иветливо улыбнулся и ответил:
   - Здравствуйте, полковник. Извините, не узнал вас. Я был уверен,  что  вы
давно уже генерал.
   Вот так. Умылся?
   Ольга укоризненно на меня посмотрела. Я  сокрушенно  развел  руками.  Ну,
неблагородный  я  человек.  Сам  знаю.  Борюсь  с  собой.  Упорно.  Но  пока
безуспешно.
   - А в штатском я по очень простой причине, - продолжал я тем же  светским
тоном. - Видите ли, меня - как бы это получше сказать? -  вышибли  из  армии
без права на ношение формы.  И  на  получение  пенсии.  Даже  не  знаю,  что
обиднее.
   - Вышибли? - удивился он. - Ты же был капитаном! Уже через три года после
выпуска!
   - Через два, - уточнил я.
   - Надо же, - равнодушно посочувствовал он. - А чем теперь занимаешься?
   - Да так, кручусь по мелочам. Разрешите, полковник, представить  вам  мою
жену. Познакомься,  Ольга.  Это  полковник  Митюков,  я  тебе  о  нем  много
рассказывал. Доктор исторических наук. Он читал нам научный  коммунизм.  Это
был мой самый любимый предмет. После строевой подготовки.
   - Кандидат, - поправил Митюков и переключил внимание на  Ольгу.  -  Очень
приятно познакомиться. Мне знакомо ваше лицо. Я мог вас где-нибудь видеть?
   - Запросто, - сказал я. - В Большом зале консерватории.
   - Вы певица?
   - Да  ну,  что  вы,  -  снова  вмешался  я.  -  Обыкновенная  деревенская
домохозяйка. Хотя по профессии музыковед.
   - А ты обыкновенный деревенский плотник, - парировала Ольга.
   Я решительно возразил:
   - Ничего подобного. Столяр.
   - Это, наверное, большая разница? - не без иронии предположил Митюков.
   - Принципиальная, - подтвердил я. - Как между полковником И генералом.
   И снова виновато глянул на  Ольгу.  Ну  вот  такая  я  сука.  Нужно  было
смотреть, за кого выходила замуж.  Я  и  тогда  не  притворялся  выпускником
дипломатической академии.
   - Не обращайте на него внимания, его шутки далеко  не  всегда  удачны,  -
проговорила Ольга и с улыбкой прикоснулась  рукой  к  локтю  Митюкова.  Эдак
доверительно. Как бы умоляя о снисхождении. Рукой  в  туго  натянутой  белой
лайковой перчатке по локоть. Выпростанной из-под  небрежно  наброшенного  на
плечи норкового полупердяйчика. Когда этот шнурок из "Ле  Монти"  хотел  мне
сообщить, сколько это стоит, я едва рот ему не заткнул.  Дал  ему  кредитную
карточку "Виза" и сказал: "Сунь ее куда следует, а  мне  ничего  не  говори.
Вообще ничего. Понял? Может, мне повезет и я так до  конца  жизни  этого  не
узнаю. Потому что покупать такие вещи - грех. Как чревоугодие. А оно,  между
прочим, в православии считается самым тяжким грехом. Вторым  после  уныния".
Он понял. И Митюков, судя по его физиономии, понял.  Он  взглянул  вниз,  на
Настену, которая деловито посыпала песочком его сверкающие  штиблеты,  и  не
слишком естественно улыбнулся.
   - Какое прелестное дитя! Вся в маму! И как нас зовут?
   Прелестное дитя посмотрело на него снизу и спросило:
   - А у вас автомат есть?
   - Нет, - честно признался Митюков.
   - А у папы был, - сказала Настена и потеряла к нему всяческий интерес.
   Полковник повернулся к начальнику училища и отрекомендовал ему  Ольгу.  А
затем небрежно представил меня:
   - Ее супруг. Пастухов, наш выпускник. При этих словах  какой-то  довольно
молодой   штатский   в   коротком   светлом   плаще,   стоявший   рядом    с
генерал-лейтенантом, быстро взглянул на меня и тут же отвернулся,  продолжая
созерцать праздничную толпу, вливавшуюся через ворота на территорию училища.
   Нестеров суховато-любезно поклонился Ольге и протянул мне руку:
   - Здравствуйте, Сергей Сергеевич. Спасибо, что приехали.
   - Спасибо, что пригласили, -  ответил  я.  -  Вы  что,  всем  выпускникам
разослали приглашения? Не боитесь, что места не хватит?
   - Нет, только тем, кто закончил училище с отличием.
   - Тогда хватит, - сказал я.
   Он хмуро покивал:
   - Что делать! Такова жизнь.
   - Да, - согласился я. - Такова.
   Тут в ворота училища вкатились три черные "Волги",  утыканные  антеннами,
младшие офицеры кинулись к ним открывать дверцы, а начальствующий  состав  с
приличной неспешностью двинулся встречать высоких гостей.
   Только штатский, который стоял рядом с начальником  училища,  остался  на
месте. Будто это его не касалось. И может быть, действительно не касалось. А
что, интересно, его касалось?
   Мы снова влились в праздничную толпу.  Ольга  внимательно  посмотрела  на
меня:
   - Ну? В чем дело?
   - Что ты имеешь в виду?
   - То. "Такова жизнь". Какова?
   - Ты же сама  слышала.  Такова.  Боюсь,  не  удастся  мне  встретиться  с
однокашниками. Из нашего выпуска красные дипломы получили  шестеро.  Трое  в
Чечне остались. Один в Абхазии. И один в Таджикистане.
   - Как остались? - не поняла она.
   - Ну как. Насовсем.
   Она помолчала и предложила:
   - Хочешь уехать?
   - Почему? Раз приехали на  праздник,  давай  праздновать.  Ты  же  хочешь
посмотреть, как я жил?
   - Очень, - сказала она. - Да, очень. Пока готовилась торжественная часть,
я показал Ольге казарму, в которой прошли лучшие годы  моей  молодой  жизни,
кухню, на которой тоннами чистил картошку по нарядам  вне  очереди.  Правда,
сортир, который драил  по  тем  же  нарядам,  показывать  не  стал.  Зато  с
особенным удовольствием показал "губу", обитель размышлений.
   - Ты сидел на "губе"? - поразилась Ольга.
   - Здравствуйте. Какой же нормальный человек не сидел на "губе"?
   - И часто?
   - Сейчас точно скажу. Сколько у Бетховена симфоний?
   - Девять.
   - Правильно, девять. На все девять у нас был абонемент в Зал Чайковского.
И еще одна симфония Малера. Очень длинная.
   - Пятая.
   - Возможно. Хорошая симфония. Но явно затянута. Я опоздал  из  увольнения
ровно на два с половиной часа. Десять "губарей" получается, так? И еще  была
симфония Гайдна. Где музыканты свечи гасят. Закончил  свою  партию,  погасил
свечу и тихонько ушел.
   - "Прощальная".
   - Она самая. Очень красивая симфония. Я вспоминал ее ровно семь суток.
   - Семь суток?!
   - А как ты хотела? Это была четвертая  самоволка  за  месяц.  Мог  и  под
трибунал загреметь.
   - В ту ночь ты первый раз остался у меня.
   - Об этом я тоже вспоминал. Семь суток и всю остальную  жизнь.  И  сейчас
вспоминаю, - добавил я.
   В общем, удалось мне  ее  отвлечь.  Мы  посмотрели  торжественную  часть,
поаплодировали приветствию президента,  которое  огласил  какой-то  сановный
штатский валуй, из тех, что прикатили на черных "Волгах", посмотрели присягу
и парад салабонов. Потом объявили  перерыв,  и  на  курсантиков  набросились
мамаши, впихивая в их желудки содержимое сумок.  Папаши  наверняка  пытались
зарядить чад и другим припасом, покрепче. И если кто дрогнул, то я  тому  не
завидую. Прапоры, они народ терпеливый. Как крокодилы. Своего часа дождутся.
   Потом действие переместилось на стадион,  где  старшекурсники  показывали
свое мастерство. Пока они выкладывались на штурмовой  полосе,  а  потом  под
ахи, охи, визги и аплодисменты зрителей  крушили  ребрами  ладоней  кирпичи,
ломали доски и швыряли друг  друга  оземь,  как  цыган  шапку,  я  попытался
собраться с мыслями.
   В самом факте персонального приглашения меня на этот праздник  молодости,
силы и красоты не было ничего необычного. Среди публики я заметил нескольких
знакомых ребят с младших и старших курсов - одного майора, трех или  четырех
капитанов, пару старлеев. Наверное,  и  они  закончили  училище  с  красными
дипломами.
   То, что меня сразу узнал Митюков, тоже было нормально. Уж ему-то я  крови
попортил. А сколько он мне - об этом и не говорю. И даже то, что меня  узнал
Нестеров, было, в общем,  вполне  объяснимо.  Тем  более  что  Митюков  меня
представил, хоть и  через  губу.  Другое  было  необъяснимо.  Каким  образом
Нестеров мог вспомнить, что мое имя Сергей? Да не просто  Сергей,  а  Сергей
Сергеевич. Училище ВДВ - не то место, где к курсантам  обращаются  по  имени
или по имени-отчеству. "Курсант Пастухов, три наряда  вне  очереди!"  "Есть,
товарищ сержант!" "Курсант Пастухов, в следующий раз я не смогу  спасти  вас
от трибунала. И  вряд  ли  захочу.  Вы  все  поняли?"  "Так  точно,  товарищ
генерал-лейтенант!"
   Сергей Сергеевич. Это просто узнать.  Нужно  всего  лишь  затребовать  из
архива училища мое личное дело. Не проблема. Но чтобы его затребовать, нужно
иметь для этого какую-то причину.
   Какую? С каких фигов начальнику училища интересоваться личным делом давно
выпущенного курсанта, да к тому же уволенного из армии вчистую? Об этом  он,
кстати, не знал. Или знал?
   Поднакапливалось вопросов.
   А главное - этот штатский.
   Лет тридцати пяти.  Вряд  ли  больше.  Среднего  роста.  Плотный.  Но  не
тяжелый. Не  накачанный,  как  бычок.  Черные,  с  ранней  проседью  волосы.
Короткая стрижка. Жестковатое лицо. Давний белый шрамик на  лбу,  над  левым
глазом. Хорошо, видно, кто-то ему врезал. Левая бровь чуть изломана этим  же
шрамиком.  От  этого  на  лице  постоянное  словно  бы  слегка   насмешливое
выражение. Светло-серый приличный костюмчик. Голубоватая рубашка, аккуратный
галстук в тон. И что важно - несуетность. Человек, который знает себе  цену.
И цена эта, видно, немаленькая. Все нормально, в общем-то.
   Кроме одного. Не нравятся мне  такие  штатские,  которые  смотрят  не  на
Ольгу, а на меня. И при этом скрывают,  что  смотрят.  И  очень  даже  умело
скрывают. Он смотрел на меня затылком.
   Ладно.  Как  любит  говорить  один  мой  знакомый   хирург,   экс-капитан
медицинской службы Иван Перегудов, по прозвищу Док, понаблюдаем.
   Ольга повернула ко мне раскрасневшееся от свежего ветерка и азарта лицо:
   - А ты тоже умеешь кирпичи разбивать?
   - Конечно, умею.
   - Рукой?!
   - Зачем рукой? Кирочкой. Такой молоток  с  плоским  концом.  Ну,  видела,
когда я фундамент выкладывал.
   - А рукой? Как они?
   - Когда-то умел. А сейчас вряд ли.
   - А доски ломать умеешь? Тоже рукой?
   - Доски я предпочитаю пилить. Пилой. И лучше электрической.
   - Да ну тебя!  -  отмахнулась  она  и  снова  уставилась  на  современных
гладиаторов.
   И даже Настена повизгивала от восторга.
   О, женщины!
   Я присмотрелся к тому, что происходило на стадионе.  Ну,  неплохо  ребята
работали. Старательно. И двигались грамотно.  Только  один  был  на  порядок
выше. И с ходу даже  не  скажешь  чем.  Очень  хорошо  уходил.  Просто  чуть
смещался, и эти бычки свистели  мимо  него.  Ему  оставалось  только  слегка
подкорректировать их свободный полет. Он явно всех  переигрывал  и  уверенно
набирал очки. И главное - не работал на публику. Просто работал.  А  публика
ревела от восторга при каждой яростной атаке  бычков.  Правильно,  наверное,
говорит один мой знакомый актер, в прошлом старший лейтенант спецназа  Семен
Злотников, по прозвищу Артист: публика дура.
   - А теперь -  гвоздь  нашей  программы!  -  объявил  судья-капитан  тоном
циркового шталмейстера. - Бои на звание "рейнджер года"! Прошу всех  перейти
вон туда, к кирпичной стене, там я вам все объясню! Такие бои можно  увидеть
только в двух местах: у нас и в Техасе!
   Надо  же.  А  я-то  думал,  что  этот  аттракцион  давно  прикрыли.  Нет,
оказывается.
   - Что такое рейнджер? - поинтересовалась Ольга, пока мы вместе с публикой
переходили с трибун стадиона к развалинам на заднем дворе гарнизона.
   - Так в Америке раньше называли конных  полицейских,  а  теперь  называют
коммандос. Ну, Чак Норрис, кто-то там  еще.  И  вот  в  училище  раз  в  год
устраивают соревнования на лучшего рейнджера.
   - Какие соревнования? - встряла Настена. - Вроде как форт Байярд?
   Юное телевизионное поколение.
   - Сейчас вам все подробно расскажут, - пообещал я.
   Пока капитан довольно толково объяснял почтеннейшей публике правила игры,
я отыскал пролом в кирпичной стене и заглянул внутрь.
   Когда-то давно здесь была свиноферма подсобного хозяйства  училища.  Блок
из рыхлого от времени силикатного кирпича длиной  метров  в  сто  и  шириной
метров  в  двадцать.  Когда  я  поступил,  ферма  уже   несколько   лет   не
функционировала. Почему-то свиньи дохли, как осенние  мухи,  все  разом.  Уж
кого только не вызывали: ветеринаров из  московской  "тимирязевки",  знатных
свиноводов с ВДНХ. Без толку. В конце концов ферму построили в другом месте,
а  эта  понемногу  разваливалась,  портя  вид  военного  городка  и  вызывая
неудовольствие  инспектирующего  начальства.  Вышел   приказ:   снести   это
безобразие к чертовой  матери.  Стропила  и  деревянные  переборки  попросту
выжгли, приступили уже к стенам, но тут кого-то осенило. Ну,  если  говорить
без ложной скромности, - меня.  На  этот  раз  скромность  можно  отбросить,
потому что за свою догадливость я едва не оказался в дисбате.
   В те годы видаки были даже на гражданке  большой  редкостью,  но  училищу
повезло: какие-то шефы премировали нас японским "Фунаем" за наши подвиги  на
ихней картошке. Видак приставили к телевизору в клубе, и пошла такая  ночная
жизнь, что за первый месяц пьянство среди курсантов снизилось в четыре раза.
Среди кассет попался и фильм про  это  дело,  про  соревнования  рейнджеров.
Смысл их был в том, что  рейнджер  с  кольтом  на  изготовку  должен  пройти
какое-то расстояние, при этом перестрелять всех гангстеров на пути и  самому
не  подставиться.  И  не  подстрелить  какого-нибудь  случайного  прохожего,
почтальона или домохозяйку. Причем все фигуранты возникали  неожиданно:  они
были нарисованы на фанерных силуэтах и выскакивали, как чертики.  То  ли  на
пружинах, то ли их кто-то за веревки дергал.
   Выигрывал тот, кто доберется до цели быстрей других без условных дырок  в
собственном организме и без случайных жертв.
   И поехало!  На  фанерках  изобразили  вероятных  противников.  Кто  в  те
романтические восьмидесятые был вероятным противником? Ну, "зеленые  береты"
США. "Краповые береты" Ее Королевского  Величества.  Десантники  фээргэшного
абвера. Французские легионеры. А, вот кто еще - израильские  коммандос.  Еще
двух япошек изобразили в виде ниндзя. И штук пять-шесть случайных  прохожих,
в том числе двух полицейских непонятной национальной принадлежности,  но  со
звездами американских шерифов. Причем один из  них  появлялся  с  обнаженным
кольтом. От него нужно было просто уйти в развалины и не дай Бог подстрелить
- сразу пятнадцать очков долой.
   Сначала стреляли из учебного просверленного ПМ. Как дети,  языком:  "Бах!
Бах!" Надоело это дело быстро, слишком много возникало споров:  успел  -  не
успел. Уломали начальство выдавать нам холостые патроны. Пошло  веселей,  но
творческая мысль продолжала работать. Наточили резиновых пуль. Ну,  тут  уже
про видак  совсем  забыли.  На  наше  счастье,  Митюков  в  ту  пору  был  в
академическом  отпуске  на  предмет  написания  докторской  диссертации   по
насущным проблемам научного коммунизма в преломлении  к  идеям  перестройки,
прежний  начальник  училища   болел,   а   начальник   штаба,   сорокалетний
подполковник Могилевский, сам так втянулся в эту забаву, что самым  жлобским
образом, нагло злоупотребляя своим служебным положением, норовил встрять без
очереди. И встревал.
   В общем, когда какая-то сука все-таки настучала и  появились  поверяющие,
они обнаружили, что курсанты доблестного  краснознаменного  и  орденоносного
имени всесоюзного старосты не по мишеням резиновыми пулями лупят, а друг  по
другу, катаясь в сухом свинячьем дерьме  и  маскируясь  всяческим  подсобным
материалом. И как мы ни убеждали инспекторов, что делается это исключительно
в интересах повышения боевой  подготовки  и  что  стреляем  мы  до  минимума
уменьшенными пороховыми зарядами, а на головы надеваем  мотоциклетные  шлемы
(что было, конечно же, полной туфтой), Могилевского  как  начальника  штаба,
меня как главного закоперщика и еще двух комвзводов  засунули  на  "губу"  и
стали готовить дело к передаче в военную прокуратуру.
   Но   тут   начальником   училища   назначили   Нестерова,   он   приказал
продемонстрировать ему все наши игры и сказал, что так-перетак, а  дело  это
полезное, и если бы ребята перед Афганом проходили такие же  тренировки,  то
цинков под шифром "груз 200" было бы намного меньше.  Через  неделю  по  его
приказу снабженец привез откуда-то четыре  автомата  для  пентбола  и  такие
запасы пуль с красной краской,  что  их  хватило  до  моего  выпуска  и  еще
осталось. А поскольку пентбольные автоматы были все же  оружием  вшивеньким,
мы с  благословения  Нестерова  приспособились  заряжать  пулями  с  краской
табельные "Макаровы" и ТТ. Так что условия, в которых проходили  наши  игры,
заметно приблизились к боевым.
   И как знать, не выручило ли это многих из нас, когда на нашу долю  выпала
Чечня. Меня-то уж точно выручило.
   Когда Митюков, закончив труды праведные по обогащению научного коммунизма
и получив их объективную оценку в свете событий августа  91-го,  вернулся  к
исполнению служебных обязанностей, его чуть кондрашка  не  хватила  от  этих
нововведений.  Он  начал  было  со  страшной  силой   писать,   но   прежние
ответственные адресаты в ГлавПУРе исчезли вместе с ГлавПУРом, иных адресатов
не объявилось, и он сообразил, что выгодней поддержать новый  опыт  обучения
молодых офицеров-десантников, чем подставлять себя под тяжкую длань  бывшего
афганца генерала Нестерова. Единственное, с чем он не мог смириться, так это
с тем, что игра, как ни крути, была все же  американская,  блин,  и  никаких
аналогов ей в русских молодецких  забавах  не  усматривалось.  Я  хотел  ему
подсказать, что есть вполне  национальное  российское  развлечение,  которое
называется "гражданская война", но решил не осложнять себе жизнь. Как-то  не
улыбалось мне оставаться без увольнительных, а эту пакость он всегда мог мне
устроить.
   С тех пор свиноферма преобразилась. Ее раза в  два  удлинили,  расширили,
натаскали бетонных глыб, нарыли окопчиков, приволокли два списанных танка  и
три БТРа. Ну, Грозный и Грозный  после  первого  штурма.  Или,  может  быть,
какой-нибудь Кандагар, где мне побывать не пришлось,  а  генералу  Нестерову
очень даже пришлось.
   Полигон со всех сторон  обнесли  высоким  забором,  снаружи  приспособили
приступочки для зрителей, оборудовали НП для судей за бронированным стеклом,
наладили механику для мгновенного появления мишеней. В общем, сделали все по
уму.  В  пристроенной   каптерке   хранились   отпечатанные   в   типографии
силуэты-мишени. Это меня и заинтересовало: кто  же  нынче  у  нас  вероятный
противник?
   Коллекция наводила на глубокомысленные размышления. Никаких тебе "зеленых
беретов", никаких  еврейских  штурмовиков.  Лица  кавказской  национальности
всевозможных видов и одеяний,  исламские  террористы  с  клетчатыми,  как  у
Арафата, платками на шеях и головах. Боевики ИРА в темных беретах.  Какие-то
финно-угорские подозрительные типы. Ну, и  случайный  народ  -  милиционеры,
пожарники, просто прохожие.
   Да, негусто у нас, оказывается, с предполагаемым противником. Если так  и
дальше пойдет, нужно будет печатать афишки с шахтерами и  монтерами.  Вот  и
реформируй тут армию, о чем столько разговоров идет. А как ее реформировать,
если противника нет? Эти недавние дела насчет расширения НАТО  на  Восток  -
может, это и есть попытка хоть как-то  обозначить  неприятеля  и  тем  самым
придать ускорение военным реформам?
   Размышлениям на  эту  тему  я  и  предавался,  пока  судья-капитан  давал
пояснения и шли первые бои. Публика вела себя, как на футболе. Советы так  и
сыпались сверху на игроков: "Там он, за танком!", "Не  гуляй  туда,  Жора!",
"Миха, гаси его, гаси!"
   Судья сделал несколько попыток навести порядок, но в конце концов  только
рукой махнул.
   На благоустроенных трибунках  возле  щита  судьи  разместились  Нестеров,
Митюков и чины из Москвы. Там же был и штатский, на которого  я  еще  раньше
обратил внимание. Краем глаза  я  заметил,  как  он  что-то  сказал  на  ухо
Нестерову, тот с некоторы