сли просто пытки? - спросил Голубков. - Обыкновенные, физические?
   Нифонтов тяжело помолчал, кивнул:
   - Я тоже про это думаю. Еще помолчал. Сказал:
   - Можно остановить.
   Он знал, что ответит полковник Голубков. Но  хотел  услышать.  Ему  нужно
было подтверждение, что все правильно. Что у  них  просто  не  было  другого
решения. Слишком быстро развивались события. И сейчас его тоже нет.
   И услышал:
   - Нельзя.

   Разговор угас. Снова медленно потянулось время.

   В 3.15 Нифонтов проговорил:
   - У меня такое ощущение, Константин Дмитриевич, что в этом  деле  у  тебя
есть какой-то личный интерес. Я не ошибаюсь?
   Голубков хмуро усмехнулся.
   - Еще бы нет. Прямой материальный стимул. Если  за  каждую  операцию  нам
будут давать по звезде...
   - Я не о том, - возразил Нифонтов.
   - Не знаю, - помедлив, отозвался Голубков. -  Может  быть.  Но  точно  не
знаю. Я уже вторую неделю об этом думаю.
   - О чем?
   - Ты веришь в случайные совпадения?
   - В нашем деле любая случайность выглядит подозрительно.
   - Я не о работе. О жизни. Вообще.
   - В молодости не верил. Сейчас верю. Каждая случайность всегда прорастает
из прошлого. И чем  дольше  живешь,  тем  больше  этих  ростков.  Почему  ты
спросил?
   - Включи-ка свою машину, - попросил Голубков.
   Нифонтов щелкнул пусковой клавишей, подождал, пока компьютер  загрузится,
вопросительно посмотрел на Голубкова.
   - "Антей", - подсказал тот. - Материалы технической экспертизы.
   - Что конкретно?
   - Пленку из "черного ящика". Переговоры экипажа.
   Пока Нифонтов извлекал из памяти  нужный  файл,  Голубков  стоял  за  его
спиной, мял в пальцах незажженную сигарету.
   На экране появилась  расшифровка  магнитозаписи,  сделанной  в  пилотской
кабине "Антея" системой оперативного контроля СОК.
   Голубков кивнул:
   - Дальше. Еще дальше. Немного  назад.  Стоп.  Нифонтов  остановил  текст.
Голубков показал сигаретой:
   - Вот.
   Нифонтов прочитал:
   "2.34. Первый  пилот  Веденеев:  "Встретил  однажды  друга  детства.  Еще
пацанами вместе голавлей ловили. На Кубани, под Белореченкой. Он и  говорит:
"У тебя всегда рыба была крупней". А мне казалось, что у него".
   Нифонтов непонимающе, снизу, взглянул на сосредоточенное лицо Голубкова:
   - И что?
   - Лет десять  назад,  мы  только-только  в  Москву  переехали,  жена  мне
говорит: к тебе человек заходил, сказал, что заглянет позже. Какой  человек?
Не назвался. Ну человек и человек. Часа через полтора  -  звонок.  Открываю.
Стоит мужик. В штатском. Моих лет. Улыбается: не узнаешь? А я  смотрю  и  не
могу вспомнить. Точно знакомый. Но кто? Он и говорит: "Вовка Стрижик. Теперь
узнал?" Боже ты мой, мы не виделись целую вечность! Нашел  мой  адрес  через
родню. Его  сын  служил  под  Москвой.  Приехал  проведать.  Заодно  и  меня
попросить, чтобы присмотрел. И помог,  если  что.  Первогодку  служить,  сам
понимаешь...
   - Ну-ну? - поторопил Нифонтов.
   - Ну, съездили к его сыну, вечером посидели. Рассказал о себе. Закончил в
Ейске летное училище, потом  институт  гражданской  авиации.  Летать  любил,
поэтому рос быстро, стал начальником Краснодарского авиаотряда. Повспоминали
детство. Он родом из села Вечное, есть такое под Белореченском.  На  речушке
Белой. Тогда она нам казалось большой, самим-то  было  лет  по  семь-восемь,
совсем мелюзга. Мы там рыбачили. На кузнечиков. Наловим  плотвичек,  нанижем
на кукан и идем домой. Гордые. А если голавль попадется,  так  вообще.  Мать
рыбу  жарит,  нахваливает:  кормилец.  Время-то  было  несытое.  -  Голубков
прикурил и поморщился: - Нужно бросать курить. А как тут бросишь?
   - Не отвлекайся, - сказал Нифонтов.
   - Так вот, я ему и говорю: я тебе завидовал, у тебя голавли всегда были в
локоть, а у меня так, с ладошку. Он удивился. Да нет же, говорит, это у тебя
голавли были в локоть! Посмеялись. Потом он уехал. Больше мы не встречались.
Созванивались иногда, открытку к празднику...
   - Минутку! - прервал Нифонтов. - Помолчи. Ты  хочешь  сказать...  Господи
милосердный! Ты хочешь сказать,  что  друг  детства,  про  которого  говорил
командир "Антея" Веденеев, - это ты?!
   Голубков долго щурился на сигаретный дым, тер подбородок. Потом ответил:
   - Я бы в этом не сомневался. Когда я первый раз прочитал эту расшифровку,
меня будто теплом обдало. Есть только одно "но". Фамилия моего друга детства
не Веденеев. Фамилия у него - Стрижов. Отсюда и прозвище - Стрижик.
   - Не мог сменить?
   - С чего?
   - Звонил ему?
   - Раз десять. Телефон не отвечает.
   - Ты же с Урала. Как ты мог оказаться на Кубани?
   - Мать возила меня туда на лето. Она работала техничкой в железнодорожном
техникуме, проезд был бесплатный. Вот и ездили в Вечное к дальней родне.
   - Мне не нравится эта путаница с фамилиями. Голубков кивнул:
   - Мне тоже.
   - Могли им давать другие документы?
   - Смысл? Они же не диверсанты,  которых  забрасывают  во  вражеский  тыл.
Обыкновенная гражданская авиация.
   - Странная история, - пробормотал Нифонтов.
   - Очень странная, - согласился Голубков. Он взглянул на часы и озабоченно
покачал головой. - Пора бы уже Евдокимову объявиться.

   ...Капитан Евдокимов вернулся в управление в четыре часа утра.  С  порога
доложил:
   - Водитель убит. Прямое попадание в голову. Ермаков ранен  в  ногу.  Пулю
извлекли, опасности для жизни нет.
   Нифонтов кивнул:
   - Проходи. Садись. И давай с начала. Со всеми подробностями.

   Капитан Евдокимов пришел в оперативный отдел управления  из  МВД,  и  его
доклад о покушении на генерального директора ЗАО "Феникс"  Ермакова  был  по
форме и сути милицейским - без выводов, с точной фиксацией обстоятельств.
   Место происшествия: П-образный двор девятиэтажного  дома  постройки  50-х
годов. Восемнадцать подъездов. Въезд во  двор  -  через  четыре  арки  и  по
боковым асфальтовым проездам. В центре двора -  сквер,  детские  площадки  и
гаражи. В пятидесяти метрах от третьей  арки,  в  глубине  сквера,  -  выход
вентиляционной шахты метро.
   Время происшествия: ориентировочно 23.10. Вызов на пульт "02" поступил  в
23.16 от жителя дома, прогуливавшего собаку. Он заметил человека,  лежавшего
возле водительской двери автомобиля  "вольво".  Сначала  он  принял  его  за
пьяного, потом заметил разбитое ветровое стекло  и  кровь.  ПМГ  прибыла  на
место происшествия в 23.22. Экипаж обнаружил возле автомобиля труп водителя,
а   в   подъезде   -   человека   с   огнестрельным   ранением    в    ногу.
Оперативно-следственная группа  и  отряд  быстрого  реагирования  прибыли  в
23.28. Дом был оцеплен, раненому оказали первую помощь, на  "скорой  помощи"
он был отправлен в  Центральную  клиническую  больницу.  В  23.50  на  место
происшествия прибыли прокурор Москвы, начальник МУРа,  заместитель  министра
МВД, начальник московского управления ФСБ.
   Несмотря на обилие высокого начальства и неизбежно  возникающую  в  таких
случаях   суматоху    и    бестолковую    суету,    дежурным    следователем
Мосгорпрокуратуры было установлено следующее.
   Водитель автомашины "Вольво-940", он же  -  телохранитель  Ермакова,  был
убит в тот момент, когда заглушил двигатель и  открыл  дверцу  автомобиля  с
намерением выйти и проводить хозяина  до  квартиры.  Пуля  пробила  ветровое
стекло и попала водителю в левую височную кость. Он вывалился из машины  уже
мертвым.
   Вторая пуля, выпущенная,  вероятно,  вслед  за  первой,  настигла  самого
Ермакова, когда он поднимался по ступенькам крыльца.
   Характер ранения Ермакова и разбитое  пулей  ветровое  стекло  автомашины
давали основания предположить, что  стрельба  велась  со  стороны  дворового
сквера. Оперативники обследовали вентиляционную будку метро, однако замок на
ней  оказался  нетронутым  и  внутри  не  было  никаких  следов   чьего-либо
присутствия. При более тщательном осмотре с тыльной стороны будки на решетке
были обнаружены свежие царапины, а на земле - углубления от  обуви  примерно
сорок второго размера. Это заставило оперативников обследовать крышу  будки.
Здесь было найдено орудие преступления -  снайперская  винтовка  германского
производства "аншутц" калибра 5,6 мм с глушителем и  оптическим  прицелом  с
лазерным наведением. Две стреляные гильзы были обнаружены в кустарнике возле
будки.
   Это  позволило   следователю   восстановить   картину   происшедшего.   С
наступлением темноты преступник занял позицию  на  крыше  будки,  защищенной
листвой деревьев, дождался появления  автомобиля  Ермакова  и  произвел  два
выстрела. После чего  спрыгнул  с  крыши,  обогнул  гаражи  и  до  появления
милицейского оцепления  уехал  на  поджидавшей  его  машине,  предварительно
оставленной,  вероятно,  в  боковом  проезде.  Установить  марку  машины  не
удалось.  Никаких  отпечатков  пальцев  на   оружии   не   обнаружено.   Все
свидетельствовало о том, что работал профессионал.
   Члены семьи Ермакова показали, что он никогда  сам  не  садился  за  руль
служебной машины, ездил только на  заднем  сиденье  справа.  Таким  образом,
предположение следователя о том, что преступник ошибся в выборе  жертвы,  не
подтвердилось.  Сам  Ермаков,  допрошенный  в  больнице  после  операции  по
извлечению пули из мышечной ткани в районе  левого  тазобедренного  сустава,
заявил, что не представляет, кто и с какой целью мог устроить  покушение  на
него. Он высказал предположение, что преступник спутал его с кем-то  другим,
так как в их подъезде живут многие серьезные бизнесмены.
   Там же,  в  приемном  отделении  ЦКБ,  после  того  как  выяснилось,  что
опасности для жизни Ермакова нет, его  жена  сделала  заявление,  в  котором
утверждала, что организаторов этого покушения  следует  искать  среди  мужей
женщин, с которыми ее супруг имел интимные  отношения.  Она  назвала  восемь
фамилий и заявила, что преступника нужно посадить не за то, что он стрелял в
ее мужа, а за то, что не отстрелил ему того, что следовало отстрелить.
   С  учетом  личности  потерпевшего  и   его   причастности   к   важнейшим
государственным   секретам   расследование   этого   преступления   поручено
Федеральной службе безопасности.
   - Что означает, что о результатах его мы  никогда  ничего  не  узнаем,  -
подвел итог своего доклада капитан Евдокимов и замолчал, ожидая вопросов.
   Вопросов по существу не было. Нифонтов лишь поинтересовался:
   - Сам-то не засветился?
   - Нет. Даже удостоверения не пришлось предъявлять. Начальство думало, что
я из опергруппы, а опера - что я с кем-то из начальства.
   - Куда, говоришь, его ранило? - уточнил Голубков.
   - В мышечную ткань в  районе  левого  тазобедренного  сустава,  сзади,  -
повторил Евдокимов.
   - В жопу, что ли?
   - Можно сказать и так.
   - На Ермакове был бронежилет?
   - Нет.
   - Ты сам на будку залезал?
   - Не преминул.
   - И что?
   - Позиция - лучше не бывает. Подъезд - как на ладони. Всего в  пятидесяти
метрах. Хорошо освещен. Стрельба  лежа  с  упора.  При  желании  он  мог  бы
пристрелить человек пять. С полной гарантией.  И  никто  не  успел  бы  даже
понять, что происходит.
   - Спасибо, отдыхай, - кивнул Нифонтов. - Рапорт напишешь завтра.
   Капитан Евдокимов вышел. Нифонтов обернулся к полковнику Голубкову:
   - Понял?
   - Да. Снайперский "аншутц" с лазерным наведением. Это было не покушение.
   - Что?
   - Похоже на предупреждение.
   - Но водитель убит.
   - Значит, очень серьезное предупреждение.
   - О чем?
   Полковник Голубков только пожал плечами:
   - Знать бы.
   Нифонтов поднялся из-за стола, постоял  у  окна,  за  которым  разгорался
свежий майский рассвет,  и  вернулся  в  кресло.  Еще  раз  прочитал  текст,
застывший на экране монитора:
   "2.34. Первый  пилот  Веденеев:  "Встретил  однажды  друга  детства.  Еще
пацанами вместе голавлей ловили. На Кубани, под Белореченкой..."
   Странная история. Очень странная. Что-то в ней было не то.
   Нифонтов решительно проговорил:
   - Вот что, Константин Дмитриевич. Сегодня же летишь  в  Краснодар.  Прямо
сейчас. Борт возьмем у военных. Два  часа  туда,  два  часа  там,  два  часа
обратно. Самолет будет тебя ждать. Мы  сейчас  не  в  том  положении,  чтобы
отмахиваться от любых мелочей.
   Голубков кивнул:
   - Согласен. Я и сам хотел это предложить.

   Через двадцать минут  все  было  улажено.  Полковник  Голубков  уехал  на
аэродром. Нифонтов выключил компьютер.
   Ночь кончилась. Длинная была ночь. Можно было ехать домой  и  пару  часов
поспать.

   Но перед тем как выйти из кабинета,  он  сжег  в  камине  шифрограмму  от
Пастухова.
   Взглянул на часы. 5.30. В Забайкалье - 11.30. Группа Пастухова уже должна
быть на подходе к объекту.
   Глава IV
   Объект обнаружил себя слабым  свечением  облаков,  скопившихся  на  южной
стороне перевала. Источник света  лежал  где-то  очень  далеко,  внизу,  был
размытым, неявным. Так за многие километры дает  о  себе  знать  присутствие
большого города.
   С цифры "480" стрелка высотомера долго сползала  на  "430",  потом  спуск
стал круче: "380", "З00", "160". Наверху остались мертвые скалы,  словно  бы
источавшие дикий мороз, накопленный за бесконечную зиму. Помутнел, а потом и
вовсе исчез ледяной диск луны. Стало теплей. Камни на осыпях уже не звенели,
а глухо шуршали под  ногами.  Пелена  облаков,  казавшаяся  сверху  плотной,
обернулась разреженным туманом, хмарью. Видимость ухудшилась, водяная пленка
покрыла металл автоматов и оптику биноклей. Ориентиры исчезли, лишь ощущение
спуска и отсвет далеких огней позволяли не сбиться с курса.
   И как всегда бывает, когда приближаешься к концу  пути,  тянуло  ускорить
шаг, чтобы побыстрей оказаться дома. Что часто и приводит  к  самым  большим
ошибкам. Но сейчас нам это вроде бы не грозило, потому что в конце  маршрута
нас ждал не дом.
   Что угодно, но только не дом.
   По мере того как  стрелка  высотомера  отклонялась  влево  и  сокращалось
расстояние до  объекта,  мной  все  больше  овладевало  чувство  тревоги.  И
ребятами, судя по всему, тоже: на коротких  привалах  обходились  почти  без
слов, а при движении руки машинально ложились на ухватистые рукояти и стволы
"каштанов".
   "140".
   "115".
   Туман поредел. Стали выше и гуще лиственницы  и  сосны,  зачернел  еловый
подлесок. Мертвая тишина плоскогорья сменилась глухими шумами леса,  птичьей
возней в кустах,  пролетами  спугнутых  нами  сов.  Появились  первые  следы
человеческой деятельности: вырубки, пара мелких галечниковых карьеров и один
побольше, каменоломня - с остовом брошенного экскаватора и полуразвалившимся
шиферным сараем. От каменоломни вниз вела узкая каменистая дорога.
   Но близкое присутствие людей не радовало,  а  настораживало  еще  больше.
Недаром, видно, охотники-промысловики говорят, что в  глуши  страшней  всего
встреча не с шатуном или росомахой, а с человеком.
   "84".
   Русло ручья, вдоль которого шла дорога, постепенно  расширилось.  Впереди
открылся просторный распадок между двумя лесистыми кряжами. Он был  заполнен
призрачным светом. В бинокль хорошо  было  видно,  откуда  идет  этот  свет.
Высоко над долиной в  предутренней  сумеречи  туманными  пятнами  висели  на
стальных мачтах гроздья аэродромных прожекторов.
   По моему знаку Муха вышел вперед, я пропустил ребят  и  замкнул  цепочку.
Близость цели и чувство опасности подбросили в кровь адреналина.  На  слабом
световом фоне четко вырисовывались фигуры ребят. Я отметил,  как  изменились
их движения. Появилась гибкость, рысья вкрадчивость. Будто и не было  позади
сорока километров горного ночного маршрута.
   Неожиданно Муха остановился и поднял  руку.  Мы  замерли.  Рука  пошла  в
сторону вниз. Мы опустились на землю.  Беззвучно,  как  пять  темных  ночных
птиц. Я всмотрелся. Дорога  была  пуста.  Пришлось  навострить  уши.  Прошло
полминуты. Глаза у меня были закрыты, а рот полуоткрыт. Если  бы  кто-нибудь
увидел меня со стороны, наверняка  принял  бы  за  дебила.  Но  смотреть  со
стороны было некому, а лучшего резонатора, чем зубы и полость  рта,  природа
для человека не придумала. И уже через десяток  секунд  я  услышал  то,  что
заставило Муху остановиться. Скрип гальки, шаги.  Медленные,  тяжелые  -  на
подъем. И  тут  же  мои  ноздри  уловили  запах  табака,  пота,  солдатского
гуталина.

   Навстречу нам шли. Двое. До них было метров шестьдесят. Это означало, что
они споткнутся о нас примерно через  полторы  минуты.  Не  разгуляешься,  но
вполне достаточно, чтобы переместиться  в  придорожный  ельник  и  уткнуться
носами в хвойную  гниль.  Что  мы  и  сделали.  Нюхать  землю  нам  пришлось
исключительно для того, чтобы в темноте не светились  наши  бесстыдно  белые
физиономии. При этом я крепко обложил себя за то, что не заставил всех,  как
предписано специнструкцией, нанести на лица маскировочный грим. "Да ну!" Вот
тебе и "да ну"!
   Специнструкции, как и уставы, пишутся не чернилами. Они  пишутся  кровью.
Таких мудаков, как я.

   К звуку шагов прибавилось позвякиванье железа  -  "калаша"  или  саперной
лопатки, тяжелое дыхание. В узкую  щель  между  локтем  и  каской  я  увидел
появившиеся из-за поворота два силуэта на фоне отсветов  аэродромных  огней.
Один был низенький, плотный, другой повыше, худой. Он  плелся  на  два  шага
сзади, шаркая сапогами и брякая всем, что  только  могло  брякать.  Вся  его
фигура выражала унылую покорность судьбе. Не дойдя до нас метров десять,  он
остановился и предложил напарнику высоким плаксивым голосом:
   - Перекур, Толян. А?
   - Я тебе дам - перекур! - отозвался  низкий.  -  Нам  что  было  сказано?
Никаких перекуров. Черные узнают, мало не будет. До камнеломки  дойдем,  там
перекурим.
   - До нее еще полтора километра!
   - Потерпишь.
   - Давай хоть посидим! Бегать-то нам не приказано!
   - Ладно, посидим, - согласился напарник.  Они  устроились  на  валунах  и
погрузились в молчание.
   - Слышь, Толян, что творится, а? - через некоторое время спросил худой. -
Растяжек понаставили на всех тропах,  каждую  ночь  патрули.  А  со  стороны
Потапова так вообще. Засады через каждые полкилометра. Никогда раньше такого
не было.
   - Было, - хмуро возразил напарник. - Каждый раз перед загрузкой  на  ушах
стоят.
   - Но не так же! "Стрелять без предупреждения". Было такое?
   - Ну не было.
   - А я про что? - словно бы даже обрадовался худой. - Угораздило нас  сюда
загреметь!
   - Кончай нудить. Жрешь от пуза, деды не мордуют. Чего тебе еще?
   - А увольнительные? За полгода ни разу! Я уж забыл, какой вкус у  водяры!
- Он помолчал и добавил с неизбывной тоской: - Про баб и не говорю.
   - Пошли, - буркнул напарник. - Как раз туда и назад. Поставим растяжку, а
там и смена.
   Они поднялись и неторопливо двинулись в гору. Последнее, что  я  услышал,
были слова худого:
   - Слышь, Толян, а главный у  черных,  он  кто?  Который  перед  загрузкой
всегда прилетает. Генерал? Не меньше, я думаю. Наш  полковник  перед  ним  в
струнку тянется...

   Когда их шаги стихли, мы выбрались на дорогу и коротко обсудили ситуацию.
Патруль вернется примерно через час, уже  рассветет.  В  обход  дороги  идти
нельзя, упомянутые в разговоре растяжки могли означать лишь одно: все  тропы
заминированы. А растяжка,  которую  патрульные  собирались  поставить  перед
карьером-каменоломней, отрезала нам путь назад.
   Оставался единственный выход: лезть на кряж и надеяться, что  на  вершине
его есть хоть какая-то растительность, годная для маскировки.  Информацию  о
таинственных "черных" и необычном режиме охраны обсуждать не стали, оставили
на потом.

   Наши надежды оправдались. Правда, ни ельника, ни сосняка  на  вершине  не
росло, но камни были  покрыты  плотным  слоем  ползучего  ерника  и  плетями
какой-то колючей заразы - то ли ежевики, то ли малины. Нам  осталось  только
подкопаться, подрезать этот слой сбоку и приподнять  его  на  поперечинах  и
коротких подпорках, вырубленных из  молодых  елок.  Получилась  естес