ительных операций. Оно было  вызвано  какими-то  иными,  стратегическими
причинами. И это было  очень  серьезно.  Особенно  сейчас,  когда  в  стадию
практической реализации вступила программа, под которую и было  создано  ЗАО
"Феникс". Миллиардный контракт с аль-Джаббаром - только  начало.  Подготовка
велась в условиях жесточайшей секретности, о программе даже в  Кремле  знали
не больше двух-трех человек. Знал бывший премьер, знал помощник  президента.
А сам президент мог и не знать. "Не вникайте,  ваше  величество".  Наверняка
ничего не знал и нынешний молодой премьер, о таких вещах  вряд  ли  поспешат
докладывать. В "Госвооружении" знали генеральный  директор  и  представитель
президента генерал армии  Г.  Сам  Ермаков.  И  Тимашук.  В  пределах  своей
компетенции, но достаточно много. Остальные знали лишь необходимый  минимум.
Из мозаичных осколков того, что каждый знал, можно было  восстановить  общую
картину только в том случае, если собрать всех вместе. Да и то нужно  знать,
кого собирать и какие задавать вопросы. Совершенно исключено.
   Тогда в чем же дело?  Криминал?  Какой  может  быть  криминал?  Оружейный
бизнес был защищен всей мощью государства, мощью профессиональных спецслужб,
смешно было даже подумать, что в него  может  сунуться  криминал.  Криминалу
здесь нечего было ловить, ему оставалось довольствоваться крохами,  упавшими
с государственного стола. Нет, это не криминал. Тут что-то другое. Что?
   Тимашук рассчитывал, что многое прояснится в разговоре  с  Ермаковым,  но
ничего не прояснилось, а еще  больше  запуталось.  Пока  оформляли  пропуск,
Тимашук курил возле проходной, ждал. Он увидел, как на территорию ЦКБ въехал
"мерседес" генерала армии Г.  в  сопровождении  джипа  с  охраной.  Не  было
сомнений, что Г. приехал навестить Ермакова. Так и  оказалось.  Их  разговор
длился почти полчаса. Когда Г.  проходил  через  холл,  где  Тимашук  ожидал
разрешения подняться к шефу, лицо у Г. было каменное, волчье, он даже словно
бы   щерился,   обнажая   искусственную   челюсть,   один    вид    которой,
растиражированный телевидением, приводил в неистовство всю дерьмократическую
общественность новой России. На приветствие Тимашука Г.  приостановился,  но
ничего не сказал, молча кивнул и быстро прошел к выходу. Тимашук понял,  что
разговор у  них  с  Ермаковым  получился  очень  тяжелым.  Увидев  шефа,  он
убедился, что был прав. Вся атмосфера  богатой  гостиной  на  этаже,  где  в
кресле-коляске полулежал Ермаков, была насыщена грозовым электричеством.  Но
на молчаливый вопрос Тимашука шеф лишь хмуро сказал:
   - Не твои дела. Твои дела: отправить "Мрию". Как можно быстрей.  Это  наш
единственный шанс.
   В другое время Тимашука устроила бы такая конкретность.  Все  дела,  даже
самые большие, состоят  из  мелких  конкретных  дел.  Их  делают  конкретные
исполнители. Подполковник Тимашук  был  исполнителем.  Да,  исполнителем.  И
нисколько не унижала его эта роль. Почему она должна его  унижать?  Болтунов
полно, работников мало. Он и поднимался по жизненной лестнице только потому,
что был хорошим исполнителем. Но сейчас предпочел бы узнать больше. Но  если
нет - значит, нет. Гораздо сильнее его встревожило резкое столкновение между
Ермаковым и Г. Он уже не сомневался, что это было именно столкновение, а  не
случайная рабочая размолвка. Ермаков никогда не позволил бы себе идти против
Г., если бы у него не было очень весомых оснований. Очень. Каких?

   Тимашук был человеком Ермакова,  а  сам  Ермаков  -  человеком  Г.  Не  в
правилах Тимашука было сплетничать о начальстве, но  свое  мнение  о  первых
лицах "Госвооружения" он имел. Первого генерального директора  он  не  знал,
тот продержался меньше года, но второго застал. И впечатление от  него  было
ошеломляющим: он был в белом мундире. В  совершенно  белом.  В  белоснежном.
Тимашук сначала даже глазам своим не поверил.  Что  же  это?  Нет  же  таких
мундиров в российской армии! Ни у кого -  даже  у  маршалов!  Белый  мундир.
Генеральские золотые погоны. Да что же это за шут гороховый?!
   Своим изумлением Тимашук поделился с шефом. Ермаков лишь  пожал  плечами,
но Тимашук понял, что ему это тоже очень не нравится.
   Сменивший его банкир А. был человек  штатский,  но  жучила  тот  еще.  До
Тимашука доходили слухи о векселях на десять миллионов долларов, которые  А.
разместил в своем бывшем МАПО-банке под 5,5 процента годовых, о сомнительных
сделках с товарами, которые поставлялись России по бартеру в счет уплаты  за
оружие. В газетах "Госвооружение" с намеком называли "Госвором".  И  в  этом
Тимашук был с журналюгами, в общем, согласен. Пованивало в "Госворе", в  его
шикарных  офисах  с  орхидеями,  сытым   чиновным   людом   и   длинноногими
секретаршами, надменными, как проститутки. Пованивало, пованивало.
   С гендиректором все было  ясно.  А  вот  с  представителем  президента  в
"Госвооружении"   -   не   все.   Тимашук   знал,    что    Г.    командовал
парашютно-десантным полком и дивизией в Афганистане, в свое время  поддержал
Ельцина и меньше чем через год после августовского  путча  91-го  года  стал
министром обороны. Одно имя Г. действовало на журналюг, как на быка  красная
тряпка. Уж как только его не обзывали, в каких только грехах не обвиняли.  И
войну в Чечне просрал, и "Паша-мерседес",  а  наиболее  оголтелая  газетенка
дала крупный заголовок:
   "Вор должен сидеть в тюрьме, а не в кресле министра обороны".
   Насчет Чечни Тимашук не мог ничего сказать, он понимал лишь, что все  там
было куда сложней, чем казалось журналюгам. Г. не мог ни выиграть эту войну,
ни проиграть, от одного человека такие дела не зависят, будь  он  даже  семи
пядей во лбу. А на "вора" нужно было ответить. Когда стало известно, что  Г.
подал на газету в суд, Тимашук испытал разочарование. Да за  это  не  в  суд
подают, а вызывают  на  дуэль  или  попросту  бьют  морду.  Но  потом  вдруг
наткнулся на передачу, в которой ведущий свел Г. с редактором  этой  газеты.
Начала передачи Тимашук не видел, застал только конец. Подводя итог, ведущий
резюмировал, что конфликт исчерпан, что фраза про вора не имеет отношения  к
Г., а является констатацией того бесспорного факта,  что  вор  действительно
должен сидеть в тюрьме, а в кресле министра обороны  сидеть  не  должен.  Он
предложил сторонам в знак примирения обменяться рукопожатием.  Г.  милостиво
протянул руку, редактор снизу - по причине своего малого роста - пожал ее. И
тут оператор на весь экран показал лицо Г. Оно светилось волчьей  -  во  всю
вставную  челюсть  -  улыбкой,   надменной   и   пренебрежительной   улыбкой
победителя. И это было так неожиданно и так здорово, что Тимашук захохотал и
от восторга захлопал себя по ляжкам. Жена даже высунулась из  кухни,  решив,
что показывают Жванецкого.
   Какой  Жванецкий,  это   было   почище   Жванецкого.   Перед   миллионами
телезрителей этого толстенького бородатого педика отхлестали по морде, а  он
этого даже не понял. Потом понял, каялся в своей газетенке, а толку? Как  он
подобострастно пожимает руку Г., видели все. А эту заметку кто читал? Вот  и
утрись, педик!
   Но Г.-то каков! Не прост. Очень не прост. Да и то: в  сорок  четыре  года
стать генералом армии и министром  обороны  -  для  этого  мало  париться  с
президентом в бане и пить с ним водку. Многие парились и многие пили, а  где
они? Пишут воспоминания.
   После отставки с поста министра обороны Г. ушел в тень,  даже  назначение
его в "Госвооружение"  осталось  для  журналюг  незамеченным.  Он  исчез  из
публичной политики, но списывать его со счетов было рано. И сам себя он тоже
не списывал.
   Ему было всего пятьдесят лет. Если в таком  возрасте  человек  ставит  на
себе крест, он спивается, разменивается на молодых баб или начинает строчить
мемуары, обозначая свой путь в российской истории кучами говна,  вываленного
на головы современников. Ни выпивки, ни молодых баб Г. не чурался, но это не
выходило за пределы нормы. За мемуары он тоже не  собирался  садиться,  хотя
ему было что рассказать - не меньше, чем  президентскому  телохранителю.  Он
занимался другим, более  важным  делом.  Прибрал  к  рукам  "Госвооружение",
гендиректор был у него на побегушках, понимая, что Г. может отправить его  в
Лефортово одним движением пальца. Без  ведома  Г.  не  совершалась  ни  одна
сделка. А "Госвооружение", "Газпром" и РАО ЕЭС были  теми  структурами,  без
поддержки которых не может существовать никакая власть. "Госвооружение" было
даже важней - оно могло дать живые деньги. И при необходимости дать быстро.
   Это и заставляло Тимашука видеть в  Г.  одну  из  самых  серьезных  фигур
российской политической жизни.  Из  тех,  кто  еще  скажет  свое  слово.  Он
существовал в российской политике неявно, его присутствие  угадывалось  лишь
по косвенным признакам. Так астрономы обнаруживают невидимое  небесное  тело
по изменениям орбит мелких планет. Г. был наверняка  не  единственной  такой
фигурой. О других Тимашук не  знал,  но  не  сомневался,  что  они  есть.  И
значение их возрастает по мере того, как  энергия  жизни  покидает  оболочку
президента Ельцина, опустошенного водкой и борьбой за власть.

   Чувство причастности к  сильной  команде  всегда  сообщало  подполковнику
Тимашуку жизненное спокойствие  и  уверенность  в  своем  будущем.  И  вдруг
обнаружить, что ты не в команде, а в стае,  -  даже  предположить  это  было
тягостно. Черт бы этих генералов побрал! Дело сначала нужно сделать, а потом
выяснять отношения. Они сцепились, а ты сиди и думай, чего они не поделили.
   Впрочем,  нечего  думать.   Приказ   получен.   Приказ   четкий.   Приказ
санкционирован Г. или даже отдан им самим. А если Ермаков не согласен с  ним
- это его проблемы. Разберутся. Для Тимашука тут нет вопросов:  приказ  есть
приказ. Он не видел причин, по которым мог бы  не  выполнить  его.  И  менее
всего допускал, что что-то может ему помешать.

   В  Потапове  подполковника  Тимашука  ждали.  На   вертолетную   площадку
встретить его вышли командир части полковник Тулин, похожий на гриб-боровик,
перестоявший на лесной опушке, два  его  зама  -  подполковник  и  майор,  и
начальник охраны "Феникса", состоявшей  из  сорока  бывших  спецназовцев  из
расформированных подразделений "Вымпел" и "Зенит-2".
   Фамилия  начальника  охраны  была  Сивопляс.  Двадцатипятилетним  старшим
сержантом "Вымпела" он участвовал в штурме дворца Амина в Кабуле, потом  был
тяжело ранен осколком мины в голову и попал  в  плен.  Когда  до  начальства
дошло, что он знает много лишнего и может рассказать об этом, его обменяли и
вывезли в Ташкент. Два года он провалялся в госпиталях и  был  комиссован  с
мизерной пенсией. С тех пор его  левый  висок  и  скулу  пересекал  страшный
пиратский шрам, он был полон нескрываемой враждебности и презрения ко  всему
миру и предан  Тимашуку,  который  вытащил  его  из  беспросветной  жизни  и
пристроил к делу, отвечавшему его основательности и любви к дисциплине.
   Сивопляс доложил - в своей  манере  изъясняться  не  очень  грамотно,  но
точно:
   - Товарищ подполковник, на объекте  порядок,  отрицательных  происшествий
нет.  Водку  пьянствовали  только  один  раз,  кто  попало  наказан,  других
безобразий не нарушали.
   Тимашук кивнул в знак того, что он все  понял  и  докладом  удовлетворен,
приветливо поздоровался с полковником Тулиным и его заместителями.  Тут  же,
на вертолетной площадке, приказал: освободить железнодорожную  эстакаду  для
состава  из  Улан-Удэ,  подготовить  к  работе  все  краны   и   подъемники,
сформировать погрузочные команды, залить керосин в танки топливозаправщиков,
предупредить экипаж, чтобы был готов к  вылету  тотчас  же  после  окончания
погрузки и заправки "Мрии".
   Ни полковник, ни его офицеры,  ни  Сивопляс  не  поняли,  к  чему  пороть
горячку в субботний вечер, но спорить не  стали.  Тулина  еще  полтора  года
назад отправили бы на пенсию  по  достижении  предельного  пятидесятилетнего
возраста, если бы не ходатайство генерального директора  ЗАО  "Феникс".  Его
замы понимали, что возражать Тимашуку себе дороже - запросто останешься  без
квартальной премии, которую фирма "Феникс" регулярно выплачивала офицерам. А
у "черных", как называли охрану "Феникса" из-за цвета униформы, и  мысли  не
могло  возникнуть  о  выражении  недовольства.  Они   напрямую   подчинялись
подполковнику Тимашуку, и зарплата у каждого была в два раза больше,  чем  у
командира полка.
   В 14.10 поступило сообщение от диспетчера Забайкальской железной  дороги:
литерный состав из Улан-Удэ миновал разъезд на Транссибе и вышел  на  ветку,
ведущую к аэродрому.
   Семьдесят два километра. Примерно три  часа  хода  -  учитывая  состояние
железнодорожного полотна, ослабленного  весенними  паводками.  В  семнадцать
часов состав будет -на месте. Три часа разгрузка, около четырех -  погрузка.
Не позже полуночи "Мрия" взлетит.
   В семнадцать часов состав не  пришел.  Не  было  его  и  в  восемнадцать.
Тимашук  приказал  оперативному  дежурному  связаться  с  Читой.   Диспетчер
Забайкальской железной дороги обещал  все  выяснить  и  перезвонить.  Прошло
полчаса. Звонка не было. Тимашук приказал повторить вызов. Диспетчер сказал,
что он пытается связаться с машинистом тепловоза по рации. Связь есть, но ни
хрена не слышно, сплошной треск. Попробует по релейке выйти  на  разъезд,  а
дежурному разъезда будет проще вызвать рацию тепловоза - ближе.  Прошло  еще
полчаса. Из Читы сообщили, что до разъезда дозвонились, но дежурный  пьяный.
Жена сказала, что  сейчас  подоит  корову  и  сходит  к  соседу.  Тот  умеет
управляться с рацией.
   У подполковника Тимашука появилось ощущение  ирреальности  происходящего.
Конец  двадцатого   века.   Компьютеры.   Спутниковая   связь.   Виртуальная
действительность. Клонированная овечка Долли. Интерактивный  черт  в  ступе.
Литерный состав с  модулями  новейших  истребителей  бесследно  исчезает  на
семидесятикилометровой железнодорожной ветке. Корова. Сколько  времени  доят
корову?
   Стемнело. Вспыхнули аэродромные прожектора. В  начале  взлетно-посадочной
полосы чернела громадина "Мрии". Небесный левиафан.

   Корову доили полтора  часа.  Большая  оказалась  корова.  Или  сосед  жил
неблизко. Или у жены  дежурного  по  разъезду  были  больные  ноги.  Но  все
приходит вовремя для того, кто умеет ждать. Сосед вызвал по рации  машиниста
тепловоза, потом по релейке связался с диспетчерской Читы, диспетчер  вызвал
Потапово и сообщил, что  состав  из  Улан-Удэ  в  семнадцати  километрах  от
аэродрома сошел с рельсов.

   Фары БМП выхватывали из темноты то невысокую насыпь, вдоль которой виляла
грунтовка,   то   опоры   высоковольтной   ЛЭП,   проложенной    параллельно
железнодорожному полотну. Гусеницы рвали сухую верхнюю корку, месили  глину,
тяжелую  машину  мотало  из  стороны  в  сторону  и   вверх-вниз.   Тимашуку
приходилось крепко держаться за край  люка,  чтобы  не  свалиться  с  брони.
Свободной рукой он прижимал к глазам бинокль, пытаясь высмотреть  прожектора
тепловоза.  Но  впереди  была  лишь  голая  глинистая   равнина   с   жидким
кустарником, забитым сухими шарами перекати-поля.  Разбегались  по  сторонам
попавшие в свет фар  ежи,  однажды  махнула  огненно-рыжим  хвостом  лисица.
Позади далекими праздничными огнями сиял аэродром,  впереди  и  вокруг  была
дичь,  глушь,  ночь,  посвисты  ветра.  Подступавшие  слева  лесистые  увалы
обнаруживали себя лишь при стремительных пролетах луны  в  разрывах  тяжелых
туч.
   Рядом  с  Тимашуком  сидел,  вцепившись  в  скобу,  бригадир  путейцев  в
оранжевом сигнальном жилете, напяленном поверх ватника, - трезвый, злой и не
понимавший, какого лешего его вытащили из постели из-за какой-то  муйни.  Из
его бухтения Тимашук понял, что такая муйня - дело обычное, сошел с  катушек
паровоз и сошел,  весной  бывает,  потому  как  грунт.  И  нужно  не  муйней
заниматься,   а   вызывать   ремпоезд,   без   него    все    одно    никак.
Ремонтно-восстановительный поезд, как выяснил  Тимашук,  нужно  вызывать  из
Читы, к послезавтрему будет. А через денек и наладят.
   - Как - к послезавтрему? Как - через денек? - закричал Тимашук.
   - Да так. А как? На руках-то не подымешь.  А  если  подзавалился,  так  и
вообще. А вон он, сердешный! -  показал  бригадир  на  далекие  желтые  огни
впереди. - Не завалился, ишь ты. Скопытился, делов-то.
   Через четверть часа Б МП подползла к огням, ткнулась  в  насыпь.  Тимашук
спрыгнул  в  вязкую  глину,  вскарабкался  на  железнодорожное  полотно,  не
заботясь о том, во что превратятся его костюм  и  плащ.  Тепловоз  стоял  на
рельсах, с первого  взгляда  все  было  нормально,  лишь  слегка  перекошены
прожектора, тлевшие в четверть накала. За тепловозом темнели большие  крытые
вагоны, а на шпалах, прямо перед буфером,, горел костер. Вокруг него сидели,
кто на чем, пожилой машинист  с  мальчишкой-помощником  и  несколько  солдат
охраны в длинных бараньих тулупах и с "Калашниковыми".
   - Докладывайте! - приказал Тимашук.  Солдаты  промолчали,  не  зная,  как
реагировать на этого штатского, подкатившего на БМП, а машинист ответил:
   - Чего докладывать? Сам гляди. Скопытились маленько.
   Бригадир путейцев велел водителю БМП направить на тепловоз фары-искатели,
в их свете картина происшедшего предстала  во  всей  своей  очевидности,  не
требовавшей никаких пояснений. Две  передние  колесные  пары  правой  частью
сошли с рельса,  раздробили  шпалы  и  по  ступицы  погрузились  в  щебенку.
Вывернутый многотонной махиной рельс торчал вбок. Рельс не лопнул, торец был
штатным, на конце его болтались крепежные болты  и  накладки.  Страшно  было
даже представить, что было бы, если бы состав шел на полном ходу.
   - Стык разошелся, - констатировал бригадир путейцев. - Надо  же.  Угадал,
Петрович? Или углядел? - поинтересовался он у машиниста.
   - Такое разве углядишь? - отозвался машинист. - Твои посигналили.  Потому
и держал километров пять в час. А то б завалились к едреней фене.
   - Мои? - переспросил бригадир. - Какие такие мои?  Мои  еще  со  вчера  в
Потапово уехали, ханку жрут.
   - А кто ж мне посигналил? - удивился  машинист.  -  Стояли  двое,  ручную
дрезину сняли и стояли. Я думал, твои. А чьи тут еще могут быть?
   - Какие двое? - вмешался в их разговор Тимашук. - Где стояли?
   - Да за километр, - объяснил машинист. - Обыкновенные.  В  жилетах.  Один
желтый флажок держал. Как положено - вроспуск. Я и сбросил скорость.
   - В черных шапках, - дополнил помощник машиниста. - В таких,  вязаных.  И
не в сапогах, а в ботинках. В высоких, солдатских. Я еще подумал:  чего  это
они по грязи в ботинках? А еще двое чуть раньше стояли.
   - И что делали?
   - Да ничего. Стояли и ждали, нас пропускали.
   - Какие они были? Молодые, пожилые? Усы, бороды?
   - Да пожалуй что молодые, - подумав, сказал помощник.  -  Усов  вроде  не
было. И бород не было, точно. И верхонок у них не было. Ну, рукавиц.  Голыми
руками инструмент держали.
   - Какой инструмент?
   - Обыкновенный. Гайковерт, лом. А какой еще у них может быть инструмент?
   - Отчего мог разойтись стык? - продолжал допрос Тимашук.
   - Это ты не у нас спрашивай, - ответил машинист. -  Это  пусть  инспекция
смотрит. От чего хочешь мог разойтись. Крепеж ослаб. Или болт какой лопнул.
   - Или открутили? - предположил Тимашук.
   - Да кому ж это надо-то? - удивился бригадир. -  Пацанов  в  округе  нет,
только в Потапове. Да и не баловались они  таким  никогда.  Чужих  тут  тоже
никого нет. Нет, открутить не могли, - убежденно повторил он.
   Тимашук вернулся к БМП и приказал водителю:
   - Назад. Быстро!

   Остаток  ночи  подполковник  Тимашук  просидел  в  узле  связи.  Дежурный
диспетчер Забайкальской дороги и слушать ничего не  хотел.  Где  он  возьмет
ремпоезд? С каких хренов будет  гнать  его  черт-те  куда?  Ночь,  выходные.
Ремонтники спят давно. И наверняка поголовно пьяные. Зво