ишь несколько  светильников  горели  по  бортам  и  в  потолке
небесного колосса. Но и  этого  света  Сергею  хватило,  чтобы  различить  в
хвостовой части фигурку человека, сидящего в кресле спиной к борту.  Он  был
метрах в сорока и казался совсем  маленьким,  но,  приглядевшись,  Пастух  с
завистью увидел, что  на  лице  того  -  кислородная  маска,  а  в  руках  -
укороченный "Калашников". Сергей повернул голову. И в  носовой  части  сидел
такой же вояка при оружии.
   Они снова сползлись в середине отсека.
   - Двое, - прохрипел Боцман. - С оружием и в масках.
   - И с моей стороны, - сказал Сергей. - Всего внизу - четверо. Стало быть,
наверху трое.
   Дышать было трудно, сердца колотились, перед глазами  плыли  сине-зеленые
круги.  Оставался  только  один  путь  -  он  напрашивался  сам  собой.   Не
сговариваясь, они снова вскарабкались на ящики и поползли по ним  в  сторону
хвоста. Тут их увидеть не могли.
   Огромный самолет плавно покачивало с крыла на крыло, и они что есть  силы
цеплялись на виражах за такелажные тросы и монтажные скобы. Ближе  к  хвосту
шум двигателей стал намного сильней. Они ползли долго  и  наконец  оказались
над головами противников.
   Сгруппировались, вдохнули  поглубже  и  одновременно  обрушились  на  них
сверху. Те, видно, дремали,  так  что  дальнейшее  заняло  не  более  десяти
секунд. Не дав ни тому, ни другому выйти из шока, они умело вырубили  обоих,
сорвали с  них  дыхательные  маски,  завладели  оружием  и,  уже  в  масках,
облачившись в бронежилеты и утепленные куртки противников, быстро заняли  их
места, подсоединив рифленые патрубки к разъемам кислородной системы.
   Несколько минут они с наслаждением вдыхали подогретый кислород. Казалось,
бодрящая жизненная сила вливается в легкие, вытаскивая из бредового полусна.
   Двое поверженных лежали за высоким контейнером, и те, что  были  впереди,
увидеть их не могли.
   Вдруг один из лежащих зашевелился. Вслед за ним раскрыл свои мутные глаза
и второй. Боцман не стал  мешкать.  Спецснаряжение  из  посылки  дяди  Кости
оказалось как нельзя кстати.
   Р-раз! - и заклеены кусками скотча рты.
   Д-два! - и сверхпрочные легкие пластмассовые  наручники  защелкнулись  за
спинами на запястьях.
   Т-три! - тонкий пеньковый  шнур  перехлестнулся  двойным  морским  узлом,
крепко стянув лодыжки одного с лодыжками другого и  намертво  зафиксировался
на крепежных тросах. Они лежали, выпучив глаза,  профессионально  спеленутые
"двойным валетом" - головами в разные стороны, ногами к ногам, и, видно,  не
могли еще уразуметь, что произошло.
   Боцман невозмутимо занял чужое кресло и строго погрозил лежащим  пальцем.
Те непроизвольно задвигались, пытаясь высвободиться. Дмитрий очень доходчиво
показал им дульный срез своего автомата и на  миг  поочередно  прижал  к  их
ноздрям кислородную маску, мол, делайте выводы: выбор  за  вами.  Вдруг  под
камуфляжем одного из блокированных ожила переговорная рация.
   Пастух стремглав метнулся и сорвал с обоих  поверженных  их  переговорные
устройства. Одну рацию кинул Боцману, на второй перевел рычажок и  поднес  к
уху.
   - Кабанов, Махотин! Как вы там? - прошепелявила рация.
   Пастух выждал - не отзовутся ли те, впереди, и после паузы  проговорил  в
микрофон:
   - Летим нормально.
   - Горюхин! Климов!
   - На связи! - откликнулись сидящие в носовой части.
   - Кофейку хотите? Горяченького?
   - Не отказались бы.
   - Сейчас принесу...
   Боцман вопросительно уставился на Пастуха. Тот вместо ответа поставил  на
боевой свой автомат. И Боцман вслед за ним сделал то же.
   Однако довольно долго, не меньше четверти часа, никто не появлялся. И что
происходило  там,  наверху,  понять  было  нельзя.  Они  сидели  наготове  в
напряженном ожидании. Наконец на лестнице показалась  фигура.  До  тех,  что
были впереди, ему, видимо, показалось ближе, и он двинулся к ним с маленьким
термосом, чуть пританцовывая и хватаясь за толстые поручни, протянутые вдоль
борта.
   А дальше произошло то, чего не ждали ни Боцман, ни Пастух. Тот,  кто  нес
термос, что-то протянул одному из сопровождающих, и вдруг из этой  его  руки
сверкнул огонь и сидевший с автоматом завалился на бок... И через  мгновение
та  же  участь  постигла  и  второго  охранника.  Сергей  и  Дмитрий  быстро
встретились взглядами.
   Только сейчас оба поняли:  именно  для  этого,  лишь  на  роли  заведомых
покойников, их и затягивали в это дело.  Лишь  для  того,  чтобы  предъявить
потом кому-то их трупы. То ли в качестве жертв угонщиков-террористов, то  ли
наоборот - как тела воздушных  пиратов,  застреленных  при  попытке  захвата
самолета.
   Друзья сидели друг против друга окаменев. Узнать их в кислородных  масках
было совершенно невозможно. Вот-вот убийца так же хладнокровно проследует  в
хвостовую часть, чтобы отправить в небытие  Кабанова  и  Махотина,  на  чьих
местах сидели теперь они сами. И что тогда?
   Пастух с предельной четкостью вдруг вспомнил все, что  случилось  за  эти
дни. Ненависть темным огнем окатила все его существо. Как просто, как  легко
они убивали!
   Он вспомнил слова приказа в записке Голубкова: "Не  допустить  угона.  Ни
под каким видом! Пресечь изменение курса". Значит, согласно их плану  сейчас
все и начнется. Но прежде должны ликвидировать их, то есть  тех,  чьи  места
они заняли.
   Но человек, минуту  назад  хладнокровно  убивший  членов  своей  команды,
вместо того чтобы добраться до хвоста, вдруг... прежним  путем  вскарабкался
наверх, скрылся в проеме, и тотчас снова заговорила рация:
   - Кабанов, Махотин, как слышите?
   - Нормально слышим, - отозвался Сергей, понимая,  что  грохот  двигателей
неузнаваемо меняет все голоса.
   - Второй и первый, - сообщили по рации, - кофе выпили. Как поняли?
   - Вас понял! Мы видели.
   - Начинаем ровно через десять минут. Оставайтесь на связи!  Через  минуту
после сигнала чтобы были у нас.
   - Понял! - повторил Пастух.
   Он и правда понял. Эти двое, что лежали теперь связанные у их ног, были с
убийцами заодно! По совести говоря,  тому  и  другому  полагалось  по  пуле.
Подмывало въехать им промеж глаз, но сейчас имелись дела поважней.
   Пастух вел точный отсчет времени. Пять минут прошло, шесть... Он  вытащил
из-за пазухи  кальку  -  полетную  карту  с  привязкой  времени  прохождения
контрольных точек  на  маршруте.  Сверился,  просчитал...  Все  точно  -  по
истечении  этих  самых   десяти   минут   "Руслан"   должен   был   пересечь
государственную границу и покинуть воздушное пространство России.
   Две минуты осталось, одна... Тридцать секунд! Двадцать!
   И  тут  из  рации  послышалось  то,  что  заставило  Пастухова   невольно
вздрогнуть:
   "Подари мне лунный камень... - прохрипел из рации  маленький  динамик.  -
Все пути преодолей..."
   * * *
   - Мать честная! Никак ты, Голубков?! Константин!
   Голубков шагал во мраке, не зная - откликаться ли, выдавать ли себя... Но
окликнувший его уже оказался рядом. Деваться было некуда.
   - Bon soir,  mon  colonel!  -  на  прекрасном  французском  приветствовал
Голубкова грузный  человек  среднего  роста,  и  полковник,  к  собственному
изумлению, узнал в нем старинного своего приятеля, отличного мужика, коллегу
по тем еще  временам,  когда  он  был  в  штате  ГРУ,  полковника  ФСБ  Витю
Макарычева, с которым не один пуд соли съели они на  разных  континентах.  -
Здорово! - радостно воскликнул Макарычев, и несколько его молодых  спутников
вежливо отошли  в  сторону.  На  них  попискивали  рации  и  другие  связные
устройства, как обычно бывает на серьезных операциях.
   - Здорово, черт! - крепко сжал его руку Голубков. - Какими судьбами тут?
   - Какими? Служебными! А я, понимаешь, „ксель-моксель, пока  этого  борова
крылатого грузили, все смотрел издали - ты, не ты? Летуном вроде не был... А
ты здесь чего?
   - Да так, - усмехнулся Голубков, - гуляю.... Ты где теперь, Витя, все там
же? По прежнему ведомству?
   - А куда нам, старичью, деваться? -  засмеялся  Макарычев.  -  Сейчас  же
знаешь как, на работу не устроишься. Только до тридцати пяти и берут.  А  ты
куда делся?
   Голубков знал,  что  кому-кому,  а  Витюхе  Макарычеву  можно  сказать  и
доверить многое. Однако вопрос оставил без ответа.
   - Ладно, - сказал Макарычев, - молчи. Догадываюсь и так.
   Показав пропуска и удостоверения часовым у ворот,  они  подошли  к  своим
машинам.
   - Тебе в Москву? - спросил Макарычев. - Как поедем? Давай садись ко  мне,
посудачим по дороге, мои ребята поедут за нами в твоей.
   - Охотно, - сказал Голубков, - сколько мы не виделись-то?
   - Года три.
   Макарычев сам сел за руль, завел мотор, и они покатили по ночной дороге в
сторону Щелковского  шоссе.  Оба  понимали,  что  многие  темы  не  подлежат
обсуждению, что у каждого из их ведомств своя специфика.
   Они говорили о чем-то давнишнем, вспоминали, но вдруг  до  Голубкова  как
будто что-то дошло и страшно прояснилось  в  голове.  Только  безмерная  его
усталость помешала сразу и вовремя соединить  и  связать  концы.  Константин
Дмитриевич порывисто схватил Макарычева за руку, сжимающую  баранку  черного
руля его "сааба".
   - А ну, Витя, остановись!
   Тот непроизвольно резко нажал на тормоз и свернул к обочине шоссе. Идущая
сзади машина проскочила, обогнав их на сотню метров и тоже остановилась.
   -  Знаю,  задавать  вопросов  не  имею  права,  -  лихорадочно  заговорил
Голубков, - как и ты мне. Вы там были на операции, это ясно. Скажи одно,  но
быстрей, быстрей! Она как-то связана с грузом этого "Руслана"?
   - ‚ксель-моксель! - взволнованно вскрикнул Макарычев. - Откуда ты знаешь?
Мы же у себя вышивали этот узор почти полгода. В полной тайне. В  полнейшей!
Костя, говори скорей.
   - Но мы тоже ведем это дело, понимаешь... И тоже секретность три нуля. Ты
пойми - там, на борту, мои люди!
   - И... мои! - побелев, простонал сразу севшим голосом Макарычев. - Что  ж
там будет-то? Они же сейчас перебьют друг друга!
   * * *
   Ночь, которую провел Роберт Николаевич Стенин,  расставшись  с  Клоковым,
была самой страшной за всю его пятидесятилетнюю жизнь.
   По роду деятельности ему доводилось видеть много  тяжелого,  но  то,  что
случилось теперь, было совсем другое. Он знал,  что  придется  платить,  что
платят всегда, но что цена будет назначена такая -  и  представить  себе  не
мог. Он стал в одночасье заложником, жертвой,  предназначенной  к  закланию.
Все, что радовало еще утром, открывая простор идеям и начинаниям, в какие-то
считанные минуты из белого стало черным, как "Белый дом"  тогда,  четвертого
октября девяносто третьего. Теперь его сделали и сообщником убийства.
   На ослабевших ногах он вышел из подъезда Дома правительства.  Солнце  уже
село. Сгущались сумерки. Несколько минут он никак не мог найти  свою  машину
среди черных правительственных "мерседесов", "вольво",  "саабов"  и  "Волг".
Наконец нашел ее по номеру и сразу понял причину своего  замешательства:  за
то время, что он был в кабинете у Клокова, сменили его  личного  водителя  и
охранников в машине сопровождения.  Не  церемонясь,  ему  ясно  дали  понять
реальное положение вещей. Отныне всюду и везде ему  суждено  было  жить  под
жесткой опекой клоковских клевретов.
   Стенин возвращался домой, на Кутузовский проспект, думая  о  многом  -  о
Черемисине, о его дочери, о собственной  семье,  которая  тоже  теперь  была
взята на прицел, о Клокове, которого он, оказывается,  не  сумел  понять  за
столько лет, о том, кто он вообще - этот  спокойный  властный  господин,  за
десять - двенадцать лет поднявшийся из небытия какого-то  скромного  НИИ  на
самый верхний этаж власти, о том, для чего мог потребоваться ему  двигатель,
и кому он предназначен и насколько  надежна,  неуязвима  позиция  Клокова  -
большого друга  Черемисина,  общеизвестного  защитника  интересов  России  и
противника продвижения двигателя "РД-018" на мировой  рынок...  Эта  позиция
Клокова была зафиксирована во многих заявлениях и  документах  -  он  создал
себе неоспоримое алиби на всех уровнях. И  на  уровне  юридическом  и,  что,
может быть, еще важнее - в сфере людской психологии.
   Чужие, незнакомые и  страшные  люди  везли  его  домой.  Люди,  наверняка
имевшие приказ в любую минуту разделаться с ним, если бы  он  вдруг  вздумал
выказать строптивость, хотя бы малейшее минутное неповиновение.
   Во рту разливалась горечь - проклятый желчный пузырь,  молчавший  столько
лет, решил напомнить о себе именно сейчас. Стенину было страшно. И в  то  же
время его деятельная натура яростно  противилась  мертвящей  покорности.  Он
должен был найти выход, как находил его всегда.
   Тяжелее всего было сознавать, что косвенно или  прямо,  в  той  мере  или
иной, он был причастен к смерти своего начальника и  наставника,  масштаб  и
человеческие качества которого знал лучше других. И лишь одно  не  то  чтобы
оправдывало, но как бы слегка утешало - что там, в  кабинете,  он  не  успел
сказать Клокову о том, куда так спешил Черемисин... В ином случае он был  бы
прямым виновником, прямым наводчиком и пособником  убийц.  И  тогда  у  него
остался бы лишь один выход... С таким на душе и совести он жить бы не смог.
   И вдруг Роберт Николаевич засмеялся. Да ведь Клоков же знал все! Знал все
заранее, дословно, если был засечен и подслушан тот разговор в машине. А  он
был подслушан, несомненно. Клоков наверняка отслеживал все контакты, он  был
осведомлен и о разговоре с Курцевским, и, значит, для него, Стенина, не было
отныне ни мгновения свободы, ни минуты покоя.
   Этой ночью он не сомкнул глаз. Родные - жена и двое сыновей, остались под
Москвой, в их служебной квартире на "новой стройке", в поселке "Апогея".  Он
был один. А ему звонили и звонили - о  гибели  Черемисина  уже  сообщили  по
телевидению и по радио в вечерних выпусках новостей.  Разные  люди  выражали
соболезнование, пытались узнать подробности.
   Почти до двух часов ночи он обсуждал с подчиненными и коллегами из других
ведомств, институтов и  конструкторских  бюро  все  эти  тяжелые  неизбежные
вопросы, связанные с прощанием и  похоронами:  венки,  машины,  приглашения,
гражданская панихида... Ходя из угла в угол по кабинету, он говорил в трубку
радиотелефона и знал:  каждое  слово  слышит  кто-то  третий,  каждое  слово
записывается где-то. Но уже не так, не там и не теми, как раньше, когда  это
было в порядке вещей. Теперь  цель  незримых  соглядатаев  была  иной  -  от
каждого слова теперь напрямую зависела жизнь.
   Только в третьем часу звонки смолкли, и он, плюнув  на  камни  в  желчном
пузыре, опрокинул по-русски полстакана коньяка.
   Но сон не пришел. Он сидел в кресле и думал, думал...
   * * *
   " Подари мне лунный камень... - прохрипел из рации маленький  динамик.  -
Все пути преодолей..."
   В тот же миг там, наверху, видно, что-то произошло - из рации послышались
крики и шум, восклицания и властный, безжалостный голос:
   -  Командир!   Сопротивление   бесполезно!   "Руслан"   наш!   В   случае
неповиновения грохнем вас и себя! Связь с землей прервана! Меняй курс!
   - Скорей! - крикнул Пастух. - Митрич, за мной!
   Хватаясь за  поручни,  в  кислородных  масках  с  болтающимися  рифлеными
хоботами патрубков, они помчались вперед, достигли лестницы.
   Пастух взлетел наверх, резким движением отвел и сдвинул в сторону  дверь,
ведущую в верхний отсек самолета. За ним, прикрывая, кинулся Боцман...
   Дюралевые стены и пол были забрызганы кровью.  Из  троих  угонщиков,  что
были наверху, двое стояли  в  проеме  распахнутой  двери  пилотской  кабины,
наведя на командира и второго пилота такие же маленькие  складные  автоматы,
как те два, что покоились теперь на дне Москвы-реки.
   Третий угонщик, развалясь, сидел, уткнув ствол в голову распростертого на
полу одного из членов экипажа. Лицо лежащего было в крови. Увидев Боцмана  и
Пастуха, захватчик приветственно махнул автоматом и крикнул:
   - Эй, Кабан! Махотин! Держите этого, я...
   Договорить он не успел... Чугунный кулак Боцмана свалил его с  кресла  на
пол. Такой удар вышиб бы душу из любого,  но  тот  был  опытный  боец,  умел
держать удар. Не выпустив оружия, на чистом  автоматизме  он  в  падении  из
положения лежа достал живот Хохлова ногой.
   Боцман отлетел в задний  отсек,  упал  на  спину  и  проехался  по  полу.
Противник, не целясь, вскинул пистолет-пулемет. Пастух вышиб  его  выдвижным
прикладом своего  "калашника".  Дмитрий  судорожно  кувыркнулся  за  высокую
спинку кресла, но Сергей уже надолго "убаюкал" его врага.
   Все произошло почти мгновенно - никто даже не оглянулся. Бортрадист-майор
в белых наушниках как ни в чем не бывало спокойно сидел к ним  спиной  перед
приборным пультом в своем закутке.
   Но вот он оглянулся и весело прокричал что-то  Пастуху,  явно  приняв  за
одного из угонщиков.
   "Ах, во-от оно что! - осенило Сергея. - А майорчик-то - с ними в деле!"
   Пастух быстро шагнул к нему и на миг стянул с себя маску, открылся. Он не
ошибся - лицо бортрадиста исказил животный ужас. Боцман был уже  рядом  -  в
такие мгновения его башка работала на славу. Он сразу понял все -  сорвал  с
бортрадиста ларингофон с наушниками и с силой упер ствол "Калашникова" в его
затылок. Тот обмяк от страха и замер, подняв руки.
   А те двое, что стояли у пилотской  со  знакомыми  автоматами  "ПП-95М"  в
руках, были заняты. И не оглянулись на шум. Да и зачем?  Дело  выгорело!  На
борту остались только свои да беззащитные летчики за штурвалами.
   - Курс сто сорок семь! - рычал длинный майор Боб, держа на  мушке  голову
командира. - Сто сорок семь, понял? Меняй  курс,  или  я  продырявлю  твоего
второго! Кроме тебя, всех кончу!  А  ты,  подполковник,  нас  уж  как-нибудь
довезешь...
   За  лобовыми  стеклами  "Руслана"  стояла  мертвенная  чернота  ночи,   в
полумраке просторной пилотской кабины мягко светились циферблаты  и  дисплеи
приборных досок, помигивали красные и зеленые лампочки авионики.
   - По магнитному компасу! -  заорал  главарь.  -  Отслеживаю  показания  и
считаю до двадцати! Не уйдешь на сто сорок семь - и  твои  летуны  на  твоей
совести! Ра-аз... Два-а...
   Пастух понял: путь назад  эти  громилы  себе  отрезали.  Свой  выбор  они
определили сами: либо исполнить заказ, сорвать куш и затеряться  на  шарике,
либо - гробануться вместе с самолетом.
   Эта мысль сверкнула в голове, как вспышка. Он почти  без  замаха  коротко
рубанул Боба тем же прикладом по голове. Тот пролетел  вперед  и  рухнул  на
кресло командира.
   Второй угонщик дернулся вправо, бессознательно нажав на  спуск.  Короткая
очередь! Несколько пуль веером разошлись по кабине, брызнули искры и осколки
приборов... И в тот же миг в  кабину  с  громким  свистом  ударила  тугая  и
острая, как ледяная спица,  тонкая  струя  встречного  воздушного  потока  -
видно, одна из пуль где-то пробила обшивку. Жгучий морозный  шнур  опрокинул
стрелявшего навзничь, и его словно вынесло из кабины. Из-за пробоины спереди
при скорости семьсот километров в час давление в кабине не  упало,  как  при
обычной разгерметизации, а резко поднялось...
   Все задыхались. Забортный холод обжигал сильней огня,  почти  все  детали
арматуры  кабины  сразу  покрылись  белым  инеем.  Самолет  сильно  качнуло,
завалило на крыло и в нарастающем левом крене повело в сторону.
   Второй пилот отпрянул вниз  и  в  сторону,  чтоб  не  попасть  на  острие
пронзающей  воздушной  спицы,  молниеносно  натянул  кислородную  маску   и,
перегнувшись через пульты и дроссели двигателей, приладил вторую  ко  рту  и
носу командира.
   Сергей увидел: лицо второго пилота в крови -  то  ли  поранило  осколками
стекол, то ли задело скользнувшей  рикошетом  пулей.  И  в  эту  минуту  тот
откинул крышку какого-то ящика, выхватил свой табельный пистолет и навскидку
дважды выстрелил через плечо в Пастухова.
   Пули  ударили  в  грудь,  но  титановые  пластины  и  кевлар   усиленного
бронежилета уст