аптеках во Флоренции. Если не будет хватать  одного  или
двух компонентов, придется заказать их в Риме, но это быстро.
   - Ты в этом уверен? - тут же заинтересовалась Вайолетт.
   - Да, конечно, - ответил он, с нежностью глядя на нее.
   - Думаешь, у меня получится? - Она вдруг поняла, что ей больше  всего
на свете хочется смешать эти несколько компонентов и получить  ту  самую
волшебную жидкость, последние  капли  которой  хранились  в  драгоценном
флаконе.
   - Я с удовольствием все вам покажу, - просто ответил Джованни.
   Однажды вечером, когда Мария уже легла спать, они взяли ароматические
масла и чистый спирт и отнесли их в спальню Вайолетт, как  можно  дальше
от запахов трав и кухни. На маленьком столике у  камина  они  расставили
все, что могло им  понадобиться,  в  том  числе  стеклянную  мензурку  с
носиком и маленькую пипетку для отсчета капель ароматических масел.
   Джованни с  очень  серьезным  видом  объяснил,  как  будет  проходить
процесс. Вайолетт зачитывала вслух названия компонентов и их  пропорции,
а Джованни все отмерял. Потом он слегка  встряхнул  полученную  смесь  и
потянулся к руке Вайолетт.
   Она инстинктивно отодвинулась. Он улыбнулся, но руки ее не выпустил и
стал легко потирать большим пальцем ее запястье, там, где бился пульс.
   - Надо проверить на вашей коже, - объяснил он. - Ведь они для этого и
созданы.
   Она не  стала  сопротивляться.  Джованни  капнул  одну  каплю  на  ее
запястье, подождал немного, потом вдохнул аромат и огорченно нахмурился.
   - Получилось не то.
   - Ты уверен? - Вайолетт прикрыла глаза и сосредоточенно  принюхалась.
Затем покачала головой. - Ты прав. А что не так?
   - Чего-то чуть больше, чего-то меньше. Я старался  быть  точным,  но,
по-видимому, ошибся.
   Она еще раз глубоко вдохнула запах. Потом вдруг улыбнулась.
   - Мне кажется - я почти уверена, - что слишком много нарцисса.
   - Да? - Он еще раз поднес ее запястье к лицу. - Ах,  мадонна,  у  вас
замечательно тонкий нюх.
   Вайолетт  не  смогла  удержаться  и  рассмеялась.   Такой   необычный
комплимент ей весьма польстил.
   - Ты так думаешь?
   - Я это знаю. Теперь вы будете смешивать.
   Смесь, приготовленная Вайолетт, оказалась безукоризненной. Она  знала
это еще до того, как попробовала у себя на  руке.  Пары,  исходившие  от
нее,  кружили  ей  голову.  Букет  был  великолепен  -  весенний  аромат
нарциссов, благоухание роз, нежный запах цветов апельсина,  экзотический
- мускуса и многое другое. В нем были сила и красота, и еще - любовь.
   Когда она капнула духи себе на запястье, Джованни взял ее за  руку  и
вдохнул этот насыщенный, богатый оттенками запах.
   - Да, - прошептал он. - Да!
   Он приблизился к Вайолетт и обнял  ее.  Это  был  сиюминутный  порыв,
вызванный радостью их общего успеха.  В  этом  объятии  не  было  ничего
низменного, плотского, и Вайолетт приникла к нему,  приняла  его  ласку,
как принимала его поддержку, которую он давал ей не  раздумывая,  ощущая
рядом с ним безопасность и покой. Потом она почувствовала, как его  губы
коснулись ее локона и виска. И тогда дитя в ее чреве  зашевелилось,  как
будто протестуя.
   Она высвободилась из его объятий неторопливо, но решительно. Джованни
был такой родной и милый, он готов был  отдать  ей  все,  но  не  стоило
обманывать его, позволяя слишком приближаться.  Она  испытывала  к  нему
самые нежные чувства и не хотела причинять боль. Ее любовь  принадлежала
Аллину, и отдать ее другому было невозможно.
   И тогда, отстраняясь от Джованни,  Вайолетт  вдруг  поняла:  довольно
ждать, надо что-то предпринимать.
   Доверенность, оставленная на ее имя у одного флорентийского  банкира,
казалось,  не  имела  ограничений.  Вайолетт  сняла  со   счета   сумму,
достаточную для путешествия вдвоем.
   Она долго думала, стоит ли просить  Джованни  сопровождать  ее.  Одно
дело, когда он ночует с ней под одной крышей  в  деревне,  где  все  его
знают, в двух шагах от дома его матери, и совсем другое - в  посторонних
гостиницах и пансионах, даже если у него будет своя комната  поодаль  от
ее. Вайолетт беспокоила не собственная репутация - она  осознавала,  что
давно ее потеряла. Она волновалась только из-за того, что слишком  стала
полагаться на молодого итальянца, и непонятно, как он будет воспринимать
это в дальнейшем.
   Но отправляться в путешествие без  сопровождающего  было  бы  слишком
неразумно. По ее подсчетам, она была на шестом месяце  беременности,  и,
кроме того, ей не следовало самой носить тяжелый багаж.
   Однако оказалось, что  проблема  не  в  том,  позволить  ли  Джованни
сопровождать ее, а в том, как отговорить его от этого.  Едва  он  узнал,
что она собирается в дорогу, он просиял от радости, а то, что он  поедет
с  ней,  воспринял  как  само  собой  разумеющееся.  Вайолетт  не  очень
старалась его переубедить.

***

   Сначала они отправились в Венецию, в дом синьоры Да Аллори.  Там  они
никого не нашли, дом был  заперт,  даже  молоток  у  двери  убрали.  Они
спрашивали  об  Аллине  во  всех  гостиницах  и   домах,   где   пускали
постояльцев, но никто его не видел. И среди зарегистрировавшихся жильцов
его не было.
   Следующим пунктом их путешествия был дом Аллина  в  Париже.  Он  тоже
оказался заперт. Никто из его друзей не видел его с лета. Они понятия не
имели,  куда  он  запропастился,  и  скучали  по  нему.  Друзья   Аллина
рассматривали Вайолетт с удивлением. Но если кто-то из них  и  задавался
вопросом, почему она  наводит  о  нем  справки  и  что  это  за  молодой
итальянец с ревнивым взором сопровождает ее,  они  предпочитали  держать
свое любопытство при себе.
   Лондон был последним в списке Вайолетт, и она включила его туда  лишь
потому, что там они встретились впервые. Но она не  имела  ни  малейшего
представления о том, где Аллин тогда жил и  был  ли  у  него  в  Лондоне
постоянный адрес. По правде говоря,  она  даже  не  могла  предположить,
зачем бы ему сейчас понадобилось пересекать пролив. Поскольку  в  других
местах  им  не  посчастливилось  встретить  кого-либо,  кто  его  видел,
довольно бессмысленно было бы рассчитывать на удачу на сей раз.
   Не зная, куда еще обратиться, Вайолетт стала подумывать о  том,  что,
может быть, стоит найти Гилберта. Ей было интересно узнать, в Европе  ли
он, придерживается ли он своего обычного образа жизни и что он сказал ее
родным в Новом Орлеане. Может быть, он все  еще  продолжает  разыскивать
ее? Но больше всего Вайолетт интересовало, не  встречал  ли  он  Аллина,
случайно или намеренно. Последнее ее особенно беспокоило, потому что она
вспомнила,  как  в  Венеции  Аллин   предложил   ей   ради   собственной
безопасности вернуться к мужу.

***

   Приблизительно через неделю после возвращения на виллу, едва отдохнув
от путешествия, Вайолетт написала несколько  писем,  отправив  их  в  те
места, которые Гилберт намеревался посетить в первый год своего большого
турне. Она абсолютно не  была  уверена  в  том,  что  он  удосужится  ей
ответить, даже если письмо случайно найдет его, но  попытаться  все-таки
следовало.  Своего  адреса  она  не  давала,  только  указала,  куда  во
Флоренции можно направить ответ. Если из ее писем что-то получится,  она
хотела, чтобы у нее была возможность вступить в контакт  с  Гилбертом  в
такой форме, какая будет ей удобна.
   Ответ пришел из Рима, где муж проводил зиму. Ей предлагалось приехать
туда для обсуждения всех интересующих ее вопросов.
   Ехать или не ехать? Визит обещал быть  нелегким.  Вайолетт  казалось,
что она навсегда отделалась от мучившего ее прежде  чувства  вины  из-за
нарушенного ею брачного обета и ухода от мужа,  которого  она  поклялась
чтить до самой смерти.  Но  оно  снова  вспыхнуло  вместе  с  мыслями  о
предстоящей встрече. Впрочем, воспоминания о том,  как  он  обращался  с
ней, поблекли, и Вайолетт больше не боялась его. К тому же  она  уже  не
считала, что нападение на Аллина на железнодорожной станции -  дело  его
рук. В конце концов, для чего же она ему писала, как не для того,  чтобы
выяснить, не встречался ли с ним Аллин,  чтобы  поговорить  о  ней?  Она
должна поехать. Это ее последняя надежда.
   Все же Вайолетт отложила поездку  сначала  потому,  что  приближалось
Рождество, потом еще на некоторое время, так как не  очень  хорошо  себя
чувствовала. Наконец, ближе к середине января они с Джованни отправились
в путь.

***

   Гилберт жил в пансионате в довольно-таки мрачном месте  близ  Форума,
где пахло кошками,  но  зато  с  видом  на  Колизей.  Дверь  им  открыла
разбитная молодая женщина в платье  с  глубоким  вырезом  и  без  всяких
признаков нижних юбок под ним. Усадив гостей и подав им  по  чашке  чуть
теплого чая, она удалилась, бойко простучав каблучками вниз по  лестнице
и выкрикнув на ходу  слова  прощания,  слишком  небрежного  для  простой
служанки.
   Джованни презрительно  усмехнулся  и  мотнул  головой,  выражая  свое
мнение относительно вкуса Гилберта. Вайолетт же подумала, что  появление
этой  молодой  женщины,  возможно,  должно  было   произвести   на   нее
впечатление и вызвать чувство ревности - оно показывало, что не одна она
способна отвечать зову плоти. Если так, то Гилберт не достиг  цели.  Она
жалела мужа, который таким образом удовлетворял свою мужскую гордость, и
в то же время радовалась, что тот нашел себе утешение.
   Гилберт похудел, его лицо осунулось и покрылось морщинами, он  словно
постарел лет на  десять.  Руки  заметно  дрожали  -  множество  ликерных
графинчиков с серебряными пробками на боковом столике были почти  пусты.
Когда Вайолетт представила Джованни,  Гилберт  бросил  на  него  тяжелый
взгляд и далее игнорировал его присутствие, словно юноши не существовало
вовсе.
   - Итак, - хрипло сказал он, с подозрением глядя  на  ее  живот,  -  я
вижу, что у тебя все идет как нельзя лучше.
   -  Да,  но  у  тебя  тоже,  -  вежливо  ответила  Вайолетт,   посылая
предостерегающий взгляд Джованни,  который  дернулся  на  стуле  и  сжал
кулаки.
   - Поскольку до этого момента ты не считала нужным дать мне знать, что
ты еще жива, я заключаю, что тебе что-то очень нужно,  раз  ты  приехала
сюда, - продолжал он отнюдь не приветливо.
   - Новости, - кивнула она, - всего лишь новости.
   - Тогда объясни,  почему  я  должен  тебе  их  рассказывать?  Надежда
встрепенулась у нее в груди.
   - А тебе есть что рассказать?
   Не обращая внимания на ее вопрос, он продолжал недовольным тоном:
   - Моя дорогая Вайолетт, ты когда-нибудь  принимала  во  внимание  мои
чувства? Ты хоть раз подумала, что я  могу  о  тебе  беспокоиться?  Тебе
никогда не приходило в голову, что твое  исчезновение  могло  вызвать  у
меня мысли о похищении, о том, что тебя  украли  бандиты?  Ты  не  могла
послать мне хотя бы записочку и сообщить, что ты жива?
   Прежде чем сделать для  нее  хоть  что-то,  он  должен  наказать  ее,
осыпать  упреками  за  все  волнения  и  неудобства,  которые  она   ему
причинила. Он ничуть не изменился.
   - Сожалею, если тебе было больно, - медленно произнесла  Вайолетт,  -
но и мне тоже.
   - И тебе? Это уже что-то.
   Было совершенно очевидно, что он настолько погружен в свои чувства  и
озабочен своей потерей, что у  него  просто  не  укладывается  в  голове
возможность наличия мыслей и чувств у нее. Она вдруг снова остро ощутила
всю бессмысленность своего брака, поняв, что Гилберт любил вовсе не  ее,
а лишь ее образ в своем воображении, то есть порождение себя же  самого,
или как свое имущество, а не живую женщину из плоти и крови, каковой она
в действительности была.
   - Есть новости из дома? - спросила Вайолетт.
   - Я получил несколько строк, в основном - вопросы: почему ни ты, ни я
не пишем? Я сослался на ненадежность почты по причине войны и на то, что
нечего особенно рассказывать, поскольку я почти не  приблизился  к  цели
своего путешествия.
   Нечего особенно рассказывать! Что  ж,  это  лучше,  чем  если  бы  он
жаловался на нее своим или ее родственникам. Ей следовало  поблагодарить
его, и она бы это сделала, если бы не  знала,  что  он  руководствовался
только одним мотивом: избежать собственного унижения.
   -  Ты  не  собираешься  возвращаться  в  Новый  Орлеан  раньше,   чем
планировалось? - спросила Вайолетт.
   - Из-за твоей измены? Отнюдь нет. Я  не  вижу,  как  одно  связано  с
другим. Кроме того, в любом случае  для  особняка  нужна  еще  кое-какая
мебель.
   - Я рада. Мне неприятно было бы думать, что я разрушила твои планы. -
Она помолчала, сжав на коленях руки в перчатках. - А теперь, пожалуйста,
ответь на вопросы, которые были в моем письме. Ты  должен  сказать  мне,
видел ли ты Аллина после Парижа хоть раз? Не говорил ли он с  тобой  обо
мне, не делал ли каких-нибудь предложений на случай, если он...  если  я
останусь одна? Я должна это знать.
   Гилберт  долго  смотрел  на  нее   и   наконец   произнес   с   тихим
удовлетворением:
   - Он тебя бросил.
   - Не по своей воле, - сухо сказала она.
   Необходимость сдерживаться ради получения важных  для  себя  сведений
становилась непосильной задачей для Вайолетт. Вспыхнувший гнев  вытеснял
все соображения благоразумия.
   - По чьей же? Что еще могло оторвать его от  женщины,  которая  носит
его ублюдка?
   Джованни вскочил, шагнул к Гилберту и, схватив его за галстук, поднял
на ноги. Вайолетт не успела даже поднять  руку,  чтобы  остановить  его.
Глядя прямо в глаза Гилберта, итальянец сказал:
   - Извинитесь перед мадонной. Быстро.
   Тот молча смотрел на Джованни. Его лицо покраснело, а на лбу вздулись
налившиеся кровью сосуды. Он начал задыхаться и хрипеть.
   - Джованни, прошу тебя, - сказала Вайолетт, с  трудом  поднявшись  на
ноги. - Ради меня.
   Джованни не произнес ни слова, но не ослабил хватки.
   - Да, я... погорячился, - с трудом прохрипел Гилберт. - Я  не  должен
был так говорить о леди.
   Но Джованни не отпускал его,  а,  наоборот,  встряхнул  как  следует.
Гилберт испуганно переводил  вылезшие  из  орбит  глаза  с  Вайолетт  на
итальянца и обратно.
   - Что касается Массари, то я его не видел.
   Джованни разжал руку. Гилберт плюхнулся  на  свой  стул,  едва  дыша.
Молодой итальянец отступил и, взяв Вайолетт за руку, встал рядом с ней.
   - Мне кажется, - спокойно сказал он, - здесь мы уже сделали все,  что
могли.
   Глаза Вайолетт потемнели от отчаяния.
   - Да, - согласилась она. - Едем домой.

22

   В тот день дул теплый мартовский ветер,  светило  ослепительно  яркое
солнце. В  наполненном  ароматами  воздухе  трава,  казалось,  росла  на
глазах, а фруктовые деревья развернули белые и розовые соцветия,  словно
вывесили флаги в честь наступления весны.
   Тень каменных оград виллы еще удерживала  зимний  холод.  Вайолетт  с
дневником в руках вышла в сад ближе к полудню, когда там  стало  теплее.
Джованни подставил ей под ноги скамеечку, чтобы не  отекали  лодыжки,  и
набросил на плечи шаль на случай, если в прозрачной  тени  оливы  станет
прохладно.
   - Вам так удобно? - спросил он. Молодой человек  стоял  перед  ней  в
непринужденной позе, заложив  руки  за  спину,  но  взгляд  его  выражал
озабоченность.
   - Очень, - улыбнулась она.
   Джованни просиял в ответ, но лицо его снова стало серьезным, когда он
заговорил:
   - Я должен вам сообщить - возможно, это ничего не значит и совершенно
не о чем тревожиться,  -  но  вчера  кто-то  видел  возле  виллы  чужого
человека.
   За последние несколько месяцев Вайолетт поняла, что их  соседи  тесно
связаны между собой; почти все они приходились друг другу  близкими  или
дальними родственниками, и мало что из  происходившего  в  округе  могло
укрыться  от  их  взоров.  Если  Джованни  говорит,  что   люди   видели
незнакомца, значит, это действительно был незнакомец.
   - И что он делал? - спросила она.
   - Ничего. Просто шатался. И ушел, когда с ним заговорили.
   Все же в тесных отношениях с соседями были определенные преимущества.
   - А сегодня он появлялся? Джованни покачал головой.
   - Насколько я знаю, нет, но вы не  беспокойтесь.  Я  буду  здесь,  за
стеной, сажать бобы. Позовите меня, если вам будет что-нибудь нужно  или
вы захотите уйти в дом.
   Она улыбнулась, в который раз удивляясь такому участию, но  в  то  же
время была растрогана.
   - Да, ты всегда приходишь, когда я зову.
   - Всегда, - сказал Джованни, и его темные глаза были серьезны.
   Когда он ушел, Вайолетт занялась дневником, стараясь  придумать,  что
можно  написать,  кроме  жалоб  на  бесконечные  боли   и   недомогания,
естественные в ее положении: она была на девятом месяце и  уже  начинала
волноваться, ведь приближались роды.
   Она написала о недавней неожиданной смерти царя Николая от простуды и
о том, как это событие может повлиять на возможность установления мира в
Крыму. Скончавшийся русский самодержец прослыл  жестоким  и  деспотичным
правителем. На протяжении всего его царствования, с того самого момента,
как он взошел на престол после таинственной смерти своего старшего брата
Александра, было предпринято множество попыток свергнуть его, но все они
заканчивались  поражениями   с   последующими   кровавыми   репрессиями.
Сдавалось, что  теперь,  когда  можно  не  принимать  в  расчет  амбиции
непопулярного царя, русские дипломаты найдут  способ  прекратить  войну.
Вероятно, скоро начнутся переговоры.
   Окончание войны, конечно, будет радостным событием, но  вряд  ли  оно
как-нибудь скажется на жизни Вайолетт. В ее судьбе ничего не изменится -
как жила, так и будет жить  на  этой  вилле  эксцентричная  американская
леди, пожелавшая делать духи. Единственное, что изменится, - скоро у нее
появится ребенок.
   Вайолетт открыла висевший у нее  на  цепочке  драгоценный  флакончик,
который она  всегда  носила  с  собой,  и  вдохнула  аромат  духов.  Это
подействовало  на  нее  успокаивающе.  Она  улыбнулась.  Исходившее   из
флакончика благоухание окутывало ее,  становилось  частью  ее  существа,
двигалось вместе с ней, проникало во все поры ее тела, казалось, что это
она сама источает его. Горлышко флакона пахло сильнее, наполняя ее  душу
миром и покоем.
   Наверное, она должна была думать о своем будущем, о том, что станет с
ней и с ребенком, как они проживут череду последующих лет, если Аллин не
вернется  никогда.  Но  не  могла.  Она  уже  вступила  в  то  состояние
безропотного приятия всего происходящего, в какое  впадают  все  женщины
перед родами. Сейчас она ничего не могла сделать, чтобы хоть  что-нибудь
изменить, и у нее не было сил на бесплодные размышления.
   День клонился к закату. На  каменные  стены  легли  золотисто-розовые
отблески, окрасив их в волшебные тона картин Тициана и Микеланджело.  По
зеленой молодой траве протянулись длинные тени. В  тишине  нежно  журчал
фонтан.  Из  дома  вышла  Мария,  набрала  в  кувшин  воды  из  фонтана,
улыбнулась Вайолетт и вернулась в дом.
   Где-то неподалеку, на холме, звякнул овечий колокольчик. Ему ответили
колокола деревенской церкви, оглашая округу вечерним звоном.
   Вайолетт почти не могла уже  рассмотреть  страницы.  Пора  было  идти
обратно, но она все медлила. Сумерки были так прекрасны. Она  устала,  и
ей казалось, что подняться самой из глубокого кресла  ей  будет  не  под
силу. Если подождать, придет Джованни и поможет ей.
   Она услышала его тихие шаги со стороны садовой калитки, но продолжала
сидеть  неподвижно,  впитывая  покой  окружающего  мира,  не  желая  его
нарушать. Он опустился перед ней на  колени,  теплыми  руками  обняв  ее
ноги.
   -  Посмотри  на  меня,  прости  меня,  -  услышала   она   низкий   и
взволнованный шепот Аллина. - Дай мне услышать твой сладкий голос, не то
умру от любви.
   Вайолетт медленно повернула голову, и, когда их взгляды  встретились,
ее глаза блеснули слезами, которые  сумерки  окрасили  в  цвет  лаванды.
Держащими руками она стала гладить его лицо и волны густых волос.
   - О, мой Аллин, - прошептала она, - где же ты был