идется объясняться с полковником.
   - Мне не нужны никакие благодеяния от Фаррелла. Если бы не он,  я  бы
не оказалась сейчас в таком положении.
   - Легко сказать.
   - Это правда.
   - Даже если так. И еще одно, золотко. У тебя слишком много гордости.
   Из-за того что они  так  засиделись,  Элеонора  еще  долго  не  могла
уснуть. Она лежала с открытыми глазами, размышляя, что ей делать.  Утром
она встала позже обычного. Ее маленькая комната без окон уже раскалилась
от жары. Элеонора быстро надела легкое платье с бледными розами.  Ей  не
очень хотелось есть, но и глиняный красный кувшин для воды был  пуст,  а
надо было запасти хоть немного еды на день и на вечер.
   На рынке она купила маисовые лепешки, завернутые в кукурузные листья,
и  связку  бананов.  Возвращаясь  через  площадь  и   неся   покупки   в
сумке-плетенке, она мельком  взглянула  на  величественно  возвышающийся
перед ней собор и на Дом правительства, увенчанный флагом Уокера - белое
полотнище с красной пятиконечной звездой,  болтающееся  на  древке,  как
тряпка. Чтобы  сократить  путь,  Элеонора  свернула  на  боковую  улицу,
широкую и спокойную, которая понравилась ей еще раньше своей солидностью
и достатком.  Многие  гражданские  аристократы  жили  здесь  в  красивых
особняках. Она прошла мимо небольшого, но совершенных пропорций особняка
с римскими каменными колоннами, сложенными из необожженного кирпича.  По
штукатурке  шел  золотистый  рисунок.  Рассматривая  его,  она   уловила
какое-то движение. На верхней галерее появился  мужчина  и  встал  возле
перил с чашкой кофе, глядя поверх крыш в  сторону  озера  и  видневшихся
вдали верхушек вулканов. Она тотчас узнала его, хотя он был без формы, -
по глазам и твердой линии  подбородка.  Полковник  Фаррелл.  Стук  шагов
привлек его внимание.  Он  посмотрел  вниз,  и  на  лице  его  появилось
насмешливое выражение, точно он заподозрил, что она  возвращается  домой
после ночного кутежа.
   У  Элеоноры  возникло  неодолимое  желание  назло  ему  пройтись  той
походкой, которую он и ожидал увидеть, пройтись так, чтобы  пышные  юбки
соблазнительно колыхались на бедрах. Ведь именно этого он ждет  от  нее,
не так ли? Но почему он должен получать то, что ожидает? С гордым видом,
приподняв темную бровь, она проследовала дальше, давая  понять,  что  он
для нее - бесчувственный мужлан. Вне всякого сомнения, судя по тому, что
он наговорил Мейзи, у него чрезмерное самомнение. Ах, если бы кто-нибудь
сбил с него эту спесь!
   Разложив свои покупки на столе, Элеонора взяла кувшин и направилась к
колодцу в конце улицы. Вода в нем была чистая и свежая:  колодец  питали
подземные источники. Как здесь и полагалось, она  достала  полное  ведро
для себя и еще одно вылила в  каменный  желоб  подле  колодца.  Наполнив
кувшин, она прислонила его к бедру,  просунув  большой  палец  в  ручку,
похожую по форме на большое ухо.
   Перед кабаком сидели, привалившись к стене, трое мужчин. Она заметила
их издалека, но не поднимала глаз от земли, притворяясь,  что  выбирает,
куда ступить, - тропа была усеяна испражнениями животных.
   Подойдя  ближе,  Элеонора  услышала   произнесенную   шепотом   фразу
по-испански:
   - Муй бруха рохо.
   Рыжая ведьма? Чертовка? Что бы это ни значило, не слишком  похоже  на
комплимент. Притворившись, что не слышит, она прошла мимо.
   Дорогу ей преградил молодой никарагуанец с лицом, самоуверенным как у
конкистадора, и мечтательными глазами  поэта.  Она  подумала,  что  это,
вероятно, тот самый  молодой  человек,  которого  несколько  дней  назад
оттащили от ее двери.
   - Сеньорита. - Он взял ее за руку и притянул к себе. - Я схожу с  ума
от любви к вам. Вы лишаете меня разума. Скажите, что я  могу  надеяться.
Скажите, что вы будете моей.
   - Пожалуйста, позвольте мне пройти,  -  сказала  Элеонора,  с  трудом
сдерживаясь.
   Дитя Нового Орлеана, она  имела  некоторые  представления  об  образе
мышления латиноамериканских мужчин. Наблюдения нескольких последних дней
сообщили ей еще  больше.  Латиноамериканцы  очень  заботятся  о  чувстве
собственного - и особенно мужского  -  достоинства.  Об  этом  следовало
помнить и относиться с уважением. Прямой  отказ  с  ее  стороны  был  бы
воспринят как вызов его мужскому  достоинству.  А  резкий  отказ  -  как
оскорбление.
   - Нет! Нет, дорогая! Вы запали мне в душу.
   От него исходил удушливый запах ванилина, особенно  сильный  в  такую
жару. К мужчинам подошли другие,  привлеченные  происходящим,  многие  в
форме. Они переглядывались, смеялись, перешептывались. Их замечания были
вульгарны. Она решила не обращать внимания.
   - Извините, - сказала она,  подняв  подбородок  и  невольно  имитируя
торжественность манеры его речи. - Мое сердце  мертво.  Однажды  мужчина
предал меня, и я поклялась больше никогда никому не доверять.
   - Такого мужчину надо расстрелять. Но вы  не  правы,  что  не  хотите
никому верить. Не все такие, как он. Вас могут  вернуть  к  жизни  ласки
того, кто страстно вас любит!
   -  Извините,  но  я  хочу,  чтобы  мое  сердце  никогда   больше   не
просыпалось. Так меньше чувствуешь боль.
   - Меньше чувствуете вы. Но как же я? - Его рука еще крепче  притянула
ее к себе за талию, а кувшин в это время  выпал  и  разбился  вдребезги.
Вода намочила ей туфли и подол юбки,  когда  она  пыталась  отбиться  от
галантного никарагуанца, вознамерившегося  поцеловать  ее.  Его  дыхание
было горячим и удушливым от чеснока. Он яростно притягивал ее  голову  к
своей груди.
   - Довольно! Отпустите ее!
   Резкая команда оборвала гомон зрителей,  дававших  советы  и  оценки.
Руки, обнимавшие Элеонору, сразу  разжались.  Ее  поклонник  отступил  в
сторону, сдержанно приветствуя наклоном головы вышестоящего  начальника.
В шоке Элеонора  обнаружила,  что  стоит  лицом  к  лицу  с  полковником
Фарреллом под обстрелом глаз все растущей толпы.
   -  Так  это  опять  вы,  -  прохрипел  полковник.  -  Мне   следовало
догадаться. Вы можете идти, вами я займусь позже.
   Элеонора решила не подчиняться ему.
   - А что вы собираетесь делать?
   - Вас это не должно заботить.
   Жара.  Волнение.  Ее  сомнительное  положение,  происшедшая   стычка,
соединившись с угрозой в голосе полковника,  полном  презрения,  ударили
Элеоноре в голову и она выпалила:
   - Конечно, должно! И больше, чем вас.
   - Может, я что-то не понял? Может,  вы  вовсе  не  были  против  того
внимания, которое вам уделили?
   - Конечно, против, но...
   - Тогда, - прервал он ее, - моя обязанность защитить вас и  не  более
того. - Он посмотрел в сторону, взглядом  сапфировых  глаз  прошелся  по
лицам зрителей, пока, наконец, не остановился на молодом никарагуанце. -
Моя обязанность также сообщить этим людям о наказании  в  виде  смертной
казни за насилие над женщиной, совершенное против ее воли на  территории
Гранады. И это касается гражданских и  военных  в  равной  степени.  Вас
предупреждали, а если вы хотите получить то, что хотите, должны  платить
или добиться согласия.
   Молодой человек неловко переминался с ноги на ногу.
   - Но ведь у этой нет дуэньи, нет мужчины,  чтобы  защитить  ее,  и  я
предлагаю себя. Моя семьи богатая, древняя, мое слово - закон, и я  буду
хорошо ее содержать.
   - Как  же  вы  отклонили  такое  предложение?  -  спросил  полковник,
насмешливо посмотрев на Элеонору.
   - Я не нуждаюсь в защитниках, - ответила она, щеки ее зарделись, а  в
глазах зажглись золотые искорки. - Я не ребенок и не  слабоумная,  чтобы
нуждаться в опеке.
   - Но вы и не мужчина. Так что когда-нибудь вас найдут в темной  аллее
с перерезанным горлом, если вы и дальше  станете  продолжать  в  том  же
духе.
   - Вас это не должно беспокоить.
   - К сожалению, как начальник  военной  полиции  я  должен  испытывать
такие неудобства, как поиски вашего убийцы во имя порядка.
   - Я попытаюсь оградить вас от этой неприятной обязанности.
   По толпе прошел шепот удивления,  на  который  полковник  не  обратил
никакого внимания.
   - Благодарю вас, - сказал он с холодным сарказмом. - А  теперь,  если
вы позволите, я заберу этого человека в Дом правительства для допроса.
   - Нет. Вы не можете так поступить. У него не было намерений оскорбить
меня. Во всяком случае не при свете дня.
   Какой-то мужчина заговорил из толпы:
   - Что за полковник, который не может призвать к порядку эту маленькую
рыжую женщину? Можно ли надеяться, что он удержит порядок в городе, а? -
Человек говорил с явным акцентом. - Скажите мне, как это?
   В толпе громко захохотали. Лицо полковника Фаррелла помрачнело.
   - Мадемуазель, так вы уйдете отсюда или будете ждать последствий?
   Элеонора не двигалась. Что он может с ней сделать? Она - пострадавшая
сторона, и он не может ее арестовать, не выставив себя на посмешище. Она
не думала, что ей следует опасаться  физического  насилия,  чувствуя  за
спиной поддержку толпы. Ей было приятно ощущать, что она в какой-то мере
одерживает верх над этим человеком, в котором причина всех  ее  нынешних
несчастий. Ему не повредит немного помучиться.
   Но следующее действие Фаррелла было настолько неожиданным, что она не
успела увернуться. Он схватил ее за локоть железной хваткой, от  которой
остаются синяки, притянул к себе и властно, жестко поцеловал. Губы ее от
удивления  раскрылись.  Она  не  могла  устоять  перед  этим   внезапным
нападением, не могла шевельнуться в железных тисках его  объятий.  Волна
гнева захлестнула Элеонору,  странным  горячим  возбуждением  передалась
нервам, и какое-то мгновение она ничего не соображала.
   Зрители одобрительно  загудели.  Это  им  было  хорошо  понятно.  Это
ставило точку в споре о рыжеволосой женщине,  жившей  у  вдовы  и  никем
никогда не сопровождаемой. Теперь с неприятностями покончено. А  Карлосу
впредь следует быть осторожным и соображать, к чьей женщине он проявляет
внимание.
   Когда ее  отпустили,  Элеонора  отшатнулась.  Прежде  чем  она  могла
обрести дыхание, ее подняли и  прижали  к  крепкой  груди,  оборки  юбок
встопорщились, открывая отделанное кружевом нижнее белье.
   - Нет! - закричала она,  пытаясь  сопротивляться,  отчего  похотливым
взглядам толпы открылись  ее  панталоны  до  колен,  что  не  произвело,
однако, никакого впечатления на ее пленителя. Его хватка была  настолько
крепка, что она не могла ни двигаться, ни дышать.
   Когда  Элеонора  пришла  в  себя,  полковник,  держа  ее  на   руках,
повернулся к Карлосу.
   - Дама что-то говорила в твою защиту. Мы быстро с этим покончим, если
ты в полдень явишься в Дом правительства и представишь рапорт.
   - Хорошо, я это сделаю, - согласился молодой человек, поклонившись.
   Резко  кивнув,  полковник  Фаррелл  широкими  шагами  двинулся  в  ту
сторону, откуда пришел.
   После того как они исчезли из поля зрения толпы, Элеонора  проглотила
слезы, чувствуя полную беспомощность.
   - Теперь можете отпустить меня.
   Он не ответил и не  замедлил  шага.  Искоса  взглянув  на  его  лицо,
которое было так близко, Элеонора заметила, как  крепко  он  сжимает  от
злости  челюсти.  Хмурая  сосредоточенность  прочертила   две   глубокие
параллельные линии между темных бровей, а из-под  тяжелых  век  глубоким
индиго блестели глаза.
   Элеонора начала чувствовать смутный  страх.  Может,  у  него  на  уме
что-то большее,  чем  просто  продемонстрировать  свою  власть?  Но  что
именно? Куда он ее несет?
   Может, есть какой-то закон, который  она  по  незнанию  нарушила,  не
подчинившись его требованиям? Подсознательно она воспринимала  Уокера  и
взятие им Никарагуа как оперу-буфф.  Она  вдруг  поняла,  что  полковник
способен сделать с ней все, что хочет, сила на его стороне.
   Санта-Селья, улица, которая вела к центральной рыночной площади и  на
которую выходил особняк полковника, была тиха и пустынна. Звук его шагов
по каменной мостовой глухо отдавался среди домов. Несколько  деревьев  -
дубы и красное дерево - отбрасывали густую тень, и они  продолжали  свой
путь в прохладе. Элеонора забеспокоилась, заметив на его лице капли пота
и чувствуя, что ее одежда стала влажной там, где соприкасались их тела.
   Потом она уже  не  удивлялась,  куда  он  ее  несет.  Тяжелая  обитая
гвоздями деревянная дверь возникла перед ними и отворилась,  как  только
они подошли. Высокая худая женщина в выцветшей и скудной  черной  одежде
придержала ее, пока полковник,  повернув  свою  ношу  лицом  вперед,  не
пронес ее внутрь.
   Он не  замедлил  шага  и  продолжал  идти  по  коридору,  выложенному
холодными  темно-зелеными  плитками,  который  вывел   его   в   большой
внутренний дворик.
   Верхняя галерея с перилами, выкрашенными в зеленый  цвет,  и  стенами
цвета мягкой охры окружала дворик, как  ложи  в  театре.  На  поперечных
балках нижней галереи висели, охлаждаясь, глиняные  кувшины  с  водой  в
веревочных плетенках. Повсюду стояли  терракотовые  горшки  с  вьющимися
растениями, колючими  кактусами  и  яркими  цветами.  Воздух  пропитался
густым ароматом цветущих апельсиновых деревьев.
   Но Элеонора успела лишь мельком окинуть все это взглядом.  Женщина  в
черном безучастно шла следом за ними.  Полковник  повернул  к  лестнице,
ведущей наверх, и стал  подниматься.  Дойдя  до  верха,  он  зашагал  по
галерее к приоткрытой двери.
   За дверью оказалась маленькая спальня с белыми стенами,  полированный
пол с индейскими половиками в красную, белую и  желтую  полоску.  Мебели
было немного: кровать на  четырех  ножках  из  темного  резного  дерева,
покрытая чистым белым покрывалом, и такие же занавески на окнах; высокий
шкаф, умывальник с кувшинами, в углу обязательная благочестивая  картина
- в данном случае с изображением девы Марии; под ней на узенькой полочке
стояли тонкие желто-белые свечки и увядший букетик незнакомых цветов.
   Элеонору поставили на йоги, и  полковник  тут  же  отвернулся,  будто
выполнил свою задачу. Подойдя к двери, ои подержал ее открытой, выпуская
худую женщину, вышел сам, а потом с силой захлопнул ее. Вскоре  раздался
скрежет поворачиваемого в замке ключа.
   Кровать стояла прямо за спиной. Элеонора опустилась на нее и медленно
выдохнула с чувством гнева и облегчения одновременно. Но прежде чем  она
собралась с мыслями, за ее спиной раздался какой-то шум.  Сквозь  тонкие
белые занавески перед застекленным выходом на галерею она  увидела,  как
полковник приспосабливает снаружи кованую железную решетку.
   Она взаперти! И тут на Элеонору  всей  тяжестью  обрушилось  ощущение
гнусности происшедшего. Она вскочила,  дрожа  всем  телом,  несмотря  на
жару, сцепила перед собой руки, потом обхватила себя за плечи. Подол  ее
юбок оставлял на полированном полу грязные следы,  когда  она  принялась
ходить взад-вперед по комнате. Она чувствовала  слабость  в  коленях  от
голода, хотя сейчас ничего бы не смогла проглотить.
   Он не мог  так  поступить!  Не  мог!  Но  подожди,  что,  собственно,
произошло? Он ее поцеловал, против воли принес к себе  в  дом,  запер  в
спальне. Все так. Однако в его поведении не  было  ничего  чувственного,
как будто он  своими  действиями  закончил  спор,  на  который  она  его
спровоцировала. Ну и, возможно, захотел наказать  ее  за  неповиновение.
Если она проявит  терпение,  то  днем  он,  успокоившись,  скорее  всего
отпустит ее.
   А если нет? Должен же быть кто-то, к кому она сможет  обратиться?  Не
вправе же он содержать ее здесь как личного пленника?

***

   Шли часы. В запертой комнате стало жарко. Она могла бы открыть  двери
на галерею, чтобы впустить воздух хотя бы сквозь решетку, но  боялась  -
вдруг кто-то, проходя мимо, увидит ее. Она ощущала себя точно в клетке.
   По этой причине Элеонора не раздевалась. Без одежды она станет  более
уязвима. К  тому  же  это  выглядело  бы  так,  будто  она  смирилась  с
происшедшим. Но она не хотела сдаваться.
   Застирав подол юбки, она вымыла лицо  и  шею.  Когда  подол  высох  в
жарком воздухе, она легла прямо на  покрывало.  В  доме  стояла  тишина.
Элеонора  почувствовала  затхлость  воздуха  этой  комнаты:  похоже,  ею
пользовались нечасто. Кто владел этим домом до прихода Уокера и до того,
как полковник Фаррелл поселился в нем? Кто та женщина в  черном?  Может,
одна  из  бывших  владельцев?  Или  экономка?  А   может,   родственница
полковника? Нет, вряд ли. Полковник Фаррелл походил на отшельника, точно
никогда никаких родственников у него не было и он в них не нуждался.  Он
вообще ни в ком не нуждался.
   Она не собиралась спать и пришла  в  замешательство,  когда  внезапно
раздался громкий стук. Элеонора обнаружила, что в комнате темно,  и  она
не могла понять, где находится. Губы ее  пересохли,  она  облизнула  их,
прежде чем ответить:
   - Да.
   Послышался тонкий пронзительный голос, вполне соответствующий  облику
женщины, которой он принадлежал.
   - Вернулся полковник. Он просит, чтобы вы приготовились к обеду.
   К обеду? Неужели так поздно? Если полковник вернулся, где же он  был?
Без сомнения, в Доме правительства, разбирался с Карлосом.
   Ее первым желанием было отказаться, сказать, что она не  хочет  есть,
но это глупо. Ее положение и без того сложно, чтобы рисковать, раздражая
пленителя. К тому же, если он захочет, ему ничего не  стоит  уморить  ее
голодом, чтобы подчинить себе. Нет, гораздо лучше пойти на обед с высоко
поднятой головой, собрав все свое достоинство.
   - Хорошо, спасибо, - ответила Элеонора, подумав, что если ей придется
бежать, следует воспользоваться случаем, чтобы  сделать  это  из  другой
комнаты.
   Но как она должна приготовиться? У нее нет ни щетки, ни расчески.  Не
во что переодеться. Все, что на ней, грязное и мятое.  И  к  тому  же  в
комнате так темно, что нельзя разглядеть  себя  в  кривом  зеркале,  что
висело над  умывальником.  Она  могла  только  вымыть  руки,  пригладить
ладонями волосы, вот и все. Придется полковнику удовлетвориться этим.
   В дверь постучали, и Элеонора двинулась к ней,  собираясь  выйти.  Но
вместо этого через широко открытую дверь вошла небольшая процессия. Двое
мужчин - никарагуанские солдаты в красных рубашках -  внесли  маленький,
но явно тяжелый столик. За ними вошел  полковник  с  двумя  стульями,  а
следом - женщина в черном и полненькая женщина в фартуке. Обе они  несли
подносы с едой и напитками. Последней впорхнула девочка лет семи-восьми,
по всей  вероятности,  дочь  женщины,  которая,  как  потом  выяснилось,
служила поварихой. Девочка несла старинный деревянный подсвечник с тремя
зажженными свечами. Очень осторожно, блестя глазами, она поставила его в
центр стола, сделала книксен, улыбаясь с явным облегчением,  и  выбежала
за дверь.
   Элеонора смотрела, как накрывали на стол, раскладывали  еду,  ставили
стулья. В последнюю очередь налили вина в  тонкие  венецианского  стекла
бокалы, потом  худая  женщина  вслед  за  остальными  покинула  комнату.
Элеонора осталась наедине с полковником Фарреллом.  Разочарованная,  что
ей не удалось выйти из комнаты, она ощутила комок в горле. Усилием  воли
Элеонора попыталась сдержаться и поймала на себе  напряженный  изучающий
взгляд полковника. По случаю обеда он побрился, но форму  не  надел.  Он
был в бриджах и белой батистовой рубашке с открытым  воротом.  Его  кожа
цвета красной меди резко контрастировала  с  белым  цветом,  особенно  в
мигающем пламени свечи. Свеча отбрасывала тени на его  лицо,  делая  нос
клювообразным, высокие скулы еще острее, и в  какой-то  момент  Элеоноре
показалось, что в нем есть что-то дикое и древнее, уже  в  самих  чертах
его лица. Но он сделал шаг, и это впечатление исчезло.  А  она  все  еще
стояла, завороженная только что увиденным образом,  когда  он  шагнул  к
двери на галерею и широко распахнул ее.
   В комнату ворвалась ночная  прохлада,  неся  с  собой  теплый  аромат
апельсиновых цветов и дикой гардении. Человек у  окна  положил  руки  на
железную решетку, украшенную  кованым  прихотливым  рисунком,  и  слегка
покачал, ее.