ла чашку, но,
решительно покачав головой, отказалась от еды. Луис  взял  свой  кофе  и
кивнул в сторону Хуаниты.
   - Она подписала признание?
   - Подписала, - мрачно подтвердил житель долин.
   - Дайте ей чего-нибудь выпить, если собираетесь довезти до Гранады.
   - Все, что есть, это кофе, - пожал плечами Слим, искоса  взглянув  на
Элеонору,
   - Ну так дайте ей, - распорядился Луис.
   - Слим, - окликнула Элеонора, когда он повернулся, чтобы уйти.
   - Да, мэм?
   - Вы не видели моего брата?
   - Вы можете найти его за хижиной, мэм. Он ушел туда после  того,  как
его стало выворачивать от  последней  бутылки  виски  из  моих  запасов,
которую он прикончил. Но я бы не советовал вам идти туда, зрелище не  из
приятных. Он упал, и мы оставили его в покое, пускай проспится. Это  для
него сейчас самое лучшее.
   Элеонора отвела взгляд, избегая проницательных серо-голубых  глаз,  в
которых сквозило презрение.
   - Да, пожалуй.

***

   Пабло, в своем щеголеватом сомбреро, возглавлял  небольшую  процессию
из долины, ведя за собой вьючную лошадь. За  ним  следовала  Хуанита,  а
Санчес с вытянутым угрюмым лицом замыкал шествие.
   После небольшого совещания их решено было  отправить  в  Гранаду.  Со
стратегической точки зрения это была хорошая идея,  но  с  точки  зрения
практической - трудно быть уверенным в успехе миссии,  думала  Элеонора,
глядя им вслед. Выслушает ли их Уильям Уокер? Или Нинья Мария  настолько
властвует над ним, что не позволит ему разрушить то, что она создала? Но
ничего, кроме ожидания, не оставалось. Глядя на черную кофейную гущу  на
дне чашки, Элеонора не могла отыскать там ответа на свой вопрос.
   Поднимающееся солнце дошло до горных  вершин,  окружавших  долину,  и
смотрело оттуда  красным  глазом.  Его  лучи  пронзали  утреннюю  дымку,
высекая медные искры прямо на поверхности озера, высвечивая  удалявшиеся
фигуры на лошадях. На солнце  бледное  лицо  Курта,  сидевшего  в  свете
костра и наблюдавшего за Элеонорой, покрылось карминными пятнами.
   Она повернулась к Луису.
   - Вы можете вернуться назад и лечь. Делать нечего.
   Он не согласился.
   Первая неделя прошла быстро, без каких-либо серьезных  инцидентов.  В
долине  было  приятно.  Теплые  дни,  прохладные   ночи   -   в   других
обстоятельствах люди могли бы расслабиться и отдохнуть.
   Не угрожал им и голод. Слим, забирая вьючную лошадь, уходил на  охоту
и  возвращался  с  олениной,  приятно  разнообразившей  их  еду.  Молина
приносил дикие ягоды и  съедобные  корни  на  десерт.  Множество  игуан,
привлеченных этими кореньями, шевелилось вокруг дома. Молина  приготовил
одну ящерицу и съел в одиночку на берегу озера.
   Жан-Поль пережил ночь пыток Хуаниты по-своему. Виски уже не осталось,
но, казалось, в этом и не  было  необходимости.  Он  садился  где-нибудь
поблизости, свесив руки между колен, совершенно  безучастный  ко  всему,
пока к нему не обращались; почти не ел. Иногда, с неприкрытым страхом на
лице, он вскакивал и босиком уходил в долину, а иногда убегал, точно  от
погони.
   Обычно за ним отправлялся Слим, и  Жан-Поль  возвращался  покорно,  с
виноватым видом, но он никогда не объяснял своего  странного  поведения.
Много  раз  Элеонора  пыталась  заговорить  с  ним,  но  Жан-Поль   лишь
внимательно слушал и смотрел на  нее,  как  смотрят  на  душевнобольного
человека.
   Гонзалес, вечно голодный, взял на себя приготовление еды. Это  лучше,
чем ждать, когда проснется Луис и Элеонора сможет  хлопотать  у  костра,
потому что она отказывалась его будить. Не могла же она  на  двухфутовой
цепи справиться с завтраком, пока он спал.
   Луису не становилось лучше, горячка продолжалась,  хотя  жар  был  не
такой сильный, как раньше.  Он  не  позволял  ей  осматривать  рану,  и,
поскольку выздоровление шло медленно, все больше  впадал  в  уныние.  Но
Элеоноре казалось, что рана заживает не  так  уж  плохо.  Тем  не  менее
отсутствие жизнерадостности, землистый цвет  лица  и  горячка  Луиса  ее
беспокоили. Она стала выносить соломенный тюфяк на  солнце,  решив,  что
Луису это поможет, но помогало мало. И когда закончилась одна  неделя  и
пошла другая, Элеонора часто выходила на крыльцо и стояла, закрыв  глаза
рукой и молясь, чтобы добрые  вести  позволили  Луису  наконец  отдаться
заботам военного хирурга доктора Джоунса.
   Другой причиной беспокойства был Курт. Когда она выходила из  хижины,
он постоянно следил за ней глазами. А если  она  оставалась  внутри,  он
усаживался так, чтобы оказаться напротив открытого проема, откуда он мог
видеть ее лежащей рядом с Луисом. Шли дни, Элеонора все больше смирялась
с цепью и уже склонялась видеть в ней защиту, придуманную  Луисом,  хотя
порой,  когда  взгляд  пруссака  падал  на  Луиса,  в   ней   поднимался
перехватывающий горло страх, который долго не отпускал.
   Дни второй  недели  тянулись  еще  медленнее.  Пропасть  времени,  не
занятая ничем, кроме мыслей. Она мысленно следовала за Санчесом и  Пабло
до Гранады, где они могли позволить себе удобства цивилизации -  ванную,
прекрасную еду, чистую одежду, щетку для волос, мыло, - то есть все  то,
что эти два никарагуанца вряд ли могли оценить по достоинству.  Элеонора
воображала, как они предстанут перед  Грантом,  будут  говорить  с  ним,
расскажут о ней, если он спросит. В такие минуты ее охватывала ревность,
нетерпение удтива-лось, ей хотелось вскочить в седло  и  скакать  одной,
если  понадобится,  через  всю  страну  до  Гранады.  И  против   такого
отчаянного желания опасность была пустым звуком.
   Стараясь избавиться от этих волнующих мыслей,  она  направляла  их  в
другую сторону, через озеро, вниз  по  реке  до  Сан-Хуан-дель-Норте,  и
дальше, через пролив, к Новому Орлеану. С каким наслаждением она  сейчас
оказалась бы в ласковых лучах солнца  животворящих  субтропиков,  воздух
которых напоен душистым ароматом. Марди грас - вторник  на  масленицу  -
уже  кончился,  розы,  зимний  жасмин,  китайская  камелия,   украшавшие
торжественный ход, молодые щеголи в масках, сбрасывающие цветы  в  воду.
Аскетизм великого поста придет в город,  мрачными  красками  расцветятся
кладбища, которые люди посещают в эти дни. Дамы из  больших  домов,  что
стоят вдоль Роял-стрит и Гарден Дистрикт, американки, выстроившие  здесь
дома, закроют их на лето и двинутся на плантации, разбросанные  по  всей
стране, на курорт в Уайт-Сулфур-Спрингс или  еще  дальше,  на  север,  в
Саратогу, Эта жизнь казалась такой  легкой,  свободной  от  трудов,  что
Элеонора с удивлением подумала, что некогда сама была ее  частью,  и  ей
казалось невозможным, что когда-нибудь она вновь обретет прежний покой.
   Иногда, почувствовав  уверенность  в  благородной  миссии  Санчеса  и
Пабло, она вспоминала Мейзи и актеров. Что  они  делают?  Продолжают  ли
работу в своем театре, несмотря на  начало  войны?  Или  уже  уплыли  на
пароходе в Новый Орлеан?
   Что подумала Мейзи, услышав об ее аресте? Вряд ли она поверила  в  ее
вину. А услышав о ее бегстве,  думала  ли  актриса  о  том,  что  с  ней
сталось?
   А как госпиталь? Мысли о нем тоже беспокоили  Элеонору.  Уволился  ли
тот светловолосый молодой южанин с военной  службы?  Сохраняется  ли  та
чистота в палате, которую она навела? Или  по  возвращении  ей  придется
начать все сначала? Конечно, было бы слишком самоуверенно с  ее  стороны
думать, что им нелегко обходиться без нее, что она незаменима. Элеонора,
без сомнения, помогла госпиталю,  но  доктор  Джоунс  сможет  продолжать
лечить больных и калек и один, возвращая их обратно в  строй  более  или
менее пригодными для целей Уокера. Амбиции, вой-на, завоевания. Важность
всего  этого   ускользала   от   нее.   Хотелось   мира,   безопасности,
уединенности.
   Когда кончалась вторая неделя, а те двое  так  и  не  вернулись,  все
помрачнели. Было решено, что кто-то должен ехать в Гранаду  и  выяснить,
если  сможет,  что  случилось  с   Санчесом   и   Пабло.   Может   быть,
бюрократическая  машина  никарагуанского  правительства   задержала   их
возвращение? Но если есть какое-то объяснение, то лучше его знать.
   Для такого путешествия  лучше  всех  подходил  Молина.  Он  доберется
быстрее всех и со своей индейской внешностью  меньше  привлечет  к  себе
внимание офицеров, разыскивающих дезертиров.
   Молина собрался в тот же вечер, оседлал сильную лошадь для  долгой  и
быстрой езды, поднял руку в  прощальном  взмахе,  развернулся  и  пустил
лошадь в галоп. Но, несмотря на  браваду,  в  глубине  его  глаз  таился
страх, передавшийся остальным.
   Прошло четыре дня и три ночи. Он вернулся в сумерках четвертого  дня.
Спешившись прежде, чем лошадь остановилась, большими шагами направился в
хижину. Стянув с  головы  сомбреро,  Молина  присел  возле  Луиса.  Пыль
покрывала его лицо и плечи, рыпалась с полей шляпы  на  пол,  лежала  на
кончиках ресниц, а вокруг губ засохла грязью.
   - Подполковник, мы должны ехать. Женщина Хуанита мертва.  Прежде  чем
они добрались до Гранады, она попыталась стащить  у  Санчеса  револьвер,
когда тог спал. Завязалась  драка,  ее  убили.  Уокер  и  большая  часть
фалангистов еще раз пошли на Ривас и там идет большое сражение. А  шлюха
маленького генерала командует сейчас в городе вместо  него.  Это  узнали
Пабло и Санчес, когда явились туда. Признание Хуаниты не читая бросили в
костер, как болтают на улицах, а мужчин, которые  привезли  эту  бумагу,
пытали, заставляя сказать, где прячутся остальные, и  отвести  туда.  Не
знаю, признались они  или  нет,  но  мало  кто  выдержит,  когда  пытают
щипцами, плетью и горячими углями и дают умереть только после того,  как
узнают, что хотели. Но Пабло и Санчеса  три  дня  назад  расстреляли  на
площади.
   Во внезапно наступившей тишине, в которой не слышалось даже  дыхания,
Элеонора уставилась на Молину. Санчес с суровым лицом, удачливый  Пабло.
Их пытали. Расстреляли.
   Луис протянул руку так, чтобы Молина помог ему сесть. Вдруг  раздался
непонятный звук, пронзивший  напряженную  атмосферу.  Жан-Поль  стоял  в
дверях, держась за косяк, чтобы  не  упасть,  и  сотрясался  от  грубого
смеха.

Глава 16

   Месяц - большой отрезок времени. Часы, дни,  недели  тянутся  слишком
медленно, когда  находишься  в  постоянном  движении,  тяжесть  которого
удваивается  от  молчания.  Усталость  и  раздражительность  еще   более
удлиняли время, а однообразная еда претила. Это была уже не та  приятная
группа людей, которую Молина в свое время привел в долину.  Более  того,
по прошествии месяца она стала отвратительна.
   Запах костра перестал казаться аппетитным, песок, хрустящий на зубах,
давно утратил ощущение новизны и стал причиной постоянного недовольства.
Прежде чем они ушли из долины, у них пала лошадь,  и  Элеоноре  пришлось
ехать  вместе  с  Луисом  на  самой  сильной  кобыле.  Неясность   того,
преследуют их или нет, держала всех  в  постоянном  нервном  напряжении.
Мелочи разрастались до размеров катастроф, служили причиной для взаимных
обвинений и упреков, в то время  как  настоящая  беда  воспринималась  с
безмятежным  спокойствием.  Малейшее  недомогание  служило  поводом  для
остановки, в то время как  Луис,  действительно  серьезно  больной,  мог
позволить  только  смерти  прервать  его  путь.  Слабость  и  сила,  два
антипода, не могли не раздражать выбившихся из сил людей.
   Они продолжали двигаться на северо-восток,  петляя  между  холмами  и
долинами,  переходя  бесчисленные  речушки,  иногда  ступая  по   следам
индейцев или животных, а иногда оставляя свои  собственные,  прокладывая
путь в город. Земля становилась все менее ровной, преобладали  волнистые
плато. Прохлада гор, пронизанная хвойным запахом, осталась  позади;  они
снова спускались в жару  и  дожди.  Древесная  растительность  сменилась
растительностью  зеленой,   каучуковыми   деревьями,   пальмами,   гордо
шелестевшими на фоне неба. Древовидные папоротники, доходившие до колен,
стояли в пышном зеленом ковре карликовых розоватых растений, не  имевших
даже названия.
   В дождливом лесу какая-то непонятная болезнь напала  на  лошадей.  Их
копыта начали гнить и отслаиваться, и они уже не могли ступать от  боли.
Даже Молина с его верой в исцеляющую силу корней и  индейскую  медицину,
не смог придумать ничего лучшего, чем пристрелить их. Однако  индеец  не
видел причины, почему бы ни извлечь пользы из этой беды и не добавить  в
их рацион немного конины. Но, как и игуану, ему пришлось есть свой  ужин
самому, даже Гонзалеса не удалось соблазнить составить ему компанию.
   - Итак, что мы будем делать? -  спросил  Слим,  задав  вслух  вопрос,
который так и повис в теплом влажном воздухе.
   Они сели вокруг костра, чтобы просушить одежду и спастись  от  черной
тучи москитов. Солнце еще не зашло, но  под  ветвями  деревьев,  куполом
нависших над  головой,  наступили  сумерки.  Тени  гигантских  мотыльков
двигались, как привидения, и среди листьев то  тут,  то  там  вспыхивали
двойные пятнышки светящихся глаз маленьких робких мартышек, привлеченных
пламенем костра.
   Луис, лежа на земле на носилках из одеяла, смотрел вверх.
   - Конечно, пойдем дальше, - резко ответил он.
   - Даже я не настолько глуп, чтобы не понять этого,  -  сказал  житель
долин тихим голосом. - Но не можем же мы вечно бродить по джунглям? Рано
или поздно мы все подхватим болотную лихорадку, и  конец.  Мне  кажется,
чем скорее мы выберемся отсюда в город, тем лучше.
   - Город - слишком рискованно, - сказал Курт, повернув бородатое  лицо
к Слиму, прислонившемуся к дереву.
   - А это не риск? - указал Слим на темный лес, окружавший их. - Завтра
нам придется перешагивать через змей, скорпионов и  пауков.  И  если  мы
жалуемся, что нас закусали клещи и другие твари, что же будет завтра?  К
тому же  маленькие  речки,  которые  придется  переходить  вброд,  кишат
пиявками. И если, как я думаю, Уокер  сейчас  по  уши  занят  борьбой  с
гондурасцами и костариканцами, у фаланги полно забот  и  без  нас.  Так,
Молина?
   - Пожалуй, вы правы, сеньор, - закивал индеец. Курт поднял руку.
   - Минуточку! Я тоже про это думал. И мне кажется, лучше всего,  чтобы
кто-то из нас пошел вперед как можно скорее, чтобы привести помощь.
   - Ты имеешь в виду - оставить Луиса и Элеонору?
   Бросив взгляд на Элеонору, пруссак облизнулся.
   - Не обязательно.
   - В этом есть здравый смысл, -  вмешался  Луис,  глядя  поверх  плеча
Слима.
   - Только для одного человека, - сказал Слим. - Для Курта. Забудьте об
этом. Вы же знаете, самое худшее - разделиться. Ослабеют обе части.
   Сидя на краю одеяла возле Луиса, Элеонора больше всего беспокоилась о
его здоровье. Металлическая цепь как пуповина связывала их, и через  нее
они чувствовали малейшее движение друг друга, невидимое  глазу  дрожание
каждого нерва.
   - Я могу доказать, что возникнет еще больше препятствий, чем вы  себе
представляете,  -  сказал  изможденный  человек,   некогда   бывший   их
предводителем.
   - Но мы справимся.
   - Должны, - сказал Молина и отвел глаза.
   Гонзалес  кивнул.  Лицо  Курта   сохраняло   напряженное   выражение.
Посмотрев на брата, Элеонора увидела, что он не слушает,  а  с  усердием
чистит ножом ногти,  удаляя  из-под  них  грязь  со  всей  тщательностью
новоорлеанского  денди.  Никаких  аргументов  не  последовало,  и   Слим
взглянул на Молину.
   - Ну что ж, это твоя страна, куда пойдем?
   Индеец опустился на одно колено на землю,  расчистил  ладонью  место,
сдвинув в сторону  листья  и  мусор,  провел  пальцем  несколько  линий,
нарисовав контур Никарагуа с двумя овалами  больших  озер  -  Манагуа  и
Никарагуа в нижней части слева, и зубчатую волнистую линию, изображавшую
горы по диагонали над  ними.  Еще  одна  кривая  линия  изображала  реку
Сан-Хуан. Потом на  довольно  широком  свободном  месте  неисследованной
территории между горами и проливом никарагуанец провел еще одну линию  и
ткнул в нее ногтем.
   - Рио-Эскандидо, - сказал он. - Эта река течет с севера две, а  то  и
три сотни миль до лагуны Блуфидцс. Если мы пойдем по ней, кое-где сушей,
а кое-где на плоту, который построим, мы должны выйти к проливу. Это  не
берег Москитос, но там бывают патрульные британские корабли.
   - А если не повезет с кораблем, мы сможем идти вдоль берега до страны
Москитос, - сказал Слим.
   - Правильно, сеньор.
   - Луис? - спросил житель долин.
   - Звучит хорошо, - отозвался тот.
   Звучало и впрямь заманчиво, но осуществить это было нелегко.  Сначала
они  долго  добирались  до  реки.  Несколько   дней   пути   изобиловали
трудностями, о которых говорил Слим. А добравшись до реки, им пришлось с
помощью одних только ножей соорудить плот. Валить деревья, поджигая их у
основания, - дело нелегкое. Связывать бревна  пришлось  только  лианами,
что, конечно, менее  прочно,  чем  самые  дешевые  веревки.  К  тому  же
непросушенное дерево, тяжелое от соков, плывет медленно и  неповоротливо
в воде.
   Элеонора, хотя и сменила Гонзалеса у костра, чтобы  он  мог  заняться
более важным делом, мало чем могла порадовать голодных  мужчин.  Луис  и
слышать не хотел о том,  чтобы  она  одна  бродила  по  лесу  в  поисках
чего-либо съедобного, и не отпускал  ее  ни  на  шаг.  Поэтому  Элеонора
вынуждена была сидеть без дела, смотреть, как  они  работают,  и  только
иногда Луис позволял ей собирать червей для рыбалки. Он хромал  рядом  с
ней к реке, чтобы  посмотреть,  как  она  ловит  рыбу.  Луис  был  не  в
состоянии что-то делать, а видеть, как он мрачнеет  от  своих  невеселых
мыслей и от слабости, для Элеоноры хуже  безделья.  В  свободное  время,
которого у нее было так много, она предавалась размышлениям  о  фаланге,
сражающейся сейчас с костариканцами. Битва у Риваса,  должно  быть,  уже
закончена.  Кто  победил?  Самое  главное,  как  она   завершилась   для
полковника Гранта Фаррелла? Казалось, она должна чувствовать  интуитивно
- убит он или ранен, но она никогда не верила интуиции.
   Речные  пороги,  отмели,  камни,  песчаные  перекаты,   сломанные   и
утонувшие палки - весла для плота, - все, казалось, объединилось,  чтобы
замедлить их продвижение по воде. Один раз даже  показалось,  что  лучше
все бросить и идти пешком. Но кишащие  повсюду  аллигаторы  и  черные  в
желтых крапинках длиннющие змеи  быстро  заставили  отказаться  от  этой
идеи.
   Они не задерживались долго на одном месте, а продолжали спускаться по
длинной грязной Эскондидо.
   День  ото  дня  пейзаж  менялся:  прибавлялось  больше  зелени,   лес
становился веселее от хриплых криков попугаев и тонких трелей пичужек. А
потом, в полдень,  когда  все  уже  дремали  от  усталости  на  илистых,
пропитанных водой  бревнах,  кроме  двоих,  чья  очередь  была  работать
шестами, берега реки вдруг стали совсем плоскими, и они плавно выплыли в
пахнущие солью воды лагуны Блуфилдс. На ужин у них были маленькие сочные
моллюски, пропаренные в желто-коричневом  прибрежном  песке.  Убаюканные
ласковыми волнами бирюзового пролива, люди спали до тех пор, пока солнце
не поднялось высоко; морские чайки в поисках падали слетелись к берегу.
   Неудивительно, что чайки перепутали их с отбросами; вид у беглецов со
слипшимися от грязи и  пота  волосами  был  действительно  неприглядный.
Элеонора растеряла все  заколки  и,  стараясь  хоть  как-то  привести  в
порядок свою гриву, заплела волосы в одну длинную косу и не  трогала  ее
уже несколько недель; коса походила на свалявшийся клок  шерсти.  Грязь,
впитавшаяся в руки и лица, покрыла их темно-серой  пленкой,  на  которой
выделялись следы от  укусов  москитов  и  сотни  воспаленных  порезов  и
царапин. Кожа, сожженная солнцем, казалась дубленой не только по  цвету,
но и по структуре. Их тела покрывали странные  красные  пятна  -  солнце
добралось до кожи и сквозь дыры в одежде. Рубашки, блузки, юбки,  бриджи
- все стало неузнаваемого цвета от грязи и пропитавшей их  соли.  Мокрая
ткань расползалась, края бриджей мужчин и ни