Но впереди у нас длинные мили и долгие
дни пути. Мы все глубже уходим в джунгли, где  горячее  солнце  выжигает
холодные манеры джентльменов. И сильные набрасываются на слабых, которых
они выбрали. Натура людей, идущих с нами, вполне  соответствует  законам
джунглей.
   - Мы должны идти?
   - Возможно, что генерал смягчится. Если нет, станем пробираться через
горы, через те места, где никогда не ступала нога  белого  человека.  Мы
пойдем к побережью  Мексики,  к  Атлантическому  океану.  Это  побережье
охраняют англичане, считая район индейцев москито протекторатом  Короны.
И не хотят уступить эту территорию  Уильяму  Уоке-ру.  Может  быть,  нас
подберет там какой-нибудь корабль.
   Элеонора молча размышляла. По руке, на которую  она  опиралась,  полз
муравей. Она хотела сбить его щелчком, но короткая  цепь  не  дала.  Она
сжала пальцы в кулак и резко ударила себя по колену.
   - Нет! - воскликнула она. - Я так не могу. Вы сами не понимаете,  что
придумали.
   Не ответив, Луис снова лег на спину и заложил руки  за  голову.  Цепь
при этом дернулась так сильно, что если бы Элеонора  не  удержалась,  то
упала бы ему на грудь.
   - Боюсь, - сказал он, улыбаясь, - что вам придется смириться.
   - Ну пожалуйста, - начала она тихим слабым голосом.
   - Вы что, попытаетесь меня переубедить? - спросил он.  -  Говорю  вам
откровенно - не выйдет.
   Она посмотрела в его лицо, находившееся так  близко  от  ее  глаз,  и
заметила, какая красная у  него  кожа.  От  чего  -  от  солнца  или  от
температуры? Может быть,  на  самом  деле  ему  хуже,  чем  он  пытается
показать? И, может, именно его состоянием  объясняется  столь  отчаянная
мера?
   - Но это будет невыносимо. Вы должны понимать.
   Лицо Луиса выглядело печальным.
   - Я знаю, это нелегко. Но вы, дорогая, уже  видели  меня  обнаженным.
Так почему же я должен капризничать, если вам  придется  это  повторить?
Что касается вас, то мои чувства к вам останутся неизменными. Я не  могу
сказать, что спокойно переношу вашу близость, но в данный  момент  не  в
состоянии воспользоваться представившимися возможностями.  Так  что  вам
нечего бояться.
   Элеонора молча  выслушала  его  и,  посмотрев  ему  в  лицо,  наконец
спросила:
   - А если бы смогли?
   - Тысячу раз - да, моя душа! - ответил  он  весело.  -  Разве  вы  не
знаете, что мужчина судит о других мужчинах по себе?

***

   Наступила ночь, взошла луна, мужчины с Хуанитой все еще не вернулись.
Элеонора  слишком  устала  и  более  того  -  очень   переживала   из-за
ограничения  своей  свободы,  что  не  давало  ей  спокойно  спать.  Она
просыпалась от каждого ночного  шороха,  крика  и  даже  сквозь  дремоту
ощущала неудобства, чувствуя через одеяло каждую веточку  и  камешек  на
земле. Ей стало холодно, и она  потянула  край  одеяла,  чтобы  прикрыть
ноги.
   Она проснулась от шума голосов. Ее бок, прижатый к  Луису,  согрелся.
Он ли подвинулся к ней ночью, или она к нему - Элеонора  не  знала,  но,
проснувшись, отстранилась, стараясь не разбудить его. И лишь после этого
повернула голову, прислушиваясь.
   Двое мужчин, поддерживая ее брата под руки, вели его через  поляну  к
месту, где он должен был спать. Жан-Поль  спотыкался,  голова  упала  на
грудь, как у человека, слишком много выпившего. Они почти уронили его на
одеяло, он перевернулся и закрыл глаза тыльной стороной руки.
   Элеонора скинула одеяло,  пытаясь  встать,  но  Луис  протянул  руку,
успокаивая. Она посмотрела на него, а потом проследила за его взглядом к
опушке леса, где столпились мужчины.
   Санчес, Молина и Гонзалес  вышли  на  открытое  место,  волоча  голую
Хуаниту. В свете бледной луны ее тело  светилось,  как  слоновая  кость.
Хотя глаза были плотно закрыты, Хуанита не казалась мертвой.
   Элеонора видела, как Гонзалес, мужчина с брюшком  и  длинными  усами,
указав на одеяло, где лежал Жан-Поль, сделал рукой оскорбительный жест и
засмеялся так, что его живот  затрясся.  Они  бросили  женщину  рядом  с
Жан-Полем, закидав сверху одеждой.  Хуанита  лежала,  как  и  упала,  не
шевелясь.
   Гонзалес пошарил в кармане бриджей  и  вынул  монету.  Молина,  самый
молодой из  никарагуанцев,  широколицый,  с  примесью  индейской  крови,
который сегодня днем был их проводником, проиграл жеребьевку. Он покорно
пожал плечами и уселся дежурить неподалеку от лежавшей женщины.
   Жан-Поль, похоже, не подозревал, что рядом с ним обнаженная  женщина.
Через какое-то время Хуанита открыла глаза и мрачно и зло  уставилась  в
темноту. Поняв, что все улеглись, она: села и медленно натянула на  себя
блузку и юбку. Потом снова легла.
   "Брат или пьян, или ранен", - подумала Элеонора.  Может,  он  пытался
помешать насилию над своей  бывшей  любовницей  и  встретил  отпор?  Или
отгородился от всего бутылкой виски? Она не могла понять, но видела, что
его грудь ровно вздымается и опускается. Если его побили, она  мало  что
может сделать. А если пьян, то вообще ничего. Бывают случаи, когда лучше
все оставить как есть.

***

   На заре они снова продолжили путь. Молчаливая  кавалькада  безропотно
двигалась вперед. Глаза Луиса лихорадочно блестели,  он  все  время  был
кем-то недоволен, кроме Элеоноры. Чисто выбритый, хотя это было довольно
трудно сделать охотничьим ножом и без мыла, он не выглядел  так  мерзко,
как остальные. Жан-Поль, с фиолетовыми тесемками от  шляпы,  завязанными
под  подбородком,  поросшим  жидкой  растительностью,  выглядел   просто
ужасно. Он молчаливо тащился в конце процессии. Выбирая  моменты,  когда
на него никто не смотрел, он впивался  взглядом  в  Санчеса  и  женщину,
сидевшую за ним, с привязанными к  седлу  руками.  Губы  и  шея  Хуаниты
распухли от синяков, под ввалившимися глазами темнели круги, но  она  не
опускала ресницы, когда встречала чей-нибудь взгляд.
   Они  взбирались  все  выше  по  неровным  холмам,  окутанным  дымкой,
стараясь двигаться к северо-востоку. Ястребы, черные  грациозные  птицы,
назойливо кружили над ними в голубом небе, высоко над головой  пролетали
стаи уток и гусей с громкими криками.  Ягуар-сеголеток  плелся  за  ними
несколько  часов  подряд,  скорее  из  любопытства,  нежели  из  желания
напасть. Им часто попадались олени, а как-то раз выскочило большое дикое
животное с клыками, как у кабана, мясо  которых  в  Центральной  Америке
едят вместо свинины. Слим застрелил одного такого, срезал лучшие  куски,
а остальное бросил ястребам, чтобы зря не пропало.
   Люди им  не  встречались.  Индейские  поселения,  через  которые  они
проходили, были пусты. Плетеные корзинки с зерном, оставленные в  домах,
пополняли их запасы. Особенно полезными оказались  одеяла  с  отверстием
для головы, прекрасно согревающие ночью. Луис, стараясь скрыть  дрожь  в
руках, оставлял в домах мексиканские доллары, в знак символической платы
за взятое. Оглянувшись, Элеонора увидела,  как  Гонзалес  подбирает  эти
деньги,  но,  сдержавшись,  ничего  не  сказала.  Не  время   устраивать
разборки, когда Луис в таком состоянии. Следовавший прямо  за  ней  Курт
тоже был обеспокоен происходящим, но  Элеонора  старалась  избегать  его
неприятных и все понимающих глаз.
   Последние лучи солнца все  еще  ярко  освещали  вершины  гор,  когда,
следуя за Молиной, они вошли в  сумеречную  узкую  долину.  В  маленьком
тихом озере, в котором отражались пики гор, они напоили  лошадей.  Следы
животных, как кружева, лежали у воды. Но следов человека видно не  было,
даже несмотря  на  крытую  соломой  хижину,  прилепившуюся  к  утесу  из
песчаника. Провисшая изгородь окружала маленький двор, кто-то подпер  ее
испанским мечом, всаженным в землю. Двери не  было  и  взору  открывался
темный четырехугольник проема; от навеса над  крыльцом,  держащегося  на
неотесанных грубых столбах, падала тень. Местами солома на крыше сбилась
от ветра, и занесенные им же семена сорняков и  диких  цветов  взошли  и
расцвели в соломе, пораженной плесенью.
   Молина обратил свое юное взволнованное лицо к Луису, ожидая  решения.
Испанец медленно кивнул.
   - Отдохнем  здесь,  -  сказал  он,  и,  казалось,  его  слабый  голос
подтверждал необходимость этого.
   Хуаниту заставили слезть на землю и привязали к одному из столбов  на
крыльце. Она села, прямая, как шомпол, и, пока они возвышались над  ней,
сплевывала с вызывающим пренебрежением, но, когда все отошли, откинулась
назад и закрыла глаза.
   На этот раз Элеонора, которую сковывающая свободу цепь доводила почти
до сумасшествия, пекла лепешки,  разводя  муку  в  воде,  шлепая  их  на
ладонях и поджаривая на сковороде. Гонзалес готовил куски мяса на углях,
поскольку в домике ничего не нашлось из посуды.
   Элеонора, видевшая, как  убивали  животное,  думала,  что  не  сможет
проглотить ни кусочка, но, наблюдая,  как  Гонзалес  переворачивает  над
огнем сочное, аппетитное жаркое, распространявшее восхитительный аромат,
ощутила такой голод, что села с лепешкой  в  руке,  нетерпеливо  ожидая,
когда мясо будет готово.
   От долгой дороги она не только проголодалась. Когда на небе  высыпали
звезды, Элеонора почувствовала, что ее глаза, уставшие от  солнца  и  от
дыма костра, закрываются против ее воли. Луис, проявляя  заботу  о  ней,
отправил Молину за свежей травой для постели. На сей раз  одеяла  меньше
пахли лошадьми, чем прошлой ночью.  Перед  Элеонорой  внезапно  возникло
видение холодного чистого озера. Как бы сладко она спала в эту ночь,  не
будь на ее запястье цепи!
   Элеонора вздохнула. Луис посмотрел на нее, поймал тоску в ее  взгляде
и едва не рассмеялся. Он  встал,  ожидая,  когда  поднимется  она,  взял
одеяло, встряхнул его и направился в сторону от костра.
   Шагая за ним, Элеонора спросила:
   - Мы куда?
   - Увидите. - Луис перекинул одеяло через  плечо,  точно  мексиканскую
шаль, и ступил в темноту.
   Прохлада, спустившаяся  с  горных  вершин,  освежила  ночной  воздух.
Легкий ветерок шевелил прядку волос, выбившуюся  из  прически  Элеоноры,
доносил острый запах сосны и горьковатый аромат полыни. В голосе  ночной
птицы слышалась полусонная меланхоличность. Трава колыхалась под ногами,
как мягкий ворсистый ковер, принося успокоение. Шуршащий  камыш  нарушал
идеальную гладь озера. Они подошли к самому краю  воды.  Луис  стащил  с
плеча одеяло и растянул в руках на весу.
   - Ваша раздевалка.
   Элеонора не пошевельнулась.
   - Что вы имеете в виду?
   - Вы хотели искупаться? - Он указал на воду. Она уставилась на него.
   - Как вы догадались?
   - Я догадливый и наблюдательный. Насколько мне известно, в Европе  на
лошадях затаскивают в воду специальные фургоны, которые скрывают дам  от
посторонних глаз, пока они наслаждаются морем.
   - Но одеяло намокнет, - предупредила  Элеонора,  хотя  и  была  очень
заинтригована.
   - Неважно.
   - А вы?
   - А что мне от вас  прятать?  Ах,  вы  покраснели.  С  моей  стороны,
конечно, нехорошо так шутить. Давайте тогда скажем так: я верю,  что  вы
не станете подсматривать. Хотя сам я бы не прочь. Но обещаю вознаградить
ваше доверие.
   Она пристально посмотрела на него, озабоченная слабостью его  голоса,
а не словами, в которые он вкладывал слишком много сил, чтобы придать им
легкость. Собственно, зачем ей противиться? Разве они не останавливались
днем в поисках густого подлеска, чтобы разойтись на всю длину  натянутой
цепи? У нее нет оснований сомневаться в нем.
   - Неужели вы мне не верите? - спросил Луис  с  оттенком  оскорбленной
гордости, той самой,  которая  мешала  ей  расспросить  о  его  истинном
состоянии.
   - Конечно, верю, - ответила Элеонора.
   - Тогда что же вы стоите? - И он еще раз протянул ей одеяло.
   С искусством акробата  она  разделась  под  этим  укрытием.  Элеонора
догадывалась, что цепь причиняет ему больше неудобств, чем  ей.  У  него
ведь была скована правая рука. И услышав, как Луис тихо  выругался,  она
поняла, что цепь раздражает и его.
   Вода была холодная, как в горной реке, потому  что  не  было  солнца,
которое могло ее согреть. Они пошли вперед,  осторожно  ощупывая  ногами
дно. Через несколько шагов Элеонора резко встала.
   - А как ваша повязка? - спросила она, не поворачивая головы.
   - Приклеилась, и ее надо оторвать, - ответил он.
   - Но не так, -  запротестовала  она,  но  он,  не  обращая  внимания,
потащил ее дальше.
   - А вдруг здесь акулы? Или аллигаторы? Как в озере Никарагуа?
   - Нет, на этой высоте не бывает.
   - Вы уверены?
   - Нет, - ответил он. - Но я так же  не  уверен,  что  завтра  взойдет
солнце. Что, будете подчиняться своим страхам?
   Она молча пошла дальше.
   Помыться, когда столько времени ходил грязным,  -  одно  из  немногих
удовольствий жизни, таких, как поесть досыта после многих  дней  голода,
как разогреться  с  мороза.  Элеонора  еще  раз  окатила  себя  водой  и
признала, как это здорово, даже несмотря  на  то,  что  вода  ледяная  и
мыться приходилось за ширмой из одеяла.  Кончив  плескаться,  она  вдруг
услышала, что цепь, связывающая ее с. Луисом, бренчит не переставая.
   Элеонора повернула голову и увидела, что Луис весь  дрожит,  стоя  по
пояс в воде. Ветер гнал волны по поверхности озера, и вода билась о  его
грудь. Он содрогался, будто в конвульсиях, глаза его закрылись. Протянув
руку, Элеонора дотронулась до него. Его кожа горела как в  лихорадке,  и
от прикосновения холодных пальцев его  передернуло  еще  раз.  Он  часто
дышал, открыв рот, и она догадалась,  что  он  пытается  стиснуть  зубы,
чтобы они не стучали.
   - Боже мой! Луис! Почему вы молчали? - воскликнула она, повернулась и
быстро пошла к берегу. Поскольку он немедленно  не  пошел  за  ней,  она
потащила его за руку. - Что  я  наделала?  -  спрашивала  она  себя,  не
обращая внимания на его слабые попытки убедить ее в напрасных волнениях.
   Пока они выбирались из воды, в ее горле скребло,  как  наждаком.  Она
стянула одеяло с головы, встряхнула его,  стала  сушить  потемневшие  от
воды локоны. Одеяло на высоте груди и плеч не промокло, и это спасало.
   Отвернувшись, Элеонора обулась, собрала нижнюю юбку, надела ее  через
голову, поскорее связала тесемки нетерпеливыми пальцами и потянулась  за
блузкой. Нащупывая рукава, она бросила взгляд на  Луиса.  Он  неподвижно
стоял там, где она его оставила. На бледном лице под глазами  выделялись
тени, он смотрел на нее, стоявшую так  близко,  в  мягком  свете  звезд,
видел упругую округлость грудей с  торчащими  сосками.  Влекущая,  такая
близкая и  всего-то  на  расстоянии  вытянутой  руки.  Он  двинулся  так
медленно, наматывая цепь на руку, что даже если бы она обнаружила в себе
чуточку раздражения или негодования, то вполне смогла бы увернуться.  Но
чувство благодарности и беспомощной жалости пронзило  все  ее  существо.
Она не сопротивлялась, когда он привлек ее к  себе,  положил  ладони  на
плечи и провел руками по обнаженной спине. Из его груди вырвался  вздох.
Полные и нежные губы еще хранили запах сладкого кофе.  Этот  поцелуй  не
пылал страстью, но имел привкус запретного плода. Может, нелепо,  но  на
какое-то мгновение Элеонора ответила на его поцелуй, не в  состоянии  не
сделать того, что ей стоило так мало, но,  похоже,  значило  так  много.
Казалось, он согрелся от ее близости. Но  потом  озноб  вернулся  опять.
Подняв руку, она коснулась его лица и медленно, но уверенно  отняла  ее.
Пока она одевалась, он смотрел на озеро, но, казалось, не видел его.
   - Пошли, - сказала Элеонора, подняв его рубашку и бриджи.  Он  сделал
несколько шагов, и она повела его к хижине, к костру, который, как маяк,
мерцал впереди.
   Повязка на ране намокла и прилипла к ее рваным  краям.  Глядя  на  ее
склоненную голову сверкающими от сильного  жара  глазами,  Луис  терпел,
когда она попыталась осторожными движениями оторвать повязку.  Но  когда
боль стала невыносимой, он сам сорвал ее, и рана залилась кровью.
   Слим, державший факел из сосновой лапы и наблюдавший за  этим,  вдруг
произнес вслух то, о чем подумала Элеонора.
   - Надо бы прижечь.
   Она глубоко вздохнула.
   - Рана слишком большая... Может быть шок.
   - Это лучше, чем заражение.
   Элеоноре нравился этот житель  равнин  с  тихим  голосом.  Он  чем-то
напоминал ей Гранта, и ему она доверяла больше, чем любому другому из ее
нынешнего окружения. И, больше не споря, она кивнула.
   Слим достал охотничий нож, которым готовил ужин, почистил  как  можно
тщательнее, потер песком, ополоснул и, к негодованию других, опустил его
в кипящую для кофе воду  на  костре,  а  затем  воткнул  между  горячими
углями, пляшущими голубым пламенем, и оставил, чтобы лезвие прокалилось.
Затем щедро налил в кружки виски для Луиса и для себя.
   В других обстоятельствах  Элеонора  нашла  бы  в  себе  силы  прижать
раскаленное добела лезвие к живой плоти человека, который  столь  многим
рисковал ради нее. Но  сейчас  она  была  не  одна  и  с  благодарностью
возложила эту обязанность на Слима. Она  взяла  Луиса  за  руку,  и  они
вместе заставили себя выдержать  шипение  и  запах  паленого  мяса.  Его
пальцы судорожно вцепились в ее  руку,  тело  напряглось,  но  выражение
глаз, которые он не отрывал от нее, не изменилось. Он доверил  ей  себя.
Во всяком случае так он сказал, когда она  спросила  разрешения  прижечь
рану.
   Мысль о том, что он живет только для нее, пугала, и она не  могла  бы
сама себе объяснить - почему.
   Когда процедура  закончилась  и  последней  запасной  рубашкой  Луиса
прикрыли дело рук Слима, они внесли его внутрь и положили на кучу  травы
в углу. Элеонора осторожно накрыла его одеялами, как  следует  подоткнув
их со всех сторон. Временами по телу Луиса пробегали судороги, и они  не
прекращались, пока Элеонора не легла рядом,  тесно  прижавшись  к  нему.
Какое-то время, казалось, Луис не сознавал, что  она  рядом,  потом  его
рука обвила ее талию, притянула ближе. Он поцеловал ее волосы и заснул.
   Элеонора решила не спать, но не заметила, как все-таки заснула,  пока
крики и топот копыт не разбудили ее.  Она  с  трудом  стряхнула  с  себя
остатки сна, смущенно уставилась на незнакомое  лицо  мужчины  там,  где
должен быть Грант. Воспоминания о его  страсти,  о  кобальтовых  глазах,
волшебстве его губ, целовавших ее, пронеслись  перед  ней  и  мучительно
сжали сердце.
   Шум снаружи нарастал. Луис проснулся, поднял голову, оперся на  руку,
чтобы через Элеонору увидеть дверной  проем.  Одинокий  всадник  слез  с
лошади, мужчины окружили его, их голоса перешли на шепот, и  от  дурного
предчувствия по спине Элеоноры пробежали мурашки.
   Набрав воздуха, Луис окликнул:
   - Что такое? Что случилось?
   Мужчина в свободных одеждах пеона оторвался  от  группы  и,  держа  в
руках шляпу, подошел к проему.
   - Прошу прощения, подполковник, - сказал он вежливо.
   - Пабло! - воскликнул Луис. - Тебе  удалось  бежать!  Ты  же  остался
возле караулки, когда тебя выбили из седла!  Я  очень  беспокоился,  мой
друг! Я так рад тебя видеть!
   - И я вас. Но вам не стоит беспокоиться обо мне, мы же  договорились,
что каждый побеспокоится о себе сам?
   - И все-таки было тяжело уйти без тебя. А как ты оказался здесь?
   Солдат передернул плечами.
   - Раны оказались пустяковыми, хотя сперва мне показалось, что я умер.
Пуля отрикошетила от револьвера на поясе. Он грохнул, и я упал. Повезло,
правда?
   Видимо,  он,  как  само  собой  разумеющееся,  ожидал,  что   с   ним
согласятся, и, не ожидая ответа, продолжал:
   - Я скорее побежал в дом вашего друга и спрятался,  боясь,  что  меня
могут узнать. А потом я услышал новости и решил, что они очень важны.  Я
ехал весь день и всю ночь, и поскольку Молина - мой кузен, я  догадался,
куда он вас поведет. Две лошади - прекрасные лошади - были у меня, когда
я пустился за вами. Теперь  только  одна.  Другую  загнал.  Она  упала-и
сломала обе ноги.
   - Я заплачу тебе, - заверил Луис, - только расскажи, что за новости.
   - Они касаются маленького генерала. Он не атаковал Ривас,  гондурасцы