а, - надеюсь, Салли Энн будет помнить о правилах хорошего тона.
   - Вы  боитесь,  Томас  использует  свое  служебное  положение,  чтобы
отомстить, если Салли Энн оскорбит его? - спросила Летти. - Если так, то
вы, по-моему, думаете о нем слишком дурно.
   - Да нет же, господи! Но Салли Энн, хотя она и такая тихоня  с  виду,
вполне способна сделать эту прогулку не совсем приятной для него.
   - Ничего, он это как-нибудь переживет.
   - С его стороны очень мило попытаться загладить свою вину, но  я  все
же думаю, ему лучше было взять на прогулку вас, а не мальчишек.
   Летти не смогла сдержать смешок:
   - Как компаньонку? Я думаю, Питер с Лайонелом лучше справятся с ролью
охранников.
   - Несомненно, - согласилась тетушка Эм и, в свою очередь, улыбнулась.
- Но я прекрасно помню,  что  в  первый  раз  полковник  приехал,  чтобы
увидеть вас...
   - Мне он нравится, но я вовсе не собираюсь заявлять на него права!
   - Вы меня не так поняли, Летти.  Впрочем,  жаль.  Полковник  -  такой
милый человек.
   Рэнни, который сидел на ступеньках и строгал какую-то палочку,  вдруг
поднял голову.
   - В самом деле, очень жаль, - сказал он простодушно.
   Летти быстро посмотрела на него, но невозможно было сказать,  смеется
ли он над ней, над своей тетушкой или вообще ни над кем не смеется.

***

   С приближением лета и удлинением  теплых  дней  все  больше  путников
начало проезжать через район Накитоша. В городе можно было  видеть,  как
они закупают дорожные  припасы,  расспрашивают  о  дорогах,  которые  им
предстоят, посещают воскресные церковные службы. Отправляясь с  тетушкой
Эм в город за покупками, Летти видела их на улицах - отчаявшиеся мужчины
и женщины с детьми либо задавленные усталостью, неуверенные в завтрашнем
дне. Эти люди вызывали интерес склонной к состраданию тетушки Эм, и  она
часто заговаривала с ними, расспрашивала, откуда они и  почему  оставили
дом, иногда приглашала их к себе отобедать.
   Некоторые из путников продали свои имения в Арканзасе и  Теннесси,  в
Миссисипи, Алабаме и Джорджии, а многие просто бросали дома,  прибив  на
дверь табличку "Уехал в Техас".  Урожаи  в  тот  год  были  скудными,  и
вырученных от их продажи денег не хватало  на  жизнь.  Если  же  кому-то
удавалось получить прибыль, все проглатывали сборщики налогов,  аппетиты
которых с окончанием  войны  росли  год  от  года.  Для  многих  решение
переехать было вызвано страхом перед ростом насилия, когда  люди  целыми
отрядами восставали против правительства, обманувшего их. Были и  такие,
кто в конце концов решил, что больше не может  достойно  жить  в  родных
краях; эти  люди  направлялись  в  Мексику  или  Центральную  Америку  к
эмигрировавшим раньше родственникам и друзьям.
   У большинства все имущество помещалось в единственной крытой повозке,
запряженной мулами или быками. Снизу к повозке крепились клети с курами,
а сзади плелись привязанные коровы и собаки. У  типичных  представителей
слоя мелких фермеров-рабовладельцев в лучшем  случае  было  когда-то  по
четыре-пять рабов - а ведь  им,  как  и  раньше,  все  еще  принадлежала
большая часть земельных владений к  югу  от  линии  Мейсона  -  Диксона.
Впрочем, некоторым семьям  требовался  целый  поезд  из  повозок,  чтобы
перевезти свой скарб и мебель. С боков фургона  под  брезентовым  верхом
можно было заметить блеск зеркал  в  позолоченных  рамах  или  полировку
красного дерева, а когда колеса повозок проваливались в рытвины,  слышно
было,  как  пели  фортепьянные  струны  и  позвякивал  хрусталь.   Таких
путешественников очень часто сопровождала  охрана:  мужчины  с  суровыми
лицам" и ружьями у луки седла.
   Время от времени в городе появлялись люди, которые разыскивали  своих
близких, - их путь можно было проследить  до  Ред-Ривера,  а  потом  они
исчезали. Были  подозрения,  что  тут  не  обходилось  без  джейхокеров,
которые грабили проезжающих,  а  трупы  закапывали  в  лесной  чаще  или
сбрасывали в ближайший колодец. Фургоны запросто можно  было  сжечь  или
перегнать через границу и там продать. В Арканзасе и Техасе без  проблем
можно было сбыть лошадей, быков и другую живность, а ценные вещи скупали
беззастенчивые торговцы.
   Семьи,  живущие  вдали  от  всех  в  лесной  глуши,  сами  себя  всем
обеспечивали и замыкались в своих кланах. Они боялись  джейхокеров,  без
энтузиазма встречали людей, задающих вопросы или  высматривающих  что-то
среди их амбаров и прочих хозяйственных построек.
   Однако не все эти люди были такими уж необщительными.  У  тетушки  Эм
было много родственников среди тех, кто жил в лесах по берегам  речушек,
и однажды она получила приглашение от кузена, который выдавал замуж свою
дочь, последнюю из пяти. Ехать было недалеко  -  кузен  жил  в  каких-то
восьми-девяти милях от Гранд-Экора на  другом  берегу  Ред-Ривера,  -  и
тетушка Эм очень обрадовалась. Она знала, что  там  соберутся  друзья  и
родственники со всей округи; за домашним ежевичным  вином  и  кукурузным
виски можно будет узнать все последние новости и сплетни.  Салли  Энн  и
Питер тоже собирались ехать, и, конечно, все родственники хотели  видеть
Рэнни. Тетушка Эм заявила, что Летти тоже должна поехать с ними,  -  это
будет для нее хорошей возможностью познакомиться с людьми, лучше  узнать
их.
   Рэнни все-таки не  поехал:  утром  у  него  началась  такая  страшная
головная боль, что он почти ничего не видел. Летти съездила  по  просьбе
тетушки Эм в город, чтобы пополнить для  него  запас  настойки  опия,  и
встретила там Джонни Ридена. Друг Рэнни был свободен и вернулся с ней  в
Сплендору пообедать. Когда он услышал о свадьбе, то сразу  же  предложил
свои услуги в качестве сопровождающего, сказав, что это как раз одно  из
его любимых развлечений, и к тому же ему нечем заняться в этот вечер.
   Дом, где праздновали свадьбу, построенный из  выдержанного  кипариса,
был простым и скромным. К открытому, как вольер для собак,  центральному
холлу примыкали по бокам по одной большой комнате, а заднее крыльцо вело
на приподнятый над землей сеновал, где можно спать. В  доме  не  имелось
даже обычной гостиной - обе комнаты  заставлены  кроватями,  где  обычно
спало это большое семейство, и только  у  камина  оставалось  место  для
гостей. Одну комнату полностью  освободили  для  свадебной  церемонии  и
последующих танцев; свободные стулья выставили  в  открытом  центральном
холле и на переднем крыльце на случай избытка гостей.
   Протестантская  свадебная  церемония  тоже  была  довольно   простой.
Невеста в платье из голубого батиста с букетом из белых  и  алых  роз  в
руках и жених в белом атласном жилете, с  бантом  из  белого  атласа  на
лацкане, вышли на середину.  Священник,  объезжавший  округу,  в  черном
фраке и пыльных сапогах, произнес подобающие слова. Было немного слез  и
очень много объятий и  поцелуев.  Потом  все  бросились  к  праздничному
столу.
   Из  уважения  к  сану  священника,   и   поскольку   многие   женщины
практиковали воздержанность, в стоявшем на столе фруктовом пунше не было
ни капли алкоголя. Напитки покрепче подавались  на  кухне  и  на  заднем
дворе, где мужчины и парни собирались у  колясок  и  фургонов.  Угощение
состояло из жареных кур, куриных клецок  в  соусе,  ветчины,  кукурузных
оладий, яблочных,  кокосовых  и  лимонных  пирогов,  сладкого  заварного
крема, горячих булочек и, конечно же, свадебного  торта,  глазированного
множеством яичных белков с кокосом.
   Закуски подавали на тарелках, которые можно  унести  туда,  где  было
место, чтобы присесть где угодно - от стола  в  кухонной  пристройке  до
ступенек переднего крыльца. Некоторое время не было слышно ничего, кроме
стука ножей и вилок о тарелки. Покончив с едой, гости поставили  тарелки
там же, где сидели, и несколько слуг бросились собирать их, чтобы унести
на кухню и помыть. После еды мужчины и женщины в возрасте, отрезав  себе
по кусочку жевательного табака, расположились на крыльце, а тем временем
юноши, девушки и молодые женатые пары начали созывать музыкантов.
   После первого вальса для жениха и невесты раздалась  веселая  быстрая
музыка - в этих местах  предпочитали  хороводы,  кадрили  и  шотландские
пляски. Женщины были в ситцевых и льняных платьях, сшитых дома,  и  лишь
немногие - в шелковых и атласных. От дам исходили ароматы роз, сирени  и
яблоневого цвета, а мужчины пахли лавровишневой водой, кукурузным  виски
и нафталином, который предохранял их костюмы от моли. В теплом  вечернем
воздухе  эти  запахи  смешивались  со  стойкими  ароматами  блюд.   Лица
раскраснелись, звучали громкие веселые голоса, ноги шаркали и топали  по
нанесенному на пол песку. Половые доски ходили ходуном; стены, казалось,
раскачивались вместе с  танцорами,  отплясывавшими  кадрили  в  открытом
холле.
   Привезенных  детей  уложили  на  тюфяки  на  сеновале,  с  ними  были
несколько пожилых женщин, присматривающих, чтобы  дети  не  свалились  с
лестницы. Старики собрались на заднем крыльце подальше от шума. Там  они
жевали табак, сплевывали его на двор и разговаривали о видах на  урожай,
о лошадях, политике и приглушенными голосами о ночных всадниках.  Летти,
выскочив на крыльцо, чтобы вдохнуть воздуха, услышала несколько  слов  и
сразу поняла, о чем идет речь. Однако  старики  тут  же  замолчали,  как
только она  появилась.  Это  не  удивило  Летти,  но  все  же  несколько
расстроило.
   Наконец жених и  невеста  покинули  гостей.  Они  уехали  в  коляске,
украшенной белыми лентами, а за ней, по обычаю, волочилась связка старой
обуви. Тут же начались  разговоры  о  том,  чтобы  устроить  новобрачным
шуточную серенаду, кошачий концерт со звоном в колокольчики и стуком  по
кастрюлям, так как все знали, что ночевать они будут  недалеко,  в  доме
старшей сестры жениха. Однако мать невесты резко отвергла  эту  идею,  и
скрипачи начали очередную кадриль.
   Тетушка Эм танцевала с отцом невесты,  а  Летти  кружилась  с  Джонни
Риденом, но они не собирались долго оставаться  после  отъезда  молодых.
Головные боли у Рэнни в последние дни участились, это беспокоило тетушку
Эм, и она хотела поскорее вернуться. Они  уехали  одними  из  первых,  и
некоторое время до повозки доносился целый хор голосов - слова  прощания
и приглашения поскорее приехать еще.
   Коляска легко катилась по песчаной  дороге,  освещенной  луной;  лица
обдувал приятный встречный ветерок.  Расслабленные  от  обильной  еды  и
питья, приятно уставшие, они молча ехали вперед. Тетушка Эм,  у  которой
Летти стала замечать повадки свахи, настояла, чтобы Летти села  впереди,
рядом с Джонни, а они с Салли Энн устроились  сзади,  рядом  с  Питером,
спавшим на тюфяке между ними. Но  внимание  Джонни  целиком  притягивала
дорога, и Летти позволила себе поразмышлять о  дружелюбности  и  доброте
людей, с которыми она в этот вечер познакомилась. Ее поразило,  что  при
такой трудной жизни они выглядели вполне довольными. Очевидно, не  очень
много нужно для счастья. Почему же тогда она не может быть счастливой?
   "На самом деле все совсем не так  просто,  как  кажется,  -  подумала
Летти, припомнив подслушанный обрывок разговора. - Некоторые из  мужчин,
присутствовавшие на свадьбе, наверняка  тоже  надевают  по  ночам  белые
простыни и разъезжают по  окрестностям,  наводя  ужас  на  освобожденных
невольников и чиновников-"саквояжников".
   - Можно вас кое о чем спросить? - обратилась Летти к сидевшему  рядом
Джонни. - Правда ли, что все, что  касается  ночных  всадников,  покрыто
завесой таинственности? Или же люди сразу прекращают  разговоры  о  них,
когда я появляюсь, из-за того что я женщина?
   Джонни резко повернул голову и долго пристально смотрел на нее.
   - Это зависит от того, каких ночных всадников вы  имеете  в  виду,  -
пробормотал он наконец.
   - То есть?
   - Кое-кто называет ночными всадниками Рыцарей Белой  Камелии,  кто-то
называет так джейхокеров.
   - Я говорю о Рыцарях - о тех, кто надевает белые простыни.
   - Джейхокеры тоже надевают простыни, когда им это удобно.
   - Но тогда ведь легко запутаться...
   - А они именно этого и добиваются.
   - Да, я понимаю, - задумчиво сказала Летти.
   - А то, что они замолкают при вашем появлении, вполне объяснимо. Вы -
женщина и, кроме того, человек посторонний.
   - И к тому же янки, - грустно усмехнулась Летти.
   - И это тоже, хотя и не главное.
   - Спасибо, - сказала она довольно  сухо.  -  И  все-таки  мне  многое
кажется странным. Вполне понятно,  что  нужно  джейхокерам,  но  неужели
Рыцари не понимают, что их насилие бессмысленно?
   - А что еще вы могли бы предложить?
   - Конечно же, политическую борьбу!
   - Пойти голосовать для них - поступиться своей честью.  И  даже  если
они  пойдут  на  это,  избирательные   урны   контролируют   радикальные
республиканцы, за спиной которых военные. Более того. Конгресс - то есть
остальные  Соединенные  Штаты  -  отказался  признавать  членов   Палаты
представителей, избранных до  того,  как  начали  действовать  законы  о
Реконструкции. Поэтому мало надежды, что  сейчас  их  признают.  Что  же
остается?
   - Митинги! Петиции!
   - Митинги запрещены, а на петиции никто не  обращает  внимания,  даже
если их удается довезти до Вашингтона.
   - Но какая же польза от того, что негров бьют кнутами и вешают?!
   Джонни покачал головой:
   - Эти бедолаги оказались между двух огней. Радикальные  республиканцы
используют их, а Рыцари считают необходимым  показать  им,  что  бывает,
когда позволяешь себя использовать. Кроме того, приходится признать, что
негры стали козлами отпущения. На них отыгрываются за свое разочарование
и удовлетворяют свою страсть к кровопусканию те,  кто  пять  лет  подряд
убивал и сейчас не может согласиться с тем, что война уже закончилась  и
мы потерпели поражение.
   - Это ужасно.
   - Согласен. Но по-человечески это понятно.
   - Я содрогаюсь, когда думаю об этом!
   - Люди способны творить добро, но они способны и на большое зло.
   - Что бы они ни делали, это их выбор, - твердо сказала Летти.
   - Вы думаете? Иногда я в атом сомневаюсь...
   Летти  не  нашлась,  что  ответить,  и  предпочла   промолчать.   Она
обдумывала его слова. После объяснений Джонни мотивы Рыцарей стали  чуть
понятнее, хотя  она  инстинктивно  чувствовала,  что  правда  не  на  их
стороне.
   Сзади донеслось тихое посапывание. Обернувшись,  Летти  увидела,  что
тетушка Эм сладко спит, и улыбнулась. Салли Энн  улыбнулась  в  ответ  и
снова стала смотреть на протянувшиеся вдоль дороги леса.
   В воздухе сильно запахло дымом, но рядом не было домов,  откуда  этот
запах мог  донестись.  Взобравшись  на  небольшую  горку,  за  следующим
поворотом они увидели оранжевый отблеск костра, который был скрыт от них
за изгибом дороги. Через некоторое время они повернули,  и  прямо  перед
ними открылась небольшая поляна.
   Сначала Летти  не  поняла,  что  происходит.  Она  увидела  фургон  с
разорванным верхом, из которого двое мужчин  в  простынях  с  колпаками,
отброшенными назад, выпрягли лошадей. Рядом стоял сгорбившийся  мужчина,
обнимая женщину с ребенком на руках. Неуклюжий, очень толстый  священник
сидел  на  ослике;  ноги  его   почти   касались   земли,   а   в   руке
священнослужитель сжимал револьвер.
   - Что за черт! - прошептал Джонни, натягивая поводья  и  останавливая
фургон.
   При их появлении из-за поворота все замерли,  потом  один  мужчина  в
белой простыне прыгнул к своей лошади, а другой бросился к лежавшему  на
земле ружью.
   - Стой! - закричал священник.
   Раздались выстрелы - первый, второй.  Человек,  тянувшийся  к  ружью,
упал вперед и затих. Другой, выкрикивая ругательства, вскочил на  лошадь
и бросился в ночь, припав к седлу. Женщина кричала и рыдала, прижимая  к
себе ребенка; мужчина обхватил их руками, прикрывая  своим  телом.  Осел
пронзительно кричал и брыкался. Священник отбросил  стремена,  перекинул
длинную ногу через голову животного и спрыгнул на землю  с  удивительной
для столь тучного человека легкостью.
   Джонни остановил  коляску,  передал  поводья  Летти  и  спрыгнул,  но
остался стоять рядом, положив руку на сиденье. Тетушка Эм проснулась  и,
ничего не понимая, оглядывалась по сторонам. Салли Энн обнимала  Питера,
который испугался шума и заплакал.
   Наступила  тишина,  нарушаемая  только   всхлипываниями   ребенка   и
удаляющимся  стуком  подков  пустившегося  наутек  грабителя.  Священник
тяжело приблизился к лежавшему на  земле  человеку,  перевернул  его  на
спину, открыл одно веко, потом благочестиво перекрестил и склонил голову
в краткой молитве. Поднявшись на ноги, он подошел к  стоящей  у  фургона
семье. Погладив маленькую девочку по вьющимся светлым волосам,  он  взял
ее крошечную  ручку  и  негромко  заговорил  с  ней.  Девочка  перестала
плакать, только раз или два всхлипнула  и  с  удивлением  посмотрела  на
него.
   Летти вдруг ощутила боль в груди, как будто ее кто-то ударил. Она  не
могла дышать, не могла говорить, только смотрела на священника так,  что
глазам было больно. Не может быть! Такой огромный живот  и  это  крупное
лицо... Но голос, голос!
   Священник подошел к лошади лежавшего на земле человека  и  вскочил  в
седло.
   -  Простите,  но  я  очень  тороплюсь,  -  обратился   он   ко   всем
присутствующим. - У меня срочные дела, которые не терпят  отлагательств.
Я сообщу властям об этом прискорбном происшествии,  так  что  можете  не
беспокоиться. Благослови вас бог,  дети  мои!  Помните:  Bona  more  est
homini, vitac qui exstinguit mala.
   Он развернул лошадь и не спеша поехал прочь.
   - Остановите его! - воскликнула Летти, но никто не двинулся с места.
   Джонни удивленно уставился на нее, а потом взглянул на священника,  и
лицо его внезапно побелело, а  руки  затряслись.  Священник  отсалютовал
Летти, улыбнулся и скоро скрылся из вида.
   - Бог ты мой, дорогая, что это у тебя в руках? Что за ужасный жук?  -
воскликнула женщина. Страх ее прошел, и голос звучал  звонко  и  гневно.
Она взяла что-то из рук ребенка. На землю упал панцирь  саранчи,  и  его
понесло порывом ветра. Шипа не было.
   Тетушка Эм закашлялась, а стоявший у фургона  человек  дотронулся  до
панциря носком сапога.
   - Странный священник, - сказал он, - но одному богу известно, что  бы
с нами стало, не окажись он на дороге.
   - Мы были бы на том свете - вот где! - промолвила его жена.
   Салли Энн поежилась и спросила:
   - А что это он такое сказал по латыни?
   - Хороша смерть человека, если она уносит из жизни  зло,  -  ответила
Летти. Ей было трудно говорить: еще никогда она не видела,  как  умирает
человек.
   Звук ее голоса, казалось, вывел Джонни из  оцепенения.  Он  засмеялся
глухо и напряженно и подошел к стоявшей у фургона паре:
   - Так сказал господь, не правда ли? И,  благослови  нас,  боже,  этот
человек, кто бы он ни был, сказал то же самое.

9.

   Рэнни вышел на крыльцо  с  лампой  в  руке,  чтобы  посветить  им  на
лестнице. Тетушка Эм принесла ему завернутый в салфетку кусок свадебного
пирога и, когда все расселись в креслах в гостиной, начала  рассказывать
историю о стрельбе в лесу. Рэнни слушал без  особого  интереса  -  может
быть, потому, что только начало ослабевать действие опийной настойки, но
он то и дело зевал, отламывая от пирога кусочки и делясь ими с  Питером.
Казалось, его больше  беспокоит  состояние  мальчика,  который  все  еще
выглядел бледным и подавленным. Пока тетушка Эм рассказывала  о  деталях
происшествия и  о  том,  как  у  нее  трепетало  сердце,  она  раз  пять
перекрестилась. Ей не  давала  покоя  мысль,  что  этот  загримированный
священник собирался пристрелить обоих грабителей, осуществив  правосудие
на месте преступления, он запросто  мог  бы  и  сам  ограбить  путников!
Наконец, ее вера в доброту Шипа, после того как она увидела, как тот, не
задумываясь, убил человека, кажется, пошатнулась. Она вслух  размышляла,
кто бы это мог быть, и называла различные им