когда увидела Вайолетт, но  промолчала,  сказав  только,  что  в  студии
хозяина к его  возвращению  приготовлены  вино,  сыр  и  орехи.  Получив
разрешение, она направилась к обитой зеленым сукном двери, которая  вела
в хозяйственную  часть  дома,  но  не  удержалась  и  обернулась,  снова
посмотрев на них с интересом.
   Вайолетт и Аллин спокойно поднялись по лестнице, размеренно шагая  по
ступенькам. В их движениях не было ни торопливости,  ни  медлительности,
как будто они оба знали, что пришли сюда с  определенной  целью,  и  оба
были  согласны.  Его  рука  осторожно  поддерживала  ее  за  локоть,  не
подталкивая и не увлекая вперед. Вайолетт не задавала себе вопросов. То,
что они оказались здесь вдвоем в такой поздний час, было неизбежно; все,
что происходило раньше, вело их к этому.
   На столике у камина горела одна-единственная свеча.  Когда  дверь  за
ними закрылась,  они  повернулись  и  посмотрели  друг  на  друга  в  ее
колеблющемся свете. Вайолетт почувствовала, что ей стало  трудно  дышать
под жестким корсетом из китового уса,  стянувшим  грудь.  В  ее  больших
печальных глазах таилось беспокойство, и в то же  время  ее  взгляд  был
полон решимости, с какой новообращенный в веру смотрит  на  алтарь.  Она
ждала.
   Аллин резко повернулся и,  подойдя  к  камину,  взял  из  коробки  на
столике несколько маленьких свечек. Запалив  одну  из  них  от  горевшей
свечи, он установил и зажег все свечи  в  канделябре,  стоявшем  в  углу
комнаты. Яркое сияние окутало его лицо  золотым  ореолом  с  голубыми  и
оранжевыми  отсветами,  придав   ему   безжизненный,   окаменевший   вид
бронзового изваяния.
   В женщине зародилось сомнение. Она шагнула ему навстречу.
   - Не надо, - остановил ее Аллин  ровным  голосом.  -  Пожалуйста,  не
надо.
   - Что не надо? - прошептала она.
   Он подошел к столу, на котором стоял  поднос  с  бокалами  и  бутылка
старинного, выдержанного вина. Скованно улыбнувшись Вайолетт, Аллин взял
бутылку и начал наливать вино в бокалы. Не поднимая глаз, он произнес:
   - Сожалений. Приступов раскаяния  или  стыда.  Меня  следует  жестоко
наказать, если я довел вас до этого.
   Она долго смотрела на него,  чувствуя,  как  кровь  стучит  у  нее  в
висках, прежде чем сказать:
   - Если в этом есть стыд, я виновата не меньше.
   - Нет. Я все  подстроил  так,  чтобы  соблазнить  вас.  Мною  двигали
различные мотивы, но главным из них было непреодолимое желание. Я должен
был побороть его, но не смог, и мне нечего сказать в свое оправдание.
   - Разве нужны оправдания? - Она пыталась понять, к чему он клонит, но
ничего не приходило ей в голову.
   - Нужны, если риску подвергается очень многое.
   - С вашей стороны или с моей?
   - С вашей, - в его голосе появились жесткие нотки. - Только с  вашей,
поскольку со своим рискованным положением я смирился много лет назад.
   Она улыбнулась ему дрожащими губами.
   - Могу я уменьшить степень риска?
   - Должны. От этого зависит ваша безопасность.
   Имел ли он в виду, что Гилберт обойдется с ней плохо, если узнает  об
их отношениях?
   Почему-то ей казалось  маловероятным,  что  столь  банальная  причина
могла вызвать такое  глубокое  беспокойство.  Но  это  сейчас  не  имело
значения.
   -  Разве  я  могу  думать  о  своей  безопасности,  находясь   здесь?
Беспокоиться о себе и в то же время быть достойной... ваших роз?
   Она дотронулась рукой до цветов, прикрепленных к корсажу  ее  платья,
ощутив прохладу их лепестков. Он понял  ее  и,  будучи  не  в  состоянии
больше сдерживать себя, рванулся ей навстречу.
   - Я недостоин вашей любви, но мое сердце принадлежит вам.
   Она протянула к нему руку, и потревоженные  лепестки  роз  посыпались
вниз красным дождем, скользя по шелку ее юбки. Они ложились на  ковер  у
ног Вайолетт и казались каплями крови в неярком свете свечей.
   Она вскрикнула, словно от боли или необъяснимого страха. Лицо  Аллина
выражало твердость только  что  принятого  решения  и  последующего  его
отвержения после напряженной борьбы.  В  следующий  момент  он  заключил
Вайолетт в объятия и, подняв ее на руки, нежно прошептал:
   - Не бойся, любимая. Я усыплю розами  путь,  по  которому  ты  будешь
ступать, твою постель, твою комнату. Я наполню розами все твои дни.
   - А мои ночи?
   Неся ее к дивану, он ответил:
   - Особенно ночи.
   Аллин опустил Вайолетт на пестрые  цветы  мягких  шелковых  покрывал.
Вынув одну за другой заколки из ее прически, он освободил ее  волосы,  и
они упали  ей  на  руки,  рассыпавшись  по  складкам  персидских  шалей.
Разглаживая  длинные  вьющиеся  пряди,   Аллин   зачарованным   взглядом
любовался мерцающим сиянием ее волос в свете свечей. Взяв ее лицо в свои
ладони, он наклонился к ней и легко коснулся губами ее губ.
   Вся его нежность, все  его  восхищение  выразились  в  этом  ласковом
прикосновении. Слегка отстранившись, он посмотрел  ей  в  глаза  долгим,
обещающим взглядом и  опустился  рядом  с  ней  на  шелковые  покрывала.
Протянув руку, Вайолетт коснулась его губ  и  медленно  провела  по  ним
кончиками пальцев, ощущая их гладкость и упругость.
   - Мне хотелось бы, - вздохнула она, - чтобы я была девственницей  для
тебя.
   - А я неискушенным и неопытным? Нет,  лучше  быть  такими,  какие  мы
есть. Нам не нужно бояться боли или нежелательных последствий, мы  можем
быть близки и испытывать наслаждение от нашй близости.
   И она любила его так, как не любила никогда прежде, открывая для него
самые недоступные глубины своего существа. Он чувствовал это, держа ее в
своих объятиях, прижимаясь щекой к шелку ее волос на висках. Они  крепко
обнимали  друг  друга,  прижимая  грудь  к   груди,   бедро   к   бедру,
прислушиваясь к громкому биению сердец, учащавшемуся  от  переполнявшего
их восторга.
   Аллин медленно разжал руки  и,  шепча  слова  любви,  нежно  коснулся
своими теплыми губами ее лба, ее опущенных
   Век, плавных выступов скул,  затем,  найдя  влажный  уголок  ее  губ,
изучил  кончиком  языка  его  чувствительный   изгиб,   прежде   чем   с
наслаждением предаться изучению ее рта.
   Она встретила его деликатное вторжение с  осознанной  смелостью.  Она
хотела ощущать его, знать его, направлять его своим телом и сознанием и,
наконец, раствориться в нем. Ее страсть была столь сильной, столь живой,
что она боялась испугать его, проявив  слишком  бурные  чувства.  Словно
винный хмель, охватившее желание всколыхнуло ее тело, и,  задрожав,  она
сжала руки на его плечах.
   Грудь Аллина поднялась от глубокого вздоха. Он  провел  рукой  по  ее
спине и начал высвобождать из петель крохотные пуговички лифа ее платья.
Прикосновения его пальцев  к  ее  прохладной  коже  вызвали  в  Вайолетт
сладкое  томительное  чувство.  Из  желания  подарить   ему   такие   же
восхитительные ощущения она опустила руку вниз, скользнув  по  отворотам
его  камзола  и  дальше  до  нижнего  края  выреза  жилета,   и   начала
расстегивать его пуговицы одну за другой.
   Спустив с одного плеча рукав платья, он обнажил  ее  стройную  шею  и
небольшое углубление в ее  основании.  Коснувшись  губами  этой  ямочки,
Аллин ощутил  нежность  ее  тонкой  кожи  и  пульсацию  крови  в  жилке,
нащупанной языком. Освободив ее от рукава платья, он  осторожно  положил
руку на нежную округлость ее груди.
   Губы Вайолетт разомкнулись в  коротком  вздохе.  Воодушевленный  этим
слабым звуком, он осыпал  горячими  поцелуями  ее  грудь  вдоль  полоски
кружев по верхнему краю лифчика. Затем увлажнил языком тонкую батистовую
ткань на вершине одного из холмов ее грудей и взял  губами  затвердевший
сосок.
   Испытывая  невыносимо  острое   наслаждение,   охваченная   неистовым
желанием, Вайолетт погрузила пальцы в  трепещущие  волны  его  волос,  с
большим трудом сдерживая себя. Она не заметила, как он  стянул  рукав  с
другого ее плеча и развязал нижние юбки, освобождая ее тело от шуршащего
вороха шелковых одежд. Когда он выпустил ее из объятий, чтобы снять свою
одежду, она  протестующе  застонала.  Глядя  на  него  сквозь  опущенные
ресницы, она старалась запомнить каждый изгиб его красивого  и  сильного
тела. Она хотела знать его всего.
   Ей пришлось помочь ему расстегнуть крючки ее корсета,  прижав  его  к
своей тонкой талии.  Увидев  на  ее  коже  красные  полосы,  оставленные
жестким китовым усом, он возмущенно выдохнул и стал  нежно  разглаживать
их, лаская ее обнаженное тело. Его рука опустилась ниже,  мягкие  пальцы
скользнули по плоской  поверхности  ее  живота  и  замерли  на  пушистом
треугольнике в его нижней части.
   Почувствовав прикосновение губ  в  том  месте,  где  была  его  рука,
Вайолетт закрыла глаза и попыталась отодвинуться от него,  сжимая  ноги,
но он удержал ее. Неотступный в своей страсти,  нежный  в  своих  пылких
ласках, он увлек ее в неведомую ей страну наслаждения,  о  существовании
которой она даже не  подозревала.  Постепенно  уступая  его  настойчивым
поцелуям, она целиком отдалась во власть его рук, и он принял этот  дар,
награждая ее неизмеримым блаженством. Собственная покорность придала  ей
смелости, и она протянула к нему руки.
   С большой осторожностью он вошел в нее, влекомый чистым, естественным
желанием, сдерживая его силу. Долгое время  они  оставались  неподвижны.
Она лежала в его объятиях,  и  неудовлетворенная  страсть,  вырастая  из
какого-то глубинного источника ее существа, распускалась  и  расцветала,
наполняя ее  всю.  Содрогнувшись  всем  телом,  Вайолетт  обхватила  его
руками,  ощутив  своими  чувствительными  ладонями  мускулы  его  спины,
сжавшиеся от напряжения. Из ее горла вырвался стон.
   Тогда он поднялся над ней и задержался в таком положении, сдерживаясь
из последних сил, доводя накал страсти до предела. Она обеими  руками  с
силой притянула его к себе, и он опустился, войдя  в  нее  глубоко,  еще
глубже. Слившись в единое целое, переживая вместе сказочное  блаженство,
они одновременно достигли восторга утоления.

***

   Позднее, завернувшись в  шали  с  шелковыми  кистями,  они  стояли  у
открытого окна, с наслаждением вдыхая свежий  воздух  и  любуясь  ночным
небом над Парижем. Мерцающие огоньки прорезали тьму. Некоторые  из  них,
выстроенные в линии и петли, словно  серебряные  и  золотые  бобы,  были
газовыми светильниками улиц и набережных  Сены,  другие,  рассыпанные  в
беспорядке, по-видимому, служили бодрствующим или тайно действующим. Все
вместе  они  создавали  над  городом  рассеянное  свечение,  разгонявшее
черноту ночи. Неясные силуэты зданий вырисовывались на фоне неба, словно
на рассвете. Но настоящий рассвет еще  не  наступил,  хотя  был  близок,
слишком близок.
   - Я хочу запомнить наш старый Париж таким, каким вижу его  сейчас,  -
тихо произнес Аллин печальным голосом. - И я хочу запомнить тебя  такой,
как в этот момент, - нежной, красивой, с распущенными волосами.
   - Не говори так, - взмолилась Вайолетт, поворачивая  к  нему  голову,
покоившуюся на его плече, и прикладывая пальцы к его губам. Слова Аллина
напомнили ей о предстоявшем расставании, о котором  она  еще  не  готова
была думать.
   Он схватил ее руку и прижал к своим губам, а потом к  своему  сердцу.
Его грудь высоко вздымалась от волнения. Наконец он отпустил ее  руку  и
обнял за талию, сначала широко расставив пальцы, а потом мягко  сжав  их
на теле так, словно хотел вобрать в свою ладонь всю ее и удержать  возле
себя.
   - Ты так красива, так нежна и прекрасна! - хрипло прошептал он, почти
касаясь губами ее лба. - Я люблю тебя, и буду любить всегда,  как  любил
все эти долгие недели. Верь мне, прошу тебя, верь.  Бывало,  стоя  перед
мольбертом  с  кистью  в  руке,  я  смотрел  на  тебя,  восседающую   на
возвышении,  и  вынужден  был  отворачиваться,  чтобы  снова   и   снова
напоминать себе о реальности, иначе я мог бы наброситься на тебя и взять
силой прямо там, на полу.
   Вайолетт  потерлась  лбом  о   подбородок.   Дрожащим   голосом   она
призналась:
   - Иногда, когда я сидела там на  помосте,  я  хотела,  чтобы  ты  это
сделал.
   - Но разве я мог?.. - Он сжал ее в своих объятиях.
   - Мог бы ты? - Ее тело заныло от предвкушения его ласк.
   - Если это то, чего ты хочешь. Если твое желание таково же, как мое.
   - Теперь, - томно прошептала она, - я  желаю  того  же,  чего  и  ты.
Теперь и всегда.
   Повторяя ее имя как победную песнь, он отнес ее на руках на помост и,
положив там, опустился рядом с ней на  колени.  Они  не  чувствовали  ни
стыда, ни угрызений совести, они были единым целым. В  любви  и  страсти
они наслаждались каждым пролетевшим мгновением и не могли отличить  одно
от другого, настолько неповторимо и прекрасно было каждое из них.

***

   Неумолимо наступил рассвет, и ночь окончилась. Аллин  помог  Вайолетт
одеться, затянув  на  ней  корсет,  застегнув  пуговицы,  завязав  юбки,
расправляя их поверх кринолинов. Своей щеткой  в  серебряной  оправе  он
расчесал ее спутанные волосы, пока она  стояла  к  нему  спиной,  высоко
подняв голову, чтобы позволить стянутой корсетом груди вдыхать воздух.
   Держа на руке тяжелую прядь ее блестящих волос, он вдруг выдохнул:
   - Давай уедем вместе куда-нибудь.
   - О, Аллин, - прошептала она, глядя на  него  затуманенными  от  слез
глазами.
   - Ты согласна? Если это мое желание?
   Она медленно повернулась к нему и встретилась с ним взглядом.
   - Я люблю тебя, - с трудом проговорила она.
   На лице его было написано страдание. Он опустил руку, и пряди  волос,
которые он  все  еще  держал,  упали  мягкими  кольцами  на  ее  платье.
Срывающимся голосом он сказал:
   - Ты любишь меня, но замужем  за  другим  человеком.  Это  совершенно
невозможно.
   - Но Гилберт тоже любит меня. - Вайолетт отвела взгляд.
   - О да, конечно, разве может он тебя не любить? Но насколько сильно?
   Она медленно покачала головой, не соглашаясь с ним.
   - Нас связывают обещания.
   - До тех пор пока смерть не разлучит вас, -  закончил  он  за  нее  и
убедительно добавил:
   - Я мог бы убить его... на дуэли чести.
   Вайолетт подняла голову. Глядя ему в глаза,  она  взяла  его  руки  и
погладила большими пальцами мозоли от шпаги на его ладонях.
   - Если бы ты мог это сделать, ты не был бы тем человеком, которого  я
люблю. Так же, как и ты не мог бы любить меня, если бы  я  неуважительно
отнеслась к данному мною перед богом обещанию.
   - Я думаю, что ты нас обоих недооцениваешь.
   - Возможно, но это ничего не меняет. Он вздохнул, стараясь взять себя
в руки.
   - Я надеюсь, что мне повезет  и  он  вернется  домой  раньше  тебя  и
будет... холоден к тебе.
   На это ей нечего было ответить.
   С мукой на лице Аллин  молча  спустился  с  ней  по  лестнице,  молча
подсадил ее в экипаж. Всю дорогу к гостинице он держал  ее  за  руку  и,
казалось, не замечал черной коляски, которая вслед за ними  отъехала  от
его дома и сопровождала их  карету  до  самого  крыльца.  Вайолетт  тоже
ничего о ней не сказала. Теперь это не имело значения.
   Аллин хотел войти в гостиницу вместе с ней и проводить ее  до  дверей
номера, но Вайолетт не разрешила ему. Она не забыла его  реплики  насчет
дуэли и не исключила такой вероятности. Только она  может  предотвратить
ее, но это будет труднее, если Гилберт и Аллин встретятся лицом к лицу.
   Он уехал, потому что Вайолетт попросила его об этом.  Она  подождала,
пока ой сядет в карету, проводила ее взглядом и, повернувшись,  вошла  в
гостиницу, дверь которой держал для нее распахнутой ночной портье.
   Дверь гостиной была открыта, в комнате царили мрак и тишина. Вайолетт
долго стояла, прислушиваясь. Вдруг ее сердце оборвалось от  испуга:  она
почувствовала запах табака. Красный огонек светился в том месте,  где  у
открытого  во  двор  окна  стояло  кресло.   Крупный   силуэт   Гилберта
вырисовывался на фоне светлеющего неба. Когда он  заговорил,  его  голос
хрипел от негодования:
   - Ты вовремя пришла, моя дорогая женушка.
   - Да, я... - Она запнулась.
   - Избавь меня от объяснений, пожалуйста. У нас нет  на  это  времени.
Хорошо, что ты бодра. Я посвятил последние часы размышлениям о том,  что
нам пора ехать в Швейцарию. Мы уезжаем сегодня же, как только соберемся.
13

   В Швейцарии Гилберт  старался  не  вспоминать  ту  ночь  и  не  давал
Вайолетт говорить о ней. Всякий раз, когда она заговаривала об этом,  он
переводил разговор на другую тему или просто вставал и  уходил.  Похоже,
он старался делать вид,  что  ничего  не  произошло.  На  людях  он  был
заботлив и внимателен к ней по любым пустякам, как прежде. Наедине же он
наказывал    ее    холодной    вежливостью,    угрюмым    молчанием    и
неустанно-бдительным присутствием.
   В Женеве Гилберт купил ковры и карманные часы  для  себя,  украшенные
альпийским пейзажем, а также огромный, похожий на гроб ящик, оказавшийся
комодом для приданого, про который Гилберт сказал, что он  подойдет  для
спальни его жены. Еще он купил часы с  кукушкой,  предназначавшиеся  для
удовольствия Вайолетт, но они показались ей безобразными.
   Они поселились в маленьком домике в  окрестностях  Люцерна  и  каждый
день  гуляли  по  цветущим  альпийским  лугам,  где  паслись  коровы   с
колокольчиками, серебряные перезвоны которых далеко разносились в чистом
воздухе под прозрачным синим небом. Эти горные прогулки  могли  бы  быть
приятными, если бы не Гилберт, превращавший их в проверку  выносливости.
Он сердито шагал впереди большими шагами, сбивая своей тростью  траву  и
цветы и покрикивая на Вайолетт, если она отставала. Когда над  вершинами
гор появлялись облака и начинался дождь, он  отказывался  укрываться  от
него и продолжал идти по грязи  и  лужам,  не  оглядываясь  назад  и  не
заботясь о том, поспевает ли за ним жена.
   По вечерам они ужинали в ресторанах,  съедая  достаточное  количество
пищи, лишенной вкуса без приправы общения. Потом они возвращались в свой
домик, где  Вайолетт  читала  или  вязала,  а  Гилберт  делал  вид,  что
просматривает газету, тогда как на самом деле наблюдал за ней, неотрывно
глядя на нее поверх газеты. Иногда она часами выдерживала его  буравящий
взгляд, не желая быть побежденной. Иногда уходила в спальню,  забиралась
в кровать и долго лежала, глядя  в  темноту  широко  открытыми  глазами,
стараясь ни о чем не думать и ничего не вспоминать.
   Случалось, по вечерам Гилберт допоздна торчал в той или иной таверне,
поглощая огромное количество пива с жирными сосисками. В такие минуты он
оставлял дома Термину с указанием не спускать с Вайолетт глаз и разрешал
ей идти спать только тогда, когда  возвращался  домой.  Обычно  в  такие
вечера он бывал пьян и мрачен. Его  лицо  лоснилось  от  жира,  от  него
разило чесноком. Вайолетт старалась избегать его, поскольку он вел  себя
грубо и говорил громким голосом, сравнивал ее с девицами, работавшими  в
тех барах, где он бывал, и сравнения эти были всегда не в ее пользу.
   Гилберт не подходил к ее постели и прикасался к ней только  в  случае
необходимости. Когда он видел ее полуодетой, он делал  такое  лицо,  что
Вайолетт становилось ясно: она вызывает у  него  отвращение.  Если  дело
обстояло таким образом, то зачем же он  увез  ее?  Этого  она  не  могла
понять. Похоже,  что  им  двигало  лишь  чувство  собственника,  желание
утвердить свои права на нее.
   Иногда Вайолетт казалось, что так больше продолжаться не  может,  что
она  не  в  состоянии  выносить  безмолвную  злобу  мужа.  Поначалу  она
раскаивалась, как он того хотел, испытывала чувство  вины,  готова  была
просить прощения. Но по мере того, как проходили недели, раскаяние стало
перерастать в настойчивое неприятие. Теперь  ее  начали  раздражать  его
действия, направленные на  то,  чтобы  заставить  ее  пожалеть  о  своей
неверности, оставить ее один на один со стыдом, чтобы она  почувствовала
себя недостойной уважения других людей. Она не была  ребенком,  которого
балуют и хвалят, когда тот себя хорошо  ведет,  и  наказывают,  если