иновали Вирджин-Бэй, где  высадились  пассажиры,  направлявшиеся  в
Калифорнию. Их уже ждали экипажи, готовые доставить в Сан-Хуан-дель-Сур.
Дверцы  экипажей  были  разрисованы  сценами  из  жизни   Калифорнии   и
Никарагуа, а украшавшие их красные или  голубые  полосы  на  белом  фоне
сверкали на солнце. При виде их становилось веселее на душе  и  хотелось
немедленно добраться до этих мест.
   Единственным событием, достойным внимания за все  время  путешествия,
стала встреча с акулой на озере.  Пассажиры  с  недоверием  отнеслись  к
сообщению о ней, но офицеры на пароходе  подтвердили,  что  это  правда:
акулы от века жили в  большом  озере.  И  кстати,  добавили  они,  акулы
чрезвычайно вкусные.
   Первое,  что  им  нужно  было  сделать,  это  найти  отель.  Их  было
несколько, и можно было выбирать,  но  лучшим  оказался  "Аламбра".  Они
проследовали за носильщиком, который прельстил их  коляской  -  зеленые,
красные, желтые, белые, розовые и черные полосы украшали плоские колеса.
По  этому  случаю  Мейзи   надела   темно-голубое   платье   из   жестко
накрахмаленной кисеи, отделанное целыми милями ленты. Шляпа, которую она
разместила  на  тщательно  уложенных  золотистых  локонах,  походила  на
произведение скорее кулинарного, чем портновского искусства. И  все  это
венчалось кокардой в стиле "а ля  демократия".  В  руках  Мейзи  держала
зонтик отороченный  белыми  кружевами.  Элеоноре  защиты  от  солнца  не
требовалось. Ее  лицо  скрывала  шляпа  с  большими  прямыми  полями  из
итальянской соломки, поверх нее -  уложенный  в  несколько  слоев  белый
муслин, через который солнце отбрасывало легкий отсвет на лицо.  Розовая
лента  вокруг  тульи  повторяла  по  цвету  розовые  махровые   розочки,
разбросанные по белому фуляровому шелку платья, которое Мейзи  заставила
ее надеть. Обе женщины были одного роста, и при переделке платья забыли,
что юбку придется надевать на модный широкий обруч. И в последний момент
Мейзи принудила Элеонору надеть еще один кринолин  на  легкий  разборный
обруч. В результате платье  приподнялось  и  стало  похоже  на  лепестки
вокруг сердечка цветка. Круглый вырез декольте  был  довольно  глубок  -
Элеонора  немного  стеснялась,  и  щеки  ее   покрылись   румянцем.   Но
неодобрение на лице Жан-Поля она сочла чрезмерным. И, чтобы его позлить,
взяла майора под руку и  завела  с  ним  оживленную  беседу,  которая  в
основном сводилась к попыткам отбиться от его  ухаживаний  и  поддержать
разговор, когда он начинал рассказывать о Гранаде.
   Город был много лучше других городов в испанском стиле,  которые  они
видели. Дома, или из теплого золотистого камня, или выкрашенные в  белый
цвет, брали в кольцо площади и рынки. Прохладные, сообщающиеся  дворики,
расположенные между  стен  домов,  назывались  патио.  Из  них,  сверкая
блестящей зеленью листвы, кивали ветками апельсиновые деревья, фуксии  и
бугенвиллеи. Колокольный звон на церковных башнях  плыл  над  домами,  и
обутые в сандалии церковнослужители в монашеских сутанах с  достоинством
шествовали среди уличной толпы.
   Майор оставил их у входа в отель. Жан-Поль  снял  комнату  только  на
одну ночь, поскольку первым делом он должен  был  явиться  в  казармы  с
рапортом. Для удобства Элеонора и Мейзи сняли комнату на двоих  рядом  с
ним. Позволить себе такую  прекрасную  комнату  в  отеле  Элеоноре  было
нелегко, но она согласилась, настоян на том, что сама оплатит свою долю.
   Жан-Поль, которому хотелось как можно скорее) оторвать сестру  от  ее
новой компаньонки, сразу оправился на поиски агента по продаже  земли  в
его офис, по адресу, указанному  на  визитной  карточке.  Осмотрев  свою
комнату и смыв уличную пыль, женщины стали  ждать  его  возвращения.  Но
когда в комнате совсем стемнело и едва можно было различить друг  друга,
они спустились в обеденный зал одни.
   В дверях Элеонора и Мейзи столкнулись с мужчиной, выходившим из зала.
Он отступил в сторону, бормоча извинения, стараясь дать как можно больше
места для их широких юбок. Свет лампы сиял в золотой бахроме его эполет.
Элеонора,  бросив  быстрый  взгляд  из-под  ресниц,  узнала   полковника
Фаррелла, человека, по чьей вине она была унижена и потерпела  поражение
в Новом Орлеане. Она сразу отвернулась в другую сторону и  прошла  мимо,
но успела заметить равнодушно-тяжелый взгляд его сапфировых глаз,  когда
полковник окинул ее взглядом, и насмешливую ухмылку,  когда  он  вдохнул
назойливый запах духов Мейзи.
   Они  медленно  ели,  смакуя  поданные  им  незнакомые  острые  блюда.
Жан-Поль до конца ужина так и не появился. Казалось,  дольше  оставаться
внизу  было  уже  неудобно.  Взяв  одну  из  свечей,   предусмотрительно
оставленных у подножия лестницы, они вернулись к себе.
   Ночные часы неспешно текли, улицы  становились  все  тише,  откуда-то
издалека  донесся  звон  церковного  колокола,  возвещающий  о   пожаре.
Элеонора и Мейзи поговорили об этом, но из окна ничего  не  было  видно.
Наконец они разделись и, задув свечу, улеглись.
   Мейзи, лежа в темноте, пыталась успокоить Элеонору.
   - Возможно, ему пришлось поехать за город, чтобы  посмотреть  имение.
Ты же знаешь, как он загорелся. А может,  ему  понадобилось  отправиться
прямиком в казармы с рапортом и  он  не  смог  послать  нам  записку.  Я
слышала, что Уокер требует строгой дисциплины от каждого.
   - Да, - ответила Элеонора. Вполне возможно,  что  он  решил  отметить
свою последнюю ночь свободы  с  кем-то  из  товарищей.  Ей  столько  раз
приходилось ждать его ночами, что она не особенно  волновалась.  Однако,
несмотря на удобную широкую постель, Элеонора никак  не  могла  заснуть.
Она лежала, уставившись в темноту широко открытыми глазами, когда  вдруг
услышала шарканье ног в коридоре. Благодаря тонким стенкам  она  поняла,
что кто-то, приглушенно ругаясь, пытается вставить  непослушный  ключ  в
замок. Узнав знакомый голос, Элеонора вскочила.
   Она прошла босиком по шершавому от грязи полу к двери, повернула ключ
и резко толкнула ее.
   - Жан-Поль, - прошептала она. Мейзи, проснувшись, села в кровати.
   - Это Жан-Поль, - объяснила, не оборачиваясь, Элеонора.
   Голоса  привлекли  внимание  брата,  и  он   появился   перед   ними,
ухватившись одной рукой за косяк, чтобы  не  упасть.  Жан-Поль  едва  не
рухнул, ввалившись в комнату, но Элеонора успела поддержать его.
   - Элеонора, - произнес он, и в его несвязной речи,  в  самом  голосе,
звучало отчаяние, - я должен тебе что-то сказать.
   - Да, но сперва войди и сядь.
   - Нет, - отозвался он с упрямством по-настоящему пьяного человека.  -
Я должен тебе кое-что сказать. Прямо сейчас.
   Мейзи, в сильно  декольтированной  ночной  сорочке,  выскользнула  из
кровати и чиркнула спичкой, чтобы зажечь огарок свечи.
   -  Хорошо,  -  согласилась  Элеонора,  следуя  взглядом   за   Мейзи,
подошедшей к Жан-Полю и вставшей рядом с ней.
   - Я не смог найти  агента.  Нет  такой  улицы.  И  дома,  который  на
визитке.  Никто  о  таком  и  не  слыхал.  Я  встретился  с  полковником
Фарреллом.  Он  сказал,  что  это  мошенничество,  что  тот  человек   -
проходимец, и не было никакого имения, никакого дома, никакой  земли.  И
он сказал, что мы больше никогда не увидим своих денег. Никогда. Их нет,
Элеонора! Их нет. У нас ничего нет.
   В шоке Элеонора выпустила руку брата, и Мейзи поддержала  его,  чтобы
он не упал, затем осторожно положила на спину. Глаза ее выражали  печаль
и жалость. Женщины стояли в угрюмом молчании, глядя на  Жан-Поля  сверху
вниз - на запачканные едой  и  вином  рубашку  и  жилет,  на  прореху  в
жилетном кармане, откуда уже не виднелась цепочка от часов - их  украли,
и на следы высохших слез на пыльном, потном и почти безбородом лице.

Глава 3

   Деньги. Все, похоже, свелось к этому.  Элеонора  не  могла  вернуться
домой, потому что не было денег. Она не могла оставаться в отеле, потому
что не было денег. Она  не  могла  снять  дом  или  нанять  компаньонку,
которая разделила бы с ней одиночество, потому что не было денег. Она не
могла принять благотворительность Мейзи и остаться в отеле за ее счет. А
та не хотела понять ее, приняв отказ как личную обиду. И этот разрыв они
даже не попытались уладить, когда Элеонора, упаковав в  узелок  немногие
вещи, которые у нее остались, переехала. Мейзи решила отправить  кое-что
отобранное для Элеоноры с запиской,  что  если  та  не  очень  настроена
носить эти вещи, то может отнести их старьевщику или продать.
   На поиски жилья времени не было. Жан-Поль не мог отлучиться на  целое
утро. Без всякого сомнения, за это ему попало  бы  от  командира.  Но  с
типичной креольской уверенностью он  полагал,  что  семья  -  на  первом
месте, что забота о благополучии сестры будет  правильно  понята  и  что
сложившаяся ситуация его извиняет. Элеонора не была в этом уверена. Если
Уокер, гражданский  человек,  ставший  главнокомандующим  никарагуанской
армией, приверженец дисциплины, он, безусловно, требует  от  подчиненных
того же.
   Комната, которую для  нее  сняли,  находилась  на  боковой  улице  от
центральной площади  Сентрал-Плаза  за  собором  Святого  Франциска.  Ее
сдавала вдова, сморщенная старуха, с горбатой спиной и огромным  запасом
черных бесформенных платьев одного фасона. Ни сочувствия, ни  дружеского
участия, ни хоть какой-то защиты с этой стороны ждать не приходилось.
   Старуха почти совсем оглохла и из своей немой пустоты смотрела на мир
с подозрительным  и  мрачным  презрением.  Она  взяла  сентаво,  которое
потребовала вперед, и сжала монету беззубыми деснами - больше из желания
оскорбить,  чем  убедиться,  что  деньги  не  фальшивые.   После   этого
направилась в свою часть дома, сильно хлопнув дверью.
   Была еще одна неприятная сторона жизни в доме вдовы.  Дом  соединялся
общей стеной с кабаком, весьма популярным среди солдат и  молодых  людей
из ближайших домов. Конечно, комната Элеоноры  оказалась  через  стенку.
Каждую ночь неугомонно бренчали гитары, цитры и концертино, соперничая с
мужскими голосами и не давая спать. В дополнение к этому - чтобы попасть
к себе днем, надо было пройти через множество оскорблений, несколько раз
ее даже сопровождали до самого входа в комнату. А один кавалер несколько
часов провел под ее  дверями,  пока  вдова,  отправляясь  на  рынок,  не
споткнулась о неги и не обругала отборно по-испански.
   Чтобы как-то  избегнуть  неприятностей,  Элеонора  стала  подниматься
рано, едва серебристый  звон  соборного  колокола  начинал  призывать  к
мессе, и шла за водой к колодцу в конце улицы, а потом на  рынок,  чтобы
купить себе  еды.  И  она  наслаждалась  этими  утренними  часами.  Было
прохладно, малолюдно, никто не мешал ей, когда она  рассматривала  стены
центрального рынка, испещренные  оспинами  от  пуль,  оставшимися  после
взятия города Уокером и фалангистами, фронтальную башню,  арочные  двери
наверху и круглые окна собора, причудливый главный портал, охраняемый  с
обеих сторон караулом Дома правительства, где  генерал  Уокер  разместил
штаб-квартиру. Элеонора любовалась ярко пылающими  листьями  пойнсеттии,
белыми душистыми гроздьями дикой  гардении,  маленькими  подсолнухами  и
папоротниками, которые, казалось, лезли из каждой трещины и щели. В  это
время мало кто торговался с индейцами, метисами. Женщины продавали  яйца
и твердые, словно камень, лепешки,  тропические  фрукты  и  куски  мяса,
которые они выносили на рынок каждое утро.
   По мере того как бесцельно проходили  дни,  терпения  оставалось  все
меньше.  В  конце  концов,  на  сколько  может  хватить  тех  нескольких
долларов, которые у нее остались?  Даже  в  такой  стране,  где  завтрак
обходится в три цента, она должна  что-то  делать,  как-то  поддерживать
себя.
   Вариантов было немного. Она могла бы обучать английскому. Конечно,  в
стране, руководимой англоговорящими иностранцами, должны  найтись  люди,
желающие изучить язык. Она не так уж хорошо знала испанский, но в  Новом
Орлеане, в городе, который когда-то был  аванпостом  Испанской  империи,
этот язык был в ходу, и она его понимала. Если родителям это может  быть
неинтересно, они, заботясь о будущем детей, могли бы научить английскому
хотя бы их. Но если этого  не  случится,  она  может  использовать  свои
навыки в рукоделии, которым обучилась  в  монастырской  школе.  Элеонора
могла бы научиться шить одежду и потом продавать ее на рынке. И если она
в этом преуспеет, то может  стать  портнихой.  И  уж  на  самый  крайний
случай, она может стать прачкой, пополнив ряды женщин,  которые  стирают
белье на берегу озера. Солдатам всегда надо что-то постирать, у них  нет
ни времени,  ни  желания  заниматься  этим  самим.  И  неважно,  что  ее
положение в этом случае будет не намного выше, чем у  тех,  кто  едет  в
обозе за солдатами.
   Уже шесть дней Элеонора пребывала в полном одиночестве. Она лежала на
кровати, пытаясь что-то придумать, несмотря на доносящуюся  из-за  стены
песню "О Сусанна!",  когда  в  дверь  постучали.  Она  подождала,  чтобы
убедиться, что этот стук не из кабака.
   - Элеонора?
   Услышав голос брата, она вскочила с кровати и отодвинула засов.
   - Жан-Поль, где... - начала она и осеклась,  увидев,  как  в  комнату
вплывает Мейзи в муслиновом платье с огромными  голубыми  маками.  Пучок
яркой пойнсеттии, прикрепленный к декольте, однозначно притягивал взгляд
именно туда.
   - С Рождеством! - воскликнула Мейзи, заключая  Элеонору  в  ароматные
объятия, которые следовало понимать как прощение и заботу.
   Был канун Рождества, про что Элеонора  совершенно  забыла,  но  Мейзи
помнила и не забыла о ней, отчего у Элеоноры перехватило горло.
   Стянув ажурные перчатки, Мейзи обмахнулась ими.
   - Жарища, как в печке. Наверное, снова будет гроза. Те, кто  уверяет,
что сезон дождей кончился,  просто  спятили.  И  как  только  ты  можешь
выносить... Ну ладно, неважно. Я пришла предупредить тебя, Элеонора, моя
лапочка, а не только поздравить. Одинокие женщины, я  боюсь,  в  Гранаде
нежелательны.
   Жан-Поль после недели солдатской жизни еще больше  похудел,  отметила
Элеонора, обняв его. Перемена была не к лучшему.
   - Нежелательны? - спросила  она  рассеянно,  отыскивая,  куда  бы  их
посадить.  В  комнате  стоял  всего  один  стул,  который  выглядел  как
неудавшийся эксперимент  мебельщика.  Его  сиденье  из  сыромятной  кожи
вытянулось и глубоко провисло, а деревянный каркас искривился, и поэтому
одна ножка стала короче другой, а на спинке не хватало двух реек.
   Мейзи решила проблему так, как делала сама Элеонора, - просто села на
кровать.
   -  Одинокие  незамужние  женщины.  Вот  так-то.  Меня  посетил   твой
полковник  Фаррелл.  Он  как  раз  такой,   как   ты   рассказывала,   -
высокомерный, с диктаторскими замашками,  очень  самоуверенный.  И  даже
более того. Он заявил, что является начальником военной полиции  города,
и, как должностное лицо, посоветовал мне убраться как можно скорее.
   В  голосе  Мейзи  клокотала  ярость.  Взглянув   на   нее,   Элеонора
нахмурилась.
   - Он может заставить тебя уехать?
   - Поскольку город под военным командованием и он возглавляет  военную
полицию, думаю, что может. Но ты никогда  не  поверишь,  почему  он  это
делает. Генерал Уокер - как тебе это понравится? - провозгласил себя  не
только военным вождем  страны,  но  и  шефом  по  части  морали.  Он  не
разрешает своим мужчинам общаться с маркитантками или женщинами  низкого
социального положения в городе. Это,  видите  ли,  способствует  пороку,
болезням и беспорядкам. И все это полковник Фаррелл высказал мне.
   - Если ты думаешь, что он высказался грубо, слышала  бы  ты,  что  он
говорит о пьянстве. - Жан Поль, одетый  в  красную  рубашку  демократов,
стоял, привалившись  плечом  к  стене.  -  Солдата,  найденного  пьяным,
забирают на десять дней на гауптвахту, чтобы  он  протрезвел.  Если  его
поймают второй раз, то заставляют выпить рвотное и сажают в тюрьму. А на
третий раз - рвотное, двадцать четыре часа на привязи у колеса позора, а
потом снова тюрьма. Гражданское лицо, продавшее  спиртное  американскому
фалангисту, должно заплатить штраф в двести американских долларов.
   Мейзи оставила без внимания тираду Жан-Поля.
   - Я попыталась ему объяснить, что я не  простая  проститутка.  Но  на
полковника Фаррелла это не произвело никакого впечатления.  Он,  видимо,
думает, что женщина,  отдающая  предпочтение  одному  мужчине,  опаснее,
потому что она провоцирует дуэль между  мужчинами,  выбирая  кого-то  из
них. Он считает, что женщина вроде меня отвратительна  своим  чванством,
поскольку  держит  вокруг  себя  много  поклонников   и   побуждает   их
соперничать  из  тщеславия.   Уокер   полон   решимости   не   допускать
бессмысленных убийств. Еще никогда в жизни меня так не оскорбляли.
   - Ну, что касается дуэли, он,  пожалуй,  прав,  а  вот  что  касается
причин, то, может, денет, - сказал Жан-Поль.  -  Вчера  поссорились  два
солдата, один - француз, другой - пруссак, и только из-за того,  что  не
могли решить, какая река красивее, Сена или  Рейн.  На  самом  деле  они
просто со скуки сцепились. Они  прибыли  сюда  сражаться,  чтобы  добыть
славу и богатство, а здесь сплошная муштра и дисциплина.  Похоже,  война
уже закончилась  и  ее  выиграли  в  тех  первых  двух  сражениях  всего
пятьдесят шесть солдат.
   - Ты, наверное, уже устал быть солдатом?
   Он отвел взгляд от понимающих глаз Мейзи, похожих  на  глаза  газели.
Элеонора, посмотрев на вытянутое лицо брата, решила идти напролом.
   - Что ты собираешься делать, Мейзи?
   - Вопрос в том, что мы собираемся делать. В категорической форме  мне
было велено оповестить всех подруг с таким  же  образом  жизни  об  этих
новых правилах. Я напрямую спросила: а что,  Уокер  считает  себя  лучше
других мужчин? Всем  отлично  известно,  что  он  взял  себе  в  постель
никарагуанку из аристократической семьи и, пользуясь ее влиянием, создал
коалиционное правительство с легитимистами. Говорят даже, что  президент
Ривас, глава правительства, ее дальний родственник.
   - Интересная форма кумовства, - прокомментировал Жан-Поль.
   Элеонора нетерпеливо покачала головой.
   - Так ты уезжаешь из Гранады?
   - Не знаю. Я бы предпочла остаться и посмотреть,  что  станет  делать
полковник. Вдруг президент Ривас питает  слабость  к  блондинкам?  Я  бы
очень хотела доказать полковнику  Фарреллу,  что  не  собираюсь  ссорить
солдат.
   - А ты не думаешь, что он посадит  тебя  на  пароход,  отплывающий  в
Новый Орлеан?
   - Нет, если догадается, что именно туда я и собиралась поехать.
   - А я бы с удовольствием присоединилась к тебе, чтобы подергать  льва
за усы, если бы он так поступил.
   - Элеонора... - начал  Жан-Поль  и  замолчал,  когда  она  с  улыбкой
кивнула ему.
   - Но всегда есть Калифорния, -  напомнила  ей  Мейзи.  -  И  я  бы  с
радостью заплатила за дорогу, чтобы иметь компанию.
   - А потом? - тихо спросила Элеонора.
   - Не знаю, - призналась Мейзи. - Просто не знаю.
   Мейзи настояла, чтобы Жан-Поль принес из  кабака  что-нибудь  поесть.
Там подавали бобы с острым перцем, мясо, завернутое в маисовые  лепешки,
и кислое красное вино. После ужина они еще долго сидели  и  говорили  до
поздней ночи. В  сопровождении  Жан-Поля  Элеонора  посетила  полуночную
рождественскую мессу в соборе. Мейзи пошла с ними из любопытства.  Когда
они вернулись, Жан-Поль решил продолжить празднование и заказал еще  две
бутылки вина, но почти все сам и  выпил.  К  тому  времени,  моща  Мейзи
собралась уходить, он уже  основательно  поднабрался,  но  не  до  такой
степени, как случалось раньше.
   Элеонора проводила их до двери.  Мейзи,  пропустив  Жан-Поля  вперед,
посмотрела на Элеонору долгим изучающим взглядом, а потом  потрепала  ее
по щеке.
   -  Ты  слишком  бледна.  И  под  глазами  такие  тени,  что  кажешься
изможденной. Так больше нельзя. Что-то надо делать, даже  если  Жан-Полю
пр