ких  шрамов на его груди, следы пыток, полученных (Ах, не
спрашивайте,  не  нужно об этом!),  придавали  его  легенде  убедительность.
Тактика, возможно, была выбрана верная, но когда она даст результаты?
   Пока Боцман  пытался выцарапать  из фирмы  "Кодак"  снимки,  а  Артист,
матерясь, каждое утро тащился  в бассейн, Муха съездил на почту, откуда были
переведены деньги за коммуналку Калмыкова. Почта находилась на Ломоносовском
проспекте, неподалеку от МГУ.  Солидное удостоверение агентства  "МХ  плюс",
очень похожее на корочки ФСБ,  маленький  рост и  таинственный вид,  который
Муха умел на себя напускать, позволили ему добыть нужную информацию.
   Перевод отправила  какая-то девушка. Фамилия и обратный адрес оказались
вымышленными. Но самое важное: этим переводом уже  интересовались. Интерес к
нему проявлял следователь Таганской районной прокуратуры. Это было в октябре
1998 года  - примерно за  месяц до суда над Калмыковым. Следователь два раза
приезжал  на почту, потом вызвал на допрос сотрудницу, принявшую перевод,  и
предъявил  ей для опознания несколько  снимков. На одном  из них  она узнала
отправительницу.  Это  была девушка лет двадцати  двух,  крашеная блондинка,
довольно симпатичная, с  виду  обычная студентка.  И  одета  была  так,  как
одеваются студентки: куртка, джинсы.
   Муху  эта  информация  привела  в  уныние:  черта  с  два  найдешь  эту
студентку,  в   МГУ  их  тысячи.  А  меня  озадачила.  Выходит,  следователь
прокуратуры нашел отправительницу перевода?  Через  нее  не составляло труда
выйти на того, кто дал деньги. Значит, следователь знал заказчика? Почему же
он не был арестован и не предан суду вместе с исполнителем?
   Ответ на эти вопросы мог  дать сам следователь. Заставить разговориться
работника прокуратуры  - задачка не из простых, нужно искать  подход. Но тут
выяснилось, что следователь уже два года не работает в Таганской прокуратуре
по той причине, что вскоре после завершения суда над Калмыковым он был убит.
   Чем глубже мы вникали в это дело, тем больше появлялось вопросов.
   А что это за странная история с исчезновением из компьютера бухгалтерши
данных о  переводе семидесяти тысяч  долларов  за  квартиру  жены Калмыкова?
Понятно, что фирмы стараются не светить свои доходы, чтобы уйти  от налогов.
Но тогда уж резонно было все расчеты производить налом.
   Единственная достоверная информация, которую  мы получили, подтверждала
мою догадку  о том, что заказал Мамаева  сам  Мамаев.  На отснятой  Боцманом
видеопленке Калмыков  узнал  человека, который  приезжал в  реабилитационный
центр  и  предложил  ему  работу по аудиту безопасности.  Это  был  водитель
Мамаева, на которого я обратил внимание в поселке "новых русских" на Осетре:
неприятный тип,  похожий  на пожилого подростка. Уголовную  сущность  его не
могла  скрыть  ни  дорогая,  но  как  бы  с  чужого  плеча одежда, ни черный
"Мерседес-600", за рулем которого он  сидел  с таким видом, словно бы только
что эту тачку угнал.
   На пленку он попал  случайно. Из-за снобизма,  вообще-то  странного для
советских людей, воспитанных вроде  бы на идеях социального равенства, мы не
включили его  в круг ближайших сотрудников Мамаева. Ну кто, в самом-то деле,
обращает внимания на обслугу? Калмыков  не сразу его узнал. Лишь  когда  вся
пленка была несколько раз прокручена и ни  в ком из респектабельных  господ,
руководящих  сотрудников  компании  "Интертраст",   Калмыков  нанимателя  не
признал,  он ненадолго задумался и  попросил  прокрутить  кадры с водителем,
убрав яркость  изображения  почти до  нуля. На  пленке  задвигались  силуэты
людей. Только после этого Калмыков уверенно сказал:
   - Этот!
   Просмотр  видеозаписей,  сделанных Боцманом, мы  вели на  втором  этаже
моего дома  в Затопино. Окна я вставил  давно, полы  настелил,  но  до всего
остального руки не доходили. Здесь стоял старый  дощатый стол на козлах, две
деревянные,   оставшиеся  еще  от   прадеда,  лавки.  В  углу  были  сложены
раскладушки, на которых  спали  ребята,  когда приезжали  ко мне.  Сюда я  и
притащил  видеодвойку,  чтобы  моя  любознательная дочь  Настена не лезла  с
расспросами, что за кино мы  смотрим. Она был в том возрасте,  когда ребенку
кажется,  что  взрослые  все время  от него  что-то  скрывают, что-то  очень
интересное. И попробуй докажи, что ей это кино не интересно.
   Это  кино  было  интересно  нам.  Оно  принесло  еще  одно  неожиданное
открытие. Пленку,  снятую Боцманом  возле  центрального  подъезда  Народного
банка на Бульварном кольце,  я прокрутил Калмыкову без какой-то определенной
цели, заодно с записями людей из окружения Мамаева. Но едва в кадре появился
сходящий  с  мраморного   крыльца   к  черному  пиратскому  джипу  "Линкольн
Навигатор" длинный и худой, как жердь, человек с лихо закрученными в стрелки
усами и наглыми веселыми глазами навыкате, Калмыков сказал:
   - Стоп.
   Я остановил кадр.
   - Кто это? - спросил он.
   - Ты его знаешь?
   - Он приезжал ко мне в колонию.
   Я прибалдел.
   - Он - приезжал - к тебе - в колонию?
   - Да.
   - Зачем?
   Калмыков не ответил.

   Общаться с ним  было очень трудно.  Он уже четвертый день жил  у меня в
Затопино, но обстоятельно мы так и не поговорили.  По своей натуре он вообще
был человеком молчаливым,  а при любой попытке начать разговор о его прошлом
уходил в себя, на его  сухом сером лице появлялось выражение бесстрастности.
Даже  на мое  упоминание  о  том,  что я  встречался  с  генерал-лейтенантом
Лазаревым,  он  никак не  прореагировал. Словно  бы  не услышал.  Не захотел
услышать.
   Его  присутствие  создало  в доме какую-то  странную атмосферу,  как бы
праздничную и одновременно тревожную. Стоило ему утром выйти из бани, где он
ночевал, как  обе мои собаки, здоровенные  московские сторожевые,  мчались к
нему и ложились на спины -  высший знак собачьего доверия. Настена таскалась
за  ним  по дому и  двору, как хвостик, учила  его компьютерным  играм, даже
бренчала для него на пианино,  которого терпеть  не могла и  садилась к нему
только  после угрозы  Ольги разбить компьютер. Только и  слышно  было: "Дядя
Костя, дядя Костя, а где дядя Костя?"
   Днем  он надевал резиновые сапоги, старую телогрейку и  уходил в лес, к
вечеру возвращался  с корзиной грибов.  Грибов он не знал, брал  все подряд.
Ольга сортировала  их, выбрасывала  поганки, объясняла, какие  съедобные. Он
слушал  с рассеянной улыбкой, на  другой  день в  корзине снова  было  полно
поганок.  Он собирал  грибы механически  - так, как человек  делает какую-то
работу, чтобы отвлечься.
   Когда в  доме были только свои,  он расслаблялся.  Но стоило  появиться
кому-то  чужому, тут же  замыкался  и  старался  уйти. Даже когда  приезжали
ребята. Их  присутствие  он терпел,  потому что  они были  моими друзьями  и
главное  для  него - друзьями Дока. При  первой  встрече Артист, привыкший к
свободному общению между своими, весело спросил его:
   - Старина, чем  ты так  напугал тех двоих  в сопках? Так, что их хватил
кондратий?
   - Не понимаю, о чем ты говоришь, - сухо ответил Калмыков.
   - Но ты же их сделал!
   -  Не  понимаю, -  повторил  он. -  Я ни  с кем ничего не делал. Каждый
человек  несет свою смерть в себе. Разговаривайте, не буду мешать, - добавил
он и ушел.
   - Что это с ним? - озадаченно спросил Артист.  - Разве  я ляпнул что-то
не то?
   - Он  повернут к нам доброй стороной души, - тем же вечером сказала мне
Ольга.  -  Не завидую  тому,  к  кому  он  повернется злой стороной. У  меня
почему-то такое чувство, что там - ад.
   У меня было такое же чувство.

   Я уже привык к тому, что Калмыков говорит только то, что считает нужным
сказать. Продолжение  расспросов, даже в самой осторожной форме, делала  его
бесстрастность холодной, готовой перейти во  враждебность. Но на этот раз  я
не намерен был отступаться.
   -  Послушай, - сказал я ему.  - Я  не лезу  к тебе в душу. Ты не хочешь
знать, что  рассказал  мне  генерал  Лазарев.  Твое право, хотя он рассказал
много такого, о чем  ты  не знаешь. Но сейчас  я задаю  вопросы  по делу. Ты
хочешь понять, что с тобой произошло?
   - Да.
   - Так помогай, а не  строй из себя  сфинкса! В  конце концов  тебе  это
нужно гораздо больше, чем нам!
   - Зачем это нужно вам?
   - Не знаю, - честно ответил я. - Мы не привыкли бросать своих в беде.
   - Я для  тебя не свой, -  бесстрастно,  отчужденно,  почти  высокомерно
сказал он.
   И это его высокомерие меня взбеленило.
   - Ты все  сказал? Тогда послушай меня.  Док полгода не отходил от тебя.
Он вытащил тебя  с того света. Ты стал  для него своим. А значит, и для нас.
Но мы не навязываемся. Ты сказал: каждый человек несет в себе свою смерть. А
я  тебе другое скажу: каждый человек несет в себе свою жизнь.  И  не  только
свою. Когда ты  гробишь  себя,  ты  предаешь  всех,  кто с  тобой связан. Ты
предаешь свою жену. Ты предаешь своего сына. Помни об  этом. А теперь можешь
встать и уйти. И делать что хочешь.
   Он встал. Но не ушел.  Постоял у окна, глядя на оловянный блеск Чесны и
желтую  полегшую осоку по берегам,  и вернулся  к  столу. Положил на  старые
доски столешницы большие сильные руки, посмотрел на них так, будто это  были
не его руки, а какой-то предмет неизвестного назначения. Сухо кивнул:
   - Что ты хочешь узнать?
   Вообще-то  я хотел узнать,  зачем к нему в  колонию  приезжал президент
Народного  банка  Буров  собственной персоной, но понял,  что  сейчас  можно
задать вопрос гораздо более важный. И я его задал:
   - Ты намерен убить Мамаева?
   - Да, - сказал он, ничуть не удивившись, откуда я это знаю.
   - Почему?
   - Контракт.
   - С кем?
   - Неважно.
   - Ладно, не говори. Я и так знаю. Давай с начала. Когда к тебе приезжал
этот человек?  -  показал я на экран, где в нелепой  позе, с занесенной  над
ступенькой длинной журавлиной ногой, застыл президент Народного банка.
   - Полгода назад. Он прилетел в лагерь  на  вертолете. Меня  дернули  из
промзоны  к начальнику  колонии. Когда  меня  привели,  начальник вышел.  Он
сказал, что прилетел из Москвы, чтобы поговорить со мной.
   - О чем?
   - Он сказал, что будет амнистия, и он меня вытащит.
   - Он представился?
   - Нет. Сказал, что тот, кто подставил меня, подставил и его. Поэтому он
заинтересован, чтобы я вышел.
   - Что еще он сказал?
   - Он показал мне документы. В одном было написано, что преимущественное
право распоряжаться квартирой Галины имеет банк "ЕвроАз".
   - Это банк Мамаева, - подсказал я.
   - Знаю. И  в  любой  момент квартиру у нее могут забрать  или заставить
выплачивать семьдесят тысяч долларов.
   - Вон оно что!
   -  Он сказал,  что  выкупил  квартиру. Теперь она полностью принадлежит
Галине. Показал договор. Нотариально заверенный, с печатями.
   - Принадлежит? - уточнил я. - Или будет принадлежать после того, как ты
убьешь Мамаева?
   -  Я  спросил.  Он  сказал: принадлежит.  Без  всяких  условий. Когда я
вернулся  в Москву, все  проверил.  Никаких прав  на квартиру ни у кого нет.
Только у нее. Но я и раньше знал, что все документы подлинные.
   - Почему?
   - Не тот человек. Он из тех, кто играет по-крупному.
   - И это все, что он сказал?
   -  Нет. Он  сказал,  что  хочет,  чтобы  Мамаев  получил  свое.  Но  не
настаивает. Это должен  решить я сам. Если скажу "да", дам телеграмму. Когда
вернусь в Москву.
   - И ты дал телеграмму. Какую?
   -  "Контракт будет  выполнен". Через день после  этого на  главпочтамте
меня будет ждать конверт. С документами и пластиковой картой "Виза". Расходы
на жилье, транспорт, оружие. И с пейджером, на который поступит команда.
   - Какая?
   -  "Приступайте".  Если  в течение  двадцати четырех  часов не поступит
сигнала отмены, мне надлежит приступить.
   - Деньги получил?
   - Да.
   - Оружие купил?
   - Мне не нужно оружие. Он был прав. Ему действительно
   не  нужно оружие. Он сам был  оружием. Прав он был и  в  оценке Бурова.
Такие, как Буров, всегда  играют по-крупному. Надо  же: бросил все дела, сам
прилетел в лагерь. Что же за ставка в этой игре?
   - Ты не сказал мне, кто этот человек, - напомнил Калмыков.
   - Сейчас скажу,  -  пообещал я. - Это президент Народного  банка  Игорь
Сергеевич Буров.
   А вот тут прибалдел и он.
   - Ну? Теперь ты понял, что происходит? - спросил я.
   - Что?
   - Тебя поимели. Сначала тебя поимел Мамаев. Теперь хочет поиметь Буров.
Не знаю зачем. Знаю только одно: тебя используют.
   -  Меня имели всю жизнь. И ничего не давали взамен. Этот человек сделал
то, чего не мог сделать я. Чего не  сделал никто.  Он дал квартиру  моим.  Я
сделаю то, что он хочет.
   - Убьешь Мамаева?
   - Да.
   Он произнес это "да" так, что я  понял: убьет. Он  решил. И  бесполезны
любые мои слова. Я спросил:
   - Если Док скажет, что не нужно этого делать, ты откажешься?
   - Нет.
   - Если тебе это скажет жена?
   Он промолчал.
   - Сын?
   - Не нужно, парень. Не нужно  меня доставать, - сухо проговорил  он.  -
Меня для них нет. Я для них пропал без вести в восемьдесят четвертом году.
   -  Ты  не пропал  для них без вести  в  восемьдесят четвертом  году,  -
возразил  я. - И  даже  не погиб  в восемьдесят восьмом.  Это  для  генерала
Лазарева в  восемьдесят восьмом тебя расстреляли, а труп сожгли в  негашеной
извести. А для Галины и Игната ты есть. В этом и заключается твоя проблема.
   - Не доставай меня, - враждебно, почти с угрозой повторил он.
   - Ладно, не буду. Только один вопрос. А если сам Буров отменит заказ?
   - Тогда да.
   В лестничном проеме появилась Настена, торжествующе закричала:
   - Вот вы  где!  Сами смотрят кино,  а  мне  нельзя! Это нечестно! - Она
подала  мне трубку мобильника. - Тебе звонит Артист. Можешь болтать  сколько
хочешь, а дядю Костю я забираю. Не все тебе его одному!
   - Выезжаю, - сообщил Артист. - Жди.
   - Есть новости?
   - Есть.
   - Узнал номер почты?
   - Не только.
   - Нет слов! - восхитился я. - Когда это ты успел?
   - Несовременный ты человек, Пастух. Это в девятнадцатом веке близости с
женщиной добивались годами. Ты можешь себе это представить? Годами! А мы уже
практически  в двадцать  первом веке. Сегодня  достаточно  одного дня, чтобы
влюбиться, жениться, поссориться, помириться, изменить друг другу,  простить
измену,  снова  поссориться,   снова   помириться  и   наконец  окончательно
разойтись.  И  даже  останется  еще  немного  времени,  чтобы  погрустить  о
прошедшей любви. Чао!

   Информация, которую добыл усталый наемник, не  убавила  накопившихся  у
нас  вопросов,  а  прибавила  к  ним еще один. И  очень серьезный. Артист не
только  узнал  номер  почтового  отделения,  откуда  были  посланы  бабки за
квартиру Галины Сомовой. Он успел смотаться в Перово, где  была эта почта, и
попытался  выяснить, кто их послал. Этого он не узнал,  потому  что девушка,
которая работала  тогда на  почте, с год назад уволилась.  Но он узнал нечто
такое, из-за чего и примчался ко мне в Затопино.

   Перевод был отправлен 27 июля 1998 года.
   Он  был  отправлен,  когда  Калмыков  уже  около двух  месяцев сидел  в
Лефортово!

   - Ты что-то напутал, - сказал я. - Этого не может быть.
   -  Все  абсолютно  точно,  - заверил  Артист.  - Все  данные списаны  с
документов.
   Я  спустился  в  гостиную, где Настена  терзала слух Калмыкова  "Нотной
тетрадью"  Анны  Магдалины  Бах. Вернее,  тем,  что  от  нее осталось  в  ее
вдохновенном исполнении.
   -  Ты помнишь,  когда были оформлены документы  на  квартиру  Галины? -
спросил я, вежливо попросив Настену отдохнуть. - Прокурор говорил об этом на
суде.
   - Помню.
   - Когда?
   - Десятого мая.
   - Точно?
   - Да. А что?
   - Ничего. Небольшие уточнения.
   - Могу я продолжить? - тоном светской дамы спросила Настена.
   - Да, конечно, - заверил я, поспешно ретируясь из гостиной.
   О несчастная Анна Магдалина Бах!
   - Ну? - спросил Артист.
   - Десятого мая.
   - Это что  же  получается?  Десятого  мая фирма  оформила документы  на
квартиру, а только в июле за нее перевели бабки?
   - Важно другое.  Эти  семьдесят тысяч  долларов  были  главным  козырем
обвинения. Если бы на  суде  выяснилось, что деньги были переведены двадцать
седьмого  июля, никакой  прокурор  не смог  бы  связать  покупку  квартиры с
подготовкой к убийству.
   - И что же это значит? - спросил Артист.
   -  По-моему,  есть только  один  человек, который может  это объяснить.
Если, конечно, захочет.
   - Кто?
   - Буров.
   - Думаешь, захочет?
   - Как спросить.

II

   Двадцать   тысяч   долларов,   которые    Мамаев    обещал    перевести
реабилитационному  центру  Дока еще  три  дня назад, на счет центра так и не
поступили. Это давало мне  право использовать добытую для Мамаева информацию
по своему усмотрению. Так что мне было с чем идти к Бурову.
   Я  позвонил  ему в офис  сразу  после разговора с  Артистом  и попросил
референта сообщить господину Бурову, что господин  Пастухов из агентства "МХ
плюс" просит принять его по срочному делу.  Он записал мой телефон  и обещал
перезвонить.  Я с большим интересом ждал звонка.  Как бы ни  отреагировал на
мою просьбу Буров, это  сказало бы о многом.  Он мог вообще меня не принять.
Он мог назначить встречу  недельки эдак  через  две,  так  как рабочее время
президента Народного банка расписано по минутам.
   Референт  перезвонил  через  час и сообщил, что  господин  Буров примет
господина Пастухова в своем офисе на Бульварном кольце завтра в 8.30 утра.

   В  8.15  я  подъехал  к  зданию  Народного  банка.  Это  было  одно  из
монструальных сооружений,  поднявшихся над крышами старой Москвы в последние
годы.  По  своей амбициозности  оно  вполне могло  соперничать  со  зданиями
"Газпрома" или  "Лукойла". Их точно бы выперло из-под земной коры чудовищным
давлением  магмы,  бешеной энергией огромных денег. Как вычурные  сталинские
высотки в пятидесятые  годы,  как безликие кварталы хрущевок в шестидесятые,
как стекляшки  Нового Арбата  в брежневские семидесятые,  так и  сейчас  эти
монстры утверждали  приход  новых времен  -  молодых,  беспощадных, веселых,
наглых.
   И  вдруг  что-то толкнуло  меня  в  сердце. Здесь,  на  площадке  перед
Народным банком,  фраза  Калмыкова  "Он  из  тех,  кто  играет  по-крупному"
наполнилась новым смыслом.

   В  8.20 я  вошел  в банк:  из  утренней,  набирающей суматошные обороты
Москвы перенесся  в  гулкость  огромного пустого холла, в царство  мрамора и
тонированного  стекла,  в стерильность кондиционированного воздуха,  которым
дышат лишь посвященные, причастные. На вахте  меня уже ждал референт Бурова,
безликий молодой  клерк  в черном  костюме  и  черном  галстуке, причастный.
Охранник   в   черной   униформе,    вооруженный   австрийским    компактным
пистолетом-пулеметом  "Штейер", учтиво  попросил  меня  выложить из карманов
металлические предметы и пройти через арку  металлодетектора. Второй  так же
учтиво попросил открыть кейс. В кейсе не было ничего,  кроме  старой папки с
оттиснутыми  на  обложке   регистрационными   номерами,  грифом  "Совершенно
секретно" и штампом  "Хранить вечно".  Эту папку  дал  мне генерал-лейтенант
Лазарев после очень трудного для него разговора.
   - Следуйте за мной, - предложил референт.
   Скоростной лифт вознес нас неизвестно на какой этаж. На выходе из лифта
дежурили  еще  два  охранника,  тоже со  "Штейерами". Референт повел меня  к
приемной,  находившейся в  торце коридора за  высокой  двустворчатой дубовой
дверью с  начищенными до  блеска  медными  дворцовыми ручками.  Но  до  этих
царских  врат не  довел, а открыл пластиковой карточкой  неприметную боковую
дверь:
   - Прошу.
   Это было что-то вроде гостиной или курительной:  с низким черным столом
на белом ковре, с черными кожаными креслами  и диванами вдоль стен. На белых
стенах висели старинные гравюры, все больше морские сражения.
   -  Господин  Буров  очень  занят,  будьте  кратки,  -  предупредил м