А может, его  встречи  с  любовницей  Уокера  -  что-то
большее, чем просто светское развлечение?  Может  быть,  это  специально
назначенные встречи конспираторов? Кому как не аристократке Нинье  Марии
было легче других получить информацию  из  бумаг  американской  команды?
Такое удобное  положение,  как  у  нее,  стоило  защищать  любой  ценой.
Хуанита, Жан-Поль, она сама, даже Грант и его карьера - всем этим  можно
безболезненно пожертвовать. Причина была серьезнее, чем мелкая ревность.
   Что  вдруг  показалось  Элеоноре  чудовищным,   так   это   то,   как
использовали Хуаниту -  бросили  на  произвол  судьбы,  несмотря  на  ее
услуги.
   У нее возникло непреодолимое желание убедиться, что ее догадки верны.
   - Слим? - позвала Элеонора негромким голосом, но  достаточным,  чтобы
привлечь внимание. - Расскажи о  признании  Хуаниты.  Что  она  сказала?
Какими именно словами?
   Слим, сидевший неподалеку от нар, упираясь затылком в каменную стену,
медленно повернулся к ней.
   - А что?
   - Это не простое любопытство, -  сказала  она  и  объяснила,  что  ее
мучает. Слим покачал головой.
   - Ничего подобного. Она призналась, что ее  брата  убили  в  битве  в
Вирджин-Бэй. Сказала, что вступила в близкие отношения с  вашим  братом,
потому что думала, что сможет заставить его приносить ей бумаги и отчеты
со стола полковника. Именно поэтому она заставила его наладить отношения
с вами. Но потом поняла, что у него слишком много принципов, которые  не
позволят ему сделать это, и больше не просила, а сделала все сама.
   - И она никогда не упоминала Нинью Марию?
   - Нет. Но она обелила ваше  имя,  объяснив,  что  сделала  это,  мстя
фаланге за брата.
   Нинья Мария не заслуживала такой преданности. Несмотря на  отсутствие
доказательств, Элеонора  не  находила  другого  объяснения  фактам.  Она
отвела взгляд и наткнулась на бледное лицо брата.  Его  тихое  поведение
чем-то  привлекло  ее  внимание.   Присмотревшись   в   бледном   свете,
проникавшем через окно, она заметила слезы боли.

***

   День близился к концу. Мужчины прекратили игры, шутки и анекдоты. Они
сидели и  тихо  разговаривали,  а  когда  их  глаза  вдруг  встречались,
старались быстро  отвести  взгляд,  словно  боялись,  что  кто-то  может
прочесть их потаенные мысли. Иногда Слим поднимался и подходил к  двери,
не обращая внимания на выкрики в его  адрес.  Он  стоял,  обводя  камеру
внимательным взглядом. Иногда он делал несколько шагов за дверь и  стоял
с поднятой головой, как олень, учуявший опасность. После этих выходов он
возвращался и присоединялся к остальным, к их  неизбежному  бесконечному
ожиданию.
   Отец Себастьян с опущенными под  черной  сутаной  плечами  явился  на
закате.  Его  сандалии  прошаркали  через  камеру.  Арестанты   радостно
уступали дорогу, догадываясь об  отсрочке,  когда  его  взгляд  скользил
мимо. Этот шаркающий звук все нарастал, пока не стал нестерпимым.  Пульс
участился. Слим, стоявший как на часах, выпрямился и повернулся к двери.
Жан-Поль поднял голову, а Малина и Гонзалес посмотрели  друг  на  друга.
Луис отпустил руку Элеоноры, которую до того крепко сжимал,  и  медленно
встал. Когда старик появился в проеме двери, он поклонился.
   - Добрый вечер, святой отец, - тихо сказал Луис. - Мы вас ждали.
   Признание, покаяние, их грехи - все было выслушано  с  сочувствием  и
всему  дано  прощение  с  трепетным  достоинством,  которое  успокаивало
больше, чем поспешные и помпезные церемонии соборного прелата.
   - Не ты, дочь моя, - сказал отец Себастьян,  когда  Элеонора  сделала
шаг вперед, но не мог ей отказать в ее шепотом произнесенной просьбе.
   А когда он, наконец, закончил, Луис коснулся его руки.
   - Святой отец, могу ли я воспользоваться вашей добротой?
   - Да, сын мой.
   - Я хотел бы, чтобы вы справили венчальный обряд с этой леди.
   Говоря это, Луис нашел руку  Элеоноры  и  притянул  ее  к  себе.  Она
уставилась на него широко открытыми глазами, ничего не понимая.
   - А леди хочет быть повенчанной? - спросил старый священник.
   Луис повернулся к ней и сжал ее руки.
   - Умоляю вас, Элеонора, не откажите мне. Это очень много  значит  для
меня. Я должен знать, что на это краткое время вы принадлежите мне и что
я могу предложить вам хоть какую-то  защиту  -  свое  родовое  имя.  Мне
следовало сделать это раньше, но вы бы отказали мне из гордости  или  по
другим причинам, которые мало что для меня значат. Но сейчас я без стыда
обращаюсь к вам с последней просьбой, душа моя. Будьте мне женой на  эту
ночь.
   Как она могла ему отказать? Даже если бы она нашла слова, в  душе  ей
этого не хотелось.
   - Вы оказываете мне большую честь, - прошептала она, открыто встретив
нежный взгляд его карих глаз. - Я выйду за вас замуж.
   Церемония была очень проста. Их имена, соединенные эхом, ударились  о
каменные стены камеры. Печатка Луиса с изображением его семейного  герба
тяжелым теплым  кольцом  обхватила  ее  палец.  Ответы  звучали  тихо  и
серьезно. Элеонора опустилась на колени,  чтобы  получить  благословение
отца Себастьяна, чувствуя себя так, словно это происходит не с  ней.  Ее
сознание отказывалось воспринимать, что она делает и  почему.  Завтра  -
это далеко и бессмысленно. Сейчас -  только  настоящее.  Песок  на  полу
вдавился  в  колени.  Твердая  рука  Луиса  на  ее  руке,  свет  факела,
проникающий сквозь дверь и освещающий белые волосы священника, шорохи  и
шепот присутствующих - все это служило фоном торжественного момента.
   Потом все закончилось.  Элеонора  почувствовала  себя  неловко  после
того, как отец Себастьян ушел.  Жан-Поль  сделал  шаг  вперед  и  мрачно
улыбнулся:
   - Желаю счастья, - сказал он и обнял ее, церемонно расцеловав  в  обе
щеки.
   - И тебе, - сказала она, задержав немного дольше его руку в  своей  и
глядя в его глаза - она знала, что он  уже  получил  благословение  отца
Себастьяна. Слим пожал руку Луиса, и Элеонора  обняла  его.  Гонзалес  и
Молина ограничились поклонами и поцеловали  ей  руку.  А  потом,  словно
заранее сговорившись, друг за другом, нарочито небрежной походкой  вышли
из отсека.
   Нахмурившись, Элеонора смотрела им вслед. Луис нежно взял ее за  руку
и повел к нарам.
   - Не беспокойтесь, дорогая. Они будут охранять дверь, а  потом,  если
женщины в камере окажутся добры к ним и условия  сложатся  благоприятно,
они найдут себе кого-нибудь и получат то, что к вечности подводит ближе,
чем гибель в бою.
   Она привыкла лежать рядом с Луисом, ощущая его руку на своем теле. Ей
даже приятно было сознавать, что его болезнь не позволяет  ему  обладать
ею. Эта ночь отличалась тем, что  Элеонора  во  всем  повиновалась  воле
Луиса. Его поцелуи не возбуждали и  не  горячили,  как  поцелуи  Гранта,
требовавшие ответа, перед чем она не могла устоять. Но он был так  нежен
и сладок, что Элеонора позволила целовать себя  бесконечно  долго.  Луис
прижимал ее теснее, кольцо его рук все сжималось,  казалось,  что  в  ее
легких уже не осталось воздуха. Его щетина царапала  лицо  и  губы,  его
пальцы, жесткие от отчаяния, держали ее так крепко, что  она  не  смогла
сдержать слабого стона боли.
   Луис тут же отпустил ее, уткнулся лицом в ямку у шеи  и  тихо  лежал,
пока не успокоилось их дыхание. Наконец он произнес:
   - Я сгораю, Элеонора. Я мысленно вкушаю твою  страсть,  тот  восторг,
который ты даешь мне. Я хочу тебя больше, чем небесного рая.
   - О, Луис, - прошептала она, сжимая его обнаженное плечо. - Я хочу...
   - Нет, не говори. - Он поднял голову, его взгляд скрывала полутьма. -
С моей стороны было, наверное, не правильно хотеть, чтобы Бог ответил на
все мои молитвы. Это, наверное, кощунственно - желать ангела.
   - Пожалуйста, не говори так, - выдавила из себя Элеонора, преодолевая
спазм в горле.
   - Ты такая красивая, - продолжал он,  мягко  проводя  ладонью  по  ее
плечам, по груди, - и, может, даже к лучшему, во всяком случае, для моей
души, что я не оскверняю свое чувство  к  тебе.  Поцелуй  меня,  сладкий
ангел, и скажи, что ты печалишься обо мне, даже если это не правда.
   Она остановила его, прижав ладонь к его губам.
   - Я люблю  тебя,  -  сказала  она,  и  ее  голос  слегка  дрогнул.  -
Пожалуйста, верь мне. - И это не была ложь. Она  действительно  отвечала
на его чувства, но из сострадания. Это было нежное чувство, не  страсть,
которую она испытывала к Гранту, но не менее реальное.
   Луис медленно наклонился и  поцеловал  ее  в  губы.  Этот  сдержанный
поцелуй, далекий от страсти, был как бы благословляющим. Он  держал  ее,
прижав к своему сердцу в долгой непрекращающейся ласке. И  когда  первые
лучи солнца проникли внутрь, он помог ей одеться, заплел косу и  завязал
ее конец оторванной от рубашки полоской ткани.  Затем  он  перекинул  ее
через плечо и долго гладил грубыми пальцами  шелк  волос.  Не  глядя  на
Элеонору, он сказал:
   - Мне страшно думать, что будет с тобой, когда я уйду.
   - Пожалуйста, не беспокойся, - сказала она,  пытаясь  улыбнуться,  но
это у нее получилось плохо.
   - Может, я устроил тебе ловушку своим дурацким языком?
   - Но ведь ты сделал все, что мог. Я благодарна тебе  за  то,  что  ты
думал обо мне.
   Посмотрев в общую камеру, где  в  сером  свете  утра  вповалку  спали
мужчины и женщины, он сказал:
   - Может, я добился не больше, чем отсрочки насилия. Боже мой, как  же
я тебя оставлю! - Он снова обнял ее, прижал к себе. - Ну как я могу тебя
покинуть?
   Они долго стояли, прижавшись друг к другу, пока за дверью  камеры  не
раздался негромкий топот марширующих ног.
   Луис напрягся, потом медленно расслабился, проведя рукой по ее спине.
Его ладони замерли на плечах, отстраняя ее от себя.
   - Слушай внимательно, - сказал он.  -  Твоя  единственная  надежда  -
майор Кроуфорд. Доверься его милосердию. От  него  зла  меньше,  чем  от
здешних каналий, - кивнул он за дверь.
   Дверь главной камеры открылась,  раздался  хор  голосов,  разбуженных
расстрельным взводом. На пороге появилась тень, потом она превратилась в
жителя долины. Посмотрев на них, он кивнул и отвернулся, встав  лицом  к
общей камере.
   Луис поспешно снял с груди цепочку, осторожно надел ее Элеоноре через
голову, направив в ложбинку между грудей и взглянул на нее своими карими
глазами, полными боли и сожаления.
   - Святой Михаил теперь будет  тебе  защитой  вместо  меня,  Элеонора.
Прости, - сказал он.
   - Нет-нет. - Она попыталась ободрить его,  сказать,  что  у  нее  все
будет  хорошо.  Но  даже  этих  слов,  совсем  неподходящих  в  подобной
ситуации, не смогла произнести.
   Последний поцелуй, смоченный ее солеными слезами.  Потом  она  обняла
Жан-Поля, сжав его руку ледяными  пальцами,  не  веря  его  спокойствию.
Элеонора не помнила, что говорила им, прощаясь. Они  целовали  ей  руку,
что-то шептали взволнованными искренними  голосами,  а  затем  их  увели
между двумя рядами солдат. Они шли, не сгибаясь.
   Сжав золотой медальон Луиса, Элеонора смотрела им вслед до  тех  пор,
пока дверь не закрылась. Она постояла какое-то время, потом  побежала  к
нарам, вскарабкалась и привстала на цыпочки, чтобы заглянуть  в  окошко.
Ухватившись руками, она подтянулась еще чуть-чуть,  каменный  край  окна
резал запястье, а стена, холодная и шершавая, впилась в грудь.
   Снаружи  не  было  никого,  кроме   старого   падре   и   офицера   в
красно-сине-белой форме, который держал в руке открытые часы.  Несколько
долгих минут они простояли вдвоем, наконец, привлеченные каким-то шумом,
повернулись к широким воротам в каменной стене.
   Ворота распахнулись, пропуская расстрельный взвод. Он прошагал  через
площадь в сторону окна Элеоноры.
   Первым шел Луис, за ним - Слим и Молина,  шествие  замыкал  Гонзалес,
повисший между этими двумя с дрожащим от ужаса лицом. И больше никого.
   Элеонора еще раз всех оглядела. Да, Жан-Поля среди них не  было.  Что
они с ним сделали? От ужаса у нее на голове зашевелились  волосы,  когда
она представила, что его содержат где-то и мучают, хотя она и не  знала,
за что.
   Солдаты связали приговоренным руки за спиной. Отец  Себастьян  ступал
очень медленно,  произнося  что-то  нараспев,  осеняя  каждого  крестом,
дрожащими пальцами протягивал им деревянное распятие,  чтобы  они  могли
его поцеловать. Слим откуда-то вынул сигару и, пока  верующие  совершали
обряд, глубоко затянулся, выпустив дым с мужественным спокойствием.
   Повязками для глаз служили неумело сложенные грязные носовые  платки.
Луис, единственный из них,  покачав  головой,  отказался.  Тяжелая  рука
опускалась на плечи каждого приговоренного к смерти,  вынуждая  вставать
на колени, спиной к стрелкам, выстроившимся в тридцати шагах от них.
   Офицер щелкнул крышкой часов и убрал их, затем резко вынул  саблю  из
ножен. День разгорался. Холодный утренний  ветерок  витал  над  открытой
площадкой, тихо шевеля мягкие волны каштановых волос  Луиса  и  поднимая
маленькие клубы пыли с земли.
   Раздалась команда, ружья поднялись в направлении цели, сабля офицера,
блеснув на солнце, начала опускаться.
   Луис поднял голову и увидел  лицо  Элеоноры  в  окне.  В  его  глазах
зажглась радость, губы зашевелились, словно произнося ее  имя,  но  звук
его голоса потонул в грохоте выстрелов.
   Пороховой дым окутал площадку. Сильный едкий запах проник  в  камеру.
Элеонора не двигалась, не спуская глаз с четырех фигур, скорчившихся  на
песке. Она едва дышала. Стрелки сделали  свое  дело.  Ни  одна  пуля  не
пролетела мимо, и необходимости в последнем выстреле не  было.  Казалось
ужасным то, что отряд спокойно стоит в первых лучах восходящего  солнца,
все солдаты живы и перезаряжают ружья. И стало чуть  легче  когда  после
прозвучавших как лай команд, они вскинули ружья на плечи и ушли, оставив
на площадке отца Себастьяна и погибших.
   Звуки за спиной Элеоноры не доходили до ее сознания.  Какое-то  время
разум отказывался воспринять то, что  видели  глаза.  Ее  мускулы  свело
судорогой, и она никак не могла дать волю слезам.  Заплакать  -  значит,
осознать случившееся, а ей надо сдержаться любой ценой.
   Вдруг она почувствовала, что чьи-то руки тянут ее за  юбку  и  гнилая
материя рвется. В ноздри ударил скверный запах, исходивший от  какого-то
пузатого мужлана, оказавшегося рядом и пытавшегося оторвать ее  руки  от
окна своими грязными пальцами с длинными,  похожими  на  когти  ногтями.
Ярость охватила ее, и, отцепившись от подоконника, она ударила что  было
силы по смеющемуся оскалу кривых зубов  так,  что  три  кровавые  полосы
проступили на грязной, годами  немытой  коже  лица.  Чьи-то  руки  рвали
золотую цепь с ее шеи. Она схватила медальон в кулак и,  опустившись  на
нары, вжалась спиной в угол. От ненависти и отвращения свело  живот,  но
она не осмелилась ударить ногой стоявших возле нар, чтобы они  не  могли
схватить ее за ноги и стянуть вниз.
   Разорванная  блузка  клочьями  свисала   с   плеч,   юбка   болталась
лохмотьями. Элеонора сняла на ночь свои  самодельные  башмаки  и  теперь
стояла босая, загнанная в угол, как в ловушку.
   "Святой Михаил защитит  тебя",  -  это  Луис  призвал  ей  на  помощь
архангела,  святого  покровителя  всех  воинов,  и  теперь,   окруженная
хороводом  оскалившихся  грубых  лиц,  она  вдруг   вспомнила   молитву,
услышанную давно, еще в  детстве,  и  сейчас,  сквозь  годы,  она  вдруг
всплыла в памяти.
   "Святой Михаил, защити нас в день битвы, и ты,  о  владыка  небесного
воинства, силою Божьей отправь в ад Сатану  и  злых  духов,  рыщущих  по
миру, чтобы разрушить души".
   Ответ на молитву, если это был ответ, явился  совершенно  неожиданно.
Звук выстрела разорвался в камере, заставив мгновенно стихнуть все вопли
и крики. За пустыми испуганными лицами она увидела  широкоплечую  фигуру
майора Кроуфорда. Дуло его револьвера еще  было  направлено  в  потолок,
когда он в затихшей толпе пытался отыскать того, кто отважится поспорить
с его властью. Но ничего подобного не случилось. Все мужчины  отступили,
пропуская его.
   Он  приближался,  протягивая  руку,  и   в   его   лице   и   мрачных
бледно-голубых глазах сквозила озабоченность. Первым  желанием  Элеоноры
было  отшатнуться  и  постоять  за  свое  достоинство,  отказать   этому
человеку, которого она считала врагом. Но сейчас она не могла выказывать
свою гордость, кроме того, ей вспомнился совет Луиса, его горячий мягкий
шепот, и это было для  нее  гораздо  важнее  громкого  приказа  другого,
заставлявшего подчиниться.
   Двигаясь как во сне Элеонора протянула руку. Его  пальцы,  сильные  и
горячие, сжали ее, и она сошла вниз. Элеонору охватила  дрожь.  Кроуфорд
легко поднял ее на руки, вынес  из  камеры  и  понес  дальше,  в  жаркий
драгоценный солнечный свет.

***

   Элеонора лежала в длинной медной ванне. Лицо ее было  надменно,  губы
крепко сжаты. Майор Невилл Кроуфорд  являл  собой  сплошную  заботу.  Он
заказал для нее глубокую горячую ванну, снабдил льняными  полотенцами  и
свежим кастильским мылом.  Он  даже  одолжил  у  жены  коменданта  форта
пеньюар из белого батиста с пеной  кружев,  который  Элеонора  тщательно
осмотрела. Вся эта роскошь, в которой жил майор в Гондурасе, его комната
в тихом углу официального дворца, его командный тон со  слугами,  ванна,
которая подошла бы для губернатора, и то, что он мог заказывать все, что
хочет,  говорило  о  его  высоком  положении  и  еще  раз   подтверждало
подозрения Элеоноры. Она  нахмурилась,  ей  были  неясны  его  намерения
относительно ее. Если цель в том, чтобы отправить ее в Гранаду, где  она
предстанет перед судом, - нет нужды  окружать  ее  таким  комфортом.  Ее
вполне можно отправить туда в лохмотьях. С другой стороны, на то, что он
преследует личный интерес, нет никаких намеков. Правда,  в  ее  нынешнем
состоянии у нее не было никаких сил разгадывать загадки.
   Погрузившись глубже в воду, Элеонора тщательно терла тело. Когда вода
стала остывать, она снова и снова намыливала волосы, желая избавиться от
тюремного запаха. Наконец она сполоснула их в последний раз чистой водой
и затем, стараясь, чтобы грязная  пена  не  попала  на  них,  встряхнула
головой и вышла из ванны.
   Несмотря на надвигавшуюся утреннюю жару, Элеонора  ощущала  некоторую
прохладу.  Она  быстро  обсохла,  обернула  полотенце  вокруг  головы  и
скользнула в пеньюар, разложенный поперек кровати.
   На глаза ей попалась расческа с  тяжелой,  из  темного  дуба  ручкой,
которая лежала на столе и явно принадлежала майору. Улыбнувшись  уголком
губ, Элеонора взяла ее. Не похоже, что он просто забыл ее здесь.
   Поднеся расческу к волосам, она помедлила -  в  памяти  всплыл  Луис,
который пальцами расчесывал пряди ее волос, заплетал ей косу; и это было
так недавно. На какой-то миг у  нее  перехватило  дыхание,  но  огромным
усилием воли она отодвинула от себя это воспоминание.
   Когда волосы были расчесаны и, мокрые и прохладные, легли  на  спину,
Элеонора вышла на маленький  каменный  балкон.  Солнце  приятно  ласкало
лицо, а ветерок с пролива быстро высушил волосы.
   Элеонора все еще стояла на балконе, когда  вернулся  майор.  Услышав,
как хлопнула дверь и застучали каблуки сапог, она медленно  повернулась,
шагнув через порог.
   Кроуфорд был не один. Молодая девушка  с  робкими  карими  глазами  и
тщательно зачесанными волосами, одетая как главная горничная, в  капоре,
вошла следом. Она поставила на  туалетный  столик  поднос  с  завтраком,
присела в реверансе, затем сняла перекинутую через руку  пышную  красную
юбку с воланами, которые  каскадом  спускались  от  колен  нижнюю  юбку,
маленький лиф со шнуровкой из черных  лент  и  белую  блузку  с  пышными
рукавами и положила все это на диван. Черная мантилья и черные  туфельки
с  сатиновыми  завязками  последовали  туда  же.  Убрав  рваную   одежду
Элеоноры, горничная еще раз присела, поклонившись, и вышла.
   Майор стоял молча, неподвижно уставившись на  Элеонору,  которая  вся
светилась в ярких луч