все
больше и  больше  времени  в  Новом  Орлеане,  живя  в  старом  доме  во
Французском квартале, который его отец приобрел еще в  девяностых  годах
прошлого столетия. Лет через десять он перевел свою фирму в Новый Орлеан
и переехал туда с Джессикой на  постоянное  жительство.  Его  стараниями
"Голубая Чайка" стала еще более крупной и авторитетной фирмой, но в  его
отношениях с дочерью - да и с  другими  родственниками  -  все  осталось
по-прежнему, и ничего уже нельзя было ни вернуть, ни поправить.
   Джессика выпрямилась в  кресле  и,  нащупав  на  подлокотнике  рычаг,
откинула спинку назад. Ноги она положила на специальную  подставку,  что
делало ее полулежачее положение особенно  удобным.  Пепе  воспользовался
этим удобством еще раньше, но Джессика заметила, что он  чувствует  себя
не совсем уютно.  Его  большие,  смуглые  руки  с  такой  силой  сжимали
подлокотники, что  пальцы  стали  совсем  белыми,  а  на  лбу  выступила
испарина. Похоже, Пепе боялся летать, и Джессика попыталась  как-то  его
подбодрить. Это  оказалось  совсем  нелегким  делом  -  поначалу  гигант
отвечал ей только "да" или "нет", но  под  конец  расслабился,  перестал
сжимать подлокотники и несколько вымученно улыбнулся ей.
   Мерно гудя турбинами, самолет летел сквозь ночную мглу.  Не  было  ни
болтанки, ни воздушных ям, и Джессика почувствовала,  как  ее  одолевает
дремота, и блаженно закрыла глаза.

***

   Рафаэль вел самолет до самого Майами. Там им дали свободный воздушный
коридор через Атлантику, по которому им  предстояло  лететь  на  юг,  до
самого  Ресифе.  Лишь  когда  самолет  лег  на  курс,  Рафаэль   передал
управление Карлосу, а сам пошел взглянуть на Джессику.
   Она полулежала в кресле и  была  так  неподвижна  и  бледна,  что  он
вздрогнул в тревоге, хотя и понимал, что она просто спит. Стоя над  ней,
Рафаэль протянул руку, чтобы убрать с ее лба упавшие на него волосы,  но
так и не решился этого сделать. Рука его повисла в воздухе в  нескольких
дюймах от лица Джессики, потом бессильно упала вдоль тела. Он не  должен
ее касаться. Она может проснуться, и как он тогда будет выглядеть?
   Да, с горечью подумал Рафаэль, похоже, тянуться  к  ней  и  сразу  же
отступать, становилось у него привычкой. Но чем больше  он  сдерживался,
тем сильнее ему хотелось  до  нее  дотронуться.  Прикосновения  и  ласки
значили для него очень много - он буквально жил ими, но умел  не  только
получать, но и дарить наслаждение, что для него  было  не  менее  важно.
Холоднокровные,  как  рыбы,  североамериканцы,  старательно   избегавшие
каждого лишнего прикосновения,  презрительно  называли  таких,  как  он,
"горячими латино", и сейчас Рафаэль подумал, что  в  этом  есть  большая
доля истины. Он действительно  легко  воспламенялся,  и  бывали  минуты,
когда он знал, что огонь, блуждающий по  его  жилам,  может  разгореться
пожаром, и тогда он просто не сможет остановиться.
   Особенно, если прикоснется к ней...
   Ничего, пообещал себе Рафаэль. Скоро ему  не  нужно  будет  постоянно
сдерживать себя и контролировать свои эмоции. Правда,  он  не  собирался
навязываться ей, но раз уж Джессика сказала "да", то она должна  уважать
его желания.
   "Какой же  усталой  она  выглядит!"  -  невольно  подумал  Рафаэль  и
выпрямился. Удивляться  здесь,  впрочем,  было  нечему.  И  все  же  его
тревожили темные круги  под  ее  глазами  и  озабоченная  складка  между
бровями, которая не исчезла даже  во  сне.  После  вынужденного  купания
Джессика вымыла голову, но делать прическу не  стала  -  на  это  у  нее
просто не осталось времени. Она просто зачесала волосы назад,  и  теперь
мягкие, чистые пряди свободно падали на  ее  плечи.  Бедняжка  Джессика,
сколько всего на нее свалилось!
   А как храбро она держалась, оказавшись  в  воде.  Рафаэль  уже  успел
узнать, что истерики  ей  не  свойственны,  и  все-таки  поражался,  что
мужество ни на минуту не изменило  Джессике  в  этой  ситуации.  Она  не
пролила ни слезинки, и недостаток воображения был тут  ни  при  чем.  Он
готов был поклясться, что видел в ее глазах и ужас  огненной  смерти,  и
боязнь быть погребенной на холодном дне озера. И все же Джессика  сумела
превозмочь себя. Вот только в своих неприятностях она винила сама  себя,
пожалуй, гораздо чаще, чем следовало.
   А ведь кое в чем виноват был и он, и Рафаэль был готов исправить свою
ошибку, чего бы это ни стоило. А цена,  как  он  теперь  понимал,  могла
оказаться очень и очень высока.
   Улыбка тронула губы Рафаэля, когда его взгляд скользнул по ее  полным
грудям, натягивающим яркий шелк блузки, по тонкой талии  и  крутым,  как
лира, бедрам. Это и был его  вожделенный  приз,  ради  которого  Рафаэль
затеял всю эту сложную игру. Скоро, очень  скоро  этот  приз  достанется
ему, и он собирался сделать так, чтобы  наслаждение  от  обладания  друг
другом было обоюдным. Джессика тоже научится ценить  минуты  близости  и
получать от них радость - во сто крат большую, чем она могла надеяться и
мечтать.
   Джессика проснулась от резкого толчка и  мелькания  огней  за  окном,
когда самолет коснулся колесами земли и  покатился  по  взлетной  полосе
аэропорта Ресифе. Чувствовала она себя не столько  отдохнувшей,  сколько
отупевшей, словно какая-то часть ее сознания все еще была в  плену  сна.
Ощущение было довольно странным, но оно Джессику  обрадовало.  Почему-то
ей казалось, что так,  в  полусне-полуяви,  когда  все  вокруг  выглядит
размытым и нереальным, когда она словно видит себя со стороны, ей  будет
легче пройти через все, что ждало ее впереди.

***

   Джессике казалось, что она спит и видит сон. Она  все  еще  не  могла
осознать до конца, что пройдет совсем немного времени и она станет женой
Рафаэля Кастеляра, и эта страна станет ее вторым домом. И что бы она  ни
говорила себе, никакие доводы не  могли  заставить  ее  поверить  в  эту
странную сказку с непредсказуемым финалом.
   Если и существовали какие-то формальности, связанные с ее прибытием в
страну, то о них  позаботились  без  ее  участия.  Джессику,  во  всяком
случае, это никак не коснулось. Буквально через минуту  после  того  как
самолет вырулил на стоянку, она  спускалась  по  трапу  в  сопровождении
Рафаэля и  Пепе.  Карлос  задержался  в  самолете.  Какой-то  коренастый
человек в белой рубашке с короткими рукавами уже ждал их внизу.  У  него
было лицо испанского гранда, темная, как у африканского  вождя,  кожа  и
широкая щель между передними зубами, которая бросалась  в  глаза  каждый
раз, когда он улыбался. Он приветствовал Рафаэля по-португальски,  потом
повторил приветствие на неуверенном английском.
   Звали его Жуан, и был он, судя по всему, шофером,  поскольку  из  его
жестикуляции Джессика поняла, что он говорит что-то об автомобиле.  Пока
они  шли  к  зданию  аэропорта,  Жуан,  помогавший  Пепе   нести   вещи,
беспрестанно тараторил. Сначала он говорил по-португальски, потом, когда
Рафаэль что-то строго ему сказал, он извинился и перешел на  английский,
и речь его потекла гораздо медленнее. По словам Жуана, сеньора Кастеляр,
мать Рафаэля, пришла в настоящий  восторг,  когда  узнала,  что  ее  сын
намерен жениться в ближайшее время. Скорый приезд  будущей  невестки,  с
которой ей не  терпелось  познакомиться,  весьма  обрадовал  ее,  и  она
принялась деятельно к нему готовиться. Всем родственникам были разосланы
приглашения, а на завтрашний вечер был назначен торжественный  ужин,  на
котором Рафаэлю предстояло представить свою невесту гостям.
   Приготовления к ужину были совершенно грандиозными. Усадьба в срочном
порядке приводилась в порядок. Слуги чистили ковры, мыли полы и натирали
их воском,  а  обсуждение  меню  -  в  том  числе  блюд,  привычных  для
американского желудка, -  продолжалось  с  самого  утра.  Самым  трудным
оказался вопрос, где разместить гостью, однако  в  конце  концов  решено
было следовать традициям.
   - Это точно? - спросил подошедший к ним Карлос, бросив быстрый взгляд
на Рафаэля.
   - Абсолютно, - торжественно ответил Жуан.
   Джессика не совсем поняла, что значит этот короткий  обмен  мнениями,
но ее будущий супруг, судя по всему, отлично во всем  разобрался,  и  на
его лицо легла легкая тень неудовольствия.
   Автомобиль, о котором шла речь в самом начале, оказался  классическим
"Кадиллаком"  старой   модели   с   задними   крыльями-плавниками.   Его
глянцево-черный кузов - несомненно оригинальной,  заводской  покраски  -
был отполирован чуть не до зеркального блеска, салон был отделан красным
деревом и черным бархатом, а в хрустальных вазочках  на  дверцах  кивали
головками крупные орхидеи.
   Изогнув бровь, Рафаэль поглядел на Жуана, и  шофер  взмахнул  руками,
словно защищаясь, но Джессика видела, что в глазах его  блестят  искорки
смеха.
   - Сеньора настояла, - сказал он. - Она  сказала,  что  так  сеньорите
Джессике будет удобнее. - Шофер пожал плечами. - Вы же знаете ее, сеньор
Рафаэль. Никто не может спорить с вашей матушкой.
   - Жуан мог бы попытаться, - едко сказал Рафаэль. Губы  водителя  чуть
дрогнули, но веселые огоньки в глазах не погасли.
   - Мог бы, но не  стал.  Она  же  всегда  оказывается  права,  поэтому
спорить с ней - напрасная трата времени.
   Рафаэль сострил покорную мину. Негромко вздохнув, он сказал:
   - Что ж, пусть будет так.
   Карлос направился к своей машине. Поскольку, как поняла Джессика,  он
регулярно летал в Штаты и обратно, она стояла на  стоянке  в  аэропорту.
Карлос собирался забрать их багаж и отправиться вперед  вместе  с  Пепе,
чтобы, как он пояснил с легким поклоном, к их приезду все вещи были  уже
на месте.
   Рафаэль помог Джессике устроиться в машине  и  сел  сам.  Жуан  занял
место за рулем. Стеклянная перегородка, отделявшая водительское место от
пассажирского  салона,  беззвучно  поднялась,  и  лимузин  величественно
тронулся с места, направляясь к выезду из  аэропорта.  Он  был  длинным,
широким и тяжелым и, несомненно, пожирал бензин в огромных  количествах,
однако двигался удивительно плавно, и езда в такой машине способна  была
доставить настоящее удовольствие, уже почти забытое американцами  в  век
рационализма и повальной экономии.
   Их путь лежал через оживленную курортную зону Боа-Биажем, и  Джессика
любовалась  выстроившимися  вдоль  береговой  линии  высотными  отелями,
уличными кафе  и  ночными  клубами,  сияющими  огнями  неоновых  реклам.
Несмотря на поздний час, улицы были запружены туристами, и до  ее  слуха
то и дело доносились громкая  разноязыкая  речь  и  взрывы  беззаботного
смеха. Еще через десять минут они оказались в старой части  Ресифе,  где
на улицах было значительно тише, хотя гуляющих и тут хватало.
   Джессика видела богато украшенные каменной резьбой старинные  усадьбы
в  стиле  барокко;  видела  виллы,  огороженные  высокими,  выкрашенными
известкой каменными стенами; видела  горбатые  мосты  с  балюстрадами  и
древние соборы, тянувшие к небу  свои  остроконечные  шпили.  Но  больше
всего ее поразило обилие  цветов,  которые,  казалось,  росли  буквально
везде. Ползучая бугенвиллея оплетала балконы зданий;  цветущий  гибискус
стоял вдоль  улиц  сплошной  стеной,  а  каменные  изгороди  были  почти
полностью скрыты аламандой, желтые цветы которой горели на  фоне  темной
листвы словно крошечные звезды. Высокие пальмы, высаженные  вдоль  улиц,
тихонько покачивали растрепанными  головами  и  глухо  шуршали  тяжелыми
ветками.
   Когда Джессика завозилась на сиденье и подалась вперед,  чтобы  лучше
видеть, Рафаэль негромко сказал:
   - Немногие американцы приезжают в Ресифе, и это  очень  жаль,  потому
что этот город гораздо красивее и  безопаснее,  чем  Рио.  Его  название
означает "риф", потому что открывшие это место  моряки  долго  не  могли
преодолеть опасный барьер из подводных скал и кораллов, который защищает
берег от океанских волн. Ну а их потомки предпочли бы,  наверное,  чтобы
рифов было поменьше, и они не  мешали  бы  им  кататься  на  досках  для
серфинга.
   Если захочешь, мы можем приехать сюда потом, - предложил  Рафаэль.  -
Но сейчас не будем останавливаться. Дело в том,  что  я  называю  Ресифе
своим родным городом просто для  удобства,  на  самом  же  деле  я  живу
несколько севернее его, за Олиндой...
   Джессике, внимательно слушавшей его, вдруг  почудилось,  что  в  речи
Рафаэля Кастеляра появился акцент, которого раньше не было, и  даже  его
жесты и слова стали более церемонными, подчеркнуто  вежливыми.  Конечно,
это могло ей и показаться, но Джессика подумала, что это  возвращение  в
родные  края  заставило  его  измениться.  Черты  лица   Рафаэля,   едва
различимые в полумраке салона, тоже казались  теперь  иными.  Они  стали
какими-то  чужими,  незнакомыми,  и  это  открытие  неприятно   поразило
Джессику. Одно дело, подумала  она  в  отчаянии,  чувствуя,  как  у  нее
отчего-то засосало под ложечкой, общаться с ним в Штатах, где  он  ведет
себя так, как принято в Америке. И совсем другое - иметь с  ним  дело  у
него на родине, где Рафаэль снова стал самим собой, и теперь ее  очередь
принимать его правила и приспосабливаться.
   - Городок, где ты живешь,  называется  Олинда?  -  переспросила  она,
чтобы скрыть свое замешательство.
   - Это один городок из трех, которые вместе образуют  Большое  Ресифе.
Рассказывают, что португальский капитан, который еще в шестнадцатом веке
первым подошел к этим берегам после многомесячного плавания, вскричал  в
восторге  "О,  linda!".  В  переводе  это  означает  что-то  вроде  "Как
прекрасно!", и мы с ним вполне согласны.
   - А твои предки давно поселились здесь?
   - Давно. Примерно четыре столетия назад.
   Это было сказано без  хвастовства,  чуточку  небрежно,  но  никак  не
равнодушно. Так мог говорить только  человек,  который  хорошо  знает  и
чувствует  свои  корни.  Ничто  в  его  интонации  не  выдало   и   того
обстоятельства, что он догадывается, откуда  Джессика  могла  почерпнуть
свои сведения, хотя скорее всего он не мог понять, что  она  читала  его
досье.
   - Странно... - сказала Джессика. -  Странно  думать,  что  люди  жили
здесь задолго до того, как был основан Новый Орлеан.
   Рафаэль улыбнулся.
   - В истории этих двух городов много общего. Оба переживали  не  самые
легкие времена, когда они оказались отрезаны от Европы, и оба преодолели
огромные трудности, стараясь сохранить себя как  центры  цивилизации.  И
там, и там жители строили на голом месте  церкви  и  дома,  хотя  пираты
ломились в парадную дверь, а с  черного  хода  угрожали  индейцы.  Таким
образом мы все -  потомки  уцелевших,  выживших,  и  просто  так  мы  не
сдаемся. Это у нас в крови, и одолеть нас очень и очень нелегко.
   Было ли в его словах предупреждение, адресованное лично ей?  Джессика
не могла этого сказать. Возможно, это  ее  обостренная  чувствительность
сыграла с ней злую шутку, заставив  услышать  ударение  или  заподозрить
скрытый подтекст там, где на самом деле ничего особенного не было.
   - Некоторые все равно сдаются  быстрее,  но  есть  такие,  кто  может
выстоять вопреки всему, - с чувством произнесла Джессика.
   Рафаэль повернулся к ней, но Джессика поспешно отвела глаза.
   Когда и Ресифе, и Олинда  остались  позади,  шоссе  обступили  густые
пальмовые  рощи  и  заросли  сахарного   тростника.   Потом   за   окном
промелькнули несколько деревень, каждая из которых состояла  из  десятка
крытых соломой хижин, сгрудившихся вокруг  покосившейся  церквушки.  Еще
через несколько миль лимузин свернул с шоссе на грунтовую дорогу, плавно
покачиваясь в колеях, которые в свете  фар  напоминали  две  дорожки  из
серебристого песка. Наконец впереди показалась высокая стена, увенчанная
по краю вездесущей бугенвиллеей. Она  увидела  массивный  старый  дом  с
балконами и галереями - такой высокий, что верхушки  пальм  покачивались
вровень с его плоской крышей,  огражденной  резным  каменным  парапетом.
Лимузин юркнул в открытые ворота и покатился по каменным плитам двора.
   Большой дом был темен и тих. Знакомство с матерью Рафаэля  и  другими
родственниками откладывалось на несколько часов - до утра.
   На широких ступеньках парадного крыльца, смутно белевших  в  темноте,
появилась молодая мулатка - экономка или горничная. Спустившись во двор,
она подошла к машине, чтобы приветствовать прибывших, и Рафаэль  раскрыл
ей свои широкие объятия. Потом  он  представил  Джессику,  и  горничная,
вежливо поклонившись, наградила ее белозубой,  чуть  смущенной  улыбкой.
Когда Рафаэль попросил девушку показать Джессике ее Комнату,  мулатка  с
готовностью  кивнула  и,  отступив  в  сторону,  замерла  в   терпеливом
ожидании.
   - Добро пожаловать в мой  дом,  который  отныне  станет  и  твоим,  -
торжественно сказал Рафаэль, поворачиваясь к Джессике и целуя ей руку. -
Мария отведет тебя в твою спальню. Отдыхай, утром увидимся.
   Похоже, ей придется спать одной,  поняла  Джессика.  Рафаэль  дал  ей
понять, как именно они  должны  держаться  друг  с  другом:  подчеркнуто
вежливо, чуть официально, тепло и дружелюбно, но -  соблюдая  дистанцию.
На мгновение она встретилась с ним глазами, и  ей  показалось,  что  его
взгляд выражает сожаление и понимание, словно он прочел ее мысли.
   Джессика тихонько, почти беззвучно вздохнула и кивнула, давая понять,
что она принимает эти правила.
   - Да. Спокойной ночи. И... спасибо.
   Она отняла у него руку и  пошла  следом  за  горничной.  Пожалуй,  ее
последние  слова  прозвучали  слишком  неопределенно;  они  выдавали  ее
смятение и слабость, но Джессика не жалела о том, что  она  их  сказала.
Она действительно была благодарна Рафаэлю.

15.

   Джессику разбудил пронзительный крик петуха. Для нее это  было  не  в
диковинку - в "Мимозе" тоже было полно кур, но  тут  к  утреннему  кличу
петуха присоединился целый хор попугаев, которые, перепархивая  с  ветки
на ветку, громко переговаривались сварливыми, трескучими  голосами.  Эта
какофония звуков была столь громкой, что сон как рукой сняло, и Джессика
резко села на кровати.
   Протерев глаза, она огляделась. Небольшая комната  с  белыми,  гладко
оштукатуренными стенами, была увешана портретами в  золоченых  рамах,  с
которых взирали на нее строгие португальские леди с холеными, вытянутыми
лицами и не менее строгие джентльмены в  придворных  платьях  с  пышными
кружевными воротниками. В углу, над молитвенной скамьей,  висело  резное
деревянное распятие, покрытое облупившейся позолотой,  а  каменный  пол,
выложенный черно-белой мраморной плиткой, был застлан персидским  ковром
пастельного цвета. Тонкие льняные шторы чуть колыхались под  ветром,  от
окна тянуло утренней свежестью.
   Бразилия! Она была в Бразилии...
   Вспомнив об этом, Джессика невольно вздрогнула. Она  не  должна  быть
здесь! Она должна быть в Новом Орлеане, в своем  офисе  -  среди  бумаг,
графиков и счетов. Она должна заниматься делами, а  не  прохлаждаться  в
постели, и тем более сейчас, когда столь многое поставлено на карту.
   На мгновение ей вспомнился пережитый ужас катастрофы,  грохот  взрыва
эхом  отдался  у  нее  в  ушах,  Джессика  опустила  голову   и   крепко
зажмурилась. "Это был несчастный случай, это был несчастный  случай!"  -
твердила она мысленно, но страх не проходил.
   Крики попугаев за окном внезапно стихли, и Джессика услышала во дворе
знакомый голос. Рафаэль...  Боясь,  что  он  уйдет,  Джессика  торопливо
соскочила с высокой кровати красного дерева - с пологом и балдахином  на
четырех резных столбиках - и, накинув на розовую ночную рубашку атласный
халат, бросилась к высоким французским окнам. Она  торопливо  раздвинула
легкие занавески и, жмурясь от яркого света, шагнула на залитый  солнцем
балкон.
   Солнце, пробивающееся сквозь кроны высоких  пальм,  золотыми  пятнами
ложилось на плиты внутреннего двора, в  самом  центре  которого  голубел
бассейн, выложенный лазуритом  с  прожилками  белого  мрамора.  Каменные
плиты патио выкрошились от стар