- Да, и переехал в Новый Орлеан, где сделался  аптека  рем  и  провел
свои дни подле Вайолетт. Из-за Гилберта они не смогли  пожениться.  Если
бы тот был здоров, Вайолетт принудила бы его дать согласие на развод, но
она не могла открыто оставить мужа-инвалида, который  пытался  покончить
жизнь самоубийством.
   - А может, они решили, что так будет лучше и  безопаснее  на  случай,
если личность Аллина вдруг будет установлена?
   - Вполне вероятно, - согласилась Джолетта. Роун глубоко вздохнул.
   - Ты действительно думаешь, что все обстояло именно так?
   - Я достаточно  хорошо  проанализировала  и  взвесила  известные  мне
факты. Даты совпадают. Более  того,  есть  старая  фотография  Джованни,
сделанная  в  Новом  Орлеане.  Качество  плохое,  но  наблюдается  явное
сходство с изображениями Аллина в дневнике Вайолетт.
   - Значит, можно предположить, - задумчиво произнес Роун, - что агенты
русского царя могли бы выйти на него в  Новом  Орлеане  через  Вайолетт,
ведь у них к тому времени уже имелось досье на нее. Но, видимо,  поверив
вымыслу о смерти Аллина, никто более не интересовался Вайолетт.
   -  А  уж   тем   более   ее   девочкой,   которая   была   официально
зарегистрирована как дочь Гилберта Фоссиера.
   Роун, вскинув брови, посмотрел на Джолетту.
   - Из этого следует, что ты есть... кто? В каком-то дальнем  поколении
прапраправнучка русского царя Александра I?
   - Возможно, - согласилась она, - но  это  ничего  не  меняет.  Вокруг
тысячи людей с самыми необыкновенными родословными. Достаточно взглянуть
на президентов: как только их избирают, тут же обнаруживается,  что  они
чуть ли не потомки королевских семей.
   - А если нет, если все, что случилось с  Вайолетт  и  Аллином,  имело
совсем другой смысл? Наверное, этого никто никогда не узнает.
   - Да, - согласилась Джолетта. - Никто не узнает.
   Роун долго молчал, глядя на нее,  на  лице  его  застыло  напряженное
выражение. Затем он наконец заговорил, решив сменить тему:
   - Я уехал из Флоренции раньше  тебя,  хотя  и  ненамного,  как  потом
оказалось. У меня было неотложное дело в Нью-Йорке. Я  хотел  взять  там
кое-что, прежде чем это сделает кто-нибудь другой.
   Он достал из кармана сложенный лист бумаги и два  маленьких  флакона.
Один был из тех, какие используют в "Фос-сиерс Ройял Парфюмс", другой  -
из  искусно  граненного  хрусталя  с  серебряным,  изысканно  украшенным
колпачком. Взяв руку Джолетты, Роун положил все ей на ладонь и  сжал  ее
пальцы. Он проделал это очень поспешно, как будто  боялся,  что  она  не
захочет взять предложенное.
   Джолетта внимательно оглядела лежавшие  на  ладони  предметы.  Затем,
положив флакончики в сумку,  развернула  сложенный  лист.  На  нем  были
написаны результаты химического анализа  с  подробными  характеристиками
компонентов. Рядом помещалась цветная диаграмма с цифрами,  указывающими
процентное содержание каждого входящего в смесь элемента.
   Это был состав духов "Ле жардин де кор".
   - Отчет, заказанный тетей Эстеллой, - прошептала она.
   - Верно, - спокойно подтвердил Роун. - Теперь он принадлежит тебе,  и
другого в "Каморс" делать не будут. В одном из  этих  флакончиков  духи,
которые мать Натали привезла в Нью-Йорк. Поступай с ними как хочешь.
   Она передала ему информацию, а он сделал для нее то, что ей было  так
нужно. Они оба отказались от чего-то своего ради  выгоды  другого.  Если
вдуматься, это выглядело забавно. Но Джолетте не хотелось смеяться.
   - Ты не должен этого делать, -  произнесла  она  бесцветным  голосом.
Подобные подарки порой могли означать прощание, и от этого ей  стало  не
по себе.
   - Нет, должен. Тебе пришлось пережить столько страшных  и  неприятных
моментов в поисках этой формулы.
   - Но ведь и тебе она нужна, - с трудом вымолвила Джолетта.
   - Формула не будет иметь, для меня никакой ценности, если из-за  меня
ты ее потеряешь.
   Напряжение Джолетты немного ослабло. Она откашлялась и тихо сказала:
   - Можешь ты... можем мы вместе использовать духи? Ты мог  бы  забрать
старую формулу и распоряжаться ею по  своему  усмотрению,  а  для  моего
магазина останется новый вариант - вариант Мими.
   - Нет. Ты нашла формулу, едва не поплатившись за это  жизнью,  и  это
должно быть у тебя.
   Его голос был тверд,  в  нем  не  было  сожаления.  Джолетта  ощутила
глубокую потребность проявить к нему не меньшую щедрость.
   - Но ты тоже рисковал жизнью. Я  ужасно  боялась,  что  Тимоти  убьет
тебя, ведь ты был безоружным. Тогда я и решила, что  ему  незачем  будет
делать это, если я отдам тебе дневник, но только все испортила. Я просто
очень испугалась.
   Роун не отводил от  нее  взгляда.  Речной  ветер  трепал  их  волосы,
ласково гладил лица. Наконец он спросил с настойчивостью в голосе:
   - Почему, Джолетта? Почему ты испугалась?
   Она  посмотрела  на  него  широко  открытыми  глазами.  Ей  с  трудом
удавалось сдерживать бушующие внутри чувства. Джолетта открыла  рот,  но
не издала ни звука. Она сама ушла от него во Флоренции, и он дал  слово,
что оставит ее в покое. Теперь  она  хотела  просить  его  остаться,  но
боялась произнести эти слова. Если он откажется, то от  этой  утраты  ей
уже никогда не оправиться.
   Едва заметная улыбка тронула губы Роуна, в глазах появилась  надежда.
С мольбой в голосе он спросил:
   - Неужели ты не можешь поверить мне даже теперь?
   - Могу. Я верю. Только... - Она в смятении умолкла.
   - Этого мне достаточно, - серьезно сказал он, но голос его дрогнул. -
Открой, Джолетта, другой флакончик.
   Она машинально повиновалась, но пальцы не гнулись и не слушались  ее.
Серебряный колпачок был туго завинчен, и ей потребовалось усилие,  чтобы
снять пробку, при этом содержимое флакона едва  не  выплеснулось  ей  на
платье.
   Аромат был великолепный, сладковатый,  легкий,  волнующий,  вроде  бы
знакомый, но редко встречающийся и удивительно  приятный.  Ей  не  нужно
много времени, чтобы узнать его или понять, нравится ли он ей.
   - Вайолетт и Аллин общались на языке цветов, - проговорил Роун, и его
голос звучал так же эмоционально, как был насыщен аромат, исходивший  из
флакончика. - Для нас, мне кажется, больше подходит язык запахов, потому
я не стану заполнять твою комнату букетами красных роз. И  поскольку  ты
пользуешься духами "Чайная роза", я подумал, что именно ты одна из  всех
женщин сможешь понять смысл  послания,  состоящего  из  экстракта  тысяч
болгарских роз.
   Болгарские розы - самые дорогие, самые ценимые  в  парфюмерном  деле,
всегда розовато-красные. Красные розы - любовь.
   Их аромат, проникая в нее, заполнял все ее существо,  кружил  голову.
Сладко ныло сердце, куда-то отступили все страхи, улетучились сомнения.
   Джолетта радостно улыбалась, глаза ее сияли.
   -  Я  люблю  тебя,  Тайроун  Кингсли  Стюарт  Адамсон  Четвертый,   -
призналась она.
   Он обнял ее и прижал к груди так крепко, словно не собирался  никогда
отпускать.
   - Я не могу жить без тебя, - бормотал Роун,  уткнувшись  лицом  в  ее
волосы. - Я чуть не сошел с ума,  все  хотел  придумать,  каким  образом
заставить тебя  поверить  мне.  Я  влюбился  в  тебя  еще  тогда,  когда
поцеловал на темной улице Нового Орлеана, и  с  каждым  днем  любил  все
сильнее, совершая безрассудные поступки и следуя за тобой почти по  всей
Европе, подобно верному псу. Я собирался и дальше следовать за тобой, до
тех пор пока тебе это не надоест и  ты  не  согласишься  выйти  за  меня
замуж.
   - Если это предложение, -  улыбнулась  Джолетта,  -  то  оно  мне  не
нравится.
   Он отстранился, чтобы взглянуть на нее.
   - Не нравится?
   - Может пройти немало времени, - смеясь, отозвалась она, -  пока  мне
надоест быть любимой или преследуемой тобой.
   - Проверим? - нарочито грубовато воскликнул он с  шутливым  гневом  в
голосе. И проверка началась.



   Дженнифер БЛЕЙК
   ПОРОЧНЫЙ АНГЕЛ

Перевод с английского В. Копейко и Н. Рамазановой


Анонс

    Красавица  Элеонора  Виллар  всегда  отличалась  здравым  смыслом  и
скромностью, так неужели с ней могло такое случиться? Оказаться по  воле
злого рока и беспечного братца в чужой далекой стране, да еще во  власти
безжалостного полковника Фаррелла - человека,  которого  она  винила  во
всех своих бедах! Но, вынужденная выдавать себя за  его  любовницу,  она
так блестяще справилась с ролью, что вскоре  суровый  полковник  уже  не
мыслил своей жизни без этой строптивой красавицы, которую все окружающие
за доброту и сострадание называли ангелом...

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава 1

   Под сводами французского  рынка  стоял  оглушительный  шум:  продавцы
зазывали покупателей, расхваливая свой товар, дети, пришедшие на рынок с
няньками, прыгали, носились взад-вперед по  галерее  пассажа.  Лошади  с
грохотом  катили  экипажи  по  булыжной  мостовой  за  пределами  рынка;
женщины,    сопровождаемые    слугами    с    нагруженными    корзинами,
переговаривались  друг  с  другом   и   яростно   торговались,   попугаи
пронзительными криками из своих  бамбуковых  клеток  пытались  перекрыть
этот шум, мартышки болтали между собой,  гуси  со  связанными  лапами  и
крыльями шипели, утки истошно крякали, куры нервно кудахтали,  и  у  них
были на то основания. Новый Орлеан  процветал  и  готовился  к  главному
удовольствию дня - вечерней трапезе.
   Прохладный ветер последних дней ноября  кружил  в  сводчатой  галерее
рынка, казалось, не беспокоя ни мужчин, ни женщин, которые заглядывали в
рыбные и мясные  корзины,  вдыхали  аромат  груш,  на  ощупь  определяя,
созрели они или  нет,  или  взвешивали  на  ладонях  тыкву  и  картошку,
прикидывая, на  сколько  они  потянут.  Но  Элеонора  Коллег  Виллар,  в
потертом плаще, обтянутая немодно  зауженными  юбками,  едва  сдерживала
дрожь, мечтая о теплом, подбитом конским волосом кринолине. Стоять  было
холодно, но она ничего не могла поделать. Еще  не  пришло  время  делать
покупки  для  пансиона.  Следовало  подождать,  когда  продавцы  устанут
торговаться и жалобное выражение ее зеленых с  золотыми  искорками  глаз
поможет не только сбавить цену, но и купить побольше продуктов.
   - Мадемуазель! Мадемуазель Элеонора!
   Обернувшись, она увидела молодого человека, направляющегося к ней. На
голове его  плотно  сидела  шелковая  шляпа  с  высокой  тульей,  черный
шелковый галстук съехал набок,  полы  сюртука  свободно  затрепетали  на
ветру,  когда  он,  лавируя  в  толпе,  обогнал  индианку,   флегматично
покачивающую корзиной с каким-то товаром. При  этом  он  задел  глиняный
горшок, но тут же поклонился, извиняясь и краснея.
   Нежно  изогнутые  губы   Элеоноры   сомкнулись,   подбородок   слегка
вздернулся. Она узнала друга ее  младшего  брата,  но  не  смогла  сразу
вспомнить его имя.  Друзья  Жан-Поля  появлялись,  а  потом  все  вместе
уходили на петушиные бои, в игорные дома, на травлю  медведей.  Смущение
перед ее положением  незамужней  девицы,  положением,  до  которого  она
низвела  некогда  славное  имя  Вилларов,  и  неспособность  помочь   ей
заставляли друзей брата не задерживаться в ее бедной  гостиной.  Она,  в
свою  очередь,  научилась  не  замечать  тайного  поклонения  и  разящей
жалости, скрывавшейся за их наигранным безразличием.
   Когда она заметила столь необычное для  этих  молодых-людей  подобное
проявление волнения, у нее кольнуло сердце.
   - Что такое? - резко спросила она. - Что-нибудь случилось?
   - Извините меня, если я  вас  напутал,  мадемуазель.  -  Темноволосый
молодой человек стащил шляпу, засунул трость под; мышку  и  склонился  в
поклоне.  -  Я  вас  повсюду  ищу.  Дело  касается   Жан-Поля.   Но   не
беспокойтесь, он в Бэнк-Аркаде, говорит с одним  из  агентов  Уокера.  И
если не остановить этого пустоголового дурака - прошу прошения, конечно,
- он точно ввяжется в эту авантюру.
   Элеонора тотчас почувствовала  облегчение  оттого,  что  Жан-Поль  не
валяется бездыханный, уткнувшись носом в опилки  на  полу  какого-нибудь
бара, или сраженный во время  поединка  под  раскидистыми  ветвями  дуба
где-то за пределами города. Но это облегчение было минутным.  Солдат!  В
восемнадцать лет, на два года моложе ее,  брат  был  слишком  юн,  чтобы
стать солдатом. В городе царил небывалый подъем,  объясняемый  подвигами
Уильяма Уокера в Центральной  Америке.  Горячее  сочувствие  подавленным
народам  тех  стран  и  зажигательные  призывы  на  газетных   страницах
присоединяться к солдатам-колонистам сбили его с  толку.  Как  презирала
она людей, игравших  на  эмоциях  чувствительных  мальчиков,  обещая  им
богатство и приключения.
   - Я должна остановить его, - прошептала Элеонора.
   - Я подумал точно так же. Вас он послушает. Но нам надо поторопиться,
чтобы он ничего не успел подписать. -  Молодой  человек  протянул  руку,
желая принять ее корзинку с покупками, и она отдала ее, не противясь.
   - А где ваша горничная?
   Презирая  себя  за  возникшее  чувство  смущения,  Элеонора  залилась
краской.
   - Простыла. И мне пришлось пойти  одной  -  на  таком  ветру  она  бы
непременно схватила пневмонию.
   Он в замешательстве взглянул на девушку, затем поставил  корзинку  на
ближайший ящик с луком.
   - Бог с ней. Идемте.
   Зебе, так звали юношу. Элеонора вспомнила его имя,  но,  конечно,  не
могла обращаться к нему столь фамильярно.
   - Мсье, очень мило с вашей стороны проявить обо мне такую заботу.
   Он подождал, пока мимо них прогромыхает экипаж,  потом  взял  ее  под
руку, помогая перейти через улицу.
   -  Надо  помочь  старине  Жан-Полю.  Мой  отец  говорит,  что   люди,
отправляющиеся в Никарагуа только потому, что Уокер взял город, подобный
Гранаде, скорее всего попадут в плен и их расстреляют.  У  Жан-Поля  нет
отца, который подсказал бы ему.
   Да и матери нет. Еще два года назад у них была  бабушка  Виллар.  Она
баловала Жан-Поля, прощая ему все только  за  то,  что  он  являл  собой
совершенное воплощение креольского джентльмена, точную копию ее сына,  -
явно не лучшая наставница для юноши. Но  при  ней  все-таки  жизнь  была
сносной, у них было все, чему полагалось быть у людей их  класса,  семей
такого положения в Новом Орлеане. Но потом бабушка умерла, и выяснилось,
что уже много лет они живут на ренту от небольшого особнячка рядом с  их
домом  на  Роял-стрйт.  Другие  родственники,  особенно  дядя  по  линии
бабушкиного мужа и его сын, требовали своей законной доли в  наследстве.
Особнячок пришлось продать, а доли, причитавшейся Элеоноре и  ее  брагу,
едва хватило на шесть месяцев.
   Поскольку  бабушка  заблаговременно  подыскала  ей  жениха,  Элеонора
думала, что у Жан-Поля по крайней мере будет дом. Но, как оказалось,  не
было и этого. Жених Элеоноры, поняв, что приданого не будет, решил,  что
самое время напомнить ей о мезальянсе ее  отца,  женившегося  на  дочери
ирландского рабочего. Он  постоянно  делал  презрительные  замечания  по
поводу ее семьи и ее самой, особо обращая внимание на  ее  огненно-рыжие
волосы. Он выражал сожаление, что у  ее  бабушки  отсутствовала  деловая
сметка,  и  намекал  на  неуравновешенность  ее  отца,  так   как   этот
джентльмен, будучи доктором, работал среди опустившихся  иммигрантов  из
Ирландии, обитавших в лачугах на окраинах города. По какой-то  неведомой
причине в его голове возникла идея, что ранняя смерть  ее  родителей  от
холеры явилась возмездием за предательство своего класса. И  задолго  до
того, как закончился траур по бабушке, Элеонора разорвала помолвку.
   С тех пор она не  раз  пожалела  о  своем  решении.  Ей  тяжело  было
смотреть на постояльцев, поселившихся в гостиной и комнатах, где некогда
жила ее семья и куда приглашали гостей. Кто же, кроме нее, теперь  может
указать Жан-Полю, какой не правильный шаг намерен  он  сделать?  Да,  но
может ли она ждать, что он  послушает  свою  ставшую  сварливой  сестру,
превратившуюся в рабочую лошадь?
   Элеонора и Зебе прошли мимо  торговки  в  белом  фартуке  и  шиньоне,
громко расхваливавшей свои жареные орешки. Их тяжелый густой запах висел
в воздухе и смешивался со  столь  же  густым  и  тяжелым  запахом  кофе,
доносившимся из открытых дверей кофеен, и с запахом  лошадиного  навоза,
разжиженного сточными водами, текущими по канавам вдоль улиц. Зловоние в
этот день было особенно сильным.  Заключенные  расчищали  улицы.  Обходя
отряд людей, скованных цепями щиколотка к щиколотке,  и  их  вооруженных
охранников, Элеонора отвела глаза. Это вышло само собой, она  не  хотела
своим сочувствующим взглядом добавить еще больше тяжести тем, что  видит
и осознает их судьбу.
   Бэнк-Аркада располагалась на Мэгэзин-стрит близ  Гравьера.  Это  было
место, где встречались бизнесмены, люди разных  профессий,  авантюристы.
Славилось оно тремя достопримечательностями, одна из  которых  -  бар  с
невероятно длинной стойкой, другая - популярный аукционный зал и  третья
- единственный в городе двор со стеклянной крышей. Многие планы в  войне
за независимость Техаса,  в  мексиканской  войне,  экспедиции  на  Кубу,
руководимой Лопесом,  составлялись  именно  здесь,  в  верхних  комнатах
Бэнк-Аркады. Немало сделок  заключалось,  немало  передавалось  секретов
здесь  же,  за  пивом  и  виски.  А  теперь,  когда  над  городом  витал
революционный дух, в Бэнк-Аркаде постоянно шумело людское море.
   Элеонора не пошла внутрь, ибо  только  женщина  опре  деленного  рода
занятий могла позволить себе это без вреда для своей репутации, да и  их
не особенно там приветствовали. Место  было  специально  отведенным  для
деловых встреч.
   - Я недолго. - Молодой человек, известный своим друзьям  по  прозвищу
Зебе, нахмурился, задержав руку на двери бара. - Вам, конечно,  неудобно
без служанки, но все будет в порядке.  Могу  ли  я  дать  совет?..  Ваши
волосы... Лучше бы их прикрыть.
   В спешке Элеонора  не  заметила,  как  капюшон  соскользнул  и  ветер
растрепал ее строгую прическу  с  пробором  посередине.  Золотисто-рыжие
пряди выбились из-под шиньона на затылке, и на  висках  свисали  локоны.
Кивнув, она натянула капюшон и прислонилась к  оштукатуренной  кирпичной
стене.
   Темнело. На противоположной стороне улицы огромные листья  бананового
дерева, возвышающегося над стеной, окружавшей двор, шелестели все громче
под усиливающимся ветром. Ветер поднял пыль с  деревянного  настила,  на
котором стояла девушка, и пыль осела на  щиколотки,  видневшиеся  из-под
юбки. Похоже, собирался дождь, и, стало быть, большинство ее постояльцев
останутся на обед  в  пансионе.  Ей  следовало  бы  приготовить  сегодня
побольше.
   Через дверь, беспрестанно хлопающую, доносились  обрывки  разговоров.
Рабство, права государства, наследствен-нов право. Только  об  этом  все
твердили в эти дни. В воздухе носилось нечто, возбуждавшее  воинственный
дух в каждом. Элеонора не понимала причин  подспудного  людского  гнева,
который чувствовался повсюду, вероятно потому, что у нее не было времени
соотнести  услышанное  со  своими  проблемами.  Если  бы  даже  отменили
рабство, ее бы это не коснулось. Рабы Вилларов были распроданы  согласно
наследственному  праву,  чтобы  можно   было   расплатиться   со   всеми
родственниками, а они с Жан-Полем могли сохранить дом на Роял-стрит.  Их
единственная рабыня - старуха, которая нянчила отца и их обоих.  Они  ее
очень любили, но сейчас от нее не было никакой пользы, кроме  того,  что
она считалась дуэньей Элеоноры. Слишком старая и  слабая,  она  вряд  ли
могла помочь чем-то еще. Если честно, сейчас рабыня  была  для  Элеоноры
обузой - еще один человек, за которым надо присматривать, и лишний рот.
   Она выпрямилась, увидев, как Зебе вышел из  бара  и  широкими  шагами
направился к ней.
   - Извините, мадемуазель. Похоже, я напрасно побеспокоил вас. Жан-Поль
отказался встретиться с вами.
   - Отказался?
   - Это задевает его гордость, -  пояснил  юноша.  -  У  меня  не  было
возможности поговорить с ним  наедине,  а  ему  не  хотелось  бы,  чтобы
окружающие