собственной
безопасности.  Доводы заказчика показались Калмыкову  убедительными, поэтому
при  увольнении  из  реабилитационного  центра  он  ничего  не  рассказал  о
предложенной ему работе руководителю центра доктору Перегудову.
   Внешность заказчика Калмыков смог  описать  лишь  очень приблизительно,
так  как  тот  приехал в  реабилитационный  центр  на такси поздно  вечером,
разговор  происходил на темной аллее  парка, примыкающего к госпиталю, а сам
заказчик был в шляпе и в темных очках. По словам Калмыкова, эта встреча была
единственной.  В  дальнейшем   заказчик  звонил   ему  на  общий  телефон  в
коммуналке, Калмыков отчитывался  о ходе работы. Последний контакт состоялся
за пять  дней до  его ареста. Калмыков  доложил, что аудит закончил и  готов
представить подробный отчет, на что заказчик приказал  ему ждать и больше на
связь не выходил.
   Калмыков показал, что стереотрубу со  штативом он купил для того, чтобы
вести  наблюдение  за домом  Мамаева, а откуда взялась винтовка, не имеет ни
малейшего представления. Она могла попасть на антресоли до  его вселения, но
никак не после. "Винторез" не могли принести  и незаметно подложить, так  за
три месяца, которые он в этой  комнате жил, никто не  разу не входил в нее в
его отсутствие. Он абсолютно в этом уверен, потому что принимал определенные
меры предосторожности. Сам же он на антресоли  не заглядывал и в коробках не
рылся.
   Следователь  вызвал на допрос дочь  хозяйки комнаты, и тут  выяснилось,
что комнату матери она  не  сдала, а продала риэлторской фирме  "Прожект", а
мебель и  все  ненужные вещи бросила, чтобы не тащить материнское  старье  в
свою квартиру. В фирме подтвердили, что выкупили комнату, так как на нее был
конкретный  заказ  от  клиента  с  полной  предоплатой,  и  оформили  ее  на
гражданина Калмыкова.  Предоплата  в  размере двенадцати  тысяч  долларов  в
рублевом  эквиваленте, включающая  стоимость  комнаты  и комиссионные,  была
прислана  на  счет  фирмы  обычным  почтовым  переводом,  что  гарантировало
анонимность  плательщика. В  переводе можно написать любую фамилию, на почте
не устанавливают личность отправителя.
   Когда  следователь  предъявил  обвиняемому  документы  о  том,  что  он
является  собственником  комнаты,  Калмыков заявил, что  первый раз  об этом
слышит.

   Следователь предпринял  попытку  выяснить  происхождение  винтовки.  Из
Минобороны  сообщили,  что  "Винторез"  штатной   комплектации  с  указанным
серийным номером в 1996 году вместе с двадцатью единицами стрелкового оружия
был похищен неизвестными преступниками со склада одной из воинских частей.
   Ничего не дал и  запрос  в  Центральную криминалистическую лабораторию:
"Винторез" чистый, в криминальных происшествиях не засветился.

   С  особым вниманием судья Сорокин прочитал протокол допроса Мамаева. Он
занял  всего  половину страницы. Мамаев  заявил, что у него, как и у всякого
серьезного  бизнесмена, есть  конкуренты, но  он даже  представить  себе  не
может, чтобы  кто-то из них  прибегнул к такому варварскому способу  решения
проблем.
   Позже, за несколько дней до  начала слушания дела  Калмыкова,  прокурор
рассказал  судье Сорокину, с  которым когда-то  вместе учился на юрфаке МГУ,
как на самом деле проходил  допрос Мамаева, вызванного в качестве свидетеля.
Правильнее сказать -  приглашенного. Потому что такого  деятеля, как Мамаев,
не  вызовешь повесткой  к следователю районной прокуратуры. Его можно только
пригласить.  Сделал  это  сам  прокурор,  а  следователь  присутствовал  при
разговоре.
   Сообщение  о  готовящемся  покушении  привело  Мамаева в  ярость. Он не
удовлетворился  докладом  следователя, изъявил желание увидеть  дело  своими
глазами. На напоминание прокурора о тайне следствия заявил, что речь  идет о
его  жизни, поэтому он  покорнейше  просит показать ему  протоколы  допросов
обвиняемого. Прокурор уступил  его просьбе и  приказал следователю  принести
дело, чтобы Мамаев мог просмотреть его в их присутствии.
   По иронической усмешке, с которой прокурор  об этом  рассказывал, судья
понял, что разговор велся  совсем не в том тоне и не в тех выражениях. Но он
не  упрекнул старого товарища в нарушении  Уголовно-процессуального кодекса.
Прокурор  и так пересидел в  советниках  юстиции,  по армейским  меркам  - в
подполковниках,  по  опыту  и  должности  ему  пора  бы  уже  стать  старшим
советником   юстиции.  В  его  положении  ни  к  чему  наживать  в   Мамаеве
влиятельного недоброжелателя. Кодекс кодексом, а жизнь жизнью.
   У прокурора создалось впечатление, что самой большой неожиданностью для
Мамаева  была цена, за которую его  заказали. Двенадцать  тысяч  долларов за
комнату  в  коммуналке  плюс  три тысячи  долларов  аванса,  плюс  стоимость
"Винтореза" и  старых  "Жигулей" -  тысяч пять,  не больше.  Получается, его
оценили  всего в двадцатник? Где же заказчик нашел такого киллера? Да он мог
объявить полтинник и даже стольник!
   - Калмыков работал  в реабилитационном  центре при военном госпитале, -
пояснил следователь.
   - Как его там нашли? Кто? Почему его? Следователь
   показал то место в протоколе, где  он задал  Калмыкову эти  же вопросы.
Калмыков  ответил, что служил в армейской разведке, имеет навыки оперативной
работы, заказчик мог узнать об этом из его личного дела в архиве Минобороны.
А как на него вышли, он не знает. Он задал этот  вопрос заказчику, но тот не
ответил.
   - У вас есть недоброжелатели? - спросил прокурор.
   - Недоброжелатели -  это у  вас  в конторе,  - последовал  раздраженный
ответ. - А в большом бизнесе есть только враги.
   - Вы не допускаете, что кто-то из ваших подчиненных, друзей или близких
людей   действительно  нанял  Калмыкова,  чтобы   проверить  систему   вашей
безопасности?
   - И купил ему "Винторез"? - парировал Мамаев.
   - Я допрашивал доктора Перегудова из реабилитационного центра, - сказал
следователь. - Он наблюдал Калмыкова больше года. Он не верит, что  Калмыков
готовил убийство.
   -  Мало ли  во  что  он  не верит!  Что это за центр? Как  там оказался
киллер?
   - Центр арендует помещение у военного госпиталя, - ответил следователь.
- Калмыков попал в госпиталь после тяжелого черепно-мозгового ранения.
   - Псих, значит, - заключил Мамаев. - Тогда понятно.
   - Экспертиза признала его вменяемым, - возразил следователь.
   - Все равно псих!  Подписаться на такое дело за двадцать кусков! А если
не псих, то полный мудак!
   - Эта цифра оскорбила его до глубины души, - рассказывал прокурор судье
Сорокину. - Да  за  кого его, черт возьми, держат? Сейчас  все помешались на
рейтингах. А дело-то проще пареной репы. За сколько можно заказать человека,
такая ему и цена.
   - Он назвал кого-нибудь, кто мог его заказать? - спросил судья.
   - Нет. Он сказал,  что совершенно точно знает, кто его заказал.  Но нам
не скажет. Его должны найти мы. И засадить на всю катушку. Эту блядь. Так он
выразился. После этого спросил моего следака, какой у него чин. Тот ответил:
юрист второго ранга - старший лейтенант. Мамаев  сказал: будешь майором. Мне
он  ничего не пообещал, но при прощании руку пожал очень многозначительно, -
закончил свой рассказ прокурор. - Скажи-ка мне,  Алексей Николаевич, мы ведь
можем не тащить его в суд? Он очень этого не хочет.
   -  Можем, конечно.  Если  ты  не  потребуешь  вызвать  его  в  качестве
свидетеля.
   - Не потребую.  Того, что он  сказал для протокола, хватит.  Он  хотел,
чтобы его  фамилия вообще не упоминалась в процессе.  Этого я ему обещать не
мог.
   -  Ну  почему?  -  возразил  Сорокин.  -  Если  в  обвинении  не  будет
приготовления  к  преступлению,  можно  и  не  упоминать.  Останется  только
хранение оружия. Но ты же на это не пойдешь?
   - Не пойду, - со вздохом подтвердил прокурор. - На меня жмут. Тут же не
просто заказное убийство - предотвращенное. Бдим! А по мне, я бы ограничился
двести двадцать второй. Не нравится мне это дело.
   - Почему?
   - Увидишь этого Калмыкова - поймешь.

III

   Начало  процесса  было назначено  на  десять утра. В половине  десятого
судья  Сорокин стоял  у  окна своего  кабинета  на  третьем этаже безликого,
уныло-казарменного  вида  особняка,  в  котором  размещался  суд.  По  Новой
Рязанке, кусок которой был виден в просвете между современными многоэтажными
корпусами, нескончаемым потоком струились машины, размазывая "дворниками" по
стеклам  летящую  из-под  колес   грязь,  по  тротуарам  спешили   прохожие,
прикрываясь воротниками, шляпами  и  зонтами  от  ноябрьской небесной хляби.
Время  от  времени  то  машины,  то  люди  высеивались  из  потока,  как  бы
втягивались  в тихий Марксистский  переулок и сворачивали к зданию суда. Суд
представлялся Сорокину чем-то вроде сепаратора,  отделяющего грязь от потока
жизни  и отправляющего  ее  на очистку  в  тюрьмы  и лагеря.  Мало  что  там
очищалось. Грязь возвращалась в круговорот жизни и начинала свое движение по
новому кругу.
   Почти полтора миллиона заключенных в  стране  с населением в  сто сорок
пять миллионов человек. Каждый из ста - отбывающий наказание преступник.

   Российским судьям безработица не грозила.

   На  площадку  перед зданием  суда  вырулила  красная спортивная машина.
Вырулила  уверенно,  но  без ненужной  лихости.  Судья  Сорокин разбирался в
иномарках. У него самого был старенький "Фольксваген  Пассат", на котором он
летом ездил на дачу. Но эту иномарку он не знал. Что-то итальянское. И очень
не из дешевых.
   Из машины вышли два молодых человека. Один высокий, русый, он почему-то
показался судье  знакомым,  второй маленький,  круглолицый,  чернявый. Через
минуту рядом припарковался темно-синий "Мерседес" не слишком новой модели. И
почти тотчас японский джип "Ниссан Террано". Из "Мерседеса" вылез плотный, с
залысинами, человек  лет тридцати  пяти, а с высокой подножки джипа спрыгнул
парень помоложе,  подтянутый, чуть выше среднего роста, темноволосый. И  еще
один,  примерно  того  же  возраста,  смугловатый.  Они  поздоровались,  как
здороваются хорошо знакомые  люди, но без фамильярности, а даже,  пожалуй, с
какой-то сдержанностью. О чем-то поговорили.  Чему-то посмеялись. Потом тот,
что был за рулем джипа, взглянул на часы. Старший кивнул: успеем.
   На десять  утра никаких серьезных процессов назначено  не было - мелкая
уголовщина,  гражданские  дела.  Из этого  Сорокин  сделал  вывод,  что  они
вероятнее   всего  приехали  на   суд  над  Калмыковым.  Это  заставило  его
внимательнее их рассмотреть.
   Что-то  необычное в них  было. Дорогие  машины.  Ну,  сейчас  у  многих
дорогие машины. Нормальные прически, нормальная одежда. От  хороших фирм, но
не  вызывающая.  Кожаные  куртки,   плащи.  Явно  не  уголовная  братия.  Не
бизнесмены.  Похожи  на  спортсменов -  профессиональных, знающих себе цену.
Подтянутостью. И чем-то еще. Какой-то сдержанностью.
   Чем заинтересовало их дело Калмыкова?
   Но тут к зданию суда подкатило  такси и отвлекло внимание судьи от этих
молодых людей.  Из  такси  проворно  выскочил  бородатый  человек  в  желтом
верблюжьем  пальто, с объемистым портфелем под мышкой.  Это  был  Кучеренов,
восходящая  звезда  российской  адвокатуры.  При  виде  его  судья   Сорокин
сморщился так, будто съел что-то тухлое.
   Адвоката Кучеренова терпеть не могли в судейских и прокурорских кругах.
Не потому, что он был сильным процессуальным противником. Большинство дел он
проигрывал, но даже  из неудач умел извлекать  выгоду. Каждому  процессу  он
старался  придать политическую  окраску,  и это  ему  чаще  всего удавалось.
Протесты  прокуроров  и  требования  судей  говорить  по  существу  дела  он
расценивал как попрание  гражданских  прав  и свобод, клеймил прокуроров  за
обвинительный  уклон,  пережиток советских времен, давал  понять, что  судьи
политически  ангажированы или даже куплены. Делал это подло, оскорбительными
намеками, пожиманием плеч и разведением рук. Язык у него был подвешен ловко,
он  никогда не давал  формальных поводов обвинить себя  в неуважении к суду.
Если  же, не дай Бог, судья реагировал на его  тон, адвокат  взмывал гневной
фурией, Цицероном обличающим: "Доколе, Катилина?!"
   Он часто мелькал в телевизоре, телевизионщикам нравилась хлесткость его
оценок. Раздражение, которое он вызывал у судей своей манерой  вести защиту,
иногда  приводило  к тому,  что приговор  был  суровее,  чем того  требовали
обстоятельства дела. Но это мало  кто  замечал, а  самого  Кучеренова это не
волновало.
   Он был  адвокатом модным, дорогим, защищать Калмыкова  вызвался сам  за
гроши,  которые получали адвокаты,  не  нанятые подсудимым, а назначенные по
закону. Это  означало,  что Кучеренов  на  этот  раз пренебрег  деньгами,  а
намерен извлечь из участия в процессе пользу для  своей  репутации.  И судья
Сорокин в общем-то понимал какую.
   Но теперь,  увидев из окна своего  кабинета, как  адвокат пожимает руку
старшему из молодых людей, которые привлекли его внимание, и что-то уверенно
говорит,   Сорокин  подумал,  что  он  поспешил  заподозрить  Кучеренова   в
отсутствии меркантильности.
   - Алексей Николаевич, пора, - заглянув в кабинет, напомнила секретарша,
заочница юридического института. Она вынула из шкафа черную судейскую мантию
и помогла  Сорокину  надеть  ее. -  Как  вам идет  мантия. Вы  в  ней  такой
благородный.  Как  лорд. В зале телевизионщики из  НТВ.  Вы  разрешите вести
съемки?
   - Процесс  открытый. Если не  последует возражений  обвинения и защиты,
почему нет?
   Возражений   не   последовало.  Телевизионщики  засняли   начало  суда,
обвинительное  заключение,  и уехали.  Процесс  пошел  по  накатанной колее.
Только после этого судья Сорокин внимательно рассмотрел обвиняемого и понял,
почему прокурор сказал, что ему не нравится это дело.

   Высокий.  Сухопарый.  Хорошее  мужское  лицо  с  легкой  азиатчинкой  в
приподнятых  скулах и в  разрезе темных безжизненных глаз. Серые от  проседи
волосы. В сочетании со смуглотой лица они казались париком. Смуглота была не
природная, как у южан, она скорее напоминала глубоко въевшийся в кожу загар.
Лицо  было словно насквозь прожжено беспощадным солнцем и иссушено ветром до
пергаментной серости.
   С 1981 года  по  1984 год - служба в  Афганистане.  Так было написано в
справке Управления кадрами Минобороны.
   Вот откуда этот загар.
   Виновным  он себя  не  признал. На  вопросы отвечал односложно. Получив
разрешение сесть, опускался на скамью за решеткой и сидел неподвижно, прямо,
глядя перед собой, не  обращая внимания ни на судей, ни на прокурора,  ни на
публику. Во всем его облике было нечто большее чем равнодушие.
   За двадцать  лет  работы  судьей перед  Сорокиным  прошли  многие сотни
обвиняемых.  Одни  изворачивались,  другие  держались с  показной  бравадой,
третьи  пытались  убедить  суд  в том,  что все было  не так, как показывают
свидетели, а  так, как  излагают дело  они. За время следствия они настолько
сживались со своей версией случившегося с ними, что искренне верили, что так
оно  все и было.  Были и смирившиеся. Но такого безразличия  к  своей участи
судья Сорокин не встречал никогда.
   Он  нашел  в   деле  заключение  судебно-психиатрической  экспертизы  и
перечитал его. У психиатров  института имени Сербского вменяемость Калмыкова
не вызвала никаких сомнений. Состояние  исследуемого  было  классифицировано
как эбулия: "Отсутствие побуждений, утрата  желаний, полная безучастность  и
равнодушие к любым проявлениям жизни".
   Эксперты ошиблись. Этот человек был не равнодушен к жизни.

   Он был мертв.

   Это  состояние подсудимого предопределило и атмосферу в  зале.  Процесс
шел гладко,  но  тягостно.  Даже  Кучеренов не  возникал.  Он  сидел с видом
человека, который знает, что его время придет.
   Публики  с самого начала было  немного  -  местные пенсионеры, любители
судов, особенно бракоразводных процессов,  случайные посетители, оказавшиеся
в здании суда по своим делам  и из любопытства заглянувшие на процесс. После
перерыва на  обед никого из них  не  осталось.  Лишь в первом ряду  сусликом
торчал  не  пропускавший  ни  одного  суда  маленький  неопрятный  старик  с
яйцеобразной лысиной,  обрамленной  длинными сальными волосами, да в  заднем
ряду  небольшого зала сидели  пятеро молодых  людей,  которых судья  Сорокин
видел   из  окна  своего  кабинета.  Они  не  переговаривались,   ничего  не
записывали.  Слушали  внимательно,  никак  не  выражая  своего  отношения  к
происходящему.
   Они появились и на  второй  день и молча просидели  от начала до конца.
Сорокин  понял,  что  они намерены присутствовать  на всем процессе. Они все
больше  интересовали  его.  Он   приказал  начальнику  охраны  проверить  их
документы  и записать  фамилии.  На листке, принесенном ему в  кабинет перед
началом  утреннего   заседания,   стояло:   "Перегудов,  Пастухов,   Хохлов,
Злотников, Мухин".
   - Документы в порядке, - доложил охранник. - Предъявили без звука.
   "Перегудов".
   Судья  вспомнил.  Это  был  руководитель  реабилитационного  центра,  в
котором Калмыков сначала долечивался, а потом работал санитаром.
   Доктор Перегудов.
   - Перегудов - старший из них? - спросил он.
   - Так точно.
   - Попросите его зайти ко мне после заседания.
   - Слушаюсь. Доставлю.
   - Вы не  можете его  доставить, -  возразил судья.  - Он не подсудимый.
Попросите его зайти. Скажите, что это моя просьба.
   - Будет исполнено.
   Но вечернее  заседание круто изменило  ход  процесса и заставило  судью
забыть о приглашении.

   Еще во  время обеденного перерыва прокурор по-свойски сообщил  ему, что
его следователь накопал кое-что новенькое и это делает исход суда совершенно
ясным.  Но что именно накопал  следователь, не сказал, лишь многозначительно
пообещал:
   - Узнаешь. Попомни мои слова: этот парень станет майором.
   - Нашел заказчика? - предположил Сорокин.
   -  Пока не нашел.  Мне он  ничего не  говорит, темнит. Но у  меня такое
ощущение, что след взял.
   После  того,  как   слушание  дела   возобновилось,   прокурор   заявил
ходатайство о вызове в качестве свидетеля гражданки Сомовой Галины Ивановны.
Впервые за время суда мертвое лицо Калмыкова исказила гримаса.
   - Нет! - резко произнес он, будто каркнул. - Нет!
   -  Защита  отклоняет  ходатайство  прокурора,  -  заявил  адвокат,   но
обосновать свой протест не смог.
   - Возражение  не  принято.  Пригласите  свидетельницу,  -  распорядился
Сорокин.
   Судебный  пристав  ввел  в  зал  высокую  стройную  женщину  с большими
встревоженными глазами, словно извлеченную  из уличной толпы. Такие  женщины
составляют  на  московских улицах  большинство:  опрятно и  даже  модно,  но
небогато одетые,  с выражением озабоченности  на  лице  -  нехваткой  денег,
ценами на продукты, здоровьем детей.
   В толпе она не обратила бы на себя внимания. Явленная же вне привычного
окружения, обнаружила  гордую посадку  головы, как бы потаенную грациозность
движений.  На  узком, с крупными  правильными чертами лице выделялся большой
рот с четким и словно бы высокомерным разрезом губ.
   То  ли ей плохо объяснили,  для чего ее вызывают  в суд, то ли  она  не
вполне  это  поняла,  а  просто   подчинилась,  как   привыкла   подчиняться
начальству.  Но  она  даже не  увидела  подсудимого,  скользнула по  решетке
взглядом и с испугом, недоумением и настороженностью посмотрела на судей.
   Когда  была установлена ее личность и сделаны положенные предупреждения
об ответственности за отказ от дачи  показаний и  за  дачу ложных показаний,
прокурор задал вопрос:
   -  Свидетельница,   знаете  ли  вы  подсудимого  Калмыкова  Константина
Игнатьевича?
   И только тут она увидела человека за решеткой.
   - Костя, - негромко, ошеломленно, проговорила она. - Это ты?
   Калмыков не ответил. Он снова стал мертвым.
   - Что  с тобой, Костя? - быстро заговорила  она. - Костя, что  с тобой?
Костя, это же я! Это я, Костя!
   Она та