абиться. Артист  когда-то,  в советские времена, очень любил отдыхать в
Тбилиси  и  считал,  что  Муху  тоже  покорил  этот  великолепный  город.  А
грузины-де так умеют взять гостя в оборот, что дни  и  недели для него летят
как секунды.
     --  Та-ак,  минутку! -- сказал  Пастух и  вышел на кухню.  --  Оля,  --
спросил он там у жены, -- нам  была какая-нибудь  почта?  -- И,  вернувшись,
мрачно сообщил остальным: -- И мне Муха ничего не присылал.

x x x

     Сельский  почтальон Маргарита  Павловна  Попкова,  прозванная в  юности
Королевой Марго, даже зимой развозила почту  на велосипеде. Шины у ее  "ХТЗ"
были широкие, рельефные. Ничего,  нормально. Она как раз и катила, покачивая
объемистыми, как  переметные сумы, бедрами на  узковатом для нее  седле мимо
дома нового русского Пастухова. Заметив возле его крыльца несколько машин, а
среди  них  большой  и  черный джип  самого  Пастухова,  она  было дернулась
свернуть туда.  Но спохватилась. Свернуть  бы хорошо, да  уж  такая  сегодня
незадача: именно пастуховское письмишко она и забыла  прихватить. Вот как ее
заморочил внук Васька, которому вынь да полож водяной пистолет. Ну и ничего,
как-нибудь найдется  случай вручить  адресату письмо, которое  больше недели
лежало у нее за иконкой...
     Вот послезавтра она  опять  пенсии затопинским бабкам повезет,  тогда и
письмо прихватит.
     Невелики баре, потерпят.
     Да  и письмишко-то  тонкое, без  печатей,  ничего важного в нем быть не
может. С днем  Конституции небось поздравляют. Или  теперь уже не  в декабре
Конституцию   отмечают?  Черт-те  что  натворили  в  стране.  Все  праздники
поперепутали. Дерьмократы  проклятые. Вот был бы Сталин -- товарищ Сталин бы
им показал...
     Глава одиннадцатая. Муха и Принцесса
     До  сих пор у меня все катилось в общем-то ровненько:  особых неудач не
было,  но и  веских чудес тоже  не случалось. С одной стороны,  только плоды
моей же глупости, а с другой -- их последствия и попытки вывернуться. А ведь
Он, уверен, дает нам каждый день  ради  какой-то грандиозной  или небольшой,
случайно-слепой или старательно выстраданной удачи. И хотя,  похоже, я  чаще
всего не умею  или  не успеваю ее разглядеть, однако всегда  знаю точно, что
она где-то рядом, возможно, даже прямо под ногами.
     На сей раз она оказалась над головой.  Я въезжал под мост, а Она шла по
нему.
     Не рассуждая -- Удача этого  не любит,  --  я въехал  на  откос. Врубил
аварийку,  машинально  подхватил  сумку  с  вещмешком и, проклиная  все свои
ноющие болячки, помчался наверх, к выходу с моста. Сердце бухало, тяжеленная
ноша  цеплялась за  ноги.  Когда  сообразил повесить  сумку на  плечо, стало
заносить  вправо.  И сразу вспомнилось,  что давно  не жрал,  что  вымотался
донельзя, что посидеть довелось только в машине  и только с полчасика. И еще
пугало, что я  совершенно не представляю, что Ей сейчас  скажу. Но все равно
ковылял, да  так горячо, что уже  готов  был бросить  сумищу  со всеми моими
трофеями к черту. Но, к счастью, этого не понадобилось: Она шла не спеша. По
плечам и развороту  головы чувствовалось, что не  просто идет -- проверяется
на предмет хвоста. Еще  бы: мост -- самое подходящее, как в  прописях, место
для слежки и преследования...
     Ладная,  крепкая. Откинутый капюшон с  меховой опушкой оттеняет  гордую
золотистую гриву. Кожаная куртка  до середины бедер венчает сильные  длинные
ноги. Сапожки на  устойчивых  широких  каблуках подчеркивают крепкие круглые
икры.  Она не просто шла, ступая  ногами по асфальту. Она гарцевала сама для
себя,  излучая  силу,  энергию  и  шарм.  Зацепив   меня  краем  глаза.  Она
остановилась,  на  мгновение застыла  и настороженно обернулась. Я, чтобы не
напугать ее, перешел на шаг. Постарался улыбнуться,  чувствуя,  как  из чуть
подживших ссадин тут же пошла кровь.
     Ну и что мне Ей сейчас сказать: "Извините, будьте любезны... Я --  тот,
кто  вас  давеча того...  маленько  насиловал. Окажите любезность,  полюбите
меня!"? Но ведь десять миллионов людей в Москве -- 10 000 ООО! И что, просто
так двое из  них, самые  нужные  друг другу, вдруг  пересеклись именно в тот
момент, когда мне без нее хоть волком вой?!
     Разве это не Чудо? Разве не Судьба? Разве не Его воля?
     Ира всплеснула руками и  вдруг бросилась на меня. Когда приблизилась, я
инстинктивно поднял локоть, чтобы уберечь глаза от ногтей. Но Она отвела мою
руку, как ватную, схватила дубленку за лацканы и рывком подняла меня  вместе
с перекосившей плечо ношей к своему лицу.  Почувствовав, что ноги оторвались
от земли, что от неожиданности и усталости я вял, как тряпка, мокр от пота и
страха... я решил,  что сопротивляться поздно. И только тогда до меня дошло,
_что_ она говорит:
     -- Миленький...  Не  верю  своим  глазам... Живой!  Избили-то тебя как,
идиоты. Я говорила им, предупреждала.  Слава богу,  вырвался! -- Она терлась
об меня, держа на  весу, целовала и облизывала  лицо  шершавым, как у кошки,
языком. -- Какой ты вкусный! Сладкий! Олежек, какое  ты чудо! Успел. И  меня
встретил, радость моя. Да  что же это я, дура?!  Ты ведь не знаешь ничего!..
-- Она растерянно оглянулась. -- Где бы нам... Куда бы?
     -- Машина... -- с трудом вытолкнул я из себя. -- Под мостом.
     --  Ой,  как  хорошо!  Какой ты молодец!  Пойдем... --  Она,  ничуть не
запыхавшись, поставила меня на  землю, одернула вздыбившуюся у меня на груди
дубленку, поправила  сбившуюся на  затылок  шапку.  Все  она делала  быстро,
споро,  как  хлопотливая  мамаша, обихаживающая  сына-первоклассника.  А  я,
ошалев от ее натиска, от неожиданности ее слов, покорно сносил эту  заботу и
ласку. Но когда она потянула руку к сумке, очнулся:
     -- Я -- сам! -- И  это тоже вышло так по-детски, что я тут же заткнулся
наглухо. Бог мой, какая она большая! Какая теплая и уютная.
     -- Как хочешь, дорогой. Я просто хотела помочь. Как они тебя, идиоты...
Ничего, зато им сейчас не до нас! Трупы небось считают, да?
     О трупах она  сказала  со смешком.  Как  ребенок о новогодних подарках.
Может, еще и потому тоже, что не было во мне опаски. Головой понимал: чистая
шиза пошла,  путает она  меня с  кем-то, а  может, свихнулась даже на  почве
моего злодейства или Михуилиной химии. Был  момент, где-то в глубине подняла
голову  подозрительность:  "А  что  она  тут  делает? А  почему  свободна  и
проверяется профессионально?" Но  душа была  спокойна и уверена  в  хорошем.
Хотелось улыбаться, слышать Иру и откровенно блаженствовать.
     Мы быстро -- за несколько  ее фраз -- дошли до  тропинки,  по которой я
поднимался  из-под моста. На  гребне  стало видно, что, выдав Удачу, Он меня
тут же  щелкнул по  носу.  Или  подсунул  работенку. Возле брошенного мной с
открытой левой дверцей "жигу-ля" топтались под длинношеим фонарем два мента.
А чуть поодаль мигала блямбой на крыше их иномарка.
     Впрочем,  подумал  я,  неприятность  эту  мы  как-нибудь  переживем.  Я
придержал Иру, собиравшуюся круто повернуть назад.
     --  Идем  как  ни в  чем не  бывало.  Сейчас чего-нибудь  поймаем... Не
обращай на  них внимания: все равно  на машине чужие номера.  Дай бог, чтобы
это была самая большая неприятность на ближайшее будущее.
     Последней фразой я, наверное, все и сглазил. Мы  уже почти  прошли мимо
них, когда один из ментов громко высказался:
     --  Смотри-ка -- парочка: козел и ярочка!  -- Они паскудно  заржали, но
меня сейчас это даже не царапнуло.
     Слишком, наверное, устал. Да  и  привык. Когда  всякий раз, идя с дамой
выше тебя на голову, слышишь подобное, оно цепляет тебя все меньше и меньше.
Тем  более от ментов. Известное  дело, тактичному человеку в  ментуре делать
нечего.  Лишь  бы они  не  обращали  внимания на  мою  поклажу,  напичканную
деньгами,  оружием,  взрывчаткой  и не  знаю  чем  еще.  Но  Ирина,  которую
переполняла  жажда  действий,  решила иначе. Вертанулась  на каблуках  столь
резко, что моя рука успела схватить только воздух, и прогарцевала до ребят с
кокардами.
     -- Ты чего тявкнул, козел? -- спросила она с хрипотцой.
     --  А  чего  ты  залупаешься?  --  угрожающе-томно  проворчал тот,  что
постарше. -- Канай, пока жопа цела!
     Я  опустил  сумку  и вещмешок на  снег  и двинулся  к  ним, со  страхом
чувствуя, что  едва волоку ноги.  Боец из  меня  в нынешнем состоянии, после
допроса и прорыва, как из Венеры Милосской -- швея. Ноги еле переставлялись,
и я не успел -- Ира взяла нахамившего ей мента за ухо,  нагнула, повернула к
себе спиной и от души пнула в задницу. Только снежная крупа взвихрилась там,
где он мордой пропахал склон. Его напарник едва приподнял  дубинку, как удар
Ириного  кулака   в  ухо  отправил  его  к  приятелю.  Тот   как  раз  начал
приподниматься  с  перепачканным  не  слишком  белым  тут снегом  личиком. Я
вернулся к сумке и сел  на нее, чтобы смотреть с удобствами. Да и сил стоять
уже  не было.  Заметно было,  что Ирина  не просто дерется,  а играючи ведет
учебный бой, вразумляя братьев своих меньших.
     Милиционеры,  не  поумнев, все же поднялись  и  двинулись к  ней. Крича
что-то о документах и крутом возмездии,  они попытались обойти ее с флангов.
То есть  это  они  так полагали, что обходят.  На самом  деле решалось,  кто
именно  и где именно  первым пропашет  снег носом на этот  раз. Выпало опять
старшему. Но теперь и младший  тоже  получил  по заднице,  оставив  Ире свою
дубинку.  Она  стояла,  похлопывая  ею  по  раскрытой ладони,  чуть картинно
расставив ноги. И  только тут до меня дошло: да ведь это представление в мою
честь. Современная  женщина демонстрирует мужчине,  что в случае чего сумеет
его защитить.
     Или она  доказывала  мне, что не так слаба,  как  казалось,  когда была
связана? Но почему -- мне-то? Ведь  не  могла она воспылать ко мне чувствами
за одну, да еще такую пакостную,  ночь. Совсем не похожа она  на психопаток,
которые балдеют от могучих волосатых мучителей! Да и я не таков.
     Урок  опять не пошел впрок  взмокшим, сбивчиво  матерящимся грубиянам в
форме.  Им  вздумалось  достать пистолеты.  Оказалось,  что и  это не  шибко
удачная мысль. Она просто  отобрала у них стволы, сложила  мужиков на землю,
уселась на них  и некоторое время читала им мораль. Мне  показалось, что она
придавила им уши  каблуками: уж  слишком смирно и  почтительно они  слушали.
Движение под  мост было  невелико, но  все же  было.  В любое  мгновение мог
появиться  другой патруль. Вряд ли  ему эта композиция покажется  безобидной
предновогодней  кучей-малой.  Лекция  Ирина до меня доносилась  с пятого  на
десятое, однако я  не собирался засвечивать свою  физиономию, подходя ближе.
Ира  говорила  об  уважении  к  налогоплательщикам  вообще  и к  женщинам  в
частности, о форме, которая не индульгенция на  хамство, а как раз наоборот,
обязанность блюсти честь. И прочее такое же.
     Получалось очень доходчиво.
     В завершение лекции, когда менты почтительно извинились, она выщелкнула
обоймы  из их  ПМов, кинула патроны  в  их машину, а  сами стволы  забросила
подальше, в  снег, и  пошла ко мне.  Она  возвращалась  на  фоне копошащихся
мужланов, прекрасная  и непобедимая.  До меня наконец дошло, зачем была  вся
эта возня с грузинским ожерельем, взрывчаткой и Михуилиными опытами. Чтобы я
мог  встретиться  с Ней. Единственное, чего я  пока не понимал: за что такое
счастье -- и мне.
     Зато в том "зачем?" вопроса не было.
     Выяснить бы вот только скорее, с кем она меня спутала?
     -- Ну  как я  их?  -- подбоченясь, спросила, и  по  дрогнувшим ресницам
стало видно: боится, что выступила не по делу. Но я уже знал:  для меня, что
бы она ни сделала, все будет хорошо и правильно.
     -- Прекрасно! Только... -- Я собирался с силами, чтобы встать.
     -- Что -- "только"? -- Она пригнулась ко мне. Вся -- внимание.
     -- Хорошо, если б ты сначала поинтересовалась, что у меня в сумках.
     -- Ой! -- закрыла она рот  щепоткой. Оглянулась  на поверженных ментов,
потом осмотрелась вокруг и, как рьяный новобранец, приняла позу для высокого
старта. -- Делаем ноги?
     И мы их сделали.
     Сравнительно недалеко -- до Новогиреева. У меня там была снята квартира
как раз на такой случай. Едва  внесли  вещи  и я пристроил на  вешалку  свою
куртку, Ира  сказала, что здесь очень  миленько и что она сейчас  сбегает за
едой, вином и лекарствами. И -- ускакала, не дав мне и пикнуть.  Я настолько
устал, что  даже  удивиться ее  прыти  не  успел. Оставил  дверь незапертой,
откинулся в кресле и,  держа  в каждой  руке по пистолету,  выжидал  в тупой
прострации. Тут же  в голове закопошились здравые мысли о том, что она пошла
звонить своим хозяевам, от которых я сбежал... Или тем, о  ком я не знаю, но
кому тоже хочется спустить с меня шкуру. Я ждал и дождался -- она впорхнула,
заснеженная, румяная,  с двумя тяжеленными полиэтиленовыми сумками.  Отнесла
их  на кухню, заперла входную дверь, подошла  ко мне, встала возле кресла на
колени и призналась:
     -- Я нарочно от тебя сбежала! Потому что боюсь твоих вопросов... У меня
такое... Мне  даже кажется, я как увидела тебя там, у моста,  так  и сошла с
ума. От счастья. Спятила  и боюсь напугать  тебя своим сумасшествием.  Дура,
да?
     Я выслушал ее с блаженной улыбкой, но язык уже мне не повиновался.
     -- Ты -- прелесть, -- едва выговорил я. -- Но я больше не  могу... -- И
отключился.
     Потом,  на мгновения выныривая  из тягучей сонной тины,  я понимал, что
она  меня  осторожно раздевает, шмыгая носом, протирает чем-то  щиплющим мои
раны и синяки. Каждое  ее прикосновение, даже вызывающее боль, окатывало мой
затылок  блаженной  истомой,  и  я безуспешно  пытался  не  засыпать,  чтобы
продолжать чувствовать и слышать ее рядом.
     ...Когда я  проснулся, было около семи утра.  В  квартире  --  тишина и
темень, а  мою  стянутую бинтом грудь переполняли энергия  и  жгучее желание
немедленно убедиться, что Ира мне не приснилась. Убедился сразу, едва  глаза
открыл: она  крепко  спала рядом со  мной.  Лежала на  боку  ко  мне  лицом.
Светлогрудая  и  большая.  По-девчоночьи  посапывала.  Не  было  красивее  и
желаннее человека в мире.
     Тут же вторая мысль: где оружие и боеспособно ли оно?
     Оба  пистолета, большой  и  маленькой,  лежали на  придвинутом к дивану
стуле. Я  осторожно поднялся,  взял их и свою рубаху из  древнего шифоньера,
проскользнул  в прихожую. Постоял, прислушиваясь: кроме рокота холодильника,
журчания  воды  в  бачке  и  нормальных  трелей  сработавшей   автомобильной
сигнализации  во дворе -- ничего. Надел рубашку, шлепанцы и пошел  в туалет.
Зажег  свет,  проверил  обоймы,  потом,  пардон,  оправился,  как  по  утрам
положено.
     Благодаря  отдыху  и,  видимо,  квалифицированной медицинской  помощи я
вновь  был  способен  соображать  здраво.  Отличная  у  меня в  этом  смысле
профессия: инстинкт самосохранения  обостряется до  паранойи.  Даже  сейчас,
когда я млел от близости божественной женщины, мозг одновременно просчитывал
на  всякий  случай варианты,  при  которых известные мне факты  сплетались в
самом прискорбном для меня сочетании.  Если  она  позвонила, сообщая  адрес,
Девке и  К°,  то налет возможен в любой момент. Наверняка  им  очень хочется
вернуть все, что я у них уволок. И меня самого.  Кстати,  я еще не знаю, что
именно  уволок. Если она звонила  кому-то другому, то, возможно, сначала она
меня расспросит, а уж потом решит давать сигнал, чтобы меня брали, или пасти
еще какое-то время.
     То  есть я любил ее  совершенно безумно,  но  одновременно помнил,  что
ей-то испытывать ко мне аналогичные чувства не с чего.
     Следуя  советам  недремлющего  внутреннего  голоса,  мне  бы  следовало
быстренько  связать Иру и с  помощью любых  способов и предметов  расколоть,
выясняя,  на  кого  и зачем  она работает и чем это грозит мне  в  ближайшее
время.  О  том,  что работает,  двух  мнений  быть  не  могло. То,  как  она
проверялась   на   мосту,  как  играючи   образумливала   хамоватых   солдат
правопорядка,  словно  сдавая   экзамен  на  надежную  боевую  подругу,  как
приводила в порядок мое тело, выдавало выучку и опыт,  которых не получишь в
обычном вузе. А подобный  комплект  навыков  непременно  включает  в  себя и
дисциплинированное стремление докладывать о любой новой информации.
     Опять же, рассуждал я, если наблюдение  и  допросы  разных степеней  не
дали эффекта, самое разумное  -- подсунуть объекту  якобы  влюбленную в него
бабу. Это беспроигрышный вариант даже без всякой химии.
     Любой мужик априори  уверен, что  есть красавицы,  способные сходить по
нему с ума. Только оттого, что он -- это он. А стоит человеку хоть чуть-чуть
поверить в любовь к себе, как включается мощный механизм ответного  чувства:
наслаждать, защищать  и поучать. Если  она -- враг,  со мной  этот номер уже
прошел. И это при том, что я уже достаточно хорошо обмят жизнью и помню, что
мои главные достижения -- пронырливость, цинизм и  хладнокровная  жестокость
--  не  из  тех,  что  вызывают  трепетную привязанность. Да и Она  маловато
походит  на сдвинутую  по фазе  самочку,  способную  воспылать  страстью  от
тошнотворного насилия.  И тем  не  менее  я  купился.  Притащил ее на  самую
надежную и удобную свою квартиру, идиот.
     К  счастью,  в отличие  от многих других  мужиков в меня вбито: даже  и
влюбившись, надо прежде  всего помнить  о своей безопасности и защите. В том
числе и от предмета вожделения. Потому что любить, как я это  понимаю, могут
только живые.
     Так что надо бы мне Ирину допросить. Но!
     Под всем подписуюсь,  все понимаю, но пытать то  божественное существо,
которое сопит в моей постели, не способен. По крайней мере пока.
     Оправдал эту отсрочку тем, что жрать очень хотелось.
     Плотно  притворив двери комнаты и  кухни, я  задернул  толстые шторы  и
зажег  свет на  кухне. Потом  достал  с  антресолей  запасную экипировку  --
костюм, сооруженный по-спецназовским ноу-хау,  но внешне довольно цивильный.
Он и в хорошем кабаке не  привлечет внимания. Опять поблагодарил  Судьбу  за
свою худосочность. Благодаря ей бронежилет ни в малейшей степени под одеждой
не угадывается.  А  ведь  в училище ВДВ, помнится,  я плакать  был готов  по
молодости  из-за того, что никак не мог накачать красивую мускулатуру. Ел за
троих,  пробежками,  турником и  гирями выматывал себя больше,  чем кто-либо
другой,  и  все  бесполезно.  Мой   организм  все  перерабатывал  в  жилы  и
выносливость, что внешне никак на мне не отражалось, благодаря чему никто не
видит во мне серьезной опасности.
     Если б не это, фиг бы я подманил неудачливого Серегиного напарника.
     Упокой, Господи, его душу.
     Надев  на  себя  все,  что надо,  кроме куртки и рюкзака, я разложил по
кобурам и карманам оружие из своих тайников в туалете и на кухне.
     Набил свой рюкзак всем, что могло потребоваться в ближайшее время.
     Трофеи -- магнитофонные и  видеокассеты, бумаги -- сунул, не  сортируя,
до кучи в надежде разобраться  позже. И только подготовившись  к мгновенному
бегству или  прорыву  с  боем,  мысленно подвывая от сосущей нутро  пустоты,
позволил себе поставить чайник на плиту  и залезть в холодильник. Но пока не
за едой.  Пятнадцать  минут гонял во рту подсолнечное масло, вымывая остатки
той химии, которой пичкали  в  подземелье. У  нас  под  языком особое место,
оттуда  легче всего  высосать накопившуюся  в  организме  отраву.  И  только
выплюнув в  унитаз  образовавшуюся в итоге  этого полоскания  ядовитую пену,
тщательно прополоскав рот горячей водой и почистив зубы, я занялся едой.
     Брал  лишь  то,  что  клал  в  холодильник сам, и то  после  тщательной
проверки  упаковок.  Жевал, как перед боем: медленно, тщательно, давая слюне
пропитать  каждый кусочек.  Параллельно,  погасив свет,  осматривал из  окна
двор.  Когда за сорок  минут не выявилось ничего  подозрительного,  проверил
сумку. Сразу понял, что Ирина ее не открывала