далось
выяснить, что назначение  это  произошло  по  просьбе  господина  Блюмберга,
который в свое время оказал господину мэру кое-какие услуги  и  сейчас  тоже
оказывает содействие бурно развивающемуся городскому хозяйству.
   Господин новоиспеченный начальник теплосетей рвался купить шампанского  и
завалиться к благодетелю с дружескими объятиями. Но фрау Гугельхейм удержала
супруга. Она выждала до среды, произвела уборку и в  конце  ее,  как  всегда
бывало, вернула ключи господину Блюмбергу.
   - Я хочу сказать вам огромное спасибо за все, что вы для нас  сделали,  -
произнесла она заранее заготовленную  фразу,  чувствуя,  что  краснеет,  как
школьница на выпускном экзамене.
   Блюмберг удивленно посмотрел на нее и покачал головой:
   - Понятия не имею, о чем вы говорите. Ни малейшего  понятия.  -  Он  чуть
подумал и добавил на другом языке, возможно - на испанском: -  Ни  хрена  не
врубаюсь!
   * * *
   Фрау Гугельхейм поняла, что все  сделала  правильно.  Она  и  понятия  не
имела, какую услугу оказала этому человеку, не узнав его  в  ресторане.  Она
вообще не думала, оказала  ли  ему  услугу,  но  внутренним  женским  чутьем
понимала: все правильно.
   II
   Офис  господина  Аарона  Блюмберга  (официально  его   фирма   называлась
Коммерческий аналитический центр) располагался в мансарде  того  же  старого
дома на Нордер-Эльбе, что и его квартира.
   Эти две сдвоенные комнаты  с  наклонными  мансардными  стенами  и  окнами
назвать офисом можно было только с очень большой натяжкой. Если  бы  не  два
суперсовременных  компьютера,  подключенных  ко  всем  существующим  в  мире
телекоммуникационным системам,  эту  мансарду  правильней  было  бы  назвать
старой библиотекой, а еще вернее - чуланом, где нашли свой  последний  приют
самые разные старые веши.
   Заваленные книжными томами старые шкафы, развалы книг и пыльных  журналов
по углам, заляпанное воском зеленое сукно ломберного стола, чудом  уцелевший
кусок бильярда с одной ногой и совершенно целой лузой - всего этого старья в
мансарде было так много, что среди него терялись и два  современных  офисных
стола, а сами компьютеры  с  мониторами,  принтерами  и  сканерами  казались
странными экспонатами, еще не нашедшими своего места в этом музее вечности.
   Разве  что  потолок  хозяин  не  смог  оставить  в   первозданном   виде.
Современные машины требовали  кондиционирования  воздуха,  поэтому  пришлось
старые   балки   затянуть   современным    пластиком    с    многочисленными
вентиляционными отверстиями. Старый корабль дал крен, но все  еще  оставался
на плаву. И это был еще большой вопрос, кто победит в этой схватке:  хрупкая
пластмасса или мореный дуб и кожа старинных переплетов.
   Сотрудников Аналитического центра Блюмберга только в первые  дни  смущало
несоответствие антуража мансарды и суперсовременной ее начинки.
   Потом смущаться стало некогда.
   А еще позже - незачем.
   * * *
   Их было двое.
   Николо Вейнцель, один из самых  талантливых  молодых  ученых  Берлинского
университета, 24 лет, похожий в своих очках и с  космами  плохо  причесанных
волос на студентов-отличников всего мира. И Макс  Штирман,  один  из  лучших
аспирантов профессора  Майнца  из  Гейдельбергского  университета.  Это  был
здоровенный розовощекий крепыш, в любое время суток жующий какую-то жвачку.
   Сам Аарон Блюмберг не умел пользоваться компьютером даже на уровне самого
зеленого юзера, но эти двое ребят были лучшими хакерами  Германии  или  даже
всего Старого Света.
   Блюмберг почти год присматривался и едва ли  не  принюхивался  к  тому  и
другому, прежде чем сказал прямо:
   - У меня есть деньги на две суперклассные машины - лучшие  из  всех,  что
существуют в мире. Больше ни на что у меня  денег  нет.  Зато  у  меня  есть
голова, цену которой я знаю. У вас тоже нет  денег,  но  есть  головы,  цены
которым  вы  пока  не  знаете.  А  узнать  можно  только   одним   способом:
попробовать. Это я и предлагаю вам - попробовать. Судьбы мира сегодня решает
информация. У нас есть к ней доступ. И самое  главное  -  я  знаю,  к  какой
именно информации этот доступ нам нужен.
   Макс Штирман выдул из своей жвачки классный, просто для  "Книги  рекордов
Гиннесса", пузырь и спросил:
   - Мы можем подумать?
   - А как же! - охотно отозвался Блюмберг. - Кто же такие решения принимает
с бухты-барахты?! Думайте, ребята, думайте! У вас есть  примерно  по  две  с
половиной минуты.
   Пузырь на губах Макса от изумления лопнул.
   - А если мы скажем: "нет"? - спросил он.
   - Или попросим на раздумья сутки? - добавил Николо  на  своем  берлинском
диалекте. Блюмберг посмотрел на свои часы.
   - У вас осталось по две минуты. Или я услышу "да",  или  вы  меня  больше
никогда не увидите. У вас в жизни будет много увлекательных предложений.  Но
вы всегда будете помнить о моем. Не хотелось бы вас шантажировать, но это не
очень хорошая перспектива. Потому что в жизни что самое противное? Упущенные
возможности.
   * * *
   Уже первые опыты показали, что Блюмберг не переоценивал свою голову.  Как
и головы своих компаньонов - а они действительно с самого первого дня  стали
не сотрудниками, а компаньонами. В отличие от консалтинговых фирм,  которые,
в сущности, торговали прогнозами, он сам вмешивался в дела или вел  биржевую
игру через третьих лиц. И не было случая, чтобы он оказался в  проигрыше.  У
него был поразительный, крысиный нюх на запах рынка. У Николо и Макса иногда
возникало ощущение, что шефу и не нужно просматривать материалы, собранные и
подготовленные для него во время круглосуточных дежурств у  компьютеров.  Он
просто кладет руку на папку, а потом извлекает из груды бумаг нужную - самую
важную.
   При этом характер Аарона Блюмберга был вздорным до  невозможности,  любая
мелочь могла привести его в неописуемую ярость. Правда, у него хватало ума и
такта позже извиняться за свои вспышки, но на первых  порах  это  вносило  в
отношения компаньонов немалую нервозность.
   Однако по мере того, как росли банковские счета Макса и Николо,  они  все
меньше внимания обращали на  сумасбродства  шефа.  У  него  на  плечах  была
голова. А остальное неважно. Молодое поколение выбирает не эмоции, нет.
   Оно выбирает мозги.
   * * *
   Коммерческий аналитический центр Аарона Блюмберга не имел ни приемной, ни
парадного входа. Почта поступала на абонентский ящик, городской телефон  был
кодирован  и  известен  лишь  чрезвычайно  узкому  кругу  деловых   знакомых
Блюмберга, были засекречены и личные телефоны - как самого Блюмберга, так  и
его компаньонов.
   Подняться в офис можно было только из подземного гаража, причем лифт  был
единственный, а ключи от него были лишь у самого Аарона, Макса и  Николо.  А
ключи от квартиры Блюмберга - вообще лишь у него. Только  перед  уборкой  он
оставлял их фрау Гугельхейм и затем тотчас же забирал. Так что, если  вверху
хлопала дверь лифта, можно было без труда понять,  что  появился  кто-то  из
своих.
   В этот день, 4  мая  1992  года,  дежуривший  у  компьютера  Макс,  выйдя
подышать свежим воздухом и полюбоваться веселящими  глаз  древними  зелеными
крышами старого Гамбурга, увидел сверху, как во двор вкатывает  канареечного
цвета "ситроен" Блюмберга выпуска девятьсот лохматого года.  Даже  с  высоты
мансардного этажа было видно, что он ободран со всех сторон,  откуда  только
можно. Поскольку сам Макс ездил на новеньком "порше", а Николо недавно купил
себе "альфа-ромео", несоответствие машин хозяина агентства и его сотрудников
невольно бросалось  в  глаза.  Но  Блюмберг  нашел  объяснение,  которое,  в
общем-то, всех устроило:
   - А на кой мне, мать-перемать (это у него были такие  придаточные  слова,
не имеющие никакого смысла ни в русском, ни в немецком  языке),  ваш  сраный
"порше"? Мне что эту тачку бить,  что  "мерседес"  -  все  равно.  Эту  даже
дешевле.
   Довод был неотразимым.
   Причем бил Блюмберг свою машину обо все, что  неосторожно  попадалось  на
его пути - от мусорного контейнера до сорокатонного  асфальтового  катка.  И
бил не потому, что не умел ездить, а просто ему неинтересно было следить  за
такими мелочами, как дорожные знаки и прочая  ерунда.  Ездить  же  он  умел.
Однажды после случайной  драки  с  водителями-дальнобойщиками  Блюмберг  так
провел  огромный  "вольво"-рефрижератор  по  глинистому  откосу,  что  потом
местная полиция все выпытывала у него, не выступал ли  он  на  евроазиатских
или других подобных ралли.
   Но сегодня шеф, похоже, был настроен вполне благодушно. Он  всего-навсего
рассыпал в стороны картонные коробки на въезде и вкатил в  подземный  гараж,
лишь слегка ободрав дверцу. А еще через десять минут Макс услышал гул  лифта
и хлопанье дверей - сначала лифтовой, а потом и мансардной.
   Пауза. Сейчас должна упасть вешалка. Из тех старинных, с чугунной основой
и облицовкой из старого дуба. Ага, упала. И,  кажется,  не  слишком  удачно.
Удачно - это когда она била рогом по голове. А  неудачно  -  когда  чугунной
станиной по колену или по голени.
   Н-да, неудачно.
   Минут пятнадцать шеф обнаруживал свое присутствие  лишь  возгласами  типа
"мать-перемать", потом начал появляться  сам.  Частями.  Сначала  в  дверном
проеме показалась плешивая голова хорошо и с разных сторон повидавшего жизнь
человека. Потом показались плечи в сером пиджаке с клетчатым  шарфом.  Потом
появилось ушибленное колено Блюмберга, которое  он  волочил  за  собой,  как
раненый солдат ногу. Затем появилось здоровое колено Блюмберга, а  с  ним  и
весь шеф в виде несколько помятом и скукоженном от боли в колене, но  вполне
нормальном. Вполне.
   После всех этих передвижений  Блюмберг  с  ногами  забрался  в  старинное
кресло-качалку,  которое  невозможно   было   выбросить   по   причине   его
необыкновенной тяжести и прочности, немного покачался  и  сказал,  предварив
немецкую фразу некоторым количеством вводных слов типа "мать-перемать":
   - Что у нас, мать-перемать, происходит в Тампельсдорфе?
   Макс удивился. В Тампельсдорфе, мать-перемать, не происходило ничего. Там
ничего и не могло  происходить.  Это  был  небольшой  гражданский  аэродром,
оборудованный  для  внутренних  перевозок.  Там  стояло   несколько   личных
спортивных и полуспортивных самолетов местных жителей, тройка вертолетов,  а
также располагались аэродромные службы,  которые  обеспечивали  движение  на
этой далеко не самой оживленной линии Вестфалии.
   Но Макс не стал пререкаться с шефом. Он вошел в  терминал  Тампельсдорфа,
вполне, кстати, открытый,  взял  необходимые  данные,  сделал  распечатку  и
протянул экземпляры Блюмбергу.
   Тот выхватил их  так,  как  рвут  газету  с  сенсацией  из  рук  уличного
продавца.
   - "Четвертое мая, 16.30, - прочитал он.  -  Приземлился  частный  самолет
типа "Сессна" компании "Лиетува". Четвертое мая, 18.20. Приземлился  частный
самолет типа ДС - "Дуглас" компании "Даугава". Все?
   - Все, - подтвердил Макс, не чувствуя за собой ни тени вины  за  скудость
информации, которая была извлечена из компьютера.
   Но Блюмберг был настроен совсем не миролюбиво.
   - Ладно, мать-перемать, - сказал он. - Про  тебя  я  уже  все  понял.  На
коленку ты мне не то что компресс не положишь, ты ее пальцем не  тронешь.  А
если тронешь, так только для того, чтобы прижечь ее горячим утюгом. Про  то,
чтобы поднять эту гребаную вешалку в прихожей, я и говорить не буду.  Потому
что ты просто не поймешь, о чем это я с тобой толкую. С этим  все  ясно.  Но
две вещи ты для меня  все-таки  сделаешь!  Всего  две.  Понял?  И  попробуй,
перемать, не сделать!
   - Первую я уже сделал, - с усмешкой отозвался Макс и протянул шефу  почти
полный стакан темного липкого вина под названием "Кавказ".
   По глубокому убеждению Макса и Николо Вейнцеля,  к  которому  они  пришли
каждый самостоятельно, своим путем, пить это вино (или подобное, если  такое
вообще где-нибудь в мире существует) может только Блюмберг. И  при  этом  не
добровольно, а как бы в отместку себе или  во  искупление  какого-то  своего
давнего и очень-очень тяжкого греха. И  грех  этот,  судя  по  всему,  такой
давний,  тяжкий  и  неизбывный,  что  напиток  этот   Блюмбергу   специально
доставляли из России, и  он  очень  ревниво  следил,  чтобы  запасы  его  не
истощались.
   Блюмберг принял от Макса стакан "Кавказа" и даже "спасибо" не сказал, что
вообще-то было на него не похоже, а могло свидетельствовать лишь  о  сильном
волнении, в котором он находился. Причин этого волнения Макс  не  понимал  и
потому слегка удивился приказу, который Блюмберг отдал,  покончив  со  своей
искупительной чашей:
   - Залезь во все компьютеры Тампельсдорфа. Пассажиры, экипажи, маршрут.  -
И, немного подумав, добавил: - И вообще во все местные авиалинии.
   Макс помедлил. Большая часть информации, которую хотел получить Блюмберг,
была незаконной. Но в немце, как и в любом человеке, понятия  "законно"  или
"незаконно" перемешиваются с другими понятиями: "поймают" или "не поймают".
   Макс Штирман знал о компьютерах все, что  может  знать  человек,  и  даже
немножко больше. Разве что Вейнцель знал столько же - да и то с  другой,  со
своей стороны.
   Они вполне преуспели в своем деле. Ни  для  Макса,  ни  для  Вейнцеля  не
представляло особой проблемы войти в компьютеры НАСА или  бундесвера,  а  не
делали они этого лишь потому, что Аарона  Блюмберга  не  интересовали  тайны
американского  космического  агентства  или   система   тяжелых   вооружений
бундесвера. Что выбросит следующей весной на рынок Карден - другое дело. Как
отразится противостояние ООН и Хусейна на цене нефти - тоже  интересно.  Как
мировые биржи отреагируют на победу красных  в  российской  Госдуме-и  здесь
было над чем подумать. А лезть в секреты НАТО - кому оно нужно?
   Так что размышления Макса носили в данный момент не  профессиональный,  а
как бы морально-этический характер.
   Еще в первые дни их сотрудничества Блюмберг заявил:
   -  Мы  не  собираемся  красть  никаких  секретов.  Мы  вообще  ничего  не
собираемся  красть.  Есть  подсчеты,  которые  рисуют  любопытную   картину.
Практически девяносто процентов всей разведывательной информации  добывается
из материалов открытой печати. И только десять - запомните, юноши, эту цифру
- только десять! - добывается так называемым  агентурным  путем.  И  большая
половина из этих десяти оказывается на поверку или "липой", или - хуже  того
- дезой, дезинформацией. Наш путь - открытые источники информации. И  у  нас
достаточно мощные машины, чтобы выловить все, что нам нужно.
   Влезть в терминалы Тампельсдорфа или других маленьких  аэродромов  -  это
было совершенно безопасно. Но вопрос был в другом. И Макс его задал:
   - Значит ли это, что мы переходим пограничную линию?
   Блюмберг понял, о чем он хочет спросить. Разговоры на эту тему  возникали
и раньше. Еще года три-четыре назад,  когда  Аналитический  центр  Блюмберга
только делал первые шаги, компьютерный рынок даже  не  определился  еще  как
рынок. Его попросту не существовало. Не было и законов, регламентирующих его
деятельность.  Только  в  последние  годы  начали  прорисовываться   понятия
"законно" и "незаконно".  И  теперь  молодой  сотрудник  напрямую  спрашивал
своего  шефа,  насколько  законной   окажется   их   дальнейшая   совместная
деятельность.
   Ответ Блюмберга показался Максу совершенно неожиданным и нелогичным:
   - Ты когда-нибудь видел, как горит тайга?
   - Что такое тайга? Это лес, так?
   - Да, лес. Много леса. Очень много. И сухого. Так вот, когда горит тайга,
даже стрелки с вышек слезают. И перестают существовать любые границы.  -  Он
подумал и добавил: - И любые законы.
   - Вы хотите сказать, что сейчас горит тайга? - уточнил Макс.
   - Прежде всего я хочу узнать сам - так ли это? А что, когда и кому я буду
говорить - это другие вопросы. И если ты сейчас же не включишь свое  железо,
то получишь этой бутылкой по своей белобрысой  башке.  Копфен.  Понял,  хрен
мамин?
   - Яволь, герр капитан! - дурашливо козырнул  Макс,  манипулируя  кнопками
клавиатуры.
   -  Герр  капитан!  -  презрительно  повторил  Блюмберг,  прикладываясь  к
горлышку "Кавказа". - Зови  уж  просто:  герр  оберст.  Или  совсем  просто:
господин полковник.
   И хотя ничего больше Блюмберг не сказал, а Макс не спросил, молодой немец
вдруг понял, что этот потрепанный жизнью еврей  не  врет:  он  действительно
полковник. И не просто полковник. Ох непросто! И еще как непросто!
   * * *
   Минут через пятнадцать Макс положил перед шефом распечатку данных по всем
аэропортам местных линий Германии. Блюмберг искупил  свой  тяжкий  грех  еще
одним стаканом "Кавказа" и затребовал данные по всем небольшим  пассажирским
компаниям севера Германии.
   Макс возмутился. Глупей приказа не придумаешь. Что можно оттуда выловить?
Уж лучше влезть в сервер  "Плейбоя"  и  полюбоваться  на  тамошних  отборных
красоток. Но Блюмберг был похож на  охотничьего  пса,  охваченного  горячкой
погони. Не позой. Поза-то как раз у него была, как у дворняги, изнывающей от
зноя и блох, но внутри все словно бы подрагивало в напряжении. Поэтому  Макс
лишь пожал плечами и выполнил эту муторную и дурную работу.
   Через полчаса белоснежные листки распечаток лазерного принтера  заполнили
все свободные углы комнаты. Блюмберг едва ли  не  рвал  из  пасти  принтеров
готовые оттиски, в  секунду  прочитывал  их  и  либо  бросал  на  пол,  либо
откладывал на стол, который подтащили к качалке.
   Еще через час этой дурной, по  твердому  убеждению  Макса,  и  совершенно
бессмысленной работы Блюмберг вновь уютно устроился в качалке и  внимательно
просмотрел все  отобранные  материалы.  Потом  протянул  их  Максу,  как  бы
милостиво разрешая и тому порадоваться успеху общего дела.
   Но Максу  этого  не  удалось.  Как  ни  вглядывался  он  в  имена  людей,
приплывших или прилетевших в Германию за минувшие день-полтора,  сколько  ни
повторял про себя, по-школьному шевеля толстыми губами, названия судов, типы
самолетов и пароходные компании, в голове не складывалось ничего.
   В голове было то же, что и во всей мансарде, - бумажная каша.
   Блюмберг все более и  более  уныло  поглядывал  на  молодого  компаньона,
который даже про жвачку свою забыл, потом заявил:
   - Последний шанс. Нет - значит, нет. А чего  нет,  того  нет  и  быть  не
может. - Сформулировав этот странный  и  требующий  длительного  обдумывания
афоризм, Блюмберг каким-то иным образом сложил лежавшие перед ним  документы
и протянул Максу: - А так? Говорит это тебе что-нибудь?
   Ничего это Максу не говорило. Хоть тресни.
   - Последняя подсказка, - заметил Блюмберг. - Но это  -  точно  последняя,
клянусь  мамой  Ривой.  Вчера  во  Франкфурте-на-Майне  приземлился  самолет
Люфтганзы, следующий из Москвы. Среди пассажиров  первого  класса  было  два
человека. Одного ты не знаешь и знать не можешь.  А  другого  не  можешь  не
знать. Вот он!
   И Блюмберг жестом фокусника бросил перед Максом  номер  иллюстрированного
журнала, на первой странице которого какой-то вполне обычный с виду, средних
лет  и  довольно  респектабельный  господин  обменивался   рукопожатиями   с
встречавшими и принимал первые робкие тюльпаны.
   - Я не видел его в Интернете, - сообщил Макс.
   - Сдвинулись вы на своем Интернете, - отмахнулся Блюмберг. -  Я  его  там
тоже не видел. Я просто  притормозил  у  киоска  и  купил  журнал.  Тебе  не
приходит в голову, что сохранились и такие  вот  простые  способы  добывания
информации?
   Макс внимательно всмотрелся в человека на снимке.
   Да, он его знал. Его знал весь мир.
   Потому что это был один из самых могущественных людей России  -  один  из
первых вице-премьеров, курировавший экономический и  топливно-энергетический
комплексы, Андрей Андреевич Шишковец.
   * * *
   Только тут до Макса начало кое-что доходить.
   - Переговоры, - предположил он.
   - Еще один такой же ответ, и я  налью  тебе  целый  стакан  "Кавказа",  -
пообещал