть любые преграды.  Его  обжигающие  поцелуи
распаляли ее страсть, биение  сердца  отдавалось  в  ушах,  его  дыхание
обжигало  щеку,  смешиваясь  с  ее  собственным,   а   тело   таяло   от
прикосновения его крепких рук. И, не в силах  больше  сдерживаться,  она
рванулась ему навстречу, и волна наслаждения захватила  ее  растопленным
серебристым потоком, который поглотил все ее тело,  проникнув  в  каждую
клеточку.
   Элеонора открыла глаза и улыбнулась, глядя в  глубокие,  темные,  как
океан, глаза человека, лежащего рядом. Он поцеловал ее трепещущие  губы,
и она вздохнула, чувствуя ни с чем не сравнимое блаженство и то, как она
сама растворяется в волнах любви.
   - Элеонора?
   Настойчивость его голоса вернула ее к действительности. Она  медлила,
собираясь с силами, чтобы откликнуться, и в этот момент стыд, ужасный  и
отравляющий, охватил ее. Что в ее поступке было по собственной  воле,  а
что - служило задаче, которую она обязана выполнять?
   Делать то, что она хотела, притворяясь, будто должна, или делать  то,
что  должна,  притворяясь,  что  ей  этого   хочется?   Что   из   этого
отвратительнее? Медальон Святого Михаила жег ей кожу плеча, как  клеймо.
Клятвы, которыми они обменялись с Луисом, ни к чему не обязывали, она не
была ими связана, но, конечно,  другие  будут  с  пристальным  вниманием
наблюдать, как она переносит утрату. Но Элеонора знала:  ничто  для  нее
несущественно, кроме одного, - что думает о ней Грант.
   Лицо Элеоноры запылало, она приподнялась  на  локте  и  потянулась  к
нижней юбке. Грант перехватил ее руку, но она вырвалась,  соскользнув  с
постели.
   Одно движение - и он выхватил нижнюю юбку, притянул ее обратно к себе
и держал, пока она не перестала сопротивляться.
   - Куда ты собираешься? - лениво спросил он, сдувая  с  губ  прилипшую
прядь ее волос. Элеонора откашлялась.
   - Я... обратно в "Аламбру".
   Ее ответ явно разочаровал его. Когда  Грант  наконец  заговорил,  она
услышала в его голосе нечто, испугавшее ее.
   - Я думаю, ты не пойдешь... пока не скажешь мне, зачем  сюда  пришла,
если не собиралась оставаться. И в чем дело,  ради  бога?  Что  с  тобой
случилось,  почему  ты  стала  похожа  на  робкую  фарфоровую  куклу   с
вытаращенными глазами?
   - Грант...
   - Все с самого начала, - сказал он тоном, не терпящим возражений.
   Она затаила дыхание.
   - Если бы ты знал, о чем спрашиваешь...
   - Я знаю. Но не  стоит  делать  вид,  что  ничего  не  было.  Или  ты
предпочитаешь все рассказать генералу? Я могу тебя оградить от этого.
   - Не думаю, что я смогу найти слова... -  начала  Элеонора.  Мысль  о
том, чтобы рассказать о происшедшем, изложить  все  короткими  холодными
фразами, приводила ее в отчаяние. Так легко  сделать  ошибку  и  сказать
больше, чем ему следует знать.
   - Попытайся, - посоветовал он, и ей пришлось уступить.
   Заикаясь, она начала с момента ареста в  госпитале.  К  ее  удивлению
слова находились без труда, и она рассказала о бегстве, о горной долине,
о том, как лечила Луиса, как он заботился о ней и ее безопасности. Голос
Элеоноры постепенно  окреп.  Она  подробно  рассказала,  как  угасла  их
надежда, когда они узнали о смерти Хуаниты и о казни людей,  вернувшихся
в Гранаду. Дорога по джунглям, путь по заливу, смерть Курта,  их  арест,
Гондурас. Все это Элеонора изложила легко. Она споткнулась, когда  дошла
до появления майора Кроуфорда, за которым последовало благословение отца
Себастьяна и одиннадцатичасовое замужество.
   - Ты говоришь, что Луис  и  другие  были  еще  живы,  когда  Кроуфорд
встретился с вами? - спросил Грант, пристально глядя на нее.
   -  Да.  -  Она  вдруг  ощутила,  как  напряглись   его   мускулы,   и
насторожилась, почувствовав опасность оттого,  что  рядом  с  ним  может
поддаться слабости.
   - Майор был уполномочен вести переговоры о том, чтобы освободили всех
заключенных, -  сказал  он.  -  Интересно  прочесть  его  отчет.  Но  не
останавливайся. Я начинаю удивляться. Теперь  расскажи  мне  о  свадьбе.
Любовная пара, преодолевшая все препятствия, без сомнения,  довела  дело
до конца в великолепной омерзительности грязной тюремной камеры.
   - Нет-нет, - сказала она, вздохнув, стараясь, чтобы  слезы,  вставшие
комом в горле, не  слышались  в  голосе.  -  Все  было  не  так.  Это  -
великодушный жест, не более. Луис хотел защитить меня своим именем,  как
настоящий рыцарь. Никакого конца, о котором ты говоришь, не было. Уверяю
тебя, - добавила она поспешно. - Не потому, что я не хотела,  а  потому,
что он не мог. И на следующее утро я видела, как он шел на смерть с моим
именем на устах... Я думаю, он  умирал  без  страха,  он  боялся  только
оставить меня... Боялся за меня...
   Ее голос дрогнул, когда она произнесла  последние  слова,  и  наконец
горькие слезы, которые она так  долго  сдерживала,  хлынули  из  глаз  и
побежали по лицу обжигающими ручьями. С силой она  попыталась  вырваться
из рук Гранта, но он ее не отпускал. Чувствуя его защиту, она больше  не
старалась остановить этот болезненный и безнадежный  поток  слез.  Грант
долго молчал, а потом тихо выругался в  освещенной  луной  тьме.  Словно
почувствовав, что движение принесет ему  облегчение,  он  рывком  сел  в
постели, нашел ее нижнюю юбку и отдал  ей  в  руки,  чтобы  она  вытерла
слезы. Затем, обняв руками колени, долго сидел,  всматриваясь  в  контур
комода в углу.
   Его сочувствие и смягчало  и  тревожило  раны,  нанесенные  ее  душе,
усиливая сознание ее вины  так,  что  она  не  могла  больше  сдерживать
желание сознаться во всем.
   Набрав воздуха, она было начала:
   - Жан-Поль...
   - Ничего не говори, остальное я знаю.
   Его голос с легкостью заглушил слабый голос Элеоноры. Его последующие
слова без усилий перечеркнули то, что она пыталась ему сказать.
   - Я знаю все... Кроме одного - почему ты сейчас пришла сюда?
   - Это же очевидно, - после минутного молчания сказала Элеонора.
   - Мне нет. - Он снова лег рядом с ней, опираясь на локоть.  Грант  не
касался ее, но она нервничала, чувствуя, как он напрягся, сдерживая свои
чувства.
   - Я пришла потому, что... Я боюсь, что  я  не  поняла  что-то  насчет
платья...
   - Ты собираешься мне его вернуть? - спросил он с явным недоверием.
   Щеки Элеоноры пылали, слезы медленно текли из глаз, она  не  вытирала
их, не замечая.
   - Нет, - ответила она, решив сказать полуправду, хотя и  не  в  силах
была смотреть ему в глаза. - Я хотела остаться, и  я  думала,  что  тебе
окажется труднее меня вышвырнуть, если я разденусь.
   Он задержал дыхание, затем пальцем коснулся ее мокрой щеки и сказал:
   - Очень мудро. Мне хочется еще раз показать, как мудро ты  поступила,
но лучше, если ты постараешься заснуть.
   Он поверил ей и ни о чем не спросил. И это было больше, чем она могла
ожидать от человека с таким  отношением  к  жизни,  и  больше,  чем  она
заслуживала. Видимо, она слишком  ослабела,  если  Грант,  всегда  такой
подозрительный, не  задал  вопросов,  которые  должен  был  задать.  Его
отношение к ней заставило ее устыдиться, но в то же время она  не  могла
не почувствовать, что  ее  напряжение  спало.  Ее  зеленые  глаза  слабо
светились в темноте, когда она повернулась к нему.
   - Я, может, и выгляжу хрупкой, - сказала Элеонора, -  но  я  сильнее,
чем ты думаешь, гораздо сильнее.

***

   Луна уже зашла, когда они, наконец, закрыли глаза.  Элеонора,  совсем
выбившись  из  сил,  заснула  глубоким  сном.  На  заре   ее   разбудили
собственные  рыдания,  но  она  не  могла  вспомнить,  какой  кошмар  ей
привиделся. Грант обнял ее и держал, пока она  не  успокоилась.  И  хотя
Элеонора пыталась, лежа в его объятиях, рассказать, что  ей  приснилось,
она не могла. Сон ускользал, оставляя лишь необъяснимое чувство страшной
потери.
   - А что ты подумал, когда вернулся из Риваса и не нашел меня?
   Они сидели за завтраком, мухи облепили  кожуру  апельсина  и  обрезки
бекона на тарелках; под навесом  галереи  уже  поднималась  жара.  Чашка
Гранта опустела и Элеонора налила  еще  кофе  из  синего  эмалированного
кофейника, чтобы не поднимать глаз, когда он станет отвечать.
   - Сначала, - сказал он, беря чашку, - я удивился, что выдвинуто такое
обвинение, и подумал, что Луис повел себя как идиот, ускакав с  тобой  в
такой мелодраматической манере, не дождавшись, когда  вернется  Уокер  и
все уладит. Но это сначала, а потом я понял, что они собирались с  тобой
сделать. Тогда я догадался, что большая часть планов  Хуаниты  строилась
как раз на том, что меня нет рядом. Досадно, конечно, что именно Луис, а
не я был здесь, когда тебе понадобилась помощь, что он знал, где ты, а я
нет, он был с тобой в ту ночь, а не я. Если бы я нашел вас, я  попытался
бы  его  убить.  Но,  поостыв  после  домашнего  ареста,  я  понял,  что
благодарен ему за заботу о тебе.
   - После домашнего ареста? - спросила быстро Элеонора.
   Его губы растянулись в невеселой улыбке.
   - Да, ради моей же собственной безопасности, как мне объяснил  Уокер.
Арест длился менее двух недель, но этого  хватило,  чтобы  ты  оказалась
слишком далеко и без моей помощи. Этого хватило Уокеру, чтобы спасти для
фаланги офицера, который, конечно, понадобится  ему  при  возвращении  в
Ривас. И этого хватило ему, чтобы потерять преданного сторонника.
   Значит, он так сильно о  ней  беспокоился?  Слова,  которые  Элеоноре
хотелось произнести, застряли в горле. Она не могла их выдавить из себя.
И вместо этого она сказала:
   - Мне кажется, большой разницы не было бы, если бы ты догнал нас  или
прибыл в Гондурас вместо майора Кроуфорда.
   - В Гондурас? Я не знал об этой миссии, пока Кроуфорд не  уехал.  Мне
кажется,  я  дал  Дядюшке  Билли  хороший  повод  сомневаться   в   моей
преданности и в моем сотрудничестве. И это еще одно, из-за чего  у  меня
есть к нему претензии. Информация о том, что ты в плену,  пришла  не  по
обычным каналам, могу поклясться эполетами, и не  через  демократические
каналы, как говорит Уокер, иначе бы я об этом знал. В этой ситуации есть
что-то странное, я до сих пор не уверен,  что  генерал  перекрыл  утечку
информации. На досуге я поинтересуюсь этим вопросом.
   - Луис и я обсуждали такую возможность, - сказала она. -  Мы  думали,
не вовлечена ли в это сеньора Паредес?
   -  Возможно,  но  она  очень  осторожная  старуха  и  слишком  боится
потерять, что имеет, чтобы делать это добровольно.
   - А это имеет значение? - осторожно спросила она.
   Он долго молчал, прежде чем ответить.
   - Думаю, что нет.
   Почувствовав разочарование, она отмахнулась от мухи и заставила  себя
задать еще один вопрос:
   - Ты еще кого-то подозреваешь?
   Покачав головой, он поставил кофе и потянулся за шляпой.
   - Только догадки. - Обойдя вокруг стола, он поднял ее на ноги. - Тебе
лучше запереться, в эти дни будет  очень  жарко.  Я  не  думаю,  что  ты
останешься здесь на день, и мне не нравится  твой  костюм,  эта  красная
рубашка, в которой ты так  соблазнительна.  Едва  ли  следует  принимать
гостей на патио в таком наряде. Видимо, мне снова придется  позаботиться
о твоем гардеробе.
   - А ты против? - спросила она.
   - Да нет, мне просто надо этому научиться, - ответил он.  -  Навык  в
обращении с женскими пуговицами может пригодиться.
   - Но  ведь  ты  знаешь  только  мои,  -  сказала  она  с  насмешливым
ехидством.
   Поцеловав его на  прощание,  Элеонора  посмотрела,  как  он  широкими
шагами вышел из комнаты, и ее сердце заныло.

***

   Коробки из "Аламбры" привезли на ручной  тележке  за  час  до  ленча.
Прекрасный пример организованности и умения Гранта  -  взяв  что-то  под
свой  контроль,  довести  дело  до  конца  в  этой   стране,   где   все
откладывается на завтра.
   Элеонора улыбнулась, вспомнив  его  высказывание  по  поводу  юбки  и
блузки, которые она называла про себя гондурасским костюмом.  Она  вышла
на галерею и увидела, как в  сопровождении  сеньоры  по  улице  движется
пышногрудая с невероятной шляпкой на голове,  покрытой  красными  яркими
цветами, дама. Разглядев кудри  медного  цвета,  челкой  свисающие  надо
лбом, Элеонора наконец обрела дар речи.
   - Мейзи! - воскликнула она и поспешила вниз по ступенькам,
   Та распахнула объятия, и Элеонора бросилась к ней на шею.
   - Мне рады, да? - спросила Мейзи, когда они, наконец, оторвались друг
от друга.
   -  Ты  же  знаешь,  что  я  рада,  -   сказала   Элеонора,   улыбаясь
повлажневшими глазами.
   - А я сомневаюсь. Ты уже здесь много дней, и не показываешься.
   - Я про тебя все знаю, - сдержанно сказала Элеонора. - Я спрашивала у
доктора Джоунса, он сказал, что у тебя все хорошо, что  ты  счастлива  с
Джоном, с театром и с сиротами, и все звучало так идиллически, что я  не
хотела влезать со своими проблемами.
   - Не прикидывайся, ты же хорошо знаешь, что я умираю  от  любопытства
услышать из твоих уст, как ты и что с тобой произошло. Я  и  понятия  не
имела о твоих мытарствах, пока не прочла утром в газете. Я  думала,  что
для  Ларедо  был  хороший  повод  увезти   тебя   и   спрятать,   этакое
романтическое путешествие, совсем не опасное, как на это намекает газета
"Эль Никарагуэн". Здесь, в городе, все было очень тихо.
   - Ох, эти газеты, - сказала Элеонора и вдруг подумала,  не  Грант  ли
заслал  к  ней  редактора?  Но  неважно.   Она   предпочитала   избегать
напряженности между ними. - Пойдем  присядем,  -  продолжала  она,  -  я
посмотрю, что подать к кофе.
   Оранжевые цветы уже опали с деревьев на патио, только фрукты остались
висеть на ветках и холодные, блестевшие, точно  отполированные,  листья.
Солнце ярко освещало камни и лужу воды, вытекшую из горшков  с  цветами,
которые сеньора только что закончила  поливать;  прямо  на  глазах  вода
испарялась.
   - У меня к тебе странное послание, - сказала  Мейзи,  когда  Элеонора
поставила поднос с кофе на столик.
   Элеонора передала Мейзи чашку и откинулась на спинку стула.
   - Он просил тебе сказать:  поздравляю,  и  предупредить,  что  зайдет
завтра.
   Элеонора подняла бровь, как бы изумившись:
   - А что, все знают, что я снова с Грантом?
   -  Ну  ты  же  в  некотором  роде  знаменитость.  Естественно,   люди
интересуются, и поправь меня, если я  ошибаюсь,  но  думаю,  что  Невилл
заинтересован в этом больше всех. Он сказал мне, что ты здесь.
   Мысли  о  Невилле  Кроуфорде,  шпионившем  за  ней  и,  может,   даже
наблюдавшем за особняком этой ночью, желая посмотреть, отошлет ее  Грант
или нет, вызвали у нее отвращение.
   Взгляд Элеоноры заставил Мейзи спросить:
   - Он тебе так неприятен? Но ведь у тебя нет необходимости его видеть.
Или ты должна?
   - Я не понимаю, что ты имеешь в виду,  -  ответила  Элеонора,  быстро
взглянув на нее из-под ресниц.
   - Моя дорогая, я давно знаю Невилла. У него множество  достоинств,  и
воспитан он как джентльмен. Это льстит женскому  самолюбию.  Но  у  него
есть некоторые принципы относительно денег. Я многое знаю о его  прошлых
делишках, чтобы догадаться, что он по горло увяз в войне между Уокером и
его сторонниками с Вандербиль-дом и его деньгами. Я подозреваю, к  какой
из сторон он склоняется. Ты можешь, конечно, притворяться, если  хочешь,
что не имеешь к этому никакого отношения, но я предупреждаю тебя:  я  не
верю.
   Освободиться  от  своего  гнетущего  секрета  и  излить  душу  Мейзи,
рассказать обо всех подробностях, которые она не могла изложить  Гранту,
не ожидая от него понимания многих вещей, которые  могла  понять  только
женщина, - что в этом  опасного?  Мейзи,  похоже,  вряд  ли  предупредит
Уильяма Уокера, даже если бы это не означало предательства ее  друзей  -
Невилла и Элеоноры. Кроме того, она  любила  Жан-Поля  и  не  выдала  бы
секрет, из-за которого всех троих могли отдать под расстрел, - на  такой
поступок, думала Элеонора, Мейзи не способна. Своим  странным  посланием
Невилл сам дал Мейзи ключ к пониманию того, что здесь что-то не так.  Но
она не могла объяснить, не могла раскрыться, риск был слишком велик.  И,
подняв голову, Элеонора сказала:
   - Извини, Мейзи, я действительно не понимаю, о чем ты говоришь.
   Мейзи внимательно посмотрела на нее.  В  ярком  дневном  свете  кудри
актрисы и яркая помада на губах придавали ей распутный вид, но в  глазах
светилась вселенская мудрость. Лепестки цветов  на  шл