? Где ты был?
   - Старался спасти нашу любовь. Я понимаю, что моя жизнь не стоила  бы
таких усилий, если бы у меня не было тебя. Я вернулся, потому что знаю -
твое время подходит. Я не мог иначе.
   Вайолетт подумала, что Мария была права и нужно было слушать  ее.  Но
какое теперь это имеет значение, раз он с ней.
   - Помоги мне встать, - попросила она, опуская  ноги  со  скамеечки  и
протягивая ему руки.
   Аллин отбросил трость, наклонился, теплыми, сильными руками  обхватил
ее талию, и через секунду она была уже в его объятиях. Он ласково гладил
ее живот, она уткнулась лицом  ему  в  плечо;  счастье  захлестывало  ее
медленными волнами, долгий вздох облегчения вырвался из ее груди.
   Наконец Вайолетт подняла голову. Он коснулся ее губ так нежно, словно
боялся, что она разобьется, а потом стал  целовать  страстно,  отчаянно,
буйно, прижимая к себе  все  крепче  и  крепче,  пока  она,  протестующе
вздохнув, не отвела губы.
   Спрятав лицо в ее волосах, Аллин стал бормотать  слова  прощения  так
неистово, что видно было: ему с трудом  удается  сдерживать  бурю  своих
чувств.
   В этот момент из сгущавшихся  теней  сада  вышли  четыре  человека  с
саблями и ножами, которые сверкали серебром в отблесках заката. Их  лица
были скрыты черными масками, под широкими полями низко  надвинутых  шляп
белели только круглые отверстия для глаз.  Вайолетт  первая  увидела  их
из-за плеча Аллина, ее предостерегающий крик был полон ужаса.
   Аллин резко повернулся, подхватил с земли свою трость  и  со  свистом
обнажил спрятанный в ней стальной клинок. Затем шагнул между Вайолетт  и
нападавшими, приняв оборонительную позицию.
   - В дом, - бросил он ей через плечо так тихо, словно не хотел,  чтобы
они его услышали.
   Но они услышали. Один из нападавших отделился от остальных,  стремясь
уйти в сторону на  недостижимое  для  клинка  Аллина  расстояние.  Аллин
отступил на шаг-другой, чтобы не допустить этого.
   Вайолетт  тоже  подалась  назад,  освобождая  ему  путь.  Ее   сковал
леденящий ужас, куда более болезненный, чем удар  сабли.  Она  понимала,
что сейчас ей нельзя мешать Аллину. Вайолетт  не  представляла,  как  он
один сможет расправиться с ними. Надо что-то  придумать,  как-то  помочь
ему. Но ей ничего не приходило в голову. Она  услышала  за  спиной  крик
Марии и, обернувшись, увидела ее в дверях  виллы  с  прижатыми  к  губам
руками.
   Аллин оборонялся, красиво и умело нанося удары. Быстрыми  неуловимыми
движениями он сдерживал сразу троих, парируя, уклоняясь, делая выпады, и
при этом  не  допускал,  чтобы  четвертый  из  нападавших  подобрался  к
Вайолетт.  В  меркнущем  свете  дня  его  лицо   выглядело   мрачным   и
сосредоточенным.
   Один против четверых! Сабли со свистом скрещивались, клацали,  градом
сыпались удары. Противники Аллина делали выпады и  отступали,  толкаясь,
сбиваясь в кучу, вскрикивали, ругались, отдавали команды  друг  другу  и
вопили от боли, ощутив жалящие уколы его сабли. На рукавах их одежды тут
и там появлялась кровь, тяжелое сопение от ярости и усилий переходило  в
хрип.
   Аллин дрался с исключительным мастерством.  У  него  была  твердая  и
точная рука, он искусно пользовался приемами, которым научился у  лучших
мастеров фехтования Парижа и Рима. Хотя его противники  и  были  сильны,
они  отнюдь  не  обладали  такой   выверенной   точностью   движений   и
блистательно  рассчитанной  стратегией.  И  вот  один  из   них,   издав
предсмертный крик, упал, пронзенный сверкающей саблей Аллина.
   Пока Аллин  вытаскивал  клинок  из  тела,  четвертый  из  нападавших,
скользнув за его спиной, устремился к Вайолетт. Двое  других  накинулись
на Аллина, стремясь совместными усилиями одолеть его, поэтому  некоторое
время ему пришлось яростно защищаться.
   Вайолетт  неуклюже  побежала  к  арке,  увитой  виноградом,   пытаясь
обогнуть стол так, чтобы он оказался между нею и ее преследователем.  Но
тот с жестоким смешком протянул через стол левую руку  к  е  груди.  Она
отпрянула, однако он успел  схватить  драгоценный  флакон,  висевший  на
цепочке, и рванул его на себя. Вайолетт  качнулась  вперед  и  ударилась
животом об угол стола. С ее губ сорвался стон,  колени  подкосились,  и,
чтобы не упасть, она ухватилась руками за столешницу. Мужчина  неспешно,
почти лениво замахнулся саблей - настолько он был уверен в себе.
   Вспышка ярости вдруг ослепила Вайолетт. Не раздумывая, она приподняла
стол за крышку и толкнула его вперед.
   Цепочка  ожерелья  оборвалась.   Человек   в   маске   отскочил,   но
недостаточно проворно -  стол  обрушился  ему  на  ногу.  Он  выругался,
высвобождая  ее.  Вайолетт  же  отступила   назад,   пытаясь   сохранить
равновесие. В ярости оскалив зубы, мужчина с саблей  отшвырнул  стол  и,
хромая, начал снова приближаться к Вайолетт.
   Отражавший удар за ударом Аллин увидел это и испустил крик  отчаяния.
Но тут со стороны садовой калитки донесся  боевой  клич,  и  Джованни  с
искаженным яростью лицом кинулся к противнику, размахивая серпом.  Остро
заточенный серп представлял собой грозное оружие,  но  уступал  сабле  в
длине и боевых качествах.
   Нападавший  повернулся  лицом  к  новой  опасности.  У  Джованни  был
единственный шанс - быстрота: приблизиться к  противнику,  пока  тот  не
успел пустить в ход саблю. Пригнувшись, он ринулся вперед, вращая  перед
собой серп, как оружие древних богов. Они схватились врукопашную.  Удары
сыпались градом. Хромой оступился и упал, увлекая Джованни за собой. Оба
рухнули на плитки сада.
   В схватке человек в маске выронил саблю,  Джованни  отбросил  ее,  и,
клацнув, сабля упала к ногам Вайолетт.  Она  быстро  наклонилась,  чтобы
поднять ее, но, застонав от  боли,  снова  выпрямилась.  В  этот  момент
Вайолетт увидела, как противник извернулся, сунул руку  под  плащ,  и  в
руке у него блеснул стилет.
   Она предостерегающе  крикнула.  Джованни  услышал  и  тотчас  схватил
запястье человека в маске сильными пальцами.  Рыча,  они  покатились  по
земле - сила против силы, решительность против ярости.
   Вайолетт с саблей в руке быстро шагнула  вперед,  напрягая  зрение  в
сгустившейся темноте, готовая вмешаться. Но боровшиеся двигались слишком
быстро, и она боялась промахнуться.
   Они снова оказались на ногах,  через  мгновение  отделились  друг  от
друга и двинулись по кругу.  Отблески  последних  лучей  света  голубыми
звездами вспыхивали  на  серпе  Джованни;  клинок  стилета  в  руке  его
противника сверкал, словно жало.
   Как по безмолвному сигналу, они  подскочили  друг  к  другу,  яростно
рыча, задыхаясь от напряжения, пытаясь то так, то  эдак  захватить  друг
друга, скользя и спотыкаясь. Вдруг раздался глухой звук удара, и в ту же
секунду Джованни тяжело взмахнул серпом.
   Нападавший упал, из огромной дыры  у  него  на  шее  хлестала  кровь.
Джованни постоял мгновение, глядя вниз, потом поднял на Вайолетт  глаза,
потемневшие от боли и раскаяния.
   - Я должен был прийти раньше, мадонна, - прошептал он.  -  Я  услышал
ваш крик, но был без оружия...
   Он взялся за ручку стилета, торчавшего у него из груди, и  рухнул  на
колени.  Вайолетт   зажала   рот   обеими   руками,   пытаясь   подавить
поднимающуюся изнутри волну боли и отчаяния.
   - В дом! Беги в дом, Вайолетт! - выдохнул Аллин ей в затылок,  и  эти
слова тотчас заглушило клацанье его сабли -  он  загонял  в  угол  сразу
двоих противников.
   Клинки скрещивались, звеня, высекая снопы оранжевых  искр.  Слышалось
затрудненное, тяжелое дыхание. Нападавшие то шли вперед,  то  отступали,
время от времени спотыкаясь об упавшее безжизненное тело одного из  них.
Они топтали ровные грядки трав, и  воздух  наполнился  резкими  запахами
базилика, мяты, шалота и раздавленных роз.
   Вайолетт, терзаемая болью, страхом и ужасом, не могла заставить  себя
отойти в безопасное место. Дерущиеся мужчины оказались между нею и телом
упавшего Джованни, и у нее не было возможности помочь ему.  Она  стояла,
сжимая в руках саблю, пытаясь придумать, чем может быть полезной.
   Аллин взглянул на  Вайолетт  и  удвоил  свои  старания.  Тесня  более
высокого  из  нападавших  назад   своим   безжалостным   мастерством   и
сдержанной, сквозящей в каждом движении силой, он  увернулся  от  клинка
другого, миновав его. Раздался вопль - Аллин  нанес  молниеносный  удар,
вонзив и  вытащив  шпагу  столь  стремительным  движением,  что  за  ним
невозможно было уследить. Не успел его  противник  упасть,  как  он  уже
развернулся к последнему из четверых.
   У того было преимущество в  несколько  мгновений,  пока  на  него  не
обращали внимания; он использовал их,  чтобы  бросить  шпагу  наземь  и,
сунув руку под жилет, вытащить пистолет.  Направив  его  на  Аллина,  он
резко дернул курок.
   Прогремел выстрел,  оглушительно  громкий  в  замкнутом  пространстве
огороженного сада. Из дула вырвалось  пламя  и  голубовато-серый  дымок.
Аллин упал навзничь, словно кукла-марионетка с обрезанными  веревочками,
прижимая руку к багровому пятну на манишке, чуть выше жилета. Ударившись
о землю, он перевернулся и замер, грациозно раскинув руки и ноги.  Ветер
шевелил завитки волос и траву вокруг его головы.
   С торжествующим видом последний из  нападавших  швырнул  однозарядный
пистолет  на  землю,  быстро  оглянулся  в  поисках   своей   шпаги   и,
наклонившись, схватил ее. Затем он повернулся и направился к Вайолетт.
   В этот момент в дверях  кухни  показалась  Мария  с  тремя  соседями,
вооруженными граблями и вилами. Увидев их,  мужчина  резко  остановился,
обвел диким взглядом своих поверженных компаньонов  и  попятился  назад,
споткнувшись о валявшийся  в  траве  дневник  Вайолетт.  Легкий  ветерок
перелистывал забрызганные кровью  страницы.  Быстро  подхватив  тетрадь,
мужчина оглянулся на Вайолетт в последний раз и выбежал через  раскрытые
ворота.
   Вайолетт вдруг показалось, что она стала видеть все необычайно ясно и
четко - кристально ясно, до боли в глазах. Очертания  сада,  серебристое
сияние колыхавшихся на ветру  листьев  оливы  были  слишком  совершенны,
слишком  прекрасны.  Запахи  растений  на  грядках  и   измятой   травы,
смешавшись с запахом теплой крови, струившейся по мозаичным плиткам у ее
ног, стали тошнотворными. Мягкий весенний ветерок словно кнутом  хлестал
ее кожу. Любое прикосновение, даже самое нежное, показалось бы ей сейчас
ударом.
   Мария бросилась к Джованни и с горестным стоном опустилась на  колени
рядом с ним. Она приподняла тело своего сына, нащупала ручку  стилета  и
выдернула его из раны, в то время как юноша продолжал  улыбаться,  глядя
ей в глаза. Соседи помогли убитой горем Марии поднять раненого и  унести
в дом.
   Одна добрая пожилая женщина подошла к Вайолетт и слегка коснулась  ее
руки, подталкивая к вилле. Вайолетт покачала головой.  Она  собрала  все
силы, чтобы заставить свое  тело  двигаться,  выполнять  ее  команды,  и
медленно двинулась туда, где лежал Аллин. Кровь, насквозь  пропитав  его
манишку, просачивалась в траву. Неуклюже опустившись рядом  с  ним,  она
взяла его руку и прижала к своей щеке его  слабые,  вялые  пальцы.  Чуть
покачнувшись, Вайолетт закрыла глаза, но не смогла удержать слез, теплые
капли которых увлажняли затверделые мозоли его большого и  указательного
пальцев, а потом и его ладонь.
   Веки Аллина дрогнули и приоткрылись; его серые  глаза  (взглянули  на
нее с такой любовью, что, казалось, он хочет запечатлеть в них ее образ,
прекрасное предсмертное видение. Он  слегка  поморщился  и  спросил  так
тихо, что она скорее угадала, чем услышала:
   - Ушли?
   Вайолетт лишь кивнула. Она не могла выговорить ни слова, словно комок
застрял у нее в горле.
   - Это я виноват. Они  следили  за  мной.  Я  должен  был  вести  себя
осторожнее.
   Его рука холодела. Вайолетт попробовала совладать со своим голосом.
   - Пожалуйста, - сказала она, - пожалуйста, не надо.
   Что она имела в виду - то ли не позволяла ему говорить, то ли просила
не покидать ее, не умирать? Она и сама этого не знала.
   Его взгляд слегка затуманился, но вновь прояснился, словно подчиняясь
усилию  воли.  Он  попытался  улыбнуться,  однако  у  него   это   плохо
получилось.
   - Я... принес бы тебе цветы... но из-за спешки...
   - Неважно, - прошептала она.
   - Розмарин... - Его  тихий  голос  плыл  по  воздуху,  словно  легкая
паутинка. - На память. Дай бог, любовь моя...
   Он умолк, глаза закрылись. Из  уст  Вайолетт  вырвался  пронзительный
крик, полный боли, но она не могла его остановить. Боль пронзила все  ее
тело, сокрушая и разрушая все на своем пути, накрыла  ее  темной  волной
нестерпимой муки, скрутила, смяла, вынесла к какому-то  дальнему  берегу
ее сознания, где оставила - страдающую и беззащитную. Раздавленная  этой
безжалостной болью, когда каждое  прикосновение  добавляет  страданий  и
каждый звук усиливает юс, она пыталась оттолкнуть руки, которые  подняли
ее и понесли прочь от того места, где она хотела остаться.  Она  слышала
чьи-то голоса, но не узнавала их, чувствуя лишь влажность своей  горячей
крови, вытекающей из нее, словно из раны.
   Потом пришло спасительное забытье, к  которому  она  так  стремилась,
умоляюще простирая руки, потому что больше не могла вынести этих мук...

***

   - Ваша дочка такая прелесть. Bella, molto bella.
   Вайолетт  повернулась  к  Марии  и  улыбнулась,  увидев  трогательную
картину, которую являл собою крошечный младенец в мягком  белом  вязаном
одеяльце, лежавший на коленях у Марии.  Маленькое  личико  малышки  было
ангельски спокойно во сне, прелестно очерченный розовый бутон ротика еще
влажен от молока. Крошечные веки, прикрывающие  темные  глазки,  опушены
густыми ресницами, изящно изогнутые тонкие  дужки  бровей  придавали  им
выразительность;    розовое    личико    обрамляли    мягкие     завитки
светло-каштановых волос. Да, девочка прелестна, она будет ей радостью  и
утешением.
   - Bella Giovanna, - негромко продолжала Мария, - я так  горжусь,  что
вы дали ей это имя. Она, - Мария еще понизила голос, - она очень  похожа
на итальянского младенца.
   Вайолетт прикрыла глаза от боли. Теперь она, хотя и с  трудом,  могла
выносить ее, потому что знала: рано или поздно она пройдет.
   - Да, - отозвалась Вайолетт так же тихо.
   Она обратила свой взор к дневнику, лежавшему на столе, уже новому,  в
красивой обложке из темно-красного бархата, украшенной тисненым узором и
окантованной медной рамкой. Этот альбом племянник Марии отыскал для  нее
во  Флоренции.  Все  последние  дни  Вайолетт  заполняла  его,  стремясь
восстановить прежние записи, старательно воссоздавая те  дни,  переживая
их  заново,  иногда  всецело  переносясь  в  прошлое,  что   давало   ей
возможность ускользнуть от неизбежного настоящего.
   Заполнение  дневника,  воспоминания  занимали  ее  время,  давали  ей
какое-то занятие. Но более всего Вайолетт  хотела  запечатлеть  в  своем
дневнике все  события  прошедшего  года.  Она  не  могла  отказаться  от
подробного описания дней, проведенных с Аллином, только лишь  из  страха
перед злобой наемных убийц. Она делала это не только для себя, но и  для
дочери Аллина.
   Мария кашлянула и, продолжая смотреть на ребенка, заговорила снова:
   - Я не рассказала вам о похоронах. Заупокойную мессу отслужили  очень
торжественно, священник сказал хорошие, добрые слова,  дающие  утешение.
Пришло много скорбящих... и было много цветов.
   Вайолетт глубоко вздохнула и  задержала  в  груди  воздух,  борясь  с
собой. Не желая давать волю слезам, она поспешно спросила:
   - Где его похоронили?
   - На холме у церкви, среди могил моих родственников.  На  его  могиле
установили большую красивую плиту, украшенную  гравированными  розами  и
побегами розмарина, а над плитой - фигурку стоящего ангела.
   Вайолетт не могла говорить, они долго молчали. В  окно  дул  ласковый
весенний ветерок,  шевеля  занавески  над  постелью.  Холмы  вдали  были
подернуты туманом, но лучи солнца делали яркими их приглушенные охряные,
ржавые, пыльно-зеленые тона.
   После нескольких вздохов Мария заговорила снова:
   - Врач сказал, что сегодня вы можете немного пройтись.
   - Правда?
   Днем раньше Вайолетт разрешили немного посидеть в кресле у окна. Роды
были трудные, она потеряла много крови; ее жизнь была в опасности  -  по
крайней мере, так ей сказала Мария, сама  Вайолетт  не  помнила  ничего.
Опасались также за ребенка, но Джованна вступила в этот мир  с  яростным
криком протеста против того,  что  ее  слишком  рано  вытолкнули  из  ее
теплого убежища. Поначалу девочка была бледной, но скоро  порозовела  и,
совершенно как дети, родившиеся вовремя, с первого же раза стала  сосать
грудь, предложенную ей три недели назад, и каждое кормление жадно ела до
тех пор, пока не засыпала.
   - Вы должны постараться, - сказала Мария. - Он нетерпеливо  ждал  вас
все это время. Он хочет видеть вас сегодня, и если вы не придете, он сам
встанет, а этого ему нельзя делать, по крайней мере, еще неделю.
   - Да, он так и сделает, даже если это его  убьет.  -  Голос  Вайолетт
прервался, и улыбка медленно угасла, словно выгоревшая свеча.
   Мария дотронулась до  руки  Вайолетт  и  пожала  ее,  хотя  глаза  ей
застилали невыплаканные слезы.
   - Да, мужчины глупы. Но мы ведь любим их именно такими,  правда?  Так
пойдемте же. Я уложу малышку и помогу вам.
   Мария, поддерживая, вела ее  до  дверей  спальни,  пока  Вайолетт  не
перестала ощущать предательскую слабость в коленях  и  не  почувствовала
себя увереннее. Было так  странно,  что  она  снова  может  двигаться  с
привычной гибкостью и грацией,  так  странно  класть  руку  на  живот  и
чувствовать, что он плоский. Впервые за долгое время ей стало интересно,
как она выглядит. Мария расчесала ей волосы и просто  распустила  их,  и
они золотисто-каштановым водопадом струились по ее спине, но Вайолетт не
смотрелась в зеркало и не знала, выглядит ли она болезненно бледной  или
разрумянилась от затраченных усилий.
   Впрочем, это неважно, хотя то, что ее  стало  интересовать,  как  она
выглядит, уже само по себе хороший  признак.  Она  действительно  начала
поправляться.  Мария  открыла  дверь  спальни,  слегка  подтолкнула  ее,
ободряя, и ушла.
   Путаясь в кружевных и батистовых складках рубашки и халата,  Вайолетт
вошла  в  комнату.  Мужчина  на  кровати  дремал.  Вдруг   его   ресницы
затрепетали, он открыл глаза и увидел ее. Улыбка, зародившаяся в уголках
рта, постепенно осветила все его лицо и засияла в  глазах.  Дотронувшись
до стоявшего рядом стула, он  протянул  к  ней  руку  и  низким,  нежным
голосом сказал:
   - Подойди. Сядь вот сюда, поближе ко мне.
   Сердце Вайолетт дрогнуло, ей захотелось заплакать, но она сдержалась.
Слишком много слез было пролито в последнее время, слишком много.
   Вайолетт сделала так, как он просил. Когда она положила руку  на  его
ладонь, он в ответ сжал свои пальцы, как будто  не  желая  отпускать  ее
никогда.
   - Я хочу, - сказал он голосом, дрожавшим от желания, - чтобы ты легла
рядом. Чтобы я мог утешить тебя.
   - Да, - прошептала она.
   - Если этого нельзя, поговори со мной. Расскажи мне, как  ты  живешь,
как ты себя чувствуешь. Расскажи мне о Джо-ванне - я видел ее, она  хотя
и маленькая, но такая же прелестная, как и ты. Я хочу слышать твой голос
и ощущать твое присутствие. Ведь был такой  ужасный  момент,  когда  мне
показалось, что я не смог защитить тебя и навсегда потерял...
   Он замолчал, потому что Вайолетт,  придвинувшись  к  нему,  коснулась
рукой его рта. Чувствительными кончиками пальцев  она  ощутила  движение
его губ, складывавшихся в улыбку, потом его поцелуй.
   - Скажи мне, что теперь будет с нами? - спросил  он.  Она  проглотила
ком в горле.
   - Когда мы оба поправимся, мы уедем отсюда.  Может  быть,  в  Египет,
если хочешь.
   - Это достаточно далеко, чтобы ты оказалась в безопасности.
   - И ты тоже.
   Он снисходительно улыбнулся.
   - Пока