а бы обеспечена уже в первом туре.  Мирные  переговоры  по  Чечне
стали элементом предвыборной борьбы. И Волков, по-видимому, имел  задачу  им
содействовать. Своими, понятно, методами. Значит, можно было ожидать, что  в
самое ближайшее время бесследно исчезнет, подорвется на мине или будет  убит
при  невыясненных  обстоятельствах  какой-нибудь  из  наиболее  непримиримых
последователей Дудаева. И скорее всего - не один.
   Но время шло, а ничего неожиданного не происходило.  Стычки  федералов  и
боевиков то вспыхивали, то стихали, подписывались соглашения о  перемирии  и
прекращении огня, которые  тут  же  нарушались.  Но  последствия  пребывания
Волкова в Грозном все же проявились - и совершенно непредсказуемым  образом.
Голубков был срочно вызван в Москву, с неделю его гоняли по разным кабинетам
Министерства обороны и  ФСБ  на  собеседования  с  генералами  и  штатскими,
которые не имели обыкновения называть себя, а  потом  в  Главном  управлении
кадрами объявили:
   - Есть мнение  предложить  вам  новое  место  службы.  Здесь,  в  Москве.
Экспертом  в  Управлении  по  планированию   специальных   мероприятий.   Вы
согласны?
   У  Голубкова  хватило  ума  не  спрашивать,  что   это   за   специальные
мероприятия, но другой вопрос он задал:
   - Кто начальник этого управления? Это был нормальный вопрос, законный.
   - Генерал-лейтенант Анатолий  Федорович  Волков,  -  ответил  кадровик  и
добавил: - Он вас и рекомендовал.
   Примерно такого ответа Голубков и ждал.
   - Я согласен, - немного подумав, сказал он.
   А почему  бы  и  нет?  Чечней  он  был  уже  по  горло  сыт.  Перспективы
продвижения по службе там не было никакой, да Голубкова  это  давно  уже  не
волновало. Стать генералом ему не светило ни с  какой  стороны.  Возраст  не
тот. Да и не та это была  война,  на  которой  боевой  офицер  может  быстро
сделать  карьеру.  Карьеры  делали  в  штабах,  при  большом  начальстве.  У
Голубкова же за все время службы был только один шанс для рывка: сразу после
Афгана поступить  в  Академию  Генштаба.  Но  он  упустил  этот  шанс:  Нюра
забеременела третьим ребенком, с жильем  пришлось  повозиться,  пока  сумели
обменять двухкомнатную квартиру Голубкова в  Екатеринбурге  и  двухкомнатную
малометражку  родителей  Нюры  в  Москве  на  трехкомнатную  в  подмосковном
Калининграде. Переезд, обустройство, то да се - так и ушло время. Ну, ушло и
ушло. По крайней мере, его солдаты  и  молодые  офицеры  не  будут  посылать
заявки на радиостанцию "Маяк" с просьбой исполнить  для  любимого  командира
песню "Как хорошо быть генералом".
   Что  же  до  специальных  мероприятий...   Контрразведка   и   в   Африке
контрразведка. Разберемся как-нибудь, не пальцем деланы. Зато  дома,  каждый
вечер с семьей - кроме командировок, которых,  догадывался  Голубков,  будет
немало. И все равно - дома. Нюше помощь,  да  и  дети  требовали  отцовского
глаза.
   Конечно, согласен.
   Через полчаса кадровик ввел его в кабинет начальника Управления, а сам на
черной министерской "Волге", утыканной антеннами,  вернулся  на  Фрунзенскую
набережную, в "Пентагон".
   - Товарищ генерал-лейтенант, полковник Голубков  прибыл  для  дальнейшего
прохождения службы, - по всей форме доложился Голубков, хотя  Волков  был  в
штатском.
   - Отставить. У нас  нет  ни  генералов,  ни  полковников.  Есть  Анатолий
Федорович и Константин  Дмитриевич.  -  Волков  вышел  из-за  своего  стола,
обставленного десятком телефонов и аппаратов спецсвязи, пожал Голубкову руку
и указал на одно из глубоких кожаных кресел, стоявших у стены кабинета возле
низкого журнального  столика.  -  Рад  вас  видеть,  Константин  Дмитриевич.
Присаживайтесь. Этот вызов для вас был, наверное, полной неожиданностью?
   - Не полной, - признался Голубков. - Ему  предшествовала  наша  случайная
встреча перед вашим отлетом из Грозного. Бойцы вспоминают минувшие дни.
   - Что дает вам основания связывать эту встречу с вашим вызовом?
   - Генерал Жеребцов.
   - Неплохо, - отметил  Волков.  -  Вы  правы.  Гибель  генерала  Жеребцова
обезглавила нашу резидентуру в Чечне. Нужно было  срочно  искать  замену.  У
меня была мысль предложить вашу кандидатуру, но...
   "Должность генеральская, а ты всего лишь старый  полковник",  -  закончил
про себя его фразу Голубков.
   - Дело не в том, что это генеральская должность, - словно  бы  угадав,  о
чем он думает, продолжал Волков. - Совсем не в этом.  Я  не  знаю  человека,
который лучше вас ориентировался бы в обстановке в Чечне. Но  вы  совершенно
незнакомы  со  спецификой  нашей  работы.   Поэтому   мы   остановились   на
промежуточном  варианте:  в  Чечню  мы  откомандировали  одного   из   наших
сотрудников, а ставшую вакантной в результате кадровых передвижек  должность
я решил предложить вам. У нас работают  специалисты  высшей  квалификации  в
самых различных областях. Но порой им не  хватает  того,  что  я  назвал  бы
заземленностью, умения оценить ситуацию с самой что ни на есть бытовой точки
зрения. В том числе и оценить моральные аспекты проблемы.  Вероятно,  и  мне
этого не  всегда  хватает.  Поэтому  иногда  случаются  осечки.  А  одна  из
программ, блестящая по замыслу и сулившая огромную практическую пользу, едва
не  обернулась  для  нас  катастрофой.  Именно  потому,  что  не  был  учтен
нравственный фактор, взгляд самого обычного человека. У вас вопрос?
   У Голубкова был, конечно, вопрос. И не один - штук пятнадцать.  Но  задал
он только один:
   - Кому подчиняется Управление?
   - Уполномоченным на то лицам, - чуть помедлив, ответил Волков.  -  Умеете
вы задавать вопросы.
   - А вы умеете на них отвечать. Волков усмехнулся:
   - Это моя профессия.  Итак,  Константин  Дмитриевич,  я  уверен,  что  мы
сработаемся. Не хуже, чем в Кабуле. Особенно  если  вы  не  будете  заявлять
после каждой неудачи: "А что я вам, придуркам, говорил?"
   - Я так не заявлял, - запротестовал Голубков.
   - Но так думали. И были в большинстве случаев, насколько я помню,  правы.
Завтра я представлю вас коллективу и вашему непосредственному  начальнику  -
генерал-майору Александру Николаевичу Нифонтову. Первое время  мы  не  будем
вас  задействовать  в  разработке  конкретных  мероприятий.  Осматривайтесь,
осваивайтесь, а там и до дела дойдет.
   - Каковы будут мои обязанности в этот период адаптации?
   - Вы - эксперт  оперативного  отдела.  Вот  и  будете  давать  экспертные
заключения по нашим программам.
   - С точки зрения здравого смысла? - уточнил Голубков.
   - Нет. У вас огромный профессиональный опыт.  Он  и  будет  вам  основной
опорой. Кстати, у вас есть цивильный костюм?
   - Есть один.
   - Придется вам разориться еще на пару. У нас принято ходить на  работу  в
штатском. Мне, правда, приходится надевать  мундир  чаще  -  когда  вызывают
наверх... Желаю успеха!..
   Месяца два Голубков осматривался и  вникал.  Он  довольно  быстро  и  без
труда, не задавая никому лишних вопросов, разобрался в структуре Управления.
В   нем   было   четыре   крупных   отдела:   оперативный,    аналитический,
внешнеполитический и внутриполитический. Особняком стоял отдел компьютерного
обеспечения - информационный. Он  занимал  весь  цокольный  этаж,  на  входе
постоянно  дежурила  внутренняя  охрана,  а  вход   разрешался   только   по
специальным разовым пропускам.
   По программам, которые поступали к нему на отзыв,  Голубков  определил  в
общих чертах и  сферу  деятельности  Управления.  Она  озадачила  его  своей
разноплановостью.  Были  конкретные  разработки,  связанные   с   Чечней   и
Таджикистаном, с противодействием акциям иностранных спецслужб.  Но  были  и
совершенно неожиданные:  программа  стабилизации  обстановки  в  Кузбассе  и
Воркуте, комплекс мероприятий по предотвращению перекачки из России на Запад
капиталов в валюте...
   Понятно, что далеко не все разработки проходили через  него,  но  главное
Голубков уяснил. Управление относилось не к ГРУ или Службе внешней разведки,
как он  поначалу  было  решил,  не  к  ФСБ  и  не  к  Министерству  обороны.
"Уполномоченные на то  лица",  которым  непосредственно  подчинялся  Волков,
сидели в Белом доме, а возможно - и в самом Кремле. Для высшего  руководства
России Управление было инструментом для решения наиболее деликатных проблем.
Это  и  сообщало  ему  особую  значимость,  а  его  сотрудникам  -   чувство
избранности,  превосходства  над  простыми  смертными,  будь  они   даже   в
генеральских званиях.
   Как и в любое подобное заведение, попасть сюда было не так-то просто.  За
плечами многих  нынешних  коллег  Голубкова  были  зарубежные  университеты,
МГИМО, военные академии, некоторые даже прошли двухгодичный курс обучения  в
Международном центре стратегических исследований имени Джорджа Маршалла - он
находился где-то в Баварии, в Альпах. Нередки  были  известные  всей  России
фамилии - сыновья крупных военачальников, дипломатов, министров.  Учреждение
было сверхсекретным, что лишний раз подчеркивалось атмосферой царившей здесь
всеобщей  подозрительности.  Никто  не  говорил  о  своих   делах   даже   с
сослуживцами из своего отдела - не столько в силу требований режима, сколько
в еще  большей  степени  для  того,  чтобы  придать  себе  таинственности  и
значительности.
   Появление  Голубкова  в  Управлении  было   воспринято   с   нескрываемой
настороженностью. Но когда выяснили, что никакой руки у него нет и никому он
не  сможет  составить  конкуренции,  отношения   выровнялись.   А   главное,
разобрался что к чему  генерал-майор  Нифонтов,  непосредственный  начальник
Голубкова, получивший лампасы и передвинутый на генеральскую должность после
гибели Жеребцова. Едва Нифонтов  понял,  что  никакого  подвоха  со  стороны
Голубкова можно не опасаться, он приоткрылся и оказался нормальным  мужиком,
с которым можно было говорить напрямую. Они даже перешли  на  "ты",  хоть  и
обращались друг к другу по имени-отчеству.
   - Я одного до сих пор понять не могу, - однажды признался ему Голубков. -
Как я оказался среди этой публики?
   - Да, публика та еще, - согласился Нифонтов. - Но кому-то нужно и пахать.
Так ты здесь и оказался.
   - А ты? - поинтересовался Голубков.
   - И я так же. Только раньше тебя.
   - После Афгана?
   - Нет. Пять лет назад, когда Управление только создавалось. После  Южного
Йемена и Анголы. Но ты меня об  этом  не  спрашивал,  а  я  тебе  ничего  не
говорил. И вообще, Константин Дмитриевич, поаккуратней  с  вопросами.  Здесь
этого не любят.
   - Это я уже понял, - кивнул Голубков.
   Из слов Нифонтова он уяснил еще одно. Управление создано пять лет  назад.
В девяносто первом. А что было в девяносто первом? Когда-нибудь на экзаменах
по истории школьники будут ковырять в носу, раздумывая, как ответить на этот
вопрос. Но сейчас, в девяносто шестом, это еще не было историей. В девяносто
первом был первый  путч,  ГКЧП-1.  И  громоздкая  машина  КГБ  промедлила  с
выбором. Это и было началом ее конца. И  Управление,  в  которое  отбирались
самые надежные кадры, было призвано  стать  важным  мозговым  центром  новой
структуры  государственной  безопасности,  стопроцентно  лояльной  к   новой
власти.
   Нифонтов и сообщил Голубкову, что тот включен  в  группу,  которой  будет
поручено срочное и важное дело.
   - Какое? - полюбопытствовал Голубков, рассудив, что этот вопрос он вполне
имеет право задать.
   - Понятия не имею, - ответил Нифонтов.
   - А почему решил, что оно срочное и важное?
   - Очень просто. Следи. Полчаса назад шеф приехал  в  Управление.  Мрачнее
тучи. В форме. Значит, был  наверху.  Сразу  приказал  сформировать  группу.
Значит  -   горит.   Включили   троих   из   аналитического   отдела,   трех
международников, а от нас меня, тебя и майора  Васильева.  Обычно  берут  по
двое. Значит, дело важное. И сдается мне - какое-то необычное. Больно уж шеф
вздрючен. Пошли, через пять минут он будет  давать  установку.  Вопросов  не
задавай, - предупредил Нифонтов уже возле кабинета Волкова. - Он этого очень
не любит. Считает: сначала разберитесь, а потом приходите с вопросами,  если
они возникнут...
   На  таком  совещании  у  начальника  Управления  Голубков   присутствовал
впервые, и его крайне озадачила манера, в которой Волков  изъяснялся.  Через
слово мелькало: "объект внимания",  "фактор  угрозы",  "директриса  поиска",
"рычаг  воздействия".  Эту  профессиональную  терминологию  Голубков  сдавал
когда-то в училище, но с тех пор не было ни одного  случая,  чтобы  возникла
нужда ею воспользоваться. Да и не поняли бы его офицеры.  Вздумай  он  таким
образом ставить им боевую задачу, кто-нибудь обязательно бы сказал:
   - А теперь, товарищ полковник, своими словами, пожалуйста...
   Оперативка длилась минут двадцать, но Голубкову показалось, что прошло не
меньше часа. Наконец Волков сказал:
   - Таково  задание  в  общей  форме.  Все  материалы  вам  будут  розданы.
Изучайте. Начальником  группы  назначается  Александр  Николаевич  Нифонтов.
Курировать вашу работу буду лично я. Дело сверхсрочное. Если  вопросов  нет,
все свободны.
   Вопросов ни у кого не было. Как ни странно. Ну и дела!
   Вернувшись к себе, Голубков минут пятнадцать простоял у окна,  анализируя
услышанное и по  привычке  пытаясь  выделить  главное,  но  не  почувствовал
ничего,  кроме   усилившегося   раздражения.   "Объект   особой   социальной
значимости". "Треугольник  интересов".  "Нестандартно  сложившаяся  ситуация
заставляет нас искать нетрадиционные подходы к разрешению проблемы".  Тушите
свет!
   Голубков пересек коридор и без стука вошел в кабинет Нифонтова. Тот сидел
за столом и листал какое-то пухлое досье.
   - Послушай, Александр Николаевич, у меня такое ощущение, что  я  все  это
время   газетную   бумагу   жевал.   Он   всегда    так    ставит    задачи?
"Несанкционированное перемещение объекта"!
   - А как, по-твоему, он должен был сказать?
   - Да так и сказать, как есть.
   - Ну-ну, сформулируй.
   - Пожалуйста. Задача:  выкрасть  с  территории  некоего  ближневосточного
государства объект особой социальной значимости и доставить в Россию. И  все
понятно.
   - Ты по-солдатски рассуждаешь.
   - Я и есть солдат.
   - А тут нужно быть и дипломатом. Скажи тебе "выкрасть", ты и отдашь такой
приказ. А если не выкрасть, а выманить? Или угрозой  заставить  вернуться  в
Россию? Или создать условия, при которых он сам захочет вернуться?  Или  еще
как? "Выкрасть" - это как раз последний  вариант,  крайний.  Твоя  задача  -
переместить объект. А как ты это сделаешь - решать тебе. Верней, всем нам.
   - Что это за ближневосточное государство? - спросил Голубков.
   - Кипр.
   - А кто этот объект?
   - Аркадий Назаров.
   - Какой Назаров?.. Погоди. Тот самый?
   - Тот самый.
   - Который во время первого путча вытащил с биржевиками российский флаг  в
сто метров и нес его к белому дому?
   - Он.
   - И который...
   - Да.
   - Но он же погиб! Вместе с сыном. При взрыве его яхты где-то в Германии.
   - В Гамбурге.
   - Правильно, в Гамбурге. Еще перед первым туром выборов. Об этом во  всех
газетах было, и по телевизору передавали, сам видел.
   - А заметки, что он уцелел, не видел?
   - А были?
   - Были. В наших газетах - мельком. На Западе, конечно, побольше.
   - Как же я мог их пропустить? - озадачился Голубков.
   - Потому что тебя это не очень интересовало, -  объяснил  Нифонтов.  -  А
кого интересовало - не пропустил.
   - Каким образом ему удалось уцелеть? Яхту же вдребезги разнесло!
   - Его выбросило через фонарь капитанской рубки на соседний сухогруз. Рано
утром сухогруз снялся с якоря и ушел в Испанию с  грузом  удобрений.  Матрос
обнаружил Назарова среди мешков. Отправили вертолетом в госпиталь в Бельгии.
Там он назвался чужим именем. Поэтому не сразу нашли.
   - А как нашли?
   - Вычислили. В частной клинике под  Цюрихом  уже  года  три  лечится  его
вторая жена, Анна. Яхта, кстати, тоже называлась "Анна". Он  должен  был  ей
сообщить, что остался жив. Ну, понятно: чтобы с ума не сходила от горя. Он и
позвонил,  из  госпиталя,  как  только  немного   оклемался.   Наши   звонок
перехватили. Остальное - дело, как говорится, техники. Да он после госпиталя
и не скрывался. В Париже дал пресс-конференцию. На вопрос, кого  подозревает
в покушении, ответил: у  него  есть  предположения,  но  доказательств  нет,
поэтому воздержится от комментариев. После  этого  попытался  исчезнуть.  На
частном самолете перелетел в Афины. Самолет арендовал его друг  и  компаньон
Борис Розовский, в Гамбурге он называл себя  Петровым.  Оттуда  переплыл  на
Кипр. Но наши уже глаз с него не спускали.
   - Наши - кто? - спросил Голубков.
   - Ну, кто. Какие-то детские вопросы ты задаешь.
   - "Контора"?
   - Я тебе этого не говорил.
   - Они и взрыв устроили?
   - Да. И двоих потеряли. Радиста - его  внедрили  в  команду  яхты  еще  в
Англии. И второго - он под видом бармена проник на борт и заложил бомбу.
   - И не успел уйти?
   - Судя по всему, да. В  этих  документах  про  него  есть.  Его  случайно
задержал Назаров.
   - Понятно... Цель покушения?
   - Слишком много знал. Боялись, вероятно, что начнет выступать.
   - Кто боялся? Нифонтов усмехнулся:
   - А вот этого, Константин Дмитриевич, я тебе сказать не могу. Потому  что
не знаю. А знал бы - тем более бы не сказал. Видно, тот или  те,  кому  было
чего бояться. И у кого достаточно власти, чтобы отдать такой приказ.  Причем
это не первое покушение. Была попытка - три года назад. Тогда дело замяли, а
тут уж - шум на весь мир.
   - Значит, "контора" напортачила, а разгребать нам?
   - Для того и существует наше Управление, - подтвердил Нифонтов. - Кто  бы
ни напортачил, а разгребать приходится нам.
   - А для чего вообще нужно было это покушение? Жил себе человек, молчал.
   - Кто может предсказать, сколько он будет молчать!
   - Теперь уж точно долго не будет. После того как убили его сына...
   - Потому ситуация и стала форс-мажорной, - заключил Нифонтов.
   Голубков с сомнением покачал головой:
   - Не сходится. Яхту взорвали три месяца  назад.  А  форс-мажор  -  только
сейчас?
   -  Быстро  соображаешь,  -  одобрительно  кивнул  Нифонтов.  -  Поступила
информация: на контакт с Назаровым пытаются выйти третьи лица. Это и  делает
главным фактор времени. Возьми, Константин Дмитриевич, это досье, я его  уже
просмотрел. Тут много любопытных материалов. В том числе и те, что  переданы
гамбургской криминальной полицией. Вникай. Через  два  часа  соберемся  всей
группой, будем думать, что делать.
   В этот день просидели в кабинете Нифонтова до десяти вечера. На следующий
разошлись к полуночи -  с  больными  головами  не  столько  от  бесконечного
курева, сколько от бессмысленного перебирания вариантов.
   Все, что могли, выложили международники.  Ситуация  вокруг  Кипра,  схема
противостояния интересов России, США  и  других  стран  НАТО  в  этой  части
Ближнего  Востока  и  Европы.  Возможный  эффект   от   похищения   Назарова
российскими  спецслужбами,  если  об  этом  станет  известно.  Эффект  резко
отрицательный: Россия сводит счеты  со  своими  политическими  противниками,
пользуясь  методами  КГБ.  Дальние  последствия:   усиление   антироссийских
настроений  в  конгрессе  США,  антиельцинских  -  внутри  страны,   сильный
пропагандистский козырь в  руках  оппозиции.  И  не  исключено:  ужесточение
политики Международного валютного фонда.
   Аналитики тоже  не  отмалчивались.  Были  просмотрены  десятки  операций,
схожих с этой хоть чем-либо, но оптимального решения  не  нашлось  и  здесь.
Близких родственников у Назарова в России не было, единственный  сын  погиб.
Рос Назаров без отца, мать умерла в начале девяностых, а младшая сестра была
замужем за венгерским инженером  и  жила  в  Будапеште.  В  качестве  рычага
давления можно было бы использовать его  жену  Анну,  но  переместить  ее  в
Россию и тем самым создать Назарову стимул для возвращения не