к она? -- Майор с трудом оторвал глаза от снимка и посмотрел на
меня так, что улыбка моя тут же стала восхищенной:
     -- Блеск! Богиня! Кто это?
     --  Так. Невеста.  --  Он,  как  ростовщик  золото,  засунул  снимок  в
целлофановый пакет и  спрятал за пазуху. -- Такие женщины только раз в жизни
встречаются.
     -- Так это она тебя послала сюда?
     -- Зачем? -- Он всерьез обиделся. -- Я сам попросил. Скажи, говорю, что
мне  для тебя сделать? Ей и  объяснять  не пришлось. Только  пальчиком своим
милым показала, я сразу  все просек.  На двести тыщ баксов  куплю  ей знаешь
что?
     -- Что?
     -- А что она захочет, то и куплю! -- И он заржал.
     А меня озарило.
     Я кинулся проверять, как  там  Барсик  мается с винтиками у штепсельных
разъемов компьютера, и между делом спросил:
     -- У тебя-то хоть снимок ее есть?
     --  А то как  же! --  гордо  ответил он, и  в самом  деле походя  своей
безбровостью на много повоевавшего кота.
     -- Покажи?
     -- Ага, завидуешь?  -- Он ощерился и  достал из-за  пазухи уже знакомый
снимок. Точно такой же, как у Майора.
     Не знаю, что бы я с ним сделал, если бы на снимке оказалась При. Но это
я понял только тогда, когда напряжение схлынуло. Обошлось. Далее я подошел к
майору Лапикову. Вот захотелось мне все выяснить сразу, на месте, хоть убей.
     -- Товарищ Чапай, разрешите обратиться?
     -- Чего тебе? -- На сегодня он был сыт моими обращениями по горло.
     -- Может, нам лучше на сборку кого-то из баб поставить? Чару  или Куру?
У них руки  тоньше,  пальцы ловчее  и аккуратнее. Боюсь, Барсик  всю  резьбу
винтикам сорвет.
     -- М-да? Не знаю, не знаю.
     -- Товарищ Чапай, а  у вас ее фото с собой  есть? -- неожиданно выпалил
я. И он знакомо ощерился.  Вот удивительно одинаковый у них в эти  мгновения
был оскал. Будто их к нему специально приучали.
     -- А как же! Хочешь посмотреть?
     -- Так точно, хочу.
     -- Ну смотри. Только недолго.
     Но смотрел, конечно, большей  частью  он сам. Уставился, как влюбленный
кролик на сытого удава. Девка и  в самом  деле казалась на  снимке сытой  до
отрыжки.  Мне стало очень интересно, на  кого  же тогда замкнули ее  саму? У
Чары -- Зои Катковой был снимок, естественно, Каткова, а у Куры -- Ларисы --
тоже Девки.
     Она, показав мне его, спросила, как у проверенного боевого товарища:
     -- Как думаешь, кого мочим?
     --  Ума  не  приложу,  --  поосторожничал я.  И тут прорезался  Чубчик,
улыбчивый,  казацкого  вида парень,  который до этого прислушивался  к  нам,
пыхтя над установкой снаряда в направляющих. Родич Шмелева явно не учел, что
собирать всю его музыку будут  не  посреди лаборатории.  Сырая  конструкция,
сырая.
     -- Вазиани  это,  -- кивнул  он на полосу.  -- Старая  запасная полоса.
Основная, где наша база, -- вон там, за горкой.
     Мы переглянулись с  Ларисой  и уставились на Чубчика, давая понять, что
название  нам  ничего  не  говорит. Плюс разношерстной  команды  в  том, что
каждого  судьба по своему маршруту  носила -- суммарный опыт  больше.  А для
Катка  хорошо,  что если  исчезнут  люди,  --  там,  дома,  никто  между  их
исчезновениями связи не обнаружит.  Чубчик, уловив наше недоумение, объяснил
понятнее:
     -- Тбилиси это. Грузия.
     Ох, е... Мог ведь и сам я догадаться  -- по участию во всей этой бодяге
Каткова. Ему, видать, мало показалось тех давнишних саперных лопаток...
     -- Ты смотри, -- небрежно сплюнула Лариса, -- жалко мужика.
     Как будто она уже  стояла возле гроба объекта. Но  гадать действительно
было не о чем. Шансов
     Каток  и его  наниматели-спонсоры  Шеварднадзе не оставили.  При  такой
ораве, которую  они собрали,  им лишь  бы до огневого  рубежа  добраться.  Я
видел, как они оружие пристреливали. Не новички. И повадки такие... Пожалуй,
мне не  то что  в нынешнем состоянии,  но и в лучшие свои дни больше, чем  с
двумя, наверно, и не справиться...
     Если и в первой группе такие же -- быть сваре за грузинский престол...
     Врать не буду: созрел у меня  один планчик... Правда, профессионал меня
поймет:  жалко было задумку  Катка портить. Страсть хотелось посмотреть, как
дело пойдет  и чем кончится. Кто  знает, месяца три назад, может,  и я бы на
такое дело да за такие бабки тоже с удовольствием бы подписался.
     Но сейчас не  судьба. Все за  меня, окончательно  и бесповоротно, решил
Он. Руками заговорщиков.
     Каток  ведь  сам,  своей  попыткой использовать  меня  втемную  в  деле
купли-продажи  оружия,  лишил  меня  всякого  выбора.  Снаряды-то  эти,  два
оставшихся,  я нейтрализовал  еще  в гараже продавца. Навестись-то  они еще,
может, и наведутся, только вот взлететь -- ну никак. Вот этому -- саботажу с
ракетными запалами --  меня  действительно учили.  А  вот восстановлению  их
после собственных  шкодливых  ручонок  -- нет.  Признаться  в  порче ценного
оборудования я не мог: в этом  случае я сразу, мгновенно, становился Каткову
совершенно не нужен.
     Короче,  у Него  осечек  не  бывает. Если  уж  Он  решил,  что  кому-то
невпротык, то рыпаться  --  пустые  хлопоты. Кому пришел  срок --  тот  и на
арбузной корке шею сломает. А кому еще жить, того и ПТУРСом не возьмешь.
     Я ума  не  мог приложить, как  бывший  политбюрошник выпутается на этот
раз, но,  похоже,  Он пока  на его  стороне. Да  и мне  ведь тоже,  спасаясь
самому, придется волей-неволей  спасать и его. Потому что идти в тот лесок с
неисправными  снарядами  --  для меня однозначное самоубийство. Даже если бы
они  и отказались от идеи с поросенком, тут же бы опять о ней  вспомнили. Но
непонятно: на  кой Катку  и  его нанимателям  через мой труп след на  Россию
выводить?  Доказать, что я  в  подготовке  покушения  участвовал,  -- нечего
делать. Сам купил,  сам привез, сам  продемонстрировал.  Не  удивлюсь, если,
когда я с установкой возился  возле Абрамцева,  меня  тайком фотографировали
или даже на видео снимали. Но что это Катку дает? Политика. Хрен поймешь.
     Обедали  мы врозь: рядовой состав, то есть подчиненные вроде меня, -- в
большой комнате  бункера, за тем  столом, где  карту города рассматривали, а
начальство -- Чапай с Катком и еще один  подполковник-летчик  -- в маленькой
комнате. Рядом с той, где я очнулся. Там же и  все оружие хранилось до поры.
Внешне я продолжал выглядеть не очень. Поэтому, похлебав борщеца, решил, что
самый момент попробовать внести здоровую  ревность в  сплоченный совместными
трудами коллектив.
     -- Слышь, Чубчик, -- позвал я тихонько. -- А у тебя ее фотка есть?
     -- Ну! -- ответил он, дожевывая.
     -- Покажи, а?
     -- Зачем?
     --  У меня-то  нет, -- пожаловался я. И  это его растопило.  Уж так ему
стало жалко меня, обделенного,  что он достал и показал мне снимок Девки, не
выпуская, впрочем, из рук.
     Я, естественно, понадеялся, что остальные отреагируют. Но такой реакции
я не ожидал.  Каждый  достал свой снимок и, молитвенно жуя, уставился в него
чуть ли не со слезами.
     Никакой ревности, никакой драки.
     --  Лар,  --  позвал я сидевшую справа  от меня Курбанову.  --  А  тебе
ничего, что у них тоже ее снимки?
     -- Кура,  --  дисциплинированно  поправила  она  меня.  --  Называй  по
позывному. Марина сказала, чтобы мы их слушались, как ее.
     -- Понял, виноват. Кура,  --  поправился я. -- Но  разве не обидно, что
она и с мужиками ну... Это?
     -- Это ее дело, -- вздохнула Лариса. -- Лишь бы она была счастлива.
     -- Ты ее любишь? -- вырвалось у меня. Лариса мечтательно улыбнулась:
     -- Больше жизни.
     И  остальные  тут же присоединились,  вознося восторженную "молитву" за
здравие и счастье своей коллективной ненаглядной.
     Более жуткого и омерзительного зрелища мне видеть не доводилось. Они не
были зомби. Ни капли. Я же видел, как  азартно они стреляли, как разминались
в  спарринге,  как  сейчас,  блестя  от  счастья  глазами,  каждый  старался
придумать  самые-самые,  свои  собственные  ласковые слова  для  описания  и
восхваления любимой.
     Да  и  Девка, если  разобраться, была еще вполне  ничего себе. Не  При,
разумеется, но я вполне понимал, что ее запросто можно  полюбить. Я встречал
мужиков,  сохнувших по таким  чувырлам, в  сравнении с которыми  и Девка  --
богиня.
     И  все-таки,  все-таки   в  этой  инспирированной  химией   любви  была
корежившая меня омерзительность. Наверное, просто дело в том, что я махровый
индивидуалист. Если уж я кого люблю, то остальные, пожалуйста, идите на фиг.
Вот и все. Не сотвори себе кумира, как говорится.
     Или  -- нет,  не  все. Есть нечто  потрясающе  омерзительное  в  облике
счастливого  раба.  Даже  самый  забитый,  измочаленный непосильным  трудом,
перепуганный или бунтующий подневольный  человек может вызвать  сочувствие и
желание  защитить.  Счастливый раб, до  слез  влюбленный в своего владельца,
омерзителен. И неважно  кто он, этот владелец, -- Сталин, Водка, Шприц, МММ,
Государство, Родина, Макашов, Зюганов, Девка... Счастливый раб омерзительнее
даже, чем рабовладелец.
     Впрочем, все это словеса. Мне они нужны, чтобы легче было потом убивать
этих  людей, которые  вообще-то мне  пока  не сделали ничего плохого.  Кроме
того, что  всецело  подчинялись  тем,  кто намерен  меня  поиметь,  а  затем
ликвидировать. Ни  первого,  ни второго я им просто  так  позволять  был  не
намерен.  Со всеми, разумеется,  справиться будет  очень  проблематично.  Но
попытаться я обязан.
     Мне нужно еще с При разобраться.
     Я прислушался к себе: а сам-то я как? Не свихнулся ли на ней?
     Да  нет. Мне  нравятся  ее  грудь, задница, глаза. Голосок тоже ничего.
Ревнует  она забавно. Приятно, что в постели, как  пионер,  всегда готова. И
если  она,  допустим,  попросит  меня кого-то  пришить  ради  нее,  то  я...
Возможно,  послушаюсь.  Почему не  сделать приятное  хорошему  человеку?  Но
только -- если этот "кто-то" и мне самому  активно  не понравится. Как Каток
или Лапиков, например.
     Нет, в себе я был уверен.
     Потому  что  искренне жалел  сейчас, что не трахнул, когда  была  такая
возможность, Ларису. Сейчас, в  мечтательном  состоянии,  она  была чудо как
соблазнительна. А если тебя  тянет налево -- это верная примета, что  ты сам
себе хозяин.
     И  я в расстроенных чувствах --  а как  бы  славно все почитатели Девки
могли  передраться,  если  бы  организаторы  этой  акции  не  оказались  так
предусмотрительны! --  отправился  к  начальству. Дверь у  них  была  плотно
прикрыта,  голоса слышно, но слов  не разобрать.  Вежливо  постучав, я вошел
после разрешения. Доложил,  что чувствую себя еще  неважно и  хотел бы взять
тонизирующие таблетки.  Мне  разрешили. Катков  сам, не  доверяя мне  связки
ключей, отпер шкаф, в  котором среди  оружия лежали и шмотки, бывшие на мне,
когда меня  схватили  в  Абрамцеве.  Там же  и  рюкзачок. Я, честь  по чести
повернувшись  к  свету  и  к  почтенной публике, достал  аптечку, а  из  нее
таблетки.  Все на виду, мне скрывать нечего. Я, может, полгода на этот фокус
убил.
     Футлярчики  со стеклянными  ампулами газовых гранат мягко скользнули  в
руку, но тут Каток, точно у него были глаза на затылке, засмеялся:
     -- Зря ты это, Муха.  Пусты твои закрома. Неужели ты понадеялся,  что я
после твоих выкрутасов у Девки хоть один шанс тебе оставлю?
     Это и называется: полный облом.
     Глава двадцать четвертая. "Гвозди бы делать из этих людей"
     Генерал-лейтенант Ноплейко Иван Васильевич, начальник САИП ФСО  РФ, пил
утром  9  февраля крепчайший  кофе, чтобы и после  бессонной  ночи сохранять
полную  работоспособность.  Слишком  ответственный  настал  момент.  Апогей,
фигурально  выражаясь, всей операции. Он  пил  крепчайший  кофе, принесенный
адъютантом,  и  в  ожидании Гнома набрасывал  тонко заточенным карандашом ТМ
эскиз памятника. Иван Васильевич неплохо рисовал с детства, его в свое время
даже уговаривали  пойти в  художественное  училище.  Но  он  выбрал военное.
Родине  нужны  в  первую  очередь  солдаты.  А  художники... Любой настоящий
солдат,  получив  соответствующий  приказ, может  стать  художником.  А  вот
наоборот -- не получится. Наоборот -- вряд ли.
     Памятник вырисовывался такой: громадная фигура друга Бори с непокрытой,
развеваемой ветром перемен седой  шевелюрой.  Одной  рукой он  опирается  на
коленопреклоненного  (чтобы  удобнее  было  целиться   во   врагов)  маршала
Ноплейко,   а    другую   протягивает    тоже   коленопреклоненной   (символ
дисциплинированности) грудастой (символ плодородия), но со  строгим скорбным
лицом  (символ истового  служения  долгу)  женщине. Лицо ее Ноплейко не стал
прорисовывать. Тут все зависело  от места установки типового монумента.  Оно
будет   тонким  горбоносым  --  в  Армении,  плосконосым  --   в   Киргизии,
средне-чернявым --  в Чечне. И так  далее. У каждого народа Родина  -- мать.
Вот  она  и пришла, принесла присягу  Отцу. Нормально. Но  первой,  конечно,
будет Грузия.  Республика,  в которой  впервые  и  с блеском сработает  его,
Ноплейко, система  восстановления Державы.  Эта система  покажет другу Боре,
что все,  кого он доверчиво допустил к себе, -- бездельники, воры и болваны.
Только он, только верный Ваня способен служить ему бескорыстно и эффективно.
Вот тогда  друг  Боря  все поймет,  ему станет  стыдно  перед  несправедливо
отодвинутым в тень вернейшим другом Ваней. И он наконец скажет...
     Что скажет друг Боря, Иван Васильевич представить  не успел. Потому что
карандаш совершил святотатство. Протянутая  рука  монумента  показалась ему,
карандашу, слишком пустой. И он, карандаш, несколькими штрихами вложил в эту
могучую  правую  руку  пустую  рюмку.  Сразу лицо монумента  приобрело живое
воодушевленное выражение: "А-а, фигня все это! Наливай!"
     Генерал, мигом  опомнившись, отбросил грифельного  предателя и, схватив
резинку, стер всю руку центральной статуи.  А потом еще мелко порвал листок,
свалил ошметки  в пепельницу  и поджег.  Вот почему еще Иван  Васильевич  не
пошел в  художники. Это дорога  -- к сумасшествию. Потому  что у  художников
кисти, перья  и карандаши имеют свойство становиться самостоятельными. Точно
кто-то  извне начинает двигать  твоей рукой, и тогда она способна нагородить
такое... Солдату проще. Он  всегда знает,  от  кого  и против  кого  исходит
приказ.
     Ноплейко  посмотрел  на  часы:  ну  где  же  этот  чертов  Гном?  Время
поджимает, самолету вот-вот надо вылетать.
     Нет, это удивительно, как четко и ясно мыслится  и работается, когда  у
тебя есть  четкая и светлая  цель. Когда  цель эта --  процветание  Державы,
матери-Родины.
     Ситуация  беспроигрышная. Этот изменник  Шеварднадзе, выдавший тех, кто
стремился  сохранить  СССР  и этим напугавший нестойких, сгинет.  Уцелеть на
этот  раз, когда  операция подготовлена с тройной перестраховкой, ему просто
невозможно.  Те,  кто  придут на  его  место, либо  они  будут  слушаться  и
тихо-скромно опять проситься под крыло России,  либо Грузия  станет изгоем в
международном сообществе. Как Ирак. Ни  о каком  НАТО, ни о  какой перекачке
через них нефти не будет и речи.
     Если же, о чем смешно думать, но думать генерал обязан по должности, --
если вдруг что-то  все-таки не заладится и предатель уцелеет, все равно САИП
будет на  высоте. Служба генерала Ноплейко представит  неопровержимые улики,
которые  укажут,  что вся  эта  авантюра  --  чисто  грузинские,  внутренние
разборки.  Но!  В них окажется замешано некое УПСМ,  в котором  шибко  умные
собрались.  Настолько  умные,  что  не захотели  прислушаться  к его,  Ивана
Васильевича,  рекомендациям.   Потому   и   вляпались:   их   Голубков,   по
свидетельству прессы, отпускал намеки в адрес Грузии, его, Голубкова, боевик
Мухин демонстрировал грузинским заговорщикам боевой снаряд, который сделан в
НИИ, работающем  под  эгидой  УПСМ, он же, Мухин,  вылетел из Шереметьева  в
Грузию, и он же, Мухин, убит случайной пулей во время покушения.
     Разумеется,  человек, который раскрыл все это  и  тянет такой  огромный
воз, никак не может  оставаться всего лишь  генерал-лейтенантом. И он должен
подчиняться напрямую самому президенту, а не какому-то штатскому куратору...
     -- Товарищ генерал? -- мягко  прошелестел из селектора голос адъютанта.
-- К вам Гном.
     -- Ясно, пускай, -- встрепенулся Иван Васильевич.
     -- Но он с четырьмя спецназовцами. Вооруженными!
     -- Да-да, я в курсе. Запускай!
     Генерал  встал, одернул китель и впился сумрачными на безбровом дряблом
лице глазами во входивших.
     Да, это были _бойцы_!
     Высокие,   мощные,   двигающиеся    с   неукротимостью   и   плавностью
непрошибаемых  бесшумных  бронемашин.  А   бесшумность  всесокрушающей  мощи
особенно  впечатляет.  И  -- глаза! В глазах у них  неукротимый дух, сияющая
преданность, несокрушимая воля и жажда приказа.
     Молодец Полянкин.  Надо будет представить его к  ордену, заслужил. Но и
Катков  молодец --  каких орлов выбрал. Это не голубковские замухрышки вроде
этого Мухи...
     -- Здравствуйте, хлопцы, -- улыбнулся Ноплейко.
     -- Здра!  Жла! Тва-генерал! -- в три  коротких выдоха рявкнули солдаты,
вытянув шеи и расправив монолитные груди.
     --  Вольно! Готовы выполнить приказ?  --  Генерал  любовался ими сквозь
накатившую слезу, но счел нужным не скрывать своих чувств.
     --  Так  точно,  готовы!  -- браво  отрапортовал старший, светловолосый
красавец,   серые   глаза  которого  смотрели  на  генерала  с  неизъяснимым
обожанием.
     --  Молодцы, сынки. --  Смахнув слезу,  генерал  повернулся  и подозвал
бойцов к столу, на котором была развернута карта-схема.
     --  Вот  что  вам предстоит  сделать. Сегодня,  примерно в двадцать три
тридцать,   группа   террористов  предпримет  попытку   уничтожить   некоего
политического деятеля. К нам эта их  акция отношения  не  имеет.  В  нее вам
нельзя вмешиваться ни в коем случае. Ясно?
     -- Так точно!
     До  чего все же греют генеральскую душу восторг и  преданность в глазах
солдата,  готового выполнить любой  приказ. Любой! -- вот в чем  секрет. Все
эти контрактники, которые намерены служить за деньги, выбирая, какие приказы
им кажутся законными, а какие нет, -- готовые предатели. Солдаты удачи, мать
их...  Разве  уговоришь такого лопатой радиоактивный графит кидать? Никогда,
слишком много о себе  понимать стали. Не случайно Ноплейко не жалел средств,
чтобы   его   журналисты  показали   обществу,  как   глупы   эти   идеи   о
профессиональной армии и  какие хреновые солдаты эти контрактники. Деньги им
за службу.  Вот  вам  шершавого!  Служить  будут  вот  такие, не замутненные
рассуждениями,  призванные  со школьной  скамьи,  умеющие  только слушаться,
ребята.
     -- ...Мы имеем точную  информацию: после данной  акции  эти  террористы
намерены напасть на ряд видных лиц российского государства. В частности и на
меня,   --  скромно   уточнил  Ноплейко,   внимательно  следя  за   реакцией
инструктируемых. Лица троих мгновенно окаменели и выразили неописуемый гнев,
а  четвертый,  с  темно-русой  вьющейся  шевелюрой и  гордым  носом  арийца,
воскликнул, не в силах сдержаться:
     -- На куски порвем мерзавцев! Головы вам сюда доставить?!
     -- Нет-нет,  -- добродушно ответил не  обманувшийся в  своих  ожиданиях
генерал.   --   Хотя...  Нет,  впрочем,  не  надо.  Достаточно   их   просто
ликвидировать. Но обязательно -- всех! И пусть вас не смущает, что среди них
окажутся наши сослуживцы подполковник Катков и майор  Лапиков. К  сожалению,
они стали предателями.
     --  Жа-аль,  --  вздохнул  кудрявый, --  может, хоть  их головенки  вам
привезти?
     -- Нет-нет. Это -- лишнее. Самолет вас ждет. -- Он снова привлек  общее
внимание к карте-схеме. -- Он зайдет вот  над  этой, считающейся заброшенной
полосой, на  которой притаились террористы  и откуда они собираются улететь.
Вы  десантируетесь вот здесь. Там  приготовлен транспорт. Займете позиции  в
парк