о ума. Вайолетт знала об этом, но  все  же
продолжала:
   - Но если Франция и Англия союзники, разве у  нас  не  будет  тех  же
проблем с отправкой мебели из Франции?
   - Наполеон III настроен не столь решительно  относительно  подавления
русского влияния в Турции, поэтому приготовления французов  к  войне  не
столь интенсивны. Если мы здесь не засидимся,  сложности  возникнуть  не
должны.
   Вайолетт покачала головой.
   - Мне нечего возразить. И все же мы так много  собирались  посмотреть
здесь - Бат, Брайтон, Озерный край, не говоря уж про Уэльс и Шотландию.
   - Но мы  можем  вернуться  в  конце  года,  например,  когда  военные
действия будут приостановлены и войска отправятся  на  зимние  квартиры.
Что касается Бата, то туда мы вполне можем заглянуть. Я  уверен  в  том,
что целебные воды абсолютно необходимы тебе для благополучного зачатия.
   - Да, конечно, - с трудом отозвалась Вайолетт.
   - А что же твое утро, дорогая? - спросил Гилберт. - Нашла ли ты ткань
для полотенец?
   Вайолетт рассказала ему о своей покупке, о том, как  чуть  не  попала
под лошадь и как укрылась от дождя в парке. О мужчине, который спас  ее,
она не упомянула.  Гилберт  был  человеком  тонко  чувствующим  и  порой
понимал больше, чем говорилось.  И  еще  он  был  способен  на  неуемную
ревность. Поэтому она предпочла опустить некоторые подробности.
   Вайолетт  вдруг  поймала  себя  на  том,  с   каким   вниманием   она
разглядывает стоявшего перед ней мужа. Они были женаты уже семь лет,  но
она  его  почти  не  знала.  Он  был  довольно  скрытным  человеком,  не
подпускавшим к себе  никого.  Она  догадывалась,  что  проблема  отчасти
заключалась в разнице их возрастов - Гилберт был почти на  двадцать  лет
старше ее. Иногда ей казалось, что он  видит  в  ней  ребенка,  которого
нужно наставлять и ограждать от постороннего влияния.
   Гилберт  Фоссиер  был  человеком  богатым,  владельцем   сахарных   и
хлопковых плантаций, складов и пароходов, а также большого участка земли
во Французском квартале Нового Орлеана. Первый  раз  он  женился  совсем
молодым, но жена его умерла от желтой лихорадки. Тогда он  направил  всю
энергию на укрепление своего благосостояния. Он увидел Вайолетт случайно
на балу в Опере. Это был ее первый выход в  свет.  В  тот  же  вечер  он
попросил у ее отца разрешения на их брак.
   Вайолетт не противилась этому браку. Ей  было  всего  семнадцать,  но
легкомысленной ее назвать было нельзя. Она нашла,  что  Гилберт,  с  его
внушительной фигурой и черными с проседью волосами,  человек  достойный.
Ей льстило, что выбор столь состоятельного и влиятельного  человека  пал
на нее, ценить подобные вещи ее приучили  с  детства.  Он  показался  ей
мудрым и добром, уверенным в себе и сдержанным, не  идущим  ни  в  какое
сравнение с ее неуклюжими, по-юношески  горячими  сверстниками.  В  день
помолвки он подарил ей браслет, и она приняла его с покорной готовностью
и даже с некоторым удовлетворением.
   Но потом настала брачная ночь, и тогда она поняла, что Гилберт  вовсе
не так сдержан, что от одного ее вида в ночной  сорочке  его  бросает  в
дрожь. Его желание было столь велико, а боязнь оказаться не в  состоянии
удовлетворить его столь сильна, что он  просто  повалил  новобрачную  на
постель и овладел ею быстро и болезненно.
   Со  временем  их  брачные  отношения  должны  были  сделаться   более
приятными, по крайней мере, так говорила ее мать. Но ничего подобного не
случилось. В те несколько раз, когда ей казалось, что в ней пробуждается
некое ответное на страсть мужа чувство, он настолько терял  голову,  что
все заканчивалось, едва успев начаться. Вайолетт считала, что муж ее все
понимает и сожалеет о таком положении вещей,  но,  очевидно,  ничего  не
может с собой поделать. В результате она  вообще  перестала  чувствовать
что бы то  ни  было.  Она  терпела  короткие  минуты  их  близости  и  с
облегчением вздыхала, когда наконец оставалась одна в своей спальне.
   Тем не менее она была уверена  в  том,  что  Гилберт  ее  любит.  Его
чувства  были  столь  сильны  и  безраздельны,   что   он   мог   часами
неистовствовать, если она улыбалась какому-нибудь мужчине, с которым  ее
знакомили, или же ползать перед  ней  на  коленях,  требуя  заверений  в
любви, если кто-то бросил на нее взгляд хотя бы дважды.
   Будучи человеком добрым и  великодушным,  он  в  то  же  время  любил
показать свою власть. Он обладал трезвым умом, но не терпел  соперников.
Гилберт  был  уверен  в  себе,  однако,  когда  кто-то  осмеливался  ему
возражать,  становился  просто  упрям.  За  последние  годы  он   сильно
располнел, волосы его еще больше  поседели  и  поредели  на  макушке,  а
запавшие  светло-коричневые  с  зелеными  крапинками   глаза   приобрели
циничное выражение.
   Сейчас  он  смотрел  на  Вайолетт  с  плохо   скрываемым   интересом,
граничившим с подозрением. Она почувствовала,  как  сильно  забилось  ее
сердце, и, чтобы скрыть волнение, уставилась в свою чашку.
   Но она не правильно истолковала его взгляд. Он забрал у нее  чашку  с
блюдцем, поставил их на каминную полку, потом взял ее за руку  и  поднял
со стула.
   - В этом халатике, да еще и днем,  ты  выглядишь  весьма  интригующе,
дорогая. Сначала я испугался, не заболела ли ты, и рад, что это не так.
   Вайолетт удивленно следила за его рукой,  потянувшейся  к  вырезу  ее
халата.
   - Но, Гилберт, - торопливо проговорила  она,  -  Термина  может  сюда
зайти в любую минуту.
   - Без разрешения она не войдет.
   - Ей может показаться странным, что дверь заперта.
   - И что с того? К тому же она прекрасно  знает,  что  одна  из  целей
нашего путешествия - попробовать зачать ребенка.
   Возразить Вайолетт было нечего. Термина, женщина страстная, целиком и
полностью одобрила бы это. Она считала, что хозяйка ее  слишком  холодна
по натуре, потому и не беременеет. Кроме того, она хотела  этого  еще  и
потому, что появление ребенка увеличило бы круг ее обязанностей.  Она  и
так уже была  личной  горничной  хозяйки,  но,  стань  Вайолетт  матерью
наследника семейства Фоссиер, ее положение в доме еще  более  укрепилось
бы. Надежды Термины за долгие годы ожидания начали потихоньку таять,  но
тут возникла идея отправиться в Европу. Она была  убеждена  в  том,  что
воды Бата или Висбадена наверняка будут способствовать тому, о  чем  она
ежевечерне молилась. А если нет, то на крайний случай  оставался  еще  и
Лурд. Термина верила в целебные источники,  при  условии,  конечно,  что
Гилберт будет выполнять свои супружеские обязанности, о чем она без тени
улыбки сообщила своей хозяйке.
   Вайолетт и сама мечтала о ребенке. У нее бы появился кто-то, кого она
могла бы любить, крохотное беззащитное  существо,  которое  безо  всяких
условии любило бы ее в ответ. Забота о ребенке заполнила бы  пустоту  ее
жизни  и,  возможно,  дала  бы  ей  повод  избегать  вечерних  посещений
Гилберта.
   Супруг подвел Вайолетт к тяжелой кровати розового дерева с пологом из
коричневого шелка, расшитого золотом. Он  распустил  пояс  ее  халата  и
осторожно снял его, оставив Вайолетт в одном  белье.  Она  поднялась  по
низким ступенькам и легла на кровать, а он, быстро освободившись от брюк
и ботинок, расслабил галстук,  стянул  рубашку  и  жилет  и,  не  снимая
исподнего, лег рядом с ней.
   Вайолетт, покорная его воле, лежала без движения, пока он расстегивал
крохотные пуговицы у нее на лифе. Она  почувствовала,  как  он  горячими
губами коснулся ее груди, а потом начал жадно целовать  сосок,  причиняя
ей немалую боль.
   Она попробовала протестовать,  тогда  он  сдернул  с  нее  оставшуюся
одежду и потянулся рукой к ее бедрам.
   Навалившись на жену, Гилберт раздвинул ее ноги и  торопливо  вошел  в
нее. Она пододвинулась, чтобы избавить себя от лишней боли. Движения его
были поспешны и резки,  кровать  скрипела,  полог  раскачивался  над  ее
головой. Почти не успев начать, Гилберт наклонился к  ней  и,  приникнув
ртом к ее губам, с содроганием чресел вошел в нее еще глубже.
   Вайолетт не могла дышать, не могла двигаться под тяжестью его веса. И
вдруг в припадке отчаяния она увидела перед мысленным взором лицо Аллина
Массари. Откуда-то из глубин души, о  существовании  которых  она  и  не
подозревала, пришли слезы, подступили к глазам, готовые вырваться из-под
сомкнутых  век  наружу.  Она  прокричала  про  себя  его  имя,  и  тогда
солоноватая влага потекла по щекам, оросив ее растрепанные волосы.

***

   На следующее утро на подносе  с  завтраком,  принесенном  гостиничной
горничной и  оставленном  перед  дверью  спальни,  лежал  букет  сирени.
Термина поставила поднос у кровати Вайолетт и подошла к окну  раздвинуть
шторы. Гилберт, который всегда просыпался рано, уже отправился на  улицу
- прогуляться и купить утреннюю газету. Он не завтракал в гостинице, так
как уже свыкся с английской  привычкой  иметь  основательный  завтрак  и
гостиничный утренний поднос его не удовлетворял.
   Вайолетт села в кровати и взглянула на теплые булочки и кофе, которых
ей было вполне достаточно. Она предпочла бы французский кофе с  молоком,
но, как выяснилось, в Лондоне его  найти  было  практически  невозможно,
поэтому она довольствовалась тем, что наливала побольше сливок.
   Вайолетт размешивала кофе, когда вдруг заметила  на  подносе  сирень.
Отложив ложку, она потянулась  к  букету.  Запах,  исходивший  от  сотен
крохотных цветков нежно-лилового цвета, был чист  и  нежен,  как  первое
дыхание весны.  Она  поднесла  букет  к  лицу  и,  вдохнув  его  аромат,
счастливо улыбнулась.
   Рядом с букетом  на  подносе  лежало  письмо.  Ее  муж  не  отличался
сентиментальностью. С чувством, граничившим со смущением, Вайолетт взяла
в руки конверт и сломала крохотную печать.
   Письмо прислал не Гилберт. Оно состояло всего из нескольких  строчек,
написанных неуверенным почерком. Подписи не было.

   Ими говорит язык любви.
   Никакие цветы так не подходят
   Для выражения нежных чувств.
   Ими украшались восточные беседки.
   А юным девушкам остается гадать,
   Что слаще - сами цветы
   Или скрытый в них смысл.

   Вайолетт знала, кто  автор  этих  строк  -  та  самая  дама,  которая
написала "Сонеты  с  португальского",  Элизабет  Баррет  Браунинг.  И  о
смысле, скрытом в стихах, она догадывалась.
   Внимательно осмотрев поднос, Вайолетт нашла крохотную печать, которую
сломала, вскрывая конверт. Она аккуратно сложила кусочки и  увидела  тот
же самый знак, что украшал галстук Аллина  Массари:  феникс  в  лавровом
венке.
   Она  глубоко  вздохнула,  закусив  губу.  Он  запомнил  название   ее
гостиницы, узнал, в каком  из  номеров  они  с  Гилбертом  остановились.
Должно быть,  всего  несколько  минут  назад  он  был  за  этой  дверью,
уговаривая горничную позволить ему положить букет на поднос с завтраком.
   И тут она поняла. Букет сирени...  На  языке  цветов,  столь  любимом
Шекспиром и столетия спустя романтиками, у сирени  был  свой  смысл.  Он
означал пробуждение любви.

5

   Четыре дня спустя Вайолетт  шла  вниз  по  лестнице  за  коридорными,
выносившими в вестибюль  ее  чемоданы  и  коробки.  Гилберт  наказал  ей
присутствовать при этом, пока он сам у дверей гостиницы следил  за  тем,
как багаж грузят на  подводу,  которая  должна  была  доставить  его  на
вокзал.
   - Ты уверена, что мы ничего не забыли, Термина? - спросила Вайолетт у
следовавшей за ней горничной.
   - Да, мадемуазель, - ответила та невозмутимо. -  Я  посмотрела  очень
внимательно.
   - Ты уложила ночную рубашку, которую я оставила в гардеробной?
   - Да, мадемуазель. А чемоданчик с вашими духами, кремами и помадами и
шкатулка с драгоценностями у меня с собой. Не волнуйтесь.
   Горничная говорила чуть устало, но спокойно. Вайолетт  стало  стыдно.
Термина чувствовала  себя  лучше,  только  немного  покашливала,  однако
незачем было ее так дергать.  В  то  утро  Вайолетт  почему-то  особенно
волновалась по поводу багажа и отъезда. Обычно она куда  более  спокойно
относилась к путешествиям.
   Вот уже несколько  дней  она  была  сама  не  своя.  У  нее  начались
месячные, и ее это совсем не радовало -  значит,  она  опять  не  смогла
зачать. К тому  же  Гилберт  отказался  из-за  ее  недомогания  отложить
отъезд, сказав, что билеты уже куплены и он не понимает, чем  поездка  в
купе утомительнее сидения в гостиничном номере. Он  не  желал  понимать,
какие неудобства могут возникнуть в поезде, где такие маленькие и тесные
туалетные комнаты.
   Вайолетт действительно не хотела уезжать из Лондона. Муж  вынудил  ее
признать, что она осмотрела все основные  достопримечательности  города,
побывала в музеях  и  галереях  и  выпила  достаточное  количество  чая,
поэтому  ей  трудно  было  дать  логическое  объяснение  своему  желанию
остаться в Лондоне. Хотя Вайолетт эту причину знала, она  понимала,  что
Гилберт не примет  ее.  Она  и  сама,  по  правде  говоря,  находила  ее
неубедительной.  Ничего  хорошего  не  могло  бы  выйти  из  того,   что
порядочная замужняя дама мечтает о встрече  с  человеком,  которого  она
однажды видела в парке.
   И все же Вайолетт ничего не могла с собой  поделать.  Она  непрерывно
ругала себя за то, что думала об этой встрече, десятки раз клялась себе,
что больше такого не повторится, говорила себе, что для  Аллина  Массари
это было  мимолетным  флиртом  и  только.  Она  пыталась  быть  милой  и
внимательной  к  собственному  мужу,  старалась  найти  удовольствие   в
размышлениях о предстоящей долгой совместной жизни с ним,  но  все  было
напрасно. Мысленно она снова и снова возвращалась к разговору с Аллином,
вспоминала, как он смотрел на нее, какая тоска была в его взгляде, когда
он прощался с ней.
   Она хранила букет сирени, хотя он уже совсем завял и находился сейчас
в чемоданчике,  который  несла  Термина.  Вайолетт  положила  его  между
страницами дневника, где она выписала все значения цветов, какие  только
могла вспомнить. А букетик анютиных глазок, принесенный  сегодня  утром,
она приколола к отвороту своей дорожной накидки.
   Анютины глазки означали "с мыслью о тебе".

***

   В дальнем углу вестибюля,  за  полукруглыми  диванами  и  пальмами  в
горшках, спиной к ней стоял какой-то мужчина и разговаривал со слугой  в
ливрее. В руке он держал  темно-коричневую  бобровую  шапку.  Пальто  из
верблюжьей шерсти, приталенное по  моде,  введенной  принцем  Альбертом,
подчеркивало  его  широкие  плечи,  воротник  и  лацканы  были  отделаны
коричневым  бархатом,  что  придавало  ему  еще  более  элегантный  вид.
Разговаривая, он чуть повернул голову и, улыбаясь,  взглянул  в  сторону
Вайолетт.
   Аллин.
   Она вздрогнула и задержала дыхание. Он бросил на нее  быстрый,  почти
незаметный, но полный восхищения взгляд, что было для Вайолетт как самое
нежное  приветствие.  Все  говорило  о  том,  что  он  ждал  ее,   сразу
почувствовал ее появление и радовался хотя бы тому, что видел ее.
   Она поняла, что краснеет, но не могла удержаться от  улыбки,  как  не
могла умерить биение собственного сердца. Необъяснимое чувство  охватило
ее, забурлило в крови, хотя она и пыталась скрыть его, опустив взгляд.
   Господи! Но так же нельзя! Как это глупо, как не правильно!.. И - как
удивительно! Будто после долгого и тяжелого сна  наконец  проснулась  на
пороге новых, неизведанных наслаждений.
   Вайолетт поняла, что ей необходимо поговорить  с  ним.  Что  опасного
может быть в прощании? Их судьбы  пересеклись  на  мгновение,  а  сейчас
разойдутся навсегда. Когда-нибудь она с  легкой  улыбкой  вспомнит  этот
приятный лондонский инцидент.
   - Побудь здесь, Термина, - сказала она, - а  я  схожу  посмотрю,  что
задержало Гилберта.
   Тихо шурша юбками по ковру, она пошла вперед. Подойдя к группе людей,
среди которых был  Аллин,  Вайолетт  дотронулась  до  букетика  анютиных
глазок, прикрепленных к отвороту накидки, и нажала пальцем на защелку.
   Букетик упал  на  пол.  Она  остановилась,  вскрикнула  с  притворным
изумлением, а потом наклонилась, будто желая поднять цветы.
   Аллин опередил ее. Он подобрал букетик и с изящным поклоном подал ей.
   - Благодарю, - проговорила она чуть слышно. - Я надеялась, что вы...
   - Я понял и восхищен вашей сообразительностью. - Глаза его смеялись и
от этого сияли еще ярче. - Я просто голову сломал, придумывая, как к вам
подойти.
   Вайолетт чуть удивленно улыбнулась в ответ, хотя ей было приятно, что
он так быстро разгадал ее намерение, и сказала:
   - Я только хотела попрощаться. Мы уезжаем на  две  недели  в  Бат,  а
оттуда - прямо в Париж.
   - Так скоро!
   - Приготовления к войне...
   - Да. - Он помолчал, потом неуверенно продолжил:
   - Я думал о вашем пребывании в Париже. Скажите, ваш муж не хотел  бы,
чтобы в Париже написали ваш портрет?
   - Портрет? - она бросила на него быстрый взгляд.
   - Да. Лучшего  места  не  найти.  Я  могу  порекомендовать  художника
Делакруа. Он не только талантливый портретист,  но  еще  и  близкий  мой
друг.
   - Делакруа? Он известен своими батальными полотнами и...  одалисками.
- В ее голосе сквозило легкое разочарование.
   - Это так. Но когда  ему  хочется,  он  пишет  и  портреты.  Делакруа
занимает прочное положение, ведь он -  сын  старика  Талейрана,  поэтому
власти всегда  ему  покровительствовали,  и  это  дает  ему  возможность
выбора. Он действительно терпеть не может писать портреты светских  дам,
так что, возможно, вам придется пойти к нему в мастерскую и  попробовать
уговорить его. Но, увидев вас, он будет покорен.
   - Вы меня пугаете, - сказала она нетвердым голосом.
   - У меня и в мыслях этого не было, - тихо ответил он. - И никогда  не
будет.
   Вайолетт с трудом вздохнула - так ей теснило грудь.
   - И все же, если... если пути наши  больше  никогда  не  пересекутся,
позвольте мне пожелать вам на прощание всего доброго.
   Он помолчал мгновение, потом чуть пожал плечами.
   - Всего доброго? На прощание? - задумчиво повторил он. -  Это  слова,
cara, слишком окончательны для нас.
   Он взял ее руку, легко коснулся ее губами, а взгляд его был  исполнен
надежды. Потом он повернулся и отошел от нее как раз в тот момент, когда
в вестибюле появился Гилберт. Когда муж приблизился  к  ней,  Аллин  уже
продолжал увлеченную беседу с портье.
   - Кто это с тобой говорил? - спросил Гилберт, бросая быстрый взгляд в
сторону Аллина.
   - Никто, - ответила Вайолетт, пристегивая букетик на место. -  Просто
какой-то джентльмен был так любезен, что поднял мои цветы,  когда  я  их
уронила.
   Гилберт еще раз взглянул на Аллина, скорчил презрительную гримасу, но
ничего не сказал. Подав Термине знак следовать за ними, он взял Вайолетт
под руку и повел ее к выходу из гостиницы.
   Уже в дверях Вайолетт обернулась. Она знала,  что  так  поступать  не
следует, но ничего не могла с собой поделать.

***

   Аллин смотрел ей вслед. Он  поднес  руку  к  сердцу  и  едва  заметно
склонил голову.  Лицо  было  задумчивым,  казалось,  что  его  обуревают
сомнения. Но покорности судьбе в нем не было.
   Какой же он, Аллин Массари, глупец! Это же преступление -  продолжать
искать встреч с прекрасной американкой! Да его пристрелить мало  за  его
бездумность, если не сказать наглость! Но она  так  нежна,  так  хороша,
будто создана для его объятий. Он просто не может справиться  со  своими
чувствами.
   Он защитит ее, защитит любой ценой, но как противно,  что  приходится
быть столь осторожным. Как бы ему хотелось просто  увезти  ее  с  собой,
уехать в Венецию. Туда, где волны будут при лунном свете биться о  стену
палаццо, он...
   Но - это невозможно! Если бы проблема была только в ее  муже,  он  бы
осмелился. Однако было еще и нечто другое, чему он противился, - ему  ни
к чему ни сложности, ни связанные  с  ними  опасности.  Те  дураки,  что
пытались его убедить, никак  не  могли  этого  понять.  Они  хотели  его
вовлечь, и им было неважно его мнение. А  мо