ть не может, сколько здесь у  Михуила оружия, и
какого, да и о лабиринтах тутошних понятия не имеет...
     Может,  я  просто  старею? Что  для  боевика,  что для  опера, что  для
скотовода  двадцать шесть -- солидный  возраст.  Кому  расцвет, кому  начало
заката. Но во всяком  случае  я возраст чувствую.  Вот говорят, что дьявол к
старости  становится  монахом.  И  верно  говорят:  мне  даже кого-то чужого
ставить в  опасную ситуацию  уже не по  нутру.  А уж  тем более  подставлять
близких. Вот, кстати, почему я в последнее время люблю работать один.
     Технологически, если бы деваться было некуда, вырвать  глотку Полянкину
и проткнуть кадык его сопровождающему -- несложно. Полянкин и те, кто с ним,
явно  в  этих  делах  не профи. Мое  главное  оружие  -- усыпляющая  чужаков
беззащитность  --  всегда  при  мне. Одна  вот беда:  что-то  стал  я  такой
чувствительный, что мне мой ножик, если начистоту, нравится больше всего как
раз тем, что на нем пока ни капли человеческой крови. По крайней  мере, той,
о  которой  бы я знал. О его  бывшем хозяине не сожалею, потому что он начал
первый,  да еще  так шустро, что  разбираться было  некогда. Не  в том самая
мука,  что убивать нехорошо  и  что жить убийцей тошно. А в  том,  что ничто
другое меня так не заводит,  как искусство нападать и ускользать. В схватке,
в броске  на штурм, в  уходе от  погони,  в  хитрости,  с  которой  морочишь
противнику  голову. Есть азарт  и адреналин. Это  интересно.  А вот в нудном
ожидании, пока ситуация  созреет, для меня только тоска и нервотрепка. Тут я
пас, тут я слаб...
     Я  думаю, в эти  дебри самокопания завели  меня голод ну  и тоска из-за
отсутствия  рядом  какой-нибудь  теплой,  мягкой подруги.  И  еще  из-за той
гадости, которой  меня давеча напичкал юный химик  Полянкин. В  том,  что  в
кофеек он  мне что-то  добавил, сомневаться не приходилось. Только этим могу
объяснить  и  странную  свою вялость, и  покорность,  и  сам  мертвый  сон в
незнакомом, опасном месте.
     Я почти скулил мысленно от голода и скуки когда, наконец  мягко клацнул
запор. Пришел за  мной не Полянкин,  а тучный, очень бледнокожий мужик: метр
семьдесят пять --  семьдесят  шесть, лет  сорока пяти.  Одет, естественно, в
камуфляж. Не  профессионал, но кой-какой опыт  тюремщика  у него проявлялся.
Двигался он легко, несмотря на комплекцию,  и по шелестящему звуку его шагов
я  узнал  в нем того, кто вчера подстраховывал Михуила.  Кивком пригласив на
выход, он посторонился" поглядывая на  мои руки  и ноги  опасливо  и  с  тем
предвкушением наслаждения властью, которое свойственно тюремщикам. Им в кайф
подраться с  тем, кто заведомо слабее  и беззащитен. Тюремщики особые  люди.
Узаконенные  рабовладельцы.  Вот  и  этот  выжидательно потаскивал  толстыми
пальцами специальную электрифицированную дубинку. Ткнешь такой -- и человека
скрючит от удара  тока. Потом ею  же  можно и  по голове, и по ребрам, и  по
почкам. Менты называют это  свое  орудие  производства "сывороткой  правды".
Чтобы  он  не  пустил  ее  с  перепугу  в ход,  я  изо всех  сил  постарался
продемонстрировать, какой я милый, забавный и совсем безопасный паренек.
     --  ...Знаешь,  кореш,  а  твой  полнокровный  облик  меня  радует,  --
дружелюбно зубоскалил я по дороге, старательно делая вид, что не помню, куда
и  когда  надо поворачивать.  К тому же  приходилось маскировать внимание, с
которым я высчитывал шаги от  поворота  до поворота. Проверял свои вчерашние
наблюдения. -- Похоже, если судить по  тебе, что голодом здесь  не  морят...
Кстати, а не ты тут за повара?
     -- Не-е, -- вырвалось у него хрипловато,  и я, не давая ему понять, что
любое общение с охраняемым обезоруживает охраняющего, перебил:
     -- И правильно! Картошку лучше  есть,  чем чистить. Уж я-то ее в  армии
наскоблил -- даром что  в  стройбате  числился...  Тебе  вот  кирпичи класть
приходилось? А?
     Моя  гулкая  и тупая  после  химии  голова упрямо  бастовала,  не желая
заниматься арифметикой. Но  некий  воспитанный  тренировками диктатор во мне
настаивал, и мозг, чуть ли не скрипя  от натуги, подчинялся.  Суммировал: от
люка до фальшивой  кладки на петлях --  полтора метра, секунда из-за высоких
порогов; ширина коридора напротив входа -- полтора метра;  налево до первого
поворота --  одиннадцать метров, три секунды,  пока  не разогнался. Считать,
запоминать,  болтать и слушать  одновременно трудновато, но  выбирать не  из
чего. Бестолковка у меня одна-единственная, приходится обходиться ею.
     -- Не-е, я -- фрезеровщик... -- не без гордости признался конвоир.
     -- Да ты че? Это  -- да, это -- квалификация, братишка. А я в стройбате
не столько  клал кирпичи,  сколько тянул,  что подвернется. Сечешь?  Тоже --
профессия. Ox! -- Преувеличивая слабость, я оперся на стенку.
     Прикинул  краем  глаза  высоту,   на  которой  приделана  под  потолком
телекамера, и минимальную мертвую зону под ней.
     --  Видал, меня  уже  шатает с  голодухи?  По приказу отцов-командиров,
говорю,  тырил  стройматериалы.  Им ведь на  дачки-гаражики много чего нужно
было. Вот и грузили, и возили, и ложили без  передыху... Так что с картошкой
даже в  наряде без  очереди было лучше. Тепло, светло, болтаем.  Кто-то и за
бутылочкой слетает.
     Тут мой сопровождающий так выразительно сглотнул слюну, что и нарколога
не  нужно  было,  чтобы  понять, какие  такие  фрезы  он  предпочитает  всем
остальным.
     -- Ох, люблю я беленькую под картошечку! Потную, из холодильничка... --
развивал я тему по молчаливой просьбе горячо сопереживающего слушателя. -- А
если еще огурчики да с грибочками!
     Тут я  мечтательно  прервался, поскольку мы  почти дошли до поворота  к
гостиной.  Хозяин  ждал  нас  именно  там  --  сидел  на  диване  вальяжный,
распаренный, точно из бани, смаковал папиросу и прихлебывал пивко из весьма,
к  слову,  антикварной   кружки.  Тут  же  стояла  и  бутылка  водки.  Таким
умиротворенным, будто после бабы, я Полянкина еще не видел.
     -- Добрый  день, Олег. -- Он радушно кивнул и хитровато  спросил: --  С
провожатым не познакомился? Нет? Молодец, --  похвалил он  неизвестно кого и
вежливо представил нас друг другу:
     -- Это -- Сергей. Сережа, а это -- Олег Федорович, наш будущий  герой и
сподвижник. Так  что  поесть  ты ему принеси побольше  и на тарелке. Кофейку
прихвати. Наш Олег кофеек предпочитает. Ну иди-иди.
     Бедный Сергей очнулся от транса, в который впал, увидев на столе водку,
и, неуверенно  покачиваясь, вернулся куда-то в глубины полянкинских руд.  Не
профессионалы  мои  тюремщики.  В смысле  --  самоучки. Но опыт  в  повадках
просматривается. Специфический, мне непонятный. Сергей  очень похож ухваткой
на тюремщика, но все-таки не тюремщик. И не охранник.  А  кто ведет себя как
тюремщик, но таковым не является? Не знаю. И почему вдруг этот скопидом стал
так благодушен?  Может,  он  уверен,  что додумался,  как меня повязать? Или
думает, что сообразил, на чем я непременно спасую?
     --  Пивка, Олег, хочешь?..  Ну  как хочешь. Посмотри пока  вон там,  на
столике. Раскурочили-таки мы  твой чемоданчик.  В тот  самый  момент,  когда
часики кварцевые последние  минуты тикали! Почти полкило взрывчатки. Знаешь,
как бы тут все разнесло? Так что с тебя причитается.
     --  Так я ж  разве что? Всегда готов! -- Послушно  свернув к столику на
колесиках, я изобразил почтительный интерес к разложенным на нем  предметам.
-- Да я  бы все  вам отдал,  если бы не долг перед  дружками  и не трудности
после  дефо...  дефолта... В общем, если б  не общая  проруха. А  что это за
коробки? -- Я внимательно, ничего не трогая, осмотрел разложенное.
     Возле остова кейса, с которого содрали весь дерматин, среди электронных
плат и блоков бросался в глаза брусок, похожий на хозяйственное мыло. И хотя
в нем было  провернуто  отверстие для  детонатора,  да и сам детонатор лежал
рядышком,  сразу  стало понятно,  что  это  туфта.  То, что  я  сам не  умею
кое-какие устройства разминировать, еще не  значит, что я уж совсем дурак. Я
столько раз помогал Боцману, да и сам минировал, когда попроще, что кое-чего
нахватался. И сейчас видел: дурят меня внаглую. Все, что лежало передо мной,
действительно было взрывоопасно. Но не могла вся эта трехомудия разместиться
в кейсе. Все  это весило раза  в полтора больше,  чем весь кейс, когда я его
сюда  принес.  Михуил  хотел  произвести  на  дилетанта  впечатление   --  и
перестарался. Это  обнадеживало: кого  хотят  устранить,  того впечатлить не
пытаются.
     Стараясь не выдать  свою озабоченность,  я  пытался сообразить, к  чему
идет   дело.   Мешали   необходимость    придуриваться   и   новый   приступ
головокружения. Да, в таком состоянии я не боец, это точно.
     -- Кризис тут ни  при  чем, --  свысока  и лениво, как пацану, объяснял
Полянкин. -- Ибо все проще.  Просто  жаден  ты, Олег, до денег, как муха  до
дерьма.
     Я,   конечно,  человек   в  целом  добрый,  но  натощак   презрительную
снисходительность воспринимаю с изрядным раздражением. Невольно  подумалось,
как бы он изумился, получив вдруг ни с того ни с сего -- на его взгляд -- по
лбу  бутылкой.  Он бы  и понять ничего не успел,  скрючился  бы  связанный с
залитой кровью мордой между колен, с вывернутыми и привязанными к щиколоткам
руками. В такой позе не шибко поумничаешь.
     Однако неизвестность  по поводу  его дальнейших  замыслов на  мой  счет
удержала меня от резких движений. Тем более что становилось очевидным, что в
число здешних  обитателей кроме  пьянчуги Сереги и самого  Полянкина  входят
еще, по крайней  мере,  человека три-четыре.  И  среди  них --  очень умелые
каменщик  и электронщик. Не  зная, на что они способны, защищая хозяина,  не
резон  с   ними   связываться.  Не  устраивать   же  захоронение  на   манер
древнескифских,  когда кроме скончавшегося  хозяина  укладывали в могилку  и
самых ценных его подручных.
     Меня и без того со вчерашнего утра многовато людей ищет. И что особенно
обидно: до сих пор неизвестно, за что именно.
     --  ...Но она-то  и  обнадеживает,  ибо  жадность,  Олег,  -- продолжал
делиться  мудростью  Полянкин,  --  гораздо более  природное, человеческое и
тонизирующее  чувство,  чем любое  другое.  Надеюсь,  что  тебе  удастся  не
профукать имеющийся в тебе, несомненно, потенциал. Именно он пробудил в тебе
чутье, подсказал, что мимо тебя может хо-ороший кусок  проскочить.  Понял --
нет?  -- В  роли кайфующего  лектора Полянкин был  гораздо  противнее, чем в
личине  угрюмого скопидома.  И  я  окончательно  решил  перекрестить  его  в
Михуила.
     Мысленные   клички,  предназначенные  для  сугубо   моего   внутреннего
употребления, позволяют  точнее  настроиться на  волну оппонента.  Чтобы  не
только  понимать,  но  и  предчувствовать  его  действия.  В  "Мишане"  есть
уважительная  ласковость, которая в решающий момент может и с толку сбить. А
в  "Михаиле"  содержалась та самая противная  осклизлость,  которая вдруг из
Полянкина полезла. Такое... В руки брать противно, но и из поля зрения лучше
не  выпускать. Особенно  раздражал меня сейчас  Михуил  тем, что знал нечто,
крайне важное для меня, но не спешил, стервец, этим знанием поделиться.
     -- Это барахлишко из чемоданчика непростое: два радиомаяка, причем один
из  них  был во взрывчатке, что  свидетельствует  о явной  неоднородности...
группы,  так сказать, товарищей.  Была  даже  ампулка с  газом парализующего
свойства. Серьезным,  в смертельной дозе... Так что  то, что  ты  не полез в
чемодан напролом, убедительно говорит о том, что кроме жадности, которой уже
никого  не удивишь, имеется в  тебе еще  и...  А  вот и твой обед... Сережа,
хочешь рюмочку?
     -- Да я ж...
     --  Нет  проблем!  Заслужил.  Мы  все  заслужили, имеем  право  сегодня
попраздновать.  Да  не торопись ты  так,  больше  прольешь...  Давай,  Олег,
присоединяйся к нам. За встречу и за наш прочный союз в дальнейшем!
     Мы опрокинули,  и  я, не  дожидаясь приглашения, набросился  на  еду --
нежно притушенную капусту с биточками. Порция была  отменно велика.  Отрезая
себе  хлебушка, подивился либерализму, с которым пленнику  тут предоставляли
возможность пользоваться вполне убойного размера кухонным ножом. А когда еще
и Серега ушел,  вымолив влажным  взглядом еще одну дозу,  стало ясно: Михуил
вполне уверен, что я теперь у него на прочном, обеспечивающем мою лояльность
крючке. Это воодушевляло. Полянкин  разливался бархатистыми трелями. Видать,
в каждом  из нас есть некая кнопка, которая дает  пуск извержению словесного
поноса о самом важном,  сокровенном. Или он просто намолчался, не имея с кем
пооткровенничать.
     --  И...  на  сколько  эти  штуки  потянут? -- При  всем моем  вроде бы
безразличии голос у меня почему-то сел. -- Если продать?
     --  Это? -- безразлично  отмахнулся Михуил. -- Это, парнишка,  копейки!
Главная ценность вон  в  том  сверточке.  Посмотри, посмотри,  не  изображай
безразличия, я  ведь знаю, как  у  тебя сердце  екает...  Кстати, не вздумай
планировать чего-нибудь лихого.  Знаю я про твою любовь к ножикам. Но  тут у
меня насчет безопасности все схвачено.
     Если бы не был я так занят тем, что предельно осторожно, то ли опасаясь
подвоха, то ли боясь  порушить некую немыслимую ценность, разворачивал белую
финскую бумагу, я бы  посмеялся его наивности. Даже дурак с одним ножом -- а
их в поле досягаемости было аж целых два, -- который прижат к горлу хозяина,
имеет  очень большие шансы выйти  из любого подполья. Если это безопасность,
то мы в Чечне на курорте пребывали... "Стоп! -- сказал я своей хвастливости.
-- А не развезло ли тебя от еды, водочки и  блеска  камушков?" Потому что на
белейшей  финской  бумаге  лежало  то самое ожерелье, которое на моих глазах
укладывали в кейс эксперты-ювелиры.
     Сейчас,  без  футляра,  оно  казалось  огромной,   сияющей  золотом   и
разноцветьем рубинов, изумрудов и  бриллиантов змеей. Тем более что застежка
у него  была в  форме змеиной головы,  с  необычными  желтыми бриллиантами в
глазницах.  Наверное,   это  потому,  что  змея  всегда  считалась  символом
мудрости, да  и  сейчас  считается у  некоторых... Да, вблизи  эта хреновина
производила  впечатление. И  делала вранье Михуила  еще непонятнее. Какой же
идиот сунет в кейс с таким сокровищем взрывчатку? Радиомаячок,  пусть даже и
два, понятно. Но взрывчатку?
     Ничего не понимаю.
     --  Что это? -- Челюсть  у меня отвисла: подыграл Михуилу, наблюдавшему
за мной с хитрой усмешечкой. -- Подделка?
     -- Нет! Золото и камешки настоящие!  -- радостно, как Якубович в  "Поле
чудес", заверил Полянкин.
     -- Тогда... Зачем было это минировать? Оно ж сколько стоит!
     О том,  что весило все, что он мне показывал как содержимое  кейса, уже
раза в два больше,  чем  весил  кейс,  я  ему говорить  не стал. Тот, у кого
хватает ума помогать считать себя дурнем, имеет в таких играх больше шансов.
     Михуил довольно захохотал:
     -- Мина-то и есть главное сокровище твоего чемодана!
     Я молча вернулся к столу и к тарелке. Что-то мне обрыдло играть идиота.
Сам  расскажет, его уже не остановить. Но  по некотором  размышлении  все же
сделал  над собой усилие и  с  набитым ртом опять  изобразил  изумление. Это
крайне обрадовало Михуила.
     -- Ото  ж, парниша! Это  тебе не ноги в  руки  --  и бежать. Тут просто
мозгов мало. Нужны жадность и интеллект! Только  этот сплав дает необходимую
интуицию, понял -- нет? С первым у тебя порядок, а второе... Если не предашь
и не струсишь -- научу. Такому научу, что тебе никто другой не в силах дать.
Только держись за меня...
     -- Да что же это, Михал Федорыч, разгадай загадку!
     -- А ты прикинь: на кой минировать драгоценность, которая стоит полтора
миллиона долларов? Ну?
     Я на это, вполне искренне  недоумевая,  выпятил  губу  и  задумался. Но
схема-картинка сложилась в  голове  так быстро,  что  еле сдержался, чуть не
брякнул, о чем подумалось. Нам, дуракам, так редко приходит что-то светлое в
голову, что очень  трудно  не  похвастаться  открытием. Задним  числом  я  с
холодком порадовался  тому,  что мне  повезло  ускользнуть от  заказчиков  в
аэропорту. Знал бы, в чем дело, -- наверняка не ушел бы. Осознание опасности
странным образом притягивает ее, вот еще почему неумейкам да  наивным всегда
везет. Они не  знают, чем рискуют. Идут над пропастью, аки по земле. Вот и я
целый день, как  дурак,  шарахался по городу, даже не подозревая, что ношу в
кейсе.
     Михуила, видать,  тоже вдруг озарило. Он почти восторженно --  на  него
водочка подействовала -- вскричал:
     -- Ты посмотри,  как все повторяется? А?! Ты только посмотри!.. Слушай,
ты читал "Золотой теленок"?
     Меня  слишком изумили  его всхлипы, чтобы огрызнуться --  некогда, мол,
мне было читать, когда я  ради чьего-то золотого тельца чеченцев дырявил. Не
до  книжек  как-то,  если очень  внимательно  приходится  с  утра до  вечера
озираться. Чтобы благодарные за визит аборигены не отплатили соответствующей
монетой. Впрочем,  у  меня  вообще  на беллетристику  рефлекс.  Полстранички
любого текста,  если  это  не приказ об очередном  задании и  не оперативная
информация, вгоняют в глубокий и душевный сон.
     -- Не читал? Ильфа  и  Петрова?!  --  изумился Полянкин. -- Как я  тебе
завидую!  Хотя, конечно, сейчас  многое иначе смотрится... Жаль, теперь тебе
не оценить... -- И он неожиданно впал в хмурую задумчивость.
     -- Чего не оценить? -- попытался я его расшевелить.
     --  А-а-а, так...  Мелочи! --  Он опять налил  себе  и мне, чокнулся и,
опрокинув,  резко выдохнул:  --  Хорошо... Доел? Тогда пошли, пора работать.
Вернее, мне -- работать, а тебе -- развлекаться... Поверь, Олег, не всем так
везет, как тебе. Ой не всем. И  не в том, что именно подвернулось счастье. А
в  том,  что есть кому тебе подсказать,  в чем оно, твое счастливое везение.
Серьезнейшая  проблема:  людям везет гораздо чаще, чем  большинство  из  них
думает! -- Как обычно, новая порция водочки дала импульс его языку. -- Но мы
все -- ярлычники. Ловишь мысль, нет? Язычники-ярлычники! Замечаем только то,
где есть этикетка.  "_Везение_,  артикул  такой-то. Хватать обеими руками. И
зубами!"  А  если  судьба-хулиганка  пошутила? Отодрала правильную  бирку  и
прилепила   другую?   Обходим  сторонкой  услужливо   расстеленную  соломку,
предпочитая материться, когда чуть позже шмякаемся...
     Эк   его  повело.  Но   и  меня  что-то   разморило.  Голова  задубела,
подташнивало.  Тарелка уже  давно опустела, а вкус капусты во рту вдруг стал
сильным  и  приторно-резким, смешавшись с  памятью  о  вчерашней  немочи.  Я
скривился от желания почистить зубы.
     -- Не веришь?  Ну и зря, -- превратно истолковал мою  мимику Михуилище.
--  Тебя прозомбировали жить по чужим указкам, ты и рад стараться. Если даже
на раю будет вывеска  "Сортир", такие, как ты, там из чувства долга нагадят.
Вам хоть кол на голове теши. А прилепят к унитазу ярлычок "Счастье в широком
ассортименте" -- оближешь с наслаждением...
     Полянкин замедленно поднялся, расплываясь в  моих глазах и нависая надо
мной необъятным пузом.  Где-то  вверху чернела  маленькая головка с губастым
ртом,  похожим на алчное  влагалище...  Ой, повело  меня  куда-то не туда...
Неужели  эта сволочь опять  меня  какой-то дрянью напичкала?  Точно подсыпал
чего-то. Угораздило же меня, как подопытному кролику, попасть в кружок этого
юного химика.
     -- Ладно, пошли. Пошли-пошли!  Я тебя  с настоящим раем познакомлю. Сам
дойдешь?
     Я попытался  сказать "смотря куда", но вместо  слов из глотки вырвалось
нечто совершенно невнятное. Я откашлялся и попробовал еще раз:
     -- Шмотя... Шмутря... к-куд-ра! Ты есть ды... дыйду...
     Язык задеревенел и словно встал поперек рта. Я осторожно поднялся. Ноги
держали  хорошо,  несмотря  на  сумбур в  голове  и в  глотке. Идя  за  вяло
туманящейся спиной Ми-Хуи-Ла Полянкина -- забавную  ему