на другом углу. Наступали сумерки, и Док  решил, что, если  повести
себя  правильно, можно подойти  ко  второму часовому  почти вплотную. Он был
одет едва ли не так же, как и убитый караульный, оставалось только забросить
на плечо автомат и прикрыть бритый подбородок.
     Док дошел до  угла, на котором должна была произойти встреча, несколько
раньше,  чем другой часовой. Он стал спиной к приближавшемуся  автоматчику и
сделал  вид,  что пристально разглядывает что-то между деревьев. Часовой шел
тихо,  подкрадывался, рассчитывая  подшутить  над  товарищем.  Но  когда он,
подойдя действительно  совершенно  бесшумно, похлопал Дока по плечу, ответом
ему было не нервное вздрагивание застигнугого врасплох соратника, а злой нож
в умелой руке.
     Двумя снятыми  бородачами можно было и ограничиться, но Доку  нужен был
эффект по максимуму. Он побежал к другому углу, где первый убитый им часовой
должен был  встречаться  с товарищем, курсирующим вдоль третьей стороны. Он,
конечно, опоздал,  часовой уже ждал, прислонясь к дереву и даже сняв автомат
с плеча. Он увидел бегущего к нему Дока, но принял его  за другого часового,
тело которого покоилось в кабинке заброшенного нужника.  Когда он  распознал
подмену, было уже поздно. Док вытряхнул нож из рукава и метнул.
     Трех  часовых  было более  чем  достаточно  для  достижения намеченного
эффекта, но Доку  нужно было время, чтобы уйти. Еще две  минуты, и  часовой,
караулящий  ворота,  поймет,  что  посты не  охраняются.  Тревогу  следовало
отложить,  и потому Док бросился вниз, к воротам. База имела форму трапеции,
меньшее основание  которой находилось  внизу, у  ворот. Бородач,  охранявший
ворота,  никуда не ходил, ему  и от ворот прекрасно  была видна  вся нижняя,
узкая часть базы.  Он прекрасно видел, что  к нему бежит часовой поста номер
три, но не решился бить тревогу, не  дождавшись его доклада.  Док налетел на
бегу и,  естественно, без всякого  доклада.  Он знал,  что  до смены часовые
должны были стоять еще больше часа. Время у него было.
     Гроза ударила, когда  он отошел от базы  на  добрый десяток километров.
Док заранее предвидел  ее  приближение и принял  меры.  Он  залег  в  густом
ельнике с  пористой, впитывающей  дождь почвой, накрылся  спальником и решил
поспать несколько  часов,  невзирая  на  воду, стекающую  с  лапника.  Гроза
пройдет, за ней последует беспокойная ночь.
     * * *
     Труднее всего  Мухе  пришлось под вечер.  Было душно,  и солнце  висело
прямо  перед носом, жгло, давило на глаза. Муха  шел  по хребту, это  всегда
легче: перепады высот небольшие, да и петлять не  приходится. Одно  плохо --
нет  воды.  Вода  выходит  на поверхность ниже и,  если хочется  пить, нужно
спускаться. Но это все было бы полбеды.
     Камни. Маленькие, с кулак, небольшие, с голову, побольше,  с тумбочку и
крупные,  с  гиппопотама.  И  все  они  лежат,  как  гравий,  высыпанный  из
колоссального  самосвала, ничем не  сцепленные  между  собой. Видно,  хотели
заасфальтировать площадку  для диплодоков, но средств не хватило. И остались
только горы диплодочьего гравия. Камешки под ногой любят поехать, качнуться,
в конце концов, перевернуться, как плохо прикрытый канализационный люк. И ни
деревьев, ни  кустов, чтобы хоть  за ветку  уцепиться. Только зеленые  пятна
лишайников. И сколько хватает глаз -- россыпи. Каменные россыпи.
     Муха  шел  четвертый  день,  если его  способ  передвижения можно  было
назвать ходьбой.  От проклятых камней рана на ступне открылась и загноилась.
Костыль то и дело скользил  по камню, застревал  в щелях. Мазь,  которую дал
старик,  помогала,  но она была на исходе.  О чистых,  не то что  стерильных
перевязочных материалах приходилось  только мечтать. И  очень хотелось пить.
По вечерам Муха спускался к воде, пил, как верблюд, поутру пил еще, наполнял
бурдюк,  но  через  несколько  часов  вода кончалась и наступала жажда. Муха
знал, что постоянная жажда -- признак плохой. Это  значило,  что в организме
идет тяжелая борьба, процесс. Очевидно, рана была сильно инфицирована. Уж не
начался ли  сепсис, думал Муха и  шел дальше. Ему не  хотелось спускаться  с
хребта до захода солнца. А потому нужно было идти, нужно было выйти из этого
проклятого места, пока светло. С жаждой он поступал просто -- терпел.
     Холодный  фронт застал Муху за восхождением  на  гору  Круглый Явирнык,
впрочем, названия этой  горы Муха  не знал. Явирнык несколько возвышался над
хребтом,  и, если бы не раны, Муха  и  не  заметил бы, что невзначай покорил
вершину, у которой даже есть имя. А если бы Муха успел добраться до вершины,
он увидел бы долину Прута, что, несомненно, ободрило бы его. Но он не успел.
     Стало  быстро  темнеть. Солнце  не  было  закрыто тучами, но  казалось,
что-то случилось на  галактической подстанции -- напряжение упало, и светило
работало в четверть  накала. Муха понял, что на сегодня  поход окончен. Надо
спускаться. Склон, который был по левую руку от него, для спуска не годился.
Он  был  почти вертикален. Один неверный  шаг привел  бы  к  обвалу  больших
каменных  масс.  Муха  пополз  вправо.  Этот  каменистый  склон  простирался
довольно  далеко вниз,  полого  спускаясь к такому же каменистому ущелью. Но
там обязательно должен  был протекать поток и там были деревья, под которыми
можно было найти убежище от наступающего дождя.
     Дождь  наконец  хлынул,  и камни  в  секунду  приобрели  дополнительное
вредное свойство: они  сделались  скользкими. Костыль  стал бесполезен, да и
здоровая нога не находила опоры. Муха сползал на боку,  цепляясь костылем за
камни, которые, по его мнению, лежали  более-менее прочно.  Часто это мнение
оказывалось ошибочным, камни выворачивались из своих  гнезд и катились вниз,
Муха  с  трудом от  них уворачивался. Молнии  били в  гребень хребта, камни,
попавшие  под  разряд,  разлетались на  части, издавая оглушительные хлопки.
Муха их почти не слышал -- с первым же  ударом грома у него напрочь заложило
уши.
     Несколько раз он срывался  и скользил вниз, ударяясь всеми частями тела
и, как назло, больной ногой.  В таком  виде он добрался до  первых деревьев.
Там   было  совсем   темно,  но  зато  корни  вековых   сосен,   скрепленные
неустойчивыми  камнями,  не так  выворачивались  из-под  ног.  Муха  рискнул
подняться на ноги и идти, хватаясь за стволы деревьев.
     Этого, конечно, делать было нельзя. Потому что ночью в горах невозможно
даже приблизительно  предположить,  чем обернется  твой  следующий шаг. Тебе
кажется, что темное  пятно перед тобой --  лиственный перегной, а  на  самом
деле там пропасть метров в пятьдесят. Мухе повезло, провал был всего метра в
три. Он упал, ударившись обеими ранами о камни, и потерял сознание.
     Но  не в  правилах  Олега  Мухина  было подолгу  валяться в забытьи. Он
довольно быстро  пришел  в себя, попробовал сесть, сделал резкое  движение и
почувствовал,  как  его   укусило  злое  чудовищное  насекомое.  Он  одернул
укушенную руку,  и  насекомое  атаковало  его вторично. Муха поводил рукой в
темноте  и понял, что напоролся на  колючую проволоку. Проволока была новой,
хорошо натянутой. За такой проволокой обычно ходят  часовые. И действительно
появился часовой. Он шел под  ливнем,  кутаясь  в плащ-палатку и подсвечивая
фонариком.
     Муха  не мог  перемещаться, ему  пришлось затаиться в  надежде, что  за
стеной дождя его не  будет видно. Часовой  был занят больше своим внутренним
миром,  чем  исполнением устава  караульной  службы.  Нести службу  в  такую
погодку  --  несчастливый жребий.  Философствующий солдат прошел  мимо Мухи,
даже  не повернув головы.  Теперь Муха мог  попытаться  отползти от колючего
забора.
     Когда  ему  это  удалось, он стащил с себя штаны и  подставил раны  под
чистую дождевую воду. Это была единственная доступная ему санобработка. Боль
утихла. Муха  выполоскал прямо под дождем бинты и туго перевязал ногу. После
этого он провалился в сон.

     Штурм
     Глухой ночью,  да  еще  после  дождя  искать  Дока  и его  группу  было
немыслимо. Тем более что рандеву было назначено на другом берегу Прута. Река
разбухла от дождя, и перейти ее вброд не представлялось возможным. Ближайший
пешеходный  мост  был далеко,  а  по  железнодорожному пешее  движение  было
запрещено, подходы к нему были  огорожены, за  ограждением торчали  часовые.
Связываться  не  хотелось. Мы  спустились с шоссе на каменистый берег  реки.
Насобирали мокрого хвороста, развели костер и  приступили к просушке личного
состава.
     Борода закурил и начал разговор. Он все куда-то клонил, но я вначале не
мог понять куда.
     -- Пастух, то, что вы не десантники, это я давно понял.
     -- Кто же мы, по-твоему?
     --  Не знаю.  Думаю,  что  вы, или что-то вроде "Альфы",  или  какая-то
спецгруппа разведки.
     -- Ну, допустим, спецгруппа.
     --  Я так  понимаю, вам по силам взять  штурмом какой-нибудь охраняемый
объект.
     -- Ты хочешь штурмовать мост, чтобы перебраться на тот берег?
     -- Тот  берег от нас не убежит.  Я знаю брод  немного выше  по течению.
Если веревкой  привязаться  друг к другу, можно даже и сейчас,  после дождя,
перейти.  Но  только  днем.  Я  вот  о  чем  спрашиваю:  какая  должна  быть
максимальная охрана  объекта,  я имею в виду число людей, чтобы вы  не могли
его штурмовать.
     -- Тебе очень хочется посмотреть на штурм?
     -- Предпочел бы смотреть его по телевизору. Но боюсь,  что мне и самому
придется принимать участие.
     -- Какой же такой объект не дает тебе покоя?
     -- Ну, допустим, воинская часть.
     -- Если  ты  имеешь в виду  наши веселые базы отдыха,  то их как раз мы
штурмовать не будем. Охрана-то там, скорее  всего, небольшая, но в полминуты
все бойцы могут стать под ружье. Их все-таки немножко больше, чем нас.
     --  Это я и сам понимаю. Нет, если  в части всего полсотни человек. Все
автоматы в оружейной комнате, на руках оружие только у караула.
     -- Смотря сколько постов.
     -- Думаю, что не больще трех-четырех.
     -- Откуда такие точные цифры?
     -- Три поста --  это девять сменных караульных, если стоять сутки через
двое. Плюс разводящий плюс начкар. Всего одиннадцать человек. Таким образом,
взвод охраны может обеспечивать охрану не более  чем трех постов. Если взвод
усиленный, то четырех.
     -- И где несет службу этот взвод?
     -- Да здесь недалеко, часов за пятнадцать дойти можно.
     -- Ты имеешь в виду тот самый ракетный дивизион?
     -- Да, я имею в виду ракетный дивизион.
     --  Если ты  рассчитываешь таким образом приобрести  оружие, то  должен
тебя огорчить.  Мы  этого  делать  не  будем.  После  налета  на действующую
воинскую часть  на  уши  поднимутся все силы округа. И  даже если  мы уйдем,
просочимся, то действовать в этих местах уже не сможем.
     --  Я  не  думаю, что  после  этого нам  нужно будет  еще  действовать.
Автоматы, конечно, оружие хорошее, но  современная военно-техническая  мысль
шагнула намного дальше.
     -- Уж не хочешь ли ты украсть ракеты?
     --  Зачем  украсть? Видите ли,  господин  капитан,  фугасная боеголовка
современной тактической ракеты покрывает осколками площадь  в  три  гектара.
Это круг  радиусом  сто метров.  Как  раз размеры  средней  базы  отдыха.  А
кассетная  боевая часть покрывает семь гектаров. Это кружок уже в полтораста
метров радиусом.
     -- А ядерная боевая часть какую площадь покрывает?
     --   Смотря   какая.  Десятикилотонная   не   очень   большую.  А   вот
двухсоткилотонная...
     --  Я чувствую, если  бы у тебя в  руках была красная кнопка, на  месте
Карпатских гор была бы Карпатская котловина.
     -- Мощь ядерного  оружия сильно преувеличена в представлении обывателя.
Но не в этом дело. Ядерных боеголовок в части все равно не хранят. Там  есть
либо фугасные,  либо кассетные, либо и те и другие. В  зависимости  от того,
какая задача стоит перед дивизионом в случае возможного военного конфликта.
     --  И  все  же  я  предпочитаю  рельсовую войну.  Подождем,  пока  УНСО
погрузится в эшелоны.
     -- Не думаю, что  это будет  так просто,  -- пустить эшелоны под откос.
Раз эта  мысль пришла в голову нам, значит, может  прийти в голову и им. Они
постараются обеспечить безопасность путей.
     -- А мы постараемся преодолеть их меры.
     -- Так-то  оно  так,  но если  вдруг  сорвется, ну, например,  взрывное
устройство обнаружат, -- другого шанса у нас не будет.
     -- Если мы промахнемся ракетой, у нас тоже не будет другого шанса.
     -- Не промахнемся.
     -- Откуда такая уверенность?
     --  Из  полутора лет, что я  служил на  "точке", мой  начальник расчета
отсутствовал почти год. То есть обязанности начальника расчета исполнял я. И
мой  расчет  -- при  том,  что был недоукомплектован,  -- считался  лучшим в
части. Часть была  по результатам проверки лучшей в Группе  войск.  А Группа
советских войск в Германии была передовым отрядом и тому подобное... "Точка"
была на вооружении только в Советской армии. Вывод: я был лучшим начальником
расчета тактических ракет в мире.
     -- Ты никогда не слыхал о том, что скромность красит человека?
     -- Нет, не слыхал. И самому в голову как-то не приходило.
     -- Сколько пусковых в дивизионе?
     -- Четыре.
     -- Как ты собираешься обслуживать сразу четыре ракеты?
     -- Это уж мое дело.
     -- Ну хорошо, как  ты собираешься прицеливаться? Ведь  нужно знать хотя
бы координаты цели.
     -- Не хотя бы, а именно координаты. По координатам ракеты и нацеливают.
     -- У нас на карте они пока не проставлены...
     -- У нас нет. А у Дока, надеюсь, уже проставлены.
     -- Не понял.
     -- Видите ли, господин капитан, я  тут позволил себе  отдать  приказ от
вашего имени...
     -- Ты поручил Доку нанести на карту координаты баз?
     -- Да, я поручил Доку нанести координаты. На всякий случай.
     -- То есть ты еще во Львове спланировал этот бред?
     -- Послушайте,  Сергей Сергеевич, это  не  бред. Подготовка пусковой  к
пуску занимает двадцать минут. Ну, правда, если ракета загружена. С выносных
пультов пускать  можно одновременно четыре ракеты. А после этого можно смело
сматываться. Малой группой мы  затеряемся в горах,  никто нас не найдет. Там
же Горганы, места дикие, камень сплошной.
     -- А как мы выйдем из гор?
     -- А вот это вам лучше знать, вы же разведчик и  все такое. Мое дело --
ракеты пустить. А вы потом выводите...
     -- Мое дело еще войсковую часть штурмом взять.
     --  Ну подумай, командир, какой там штурм! Часовых и  я  могу снять, да
они небось там в  горах,  где нет ни души, только и спят на  посту. Остается
оружейная  комната  -- ее может  блокировать  один человек, ну  и караульное
помещение,  где тоже все спят. Ну, может быть, еще у дежурного по части есть
пистолет. Все.
     -- Как это у тебя просто получается.
     -- Не у меня, а у вас. И не получается, а должно получиться.
     -- Борода, ты втягиваешь всех нас в чудовищную авантюру. Боцман, ты что
скажешь?
     -- Мне кажется, что это мысль. Только обмозговать нужно.
     -- Нет у нас времени обмозговывать.
     -- До  утра  можно  думать.  А утром  встретимся  с  Доком и Артистом и
обсудим все вместе.
     * * *
     Переправа  через  Прут,  небольшую здесь  горную  реку,  вспухшую после
грозы,  оказалась  не таким  уж простым  делом. Борода уверял,  что в месте,
которое он знает, река раздается вширь и  что там  вода даже теперь стоит не
выше колена. Но он просчитался -- вода стояла, как бы это сказать, по нижний
край кобуры, если она  висит на поясе. Поток был желто-коричневый от смытого
грунта, камней  на  дне  не было  видно. Первым  пошел Боцман, как  человек,
служивший некогда  в  морской пехоте. Теперь ему пришлось поработать пехотой
речной.  Его сносило  страшно, но  он  медленно,  шаг  за шагом  преодолевал
течение.  Пару  раз Боцман  падал, его  сносило на  пару  метров вниз, но он
находил опору, вставал и шел дальше. Наконец он выбрался на берег и закрепил
веревку за  массивное бревно-топляк. Бороду я запустил вторым, ему переправа
далась проще, поскольку теперь у нас натянутая от берега к берегу веревка. И
последним переправился  я. Боцман вытащил  меня, когда меня все же снесло  и
потащило по камням.
     Группа Дока явилась на место встречи без  Дока. Зато у остальных членов
группы были такие  счастливые  рожи, будто  они уже  провели всю операцию  и
получили высокие правительственные награды.  Видимо,  Артист, как и я в свое
время,  все же  оценил достоинства Светы и даже  предпринял  соответствующие
действия по проверке этих достоинств.
     Док  прикрывал нас на другом перевале. Это было правильное решение. Оно
обеспечивало  нам относительную  свободу маневра. Но доклад Артиста о ночной
схватке с альпинистами подтверждал идею Бороды. Неприятель знает, что против
него в  горах  действует диверсионная  группа. Это значит, что будут приняты
максимальные  меры предосторожности, особенно при  погрузке в эшелоны и  при
следовании  эшелонов  по   железной   дороге.   Я  лихорадочно  прорабатывал
перспективы ракетного удара.  Получалось, что нужно идти в  Горганы,  искать
этот проклятый дивизион.
     Но все же  я решил для начала посовещаться с Боцманом и Артистом. Жаль,
Дока и  Мухи  не было  -- их мнение  меня тоже интересовало. Боцман в  целом
поддерживал идею Бороды. Артист выглядел рассеянным, отвечал односложно. При
малейшем перерыве в беседе он переключался на Свету и активно ворковал ей на
ушко   что-то,   по   всей   видимости,   более   важное,  чем   уничтожение
бандформирований.  Странно,  но и Борода  как  будто утратил интерес ко всей
операции.  Он курил  сигарету за  сигаретой, жирно  сплевывал в костер,  все
время  вертел  в руках то палочку, то веточку, то сосновую шишку; пальцы его
не  знали  покоя,  он  соскабливал   ногтем  кору,  изламывал  деревяшку  на
мельчайшие  кусочки,  выкручивал  из  шишки  чешуйки.  Борода  нервничал,  и
нервничал  сильно.  Скандал в  благородном семействе.  На  дворе четверг,  в
пятницу эшелоны могут быть поданы, а боеспособных воинов у нас всего-то двое
-- Боцман да я. Муха пропадает невесть где, Док, ладно,  Док нас прикрывает,
отвлекает  противника, а  Артист с Бородой  вздумали  разыгрывать Шекспировы
страсти. Уж Борода-то раньше нас всех  приметил все прелести юной партизанки
и, не подавая ни  малейшего вида, строил свои мужские планы  относительно ее
будущего. И тут  нате -- какой-то заезжий гастролер портит ему всю живопись.
Результат:  один боец влюблен и обласкан, следовательно, уже не боец. Другой
влюблен и отвергнут, следовательно, тоже не боец. Теперь я вынужден  был для
начала  разбираться  с любовным треугольником внутри  группы,  а  потом  уже
думать  о выполнении задания. Я отозвал  Артиста в  сторонку  и устроил  ему
средней мощности нагоняй.
     -- Послушай, Семен, -- обратился я к нему по имени для пущей строгости.
-- Я понимаю, что твоя артистическая натура  не  может долго  обходиться без
ласкового женского взгляда.  Но  я  предпочел бы,  чтобы ты,  если  тебе так
трудно  отложить  амуры до выполнения задачи, вплотную занялся, ну,  скажем,
Ларисой.  Ее, по  крайней мере, никому в голову не  придет  ревновать,  если
человек,  конечно, не  полный идиот. А прелестей у нее, пожалуй, не  меньше,
чем  у Светы, кроме  разве что свежести  и невинности, в  которой,  впрочем,
глядя на ваши счастливые рожи, я начинаю сильно сомневаться.
     -- Послушай, Сергей, -- ответил  Артист  в тон мне. -- Поскольку ты мой
лучший  друг и командир, я  готов  закрыть глаза на то, что ты  имел, м-м...
неосторожность, я все еще надеюсь,  что  это только неосторожность, сравнить
Светлану  с  Ларисой и  неумно  пошутить  о  предметах,  которые в  общем-то
касаются только нас со Светой...
     Это был бунт! Форменный бунт,  едва ли не впервые за  все время, что мы
были вместе.
     -- Господи, да ты точно сдурел! Хорошо, говорю серьезно, Семен, я никак
не