, когда она писалась, Хохлов вполне мог жить  еще
в  Калуге. Но генерал был умен. Он знал, о чем  догадываться нужно, а  о чем
надо  заставить  человека  оправдываться.  Голубкову   скоро  много  за  что
предстоит оправдываться, и тут кашу маслом не испортишь.
     Удовлетворенно  поерзав   тощим  задом  в  кресле,  генерал  закурил  и
продолжил чтение:

     "Все   вышеперечисленные   проходили   службу  в   Чечне  и   принимали
непосредственное   участие  в  военных   действиях  в  составе   специальной
диверсионно-разведывательной   группы,  которую  возглавлял   Пастухов  С.С.
Операции группы отличались чрезвычайно  высокой результативностью, что  было
неоднократно отмечено командованием. Все члены  группы имеют ордена и медали
РФ, а Пастухов С.С. награжден также американским орденом "Бронзовый орел" за
освобождение захваченных боевиками  сотрудников  Си-Эн-Эн  Арнольда Блейка и
Гарри Гринблата..."

     Ноплейко на мгновение поднял голову и глянул на портрет друга Бори, так
и  не замененный портретом  нового  президента. Диверсанты-разведчики. Очень
кстати, очень. Американских шпионов они, значит, выручают.

     "Весной 1996  г.  все члены  группы  во  главе  с  Пастуховым  приказом
замминистра обороны РФ были разжалованы и уволены из армии "за  невыполнение
боевого  приказа".   По   неизвестным   причинам  какая-либо  информация   о
случившемся полностью отсутствует.
     Летом 1996  г. в  силу  сложившейся  ситуации  оперативный  отдел  УПСМ
привлек  Пастухова и  членов его  бывшей  команды к участию  в  мероприятии,
требующем  высокой  профессиональной  подготовки  и   полной  непричастности
исполнителей  к  спецслужбам.  Поставленные  задачи  были  выполнены  весьма
успешно. Это побудило нас и позже иногда прибегать к услугам группы.
     Все  они  являются  профессионалами  чрезвычайно   высокого  класса,  в
совершенстве владеют  всеми видами огнестрельного и холодного оружия, боевой
и гражданской техникой, исключительно эффективными приемами рукопашного боя,
обладают навыками оперативной работы и т.д.
     Однако внутреннее духовное перерождение,  происшедшее после  увольнения
из  армии во всех фигурантах, а особенно  в Пастухове,  вынудило нас принять
решение   полностью    отказаться   от    любых   форм   сотрудничества    с
вышеперечисленными лицами.
     Первой  причиной  является  их  непомерно возросшая алчность.  Даже  за
участие в операциях, не связанных с риском для жизни, они требуют не  меньше
50 тысяч ам.долларов на каждого, причем наличными и вперед".

     Вот  оно  как!  Генерал   довольно  хмыкнул.  Он  всегда  говорил,  что
заигрывания  с  контрактниками к  хорошему  не приведут.  Туда,  где  больше
деньги,  всегда  слетаются рвачи и лодыри.  А  куда  рвачи,  лодыри и другие
потенциальные  предатели  не  идут? Туда,  где  платят мало  и  нерегулярно.
Значит, по логике,  там будут служить за идею. Логично? Еще как! Не случайно
нищие  русские  солдаты всегда били  сытых иностранных наемников. Потому что
наши воевали за Родину, а те -- за гонорар.
     Историю Ноплейко  изучал  в общих чертах. Умные люди понимают вредность
избыточной информации.

     "Второе.  При  выполнении поставленной  перед ними задачи они проявляют
далеко не  всегда оправданную  обстоятельствами жестокость, а порой  и вовсе
выходят за рамки закона.
     Третье.  Беспрекословно  подчиняясь  своему  командиру  Пастухову,  они
слишком часто  игнорируют указания  руководителей  операции,  достигая  цели
методами, которые им самим кажутся наиболее оптимальными.
     Четвертое.  Несмотря  на  то  что  уже  в течение  довольно длительного
времени  оперативный  отдел  УПСМ  не  привлекает  их  к  сотрудничеству  и,
следовательно,  никаких гонораров  не выплачивает,  все  фигуранты, судя  по
всему, не испытывают недостатка в  финансовых средствах, хотя только один из
них, Пастухов,  работает в построенном  им  столярном  цехе.  Возможно,  они
выполняют конфиденциальные поручения частных лиц или  коммерческих структур,
но нельзя исключать и их связи с крупным криминалитетом --  связи если еще и
не существующей, то вполне вероятной в будущем.
     Мне  не  было  разъяснено,  чем конкретно был продиктован  запрос  ССБ,
поэтому я лишен возможности дать более подробные комментарии.
     Начальник..."

     "Вот Голубков и попался, -- аккуратно прокалывая дырочки на полях фото,
улыбнулся Ноплейко. -- Значит, сам же  пишет о моральном  перерождении и сам
же с  перерожденцами заигрывает. Комментатор хренов. А  для чего заигрывает?
Понятно, что не ради Родины.  Ничего, недолго тебе  осталось умничать, профи
гребаный. Всех вас САИП выведет на чистую воду. А потом, когда вы попадете в
руки Ноплейко, он вам и объяснит, как  надо с продажными контрактниками и их
покровителями поступать".
     Профессионалов генерал очень не  любил. И не только потому, что от них,
если вникнуть,  все беды державы.  А  и  потому еще, что  они наблатыкались,
сволочи, на каком-то особом птичьем языке выражаться. Таком, что нормальному
человеку и не понять. А то, чего не понимаешь, вызывает естественные чувства
отторжения,  неприязни и  опасения. Ничего. Ноплейко  покажет вам  эту  вашу
стеганую графию...
     Глава девятая. Плохой кролик из Мухи
     Я пытался придумать, как  бы вызвать из  тени настоящего дирижера всего
происходящего со  мной в казематах у  Полянкина,  когда наконец опять явился
Серега. Он пришел с  новым  подносом и забрал старый.  На сей раз сервировка
была  небрежной.  В  супчике и в котлетах-биточках  ощущался тот же привкус,
который  предшествовал  приступу агрессивного секса. Замысел  неясен: то  ли
привыкание вызывают, то ли новую провокацию затеяли, то ли еще что-то. Тайны
мадридского двора  не  мое амплуа, мне бы чего  попроще: минометный обстрел,
снайпер  на господствующем чердаке, на  худой конец  --  патруль, когда ты в
самоволке с бутылками в карманах. А вообще-то подумал упростить  ситуацию до
подобной не столь уж мудрено.
     Достаточно взять Михуила в заложники и так, держа его за яблочко, то ли
рвануть  отсюда когти,  то  ли  сойтись  нос  к носу  с тем,  кто дергает за
ниточки. Но  супчика я все же с аппетитом отхлебнул, котлеток отведал. Пусть
далеко  не  все,  что  принесли,  я  стал  есть,  по-дружески  поделившись с
унитазом,  но все  же и принятое должно было сказаться. Однако за мной долго
не приходили. Минут двадцать  пять. И  все это время  я чувствовал, будто  в
моем  паху сжимается  пружина. Уж  я постарался,  чтобы со стороны казалось,
будто  я  опять до полной потери  рассудка  одержим  сексуальным бешенством.
Продемонстрировать это было  не  слишком  сложно: видать,  хорошо наложилось
снадобье подземных химиков на мою истинную сущность. Во всяком случае, на ее
похотливую часть. И  вот я  уже готов, торчу, как гаишник посреди льдины  на
Москве-реке, а за мной все не приходят и не приходят.
     Они что? Эксперименты на мне ставят, как  на  собачке Павлова? Так  мой
рефлекс уже,  как  говорится, буквально  рвется из штанов!  Может, им  надо,
чтобы я сам себя вручную  обслужил? Кстати, непонятно: как можно привыкнуть,
то  есть  воспылать  страстью, к снадобью, от которого ощущаешь  себя  тупым
голодным кобелем, которому цепь не дает  дотянуться до сучки?! Между прочим,
закрепление рефлекса предполагает удовлетворение  потребности. Может, мне им
тут короткое замыкание устроить, чтобы напомнить:  держать  в четырех стенах
сексуально озабоченных людей  по Женевской  конвенции черт-те какого-то года
не полагается?! Или  пора раскурочить стальной карниз, на  котором занавески
висят, и самому их вшивый замок отпереть? Приди Серега  минут на пять  позже
-- он свое  лиричное  "Пойдем, а?" договорить бы не успел. Потому что трудно
разговаривать,  заглотнув  собственный  кадык. Но судьба  его хранила,  и  я
ограничился лишь тем, что, пулей вылетев в коридор, кровожадно спросил:
     -- Куда, твою  мать, "пойдем"?  И  не  умничай, пальцем  покажи  -- так
быстрее будет!
     Ошалело отвесив  челюсть,  он  ткнул  пальцем  в сторону того номера  с
телекамерами, от которого я давеча гордо отказался.
     Дверь его была приоткрыта, и, влетев туда, я, не оборачиваясь на тут же
щелкнувший  за  спиной замок,  уставился на  связанную  красотку. Новенькая.
Третья. Старовата.  Лет  тридцать  пять  -- сорок. Титьки висят плоско, кожа
желтовата.  Перепугана.  Не  плачет  даже,  а  лишь  тоскливо  подвывает   с
противным,  но неизбывным бабским: "Ой, дура я, дура... Ой, сволочи  вы все,
сволочи!"  Мало того что  волосы сальные и нечесаные, так еще  и  запахи: до
двери потом шибает, будто не мылась от рождения. Я чуть не замахнулся, чтобы
врезать ей  за вопиющее пренебрежение гигиеной,  но тут до  меня  дошел юмор
ситуации.
     Она ж не виновата, что она -- не Ирина.
     И  надо  сказать, что подобная  острота  ощущений  была внове для меня.
Конечно,  мне  приходилось  и раньше чувствовать  запах  женщин,  но  прежде
внимание  на  этом  как-то  не  концентрировалось.  Даже  если что-то  и  не
нравилось, оно  скользило  мимо.  Вероятно,  снадобье на сей раз, без водки,
обострило мое обоняние.
     И  не только  его.  Бросалось в  глаза, насколько ей  больно от суровой
сцепки, теоретически возбуждающей зрителя,  а практически  вызывающей в  нем
омерзение, чуть-чуть разбавленное жалостью.
     Нечто  похожее  я  испытал  как-то летом  в  Грозном  --  еще  до  всех
дудаевских штучек  с рабовладельческим государством  Ичкерия. В общественном
туалете возле рынка. Зашел, потому  что приспичило. А там такая -- буквально
--  куча,  обставленная по периметру (местная специфика) бутылками с  водой,
такая вонь, что  у меня разом все потуги пропали.  С тех пор  уверен: игры в
независимость, как и то, что прикрывают словами  о борьбе за целостность, --
одна большая куча дерьма,  обставленная бутылками для подмывания тех, кто ее
наложил. И каковы же сволочи те, кто вынуждает людей подобное разгребать? Не
к столу будет сказано. Не прошу  у  пацифистов прощения за фекальные детали.
Какая  обстановка,  такие  и  подробности.  Пусть  скажут  спасибо,  что  не
описываю, каково  прятаться от пуль за  обделавшимся трупом того,  с  кем на
пару минуту назад мечтал попить пивка на Арбате.
     Наслаждаясь  такими  ассоциациями, я  достал ножик,  заначенный  еще во
время  торгов с  Михуилом. Увидев  в ее округлившихся  глазах  готовность  к
истошному воплю, предупредил:
     -- Сейчас шнур разрежу... -- Мог бы и развязать, но лень было возиться,
да и не нужен он мне в таком количестве.
     Пока  она,  услышав  мой  голос,  переваривала  смысл  сказанного,  мои
действия показали, что кричать уже незачем. Что не разрезал -- отмотал, и по
тому, как она кряхтела и ежилась, понял, что ей в этой позе недолго пришлось
корчиться.  Она  больше изображала муки,  чем их  испытывала. Любопытно... Я
снял с нее обрывки  веревки, подивился  тщательному  малиновому маникюру  и,
когда она опять уставилась на меня, теперь уже с недоумением, дал вводную:
     --  Брысь  в ванную.  Вымойся.  И  чтобы  без  халтуры,  а  то  задницу
ампутирую!
     --  Спасибо,  --  ошарашенно  отозвалась  она  и, держась  за стеночку,
заковыляла в санузел.
     Со  спины фигурка ее  смотрелась лучше. Упруго,  хоть и в синяках,  как
лошадь в яблоках. В походке, несмотря на  обстоятельства,  ощущалась грация,
бедра  качались  аппетитно, но я, давя в себе предвкушение, собирал веревки.
Один подходящий кусочек сунул в нагрудный карман  рубашки, остальные положил
в  тумбочку.  Аккуратист  я не только  по роли. Мне, как  и  многим дуракам,
нравится педантичность.
     Потом  разделся,  складывая брюки  и  прочее  на  столе,  не  стесняясь
демонстрировать  камерам,  что во  всеоружии  готов к совокуплению, и ставку
делая на то, что вряд ли  главарь  сам  сейчас  следит  за мной. Нет  у него
времени  на  непосредственное наблюдение  А  для  рядового  наблюдателя  что
завлекательного  в том,  как голый мужик под одеяло залезает? Наверное,  они
другого ожидали и  слегка разочарованы, гадают: извращенец  я в конце концов
или  нет? Вот пусть и маются.  Никакими  особыми  зрелищами я  их сегодня не
порадую. Обман чужих ожиданий -- тоже ведь обман.
     Лежал и сам себе удивлялся: впервые, готовясь к приходу бабы в койку, я
чувствовал что-то подобное. Кто бы раньше рассказал --  не поверил бы. Зная,
что мне предстоит, именно сексуальную  часть предстоящего я воспринимал  как
скучную необходимость. Лень мне  было ее иметь, вот что.  И это -- радовало.
Потому что позволяло надеяться, что приводящая меня в  смятение неожиданная,
непривычного  накала  тоска по зеленоглазой -- не от наркоты только, но и по
желанию собственной души.
     Слегка  колотил  озноб  от  злобы, которую возбуждала  гуляющая в крови
химия и  которую  приходилось  сдерживать. А то бы просто так, для разрядки,
располосовал подушки. Почему-то вспомнился инструктор, предупреждавший: если
делаешь  обыск, имитируя  воровство, непременно  учини  приметы  варварства.
Разбей  что-нибудь,  поломай,  изрежь.  Внешне  --  бессмысленно,  но  чтобы
бросалось в  глаза: вор боялся и  потому крушил  все вокруг, чтобы  разрядку
себе дать. Вор вынужден ненавидеть тех, кого обворовывает.
     Наконец вода в ванной смолкла.
     Я  подмигнул камере:  вам, мол,  ребятки, только смотреть,  а  я сейчас
всласть побалдею  на  шару.  О, чуть не забыл. Привстал  и  из  стоявшей  на
тумбочке  бутылки  наплескал   полстакана  водяры.   Экспериментировать  так
экспериментировать.
     -- И мне можно?  -- робко  попросила освежившаяся партнерша, подходя  к
кровати.
     --  А как же! -- оживленно  отозвался я, наливая ей побольше, чем себе.
Все в рамках:  самец, возжаждавший на сей раз взаимности,  поит  жертву  для
раскрепощения. -- Ты профессионалка?
     Она, опрокинув,  вернула мне стакан и, вытирая губы ладошкой, на всякий
случай удивилась:
     --  Я?  -- Стояла, влажная, чуток косолапя, не пытаясь скрывать плоские
груди и  треугольник под пупком. Но  и  не  слишком демонстрировала  ранимые
места,  боясь  спровоцировать  неприятности.  Как  все-таки  женщины  быстро
осваиваются, чутьем  находя самый оптимальный  для  момента  стиль.  Что  ж,
придется ее несколько припугнуть.
     -- Иди сюда. -- Я приглашающе откинул одеяло слева от себя.
     Она обошла  тахту  замедленно, и я с трудом проглотил желание рявкнуть,
чтобы не тянула время. Сейчас мне на руку любые затяжки, нагнетающие скуку у
возможного зрителя. Авось начнет отвлекаться.  Вряд ли тот экран, на котором
я, единственный перед ним.
     Улеглась  настороженно, но именно так,  как  мне  требовалось: теперь к
первой камере, у фальшивого окна, она была спиной, а от второй,  у двери, ее
лицо заслонял  я.  Бурление  под  одеялом  должно  было  показать,  что я  с
энтузиазмом лапаю ее, но на самом деле дергался только локоть, а  пальцы мои
мягко легли ей под  ухо  и притиснули горло. Стоило некоторого труда не дать
волю жадному позыву стиснуть его со всей силой.
     Я  зарылся лицом в ее мокрые волосы -- запашок стал гораздо  меньше, но
все равно ощущался, -- накрыл нас с головой одеялом и сухо спросил:
     -- Понимаешь, что сейчас тебя прикончить -- шесть секунд? Кивни.
     Она не только кивнула, но и умудрилась прохрипеть:
     -- Не надо... Я все... сделаю... Я ослабил хватку:
     -- Гладь  меня... Энергичнее!..  А теперь...  -- Да что она,  экономила
шампуни,  что ли, которых  в ванной  хоть залейся? От  корней  волос  тянуло
какой-то   тухлятиной,  хоть  посылай  ее  перемываться.  Чтобы  сдержаться,
напомнил  себе, что  это  не  она, это  мой  обострившийся  нюх  виноват. --
Излагай, что здесь за сумасшедший дом?
     -- Ну... Просто частный экспериментальный.
     -- Что-о? Тут и в самом деле дурдом?
     Так  вот оно  что. Серега  -- не тюремщик. Он  профессиональный санитар
психушки. Правильно говорят,  что форма содержательна. Хоть и схожая работа,
а все ж таки если в белых халатах, то специфика иная.
     -- А на кой он? -- спросил я. -- Зачем такой нужен?
     -- Ну лечат здесь. Психов. Опыты ставят.
     -- А бабы? Ты здесь что делаешь?
     -- Ну мы тоже -- для опытов.
     -- Так вы добровольцы, что ли?
     -- Ну не совсем.
     Интересно,  но  в  такой манере она мне будет год сказки  рассказывать.
Маленько придушил и рявкнул шепотом:
     -- Быстро и  четко!  Кто  ты,  как  тут оказалась, что знаешь  об  этой
берлоге и что здесь видела... Тихо, по порядку и не забывай шевелиться!
     Профессионалки хороши тем, что на своей шкуре выучили: бывают ситуации,
когда  нельзя выкобениваться.  Опять-таки  опыт:  их  не  раз допрашивали  и
хозяева-сутенеры,  и в милиции, так что -- привычка. Да  и  навыки, конечно.
Они  в автоматическом  режиме, не затрудняя голову,  делают все, что клиенту
требуется.
     Однако у  этой  ничего похожего  не замечалось. Неуклюжие  руки  ее  не
столько гладили, сколько опасливо шарили  по  мне. Наверное, так  ведут себя
жены с пьяными  мужьями, когда  боятся не уступить, хоть и противно. И вроде
она искренне удивилась моим вопросам:
     -- Как  это "кто я"? -- У нее даже  некоторый  интерес  ко мне выступил
поверх страха и неприязни. -- Мэнээс, конечно.
     -- Что это такое?
     -- Младший научный сотрудник, конечно.
     Издевается она, что ли, над нашпигованным химией страдальцем?
     И  я опять придушил ее,  заставив  поизвиваться не  столько от нехватки
воздуха, сколько от испуга:
     -- Как зовут?
     -- Марина.
     -- Чья ты? Откуда?
     -- Я не знаю, чего вы... -- она захныкала, -- хотите. Как это -- "чья"?
     -- Слушай,  --  я осип  от злости, чувствуя выходящую  из-под  контроля
судорогу под животом и  невольное удовольствие от  ее панических конвульсий,
-- отвечай по-хорошему,  но очень тихо:  как ты  сюда  попала?  Кто тебя мне
подсунул?
     --  От-пус...ти-те.  -- Она,  пунцовея, втягивала голову  в плечи, и ее
неподдельный ужас, резко отличающийся от притворства повидавших всякое шлюх,
не только убедил  меня  в  искренности ее недоумения, но и странным  образом
успокоил мой  зуд.  Это обрадовало. Вероятно, я боялся насильника в себе  не
меньше, чем она -- моей жестокости.
     -- Говори.
     -- Но я не знаю,  что вас интересует. Я тут работаю. -- И она плаксиво,
но  шустро,  как заученное, протараторила: -- Провожу  лабораторные опыты по
изучению  воздействия  психотропных  и других  препаратов  на пробуждение  и
закрепление патриотизма в лицах с неустойчивой политической  ориентацией и с
травмированной   ПТС   психикой.  С   учетом  полученных  результатов  вношу
рекомендации  по  синтезации  дополнительных  ферментов  с  целью  получения
устойчивой реакции на раздражители...
     На половине ее тирады  я потерял нить, и ее слова скользнули,  как мыло
под ванну. Тут уж  я ее придушил всерьез. Нашла  когда и с кем шутки шутить.
Но все ж таки  было в этой стерве некое обаяние. Как  в человеке, который не
теряется в нештатной ситуации.
     --  Для чего  я тут?  Отвечай,  сука,  по  существу, или я  тебе  такой
лабораторный опыт устрою!
     Ей   потребовалось  несколько  секунд,  чтобы  отдышаться.   Потом  она
урезонивающе, так, как говорят с опасными сумасшедшими, объяснила:
     -- Вы -- травмированная ПТС личность, которой для стабилизации  психики
нужна стабилизация нравственно-политических критериев.
     Та-ак.   Наших  ученых   хоть   убивай,   хоть  режь,  хоть  души,   но
по-человечески просто они и слова не скажут.
     -- Что такое ПТС? -- Я решил разбираться по фрагментам.
     -- Посттравматический синдром. Наблюдается  у тех, кто пережил  сильную
физическую  или психическую  травму.  Пожар,  автокатастрофу,  чернобыльскую
аварию,   войны  в  Афганистане   или   Чечне.   ПТС  иногда   называют   по
географическому  названию места, в  котором он получен. Вьетнамский синдром.
Афганский   синдром.   Он    характеризуется    нестабильн