щий  в  деревне.  Но  вдвоем  много  не
наработаешь, а упускать такие выгодные заказы  было  жалко  -  во  мне  уже,
видно, проснулась мелкая акула капитализма.
   Затопино - деревушка лесная, здесь исстари столярничали и  плотничали,  и
руки у мужиков росли откуда надо. Только вот пили по-черному.  А  подпускать
человека с бодуна к той же циркулярке - Боже сохрани! Пришлось  идти  путем,
который я проторил еще два года назад, когда  нужно  было  передать  кому-то
деревенское стадо, пасти которое я подписался  после  увольнения  из  армии.
Тогда я отвез прежнего пастуха Никиту в Зарайск к наркологу, тот вкатил  ему
дозу какой-то современной химии  -  и  на  ближайшие  пять  лет  проблема  с
пастухом была решена.
   Первой моей жертвой стал мой одноклассник Мишка  Чванов.  Он  уже  совсем
доходил, с работы поперли, жена и  два  пятилетних  пацана,  ровесники  моей
Настены,  кормились  лишь  с  огорода  да  от  коровы.  Но  мое  предложение
"зашиться" Мишка отверг с присущей ему гордостью. Я хотел уж было  уйти,  но
глянул на его жену и ребятишек, на голую избу, из  которой  Мишка  отдал  за
бутылку  все,  начиная  с  телевизора  и  кончая  льняной  самотканой,   еще
прабабкиной, скатертью. Набил я этому герою морду, кинул в салон "террано" и
отвез  знакомым  путем  в  Зарайск.  После  капельницы  и   лошадиной   дозы
снотворного Мишка дрых двое суток.  На  третьи  получил  тот  самый  укол  в
задницу и официальное разъяснение, что препарат раскодированию не поддается,
и даже если пациент, то  есть  он,  съест  ящик  лимонов  (так  когда-то  от
антабуса избавлялись), любая  капля  спиртного,  пусть  это  хоть  корвалол,
отправит его в мир иной или превратит в паралитика.
   Первую неделю Мишка на меня дулся, бухтел, что я нарушил Декларацию  прав
человека и меня нужно судить международным судом в Гааге, потом  втянулся  в
работу, с каждым днем становился все веселей, а на стене в столярке  отмечал
палочками прожитые дни и недели. Как узник замка Иф. Стена была большая,  на
пять лет хватит.
   Вторым  тоже  был  мой  бывший  одноклассник,  Костик  Васин,  серебряный
медалист и трудяга, его привела жена. Потом пришли  двое  мужиков  постарше,
сами, мои соседи Артем и Борисыч.
   Штат столярки был полностью укомплектован, но тут  возникло  новое  дело.
Покупать обрезную доску на лесоскладе  было  накладно,  да  и  глупо,  когда
живешь в лесу. Поэтому я откупил в местном  леспромхозе  делянку,  пропустил
через зарайского нарколога еще четырех мужиков и отправил их  на  лесоповал.
Еще троих пришлось нанять для работы на пилораме того же леспромхоза и двоих
- в арендованной там же сушилке.  А  тут  снова  возник  знакомый  банкир  и
попросил прислать ему плотников, но только, если  это  вообще  возможно,  не
очень пьющих.  Это  было  в  принципе  невозможно,  но  объемы  столярных  и
кровельных работ в поселке новых русских были немереные. В  итоге  зарайский
нарколог получил еще двенадцать пациентов и даже дал  мне  скидку  в  десять
процентов как оптовому потребителю его услуг.
   Через два месяца почти все мужское население  Затопина  работало  в  моем
ИЧП, а затопинские бабульки сильно меня и Ольгу зауважали и обращались к нам
по имени-отчеству и на "вы". Не скажу, что это оставляло  меня  равнодушным,
все-таки приятно чувствовать себя благодетелем даже  в  небольшой,  отдельно
взятой деревне.
   Новые русские не жлобились из-за каждой копейки, платили хорошо  -  и  за
качественную работу, и за уверенность, что их дворцы не сожгут по пьянке,  а
фирменную итальянскую сантехнику не разворуют. Но все же я оставался  еще  в
глубоком минусе, учитывая стоимость станков и оборудования. Да  и  нарколог,
хоть и делал мне, оптовику, скидку, брал за каждого по сто баксов.  Так  что
наезжать на меня было явно рано - все равно что скручивать шею цыпленку,  не
дав его костям набрать мяса, или стричь овцу, не обросшую шерстью. Это  даже
наше государство понимало и потому давало на первое время  молодому  мелкому
бизнесу, вроде моего, налоговые послабления.
   Но мои нынешние гости, судя по всему, так не считали. У них были,  видно,
свои представления об экономике малого предприятия.  Или  о  чем-то  другом.
Допустим, о жизни вообще.
   - Здорово, хозяин! - приветствовал меня старший, проходя внутрь  столярки
и с интересом осматривая готовые дверные и оконные блоки и заготовки к  ним.
- Дела идут, а?
   - Так, понемногу, - неопределенно ответил я.
   - Не прибедняйся, - добродушно посоветовал он. -  Отправь-ка  мужиков  по
домам, им пора махнуть по соточке,  а  то  заездил  ты  их  -  гляди,  какие
смурные. А нам с тобой потолковать кое о чем надо.
   Мои  работники  действительно  посмурнели,  а  Мишка  Чванов  без   нужды
переложил с  места  на  место  плотницкий  топорик  и  быстро  вопросительно
взглянул на меня. Я  отрицательно  покачал  головой.  С  Мишки  сталось  бы,
конечно, кинуться с топором на гостей при пушках, парень он был  безудержный
что в пьянке, что в работе, что в драках,  которые  еще  в  школе  возникали
между затопинскими и выселковскими. Но сейчас его безудержность  ни  к  чему
хорошему привести  не  могла.  Я  посоветовал  своим  особо  на  соточки  не
налегать, отчего они посмурнели еще больше, попросил гостей подождать минуту
и заглянул на кухню - единственное  полностью  законченное  помещение  моего
нового дома. Ольга царствовала  там  -  среди  кафеля  и  японской  кухонной
техники. Тут же крутилась Настена.  Я  напомнил  Ольге,  что  пора  идти  за
молоком к бабе Клаве, а заодно  и  прогулять  собак,  которые  засиделись  в
вольере.
   - Кто эти люди? - спросила Ольга.
   - Заказчики.
   - Мне они не нравятся.
   - Мне тоже. Но мы не будем дружить с ними семьями.
   У калитки меня поджидал Мишка. Я велел ему под любым предлогом  задержать
Ольгу с Настеной часа  на  полтора,  не  меньше:  пусть  Люба,  жена  Мишки,
попросит совета насчет ребячьих болезней, это самое верное.
   - Понял, - сказал Мишка. - Ништяк, Серега. Не дрейфь. Мы с тобой,  понял?
Продержись немного. Совсем немного, понял? А мы сейчас, мы быстро, понял?
   И он рванул к своей избе, не разбирая дороги. Я не очень-то понял, что он
имел в виду, да и думать об этом мне было некогда. Нужно  было  решить,  как
быть с гостями.
   Не нравились они мне. Не вообще, как любому нормальному человеку не может
нравиться уголовная шантрапа. Нет, чем-то еще другим. Одно я понял  довольно
быстро: они были не наши. Не выселковские, не зарайские, не раменские. Любое
место все-таки накладывает свой отпечаток на человека. Про города  и  страны
не говорю. Но даже в соседних деревнях люди хоть чем-то, да разнятся друг от
друга. Взять наше Затопино и, допустим, Ключи. Всего-то разделяют их десяток
километров и река Чесня. А люди чуть да другие. И даже не скажешь чем. А для
местного жителя сразу ясно: этот из Ключей, а тот из Маслюков или Выселок. А
тут и тонким наблюдателем не нужно  быть,  чтобы  определить:  не  из  наших
краев. Из каких - не знаю. Но не из наших. И не из Москвы, это само собой.
   Никаких выводов из своего умозаключения я делать  не  стал,  да  и  какие
могли быть выводы, я просто рассудил, что всему свое время, и сначала  стоит
поглядеть, как будет складываться ситуация.
   * * *
   Когда я вернулся в столярку,  двое  по-прежнему  покуривали  у  машин,  а
четверо разглядывали  станки.  И  было  на  что  посмотреть.  Один  немецкий
многофункциональный "вайсмахер" с программным компьютерным управлением  чего
стоил.
   - Богато живешь,  хозяин,  -  оценил  старший,  закурив  "беломорину".  -
Богато. Не один косарь баксов небось всадил в машины?
   - Не один, - согласился я.
   - А сколько?
   - Много. - Я кивнул на "беломорину" в его руке, синей от татуировок. - Не
курил бы ты здесь, а? Сухое дерево, пыль.
   - Во-во, - подхватил он, продолжая курить и стряхивать пепел на пол. -  Я
и говорю: бросит кто спьяну чинарик, да если еще бензинки  чуток  прольет  -
ведь вмиг все сгорит, нет? Обидно же будет, скажи?
   В общем, все было ясно. Опять же - на первый взгляд.
   Ну не нравились мне мои гости. Что-то в них было не то. По всем  приметам
это был банальный наезд. И вместе с тем нет, не просто наезд. А что? Не  мог
допереть. И потому злился, хотя, понятное дело, держал себя, как  выражаются
в культурных компаниях, в  рамках  приличий.  Но  на  всякий  случай  открыл
распределительный щит, пощелкал рубильниками и между делом нажал  кнопку  на
неприметной черной коробочке с замигавшим красным светодиодом.
   - А это что за хренобень? - заинтересовался старший.
   Он, конечно, сказал не "хренобень", а по-другому, но смысл был тот же.
   - Пожарная сигнализация, - объяснил я.
   - Ну-у! Пока из Зарайска пожарки прикатят, от твоей столярки и хазы  одни
головешки останутся!
   Я промолчал. Не объяснять же ему, что эта хренобень подает  сигнал  не  в
зарайскую пожарную часть, а чуть-чуть в другое место.
   - Сколько на тебя мужиков пашет? - продолжал расспросы мой гость.
   - Двадцать шесть.
   - Не хило. По сколько же ты им платишь?
   - Когда как. Пока немного. По сто пятьдесят - двести.
   - Тысяч? - уточнил он.
   - Тысяч! Кто же за сто пятьдесят тысяч будет работать? Баксов, конечно.
   - А сколько самому остается?
   - Долларов по триста в месяц, - ответил я, и это была чистая  правда.  Но
мой любознательный собеседник мне, разумеется, не поверил.
   - Ладно туфту гнать! У самого японская тачка, домину строишь.
   - У бабы новая  "Нива",  -  подсказал  качок,  утомившись,  видно,  ролью
стороннего наблюдателя.
   - Она устроилась музыкальным работником  в  детский  сад  в  Выселках,  -
терпеливо объяснил я. - Каждый день по четыре километра туда и  обратно,  да
еще с ребенком - не находишься. Пришлось купить "Ниву".  По  нашим  дорогам,
сами понимаете...
   - Давай к делу, - перебил меня старший. - Ты меня знаешь?
   - Нет, - честно ответил я.
   - Я - Шрам. Понял?
   - А по имени-отчеству?
   Он слегка удивился вопросу, но все же ответил:
   - Николай Васильевич.
   - А я - Сергей Сергеевич.
   - Я тащусь! - снова  вмешался  в  разговор  качок.  -  Сергей  Сергеевич!
Вникни, Шрам, а?
   - Заткнись, - бросил ему Шрам и повернулся ко  мне:  -  Это  Чир.  Мастер
спорта по боксу, между прочим. А те двое, не смотри, что невидные  из  себя,
каратисты. Правильные пацаны. У того черный пояс, а у второго - красный.  Ты
Пашу Раменского знал?
   - Здоровый такой, с родимым пятном на носу? - уточнил я.
   - Ну! - подтвердил старший.
   - Знать особо не знал, но приходилось встречаться.
   - Больше не встретишься.
   Подручные Шрама захохотали. Я бы сказал - довольно нервно. Нетрудно  было
догадаться почему. Месяца два назад  Пашу  Раменского,  державшего  Зарайск,
пристрелили при разборке вместе с тремя или четырьмя его  кадрами.  Об  этом
даже в "Московском комсомольце" была заметка.  И  теперь  на  первый  взгляд
выходило, что Шрам осваивает отвоеванную территорию.
   Но только на первый взгляд. Тут у меня уже не было ни малейших  сомнений:
Пашу Раменского я действительно знал  -  познакомился  во  время  тех  самых
душеспасительных бесед.  И  он,  кстати  сказать,  показался  мне  человеком
разумным  и  даже  рассудительным.  Во   всяком   случае,   умеющим   трезво
просчитывать  варианты.  И  он  первым  понял,  что   с   такими   странными
отморозками, какими в глазах его  окружения  были  мы,  лучше,  пожалуй,  не
ввязываться в принципиальные споры. Ну, до поры до времени.  Так,  вероятно,
он решил и даже убедил в этом своих более горячих сподвижников. Но до своего
времени, увы, не дожил.
   Все так. Пашу я знал. Но главное было в другом: ни этот Шрам, ни один  из
его подручных Раменского и в глаза не видели. Паша был маленький,  весь  как
бы перевитый жилами сорокалетний человечек с  орлиным  носом  и  без  единой
родинки или даже бородавки на изрытом оспой лице. Такого один раз увидишь  -
и уже ни с кем не спутаешь. Да, его шлепнули при  разборке,  это  верно.  Но
было у меня ощущение, что об этой  разборке  Шрам  узнал  из  той  же  самой
заметки в "Московском комсомольце". Ай-ай-ай. А врать-то нехорошо. Но врут -
по крайней мере в подобных  случаях  -  не  из  любви  к  искусству,  а  для
достижения каких-то вполне определенных целей.
   Каких?
   Случайный наезд залетной братвы?
   Ну, посмотрим.
   - Договоримся так, Сергей Сергеевич, - продолжал Шрам. - Ты  отстегиваешь
нам пять штук и спишь спокойно.  И  никаких  пожаров  не  боишься  и  вообще
ничего.
   - Пять штук чего? - переспросил я.
   - "Зеленых", козел! Чего! - популярно разъяснил мне качок.
   - А, "зеленых"!  -  повторил  я.  -  Нет  вопросов.  У  меня  как  раз  в
инструментальном  шкафчике  были  отложены  пять  тысяч  баксов   -   завтра
предстояло расплатиться с леспромхозовскими за делянку с трелевщиками  и  за
пилораму с сушилкой. Я извлек пачку и бросил ее Шраму.
   - Можешь не проверять, вчера из  банка.  Пачку  он  поймал  ловко,  одним
движением, но вид денег, как мне показалось, его крайне озадачил. Он  вскрыл
бандероль, полистал новые стольники, но выражение  некоторой  обалделости  с
его лица так и не исчезло.
   - Что-то не так? - спросил я.
   Он не ответил, а по-прежнему вертел  баксы  в  руках,  что-то  напряженно
обдумывая. Его поведение показалось странным даже качку.
   - Какие проблемы, Шрам? - спросил он. - Дело сделано. Все ясно: лох. Плюс
навар. Мотаем?
   Шрам постучал пачкой по ладони и рассудительно заметил:
   - Не долго ты проживешь, Чир. Нет, недолго. А почему? А потому что лезешь
не по чину. Нам что было сказано? Бабки взять?
   - Нет. Нам было сказано...
   - Заткнись, придурок. И молчи, пока тебя прямо не спросят! Понял?
   - Понял, Шрам, все понял, - заверил качок. - Молчу.
   Это было уже интересно.
   - Приятно с тобой иметь дело, Сергей Сергеевич, - заметил Шрам. -  Быстро
ты все понимаешь.
   Он бросил мне пачку баксов. Я поймал ее не менее ловко, чем он сам.
   - Сто, - сказал Шрам. - И немедленно.
   - Сто чего? - уточнил я. - "Зеленых"? Сто тысяч? Ты за кого  меня.  Шрам,
принимаешь? Ты в столярке, понял? А не в "Чейз манхэттен банке". Даже если я
продам все оборудование вместе с домом  и  землей,  вряд  ли  выручу  больше
полтинника. Ну, плюс двадцатник за "ниссан"  и  еще  копейки  за  "Ниву".  Я
принял тебя за разумного человека. Но начинаю в  этом  сомневаться.  А  если
быть совершенно честным, я вообще не понимаю, почему  должен  тебе  платить.
Хоть копейку.
   Качок даже ахнул от такой моей наглости:
   - Не въезжает! Дай, Шрам, я ему растолкую?
   - Ну растолкуй, - разрешил старший.
   - Слушай сюда, ты, Сергей Сергеевич!  Ты  нам  по  жизни  должен!  Теперь
въехал, нет?
   - Нет, - сказал я. - Мне приходилось слышать это выражение. Но смысла  не
понимаю. По какой жизни я вам должен? По вашей или по моей? "Ты нам по жизни
должен". Что это, собственно, значит?
   - Это значит, что делиться надо! Теперь понял, козел?
   - Ну, допустим. Но почему я должен делиться с  вами?  Вы  что,  инвалиды,
немощные?
   - Я чего-то не врубаюсь, - обратился качок к Шраму. - Он дуру гонит или в
самом деле совсем плохой, не понимает?
   - Все он понимает. Даже чуть больше, чем нужно.
   - Понимаю, конечно,  -  согласился  я,  продолжая  разыгрывать  сельского
дурачка. - Но я и другое понимаю.  Если  вы  сожжете  мою  столярку,  вообще
ничего не получите.
   - Верно, не получим, - кивнул Шрам. - Но мы другое получим.  После  этого
нам уже ни с кем не придется разводить такой базар.
   - Акция устрашения, - уточнил я. - Воспитательное мероприятие.
   - Грамотный ты, Сергей Сергеевич, парень.
   - Да нет, Николай Васильевич, это я просто радио наслушался. И телевизора
насмотрелся. Ну так начинайте прямо сейчас, чего тянуть? Бензин в  гараже  в
канистре, спички у самих есть.
   Подручные Шрама переглянулись с искренним недоумением.
   - Полечить его для начала? - предложил качок.
   -  Не  спеши,  -  возразил  Шрам,  разминая  очередную  "беломорину".   -
Предупреждал же я тебя: не спеши. Угробит тебя, Чир, эта  спешка.  Серьезные
дела делаются неторопливо. Правильно, Сергей Сергеевич?
   - Ну, допустим, - согласился я, хотя, между нами, считал,  что  серьезные
дела делаются либо очень быстро, либо за них лучше вообще не браться.
   - О чем я и говорю, - рассудительно продолжал Шрам. - Это  хорошо,  когда
человек не цепляется за свое добро. Добро - что? Сегодня есть,  завтра  нет.
Добро можно снова нажить, а вот кое-чего снова не  наживешь.  Ты  представь,
Сергей Сергеевич, что вот пошла твоя жена с дочкой за молоком или просто так
погулять,  а  тут  вдруг  какие-нибудь  отморозки.   А?   Времена-то   нынче
неспокойные. И ведь никакие собаки не помогут, собак перестрелять  -  нечего
делать. И никто  не  поможет,  кричи  не  кричи.  Все,  наоборот,  по  избам
попрячутся. Как тебе такая картинка?
   Не стоило ему это говорить. Нет, не стоило.
   Его  я  убил  сразу  -  проломил  висок  носком  старого,  еще  с  Чечни,
спецназовского ботинка. Одновременно метнул диск циркулярки  с  закруткой  в
обладателя черного пояса и попал хорошо, в переносицу. Тут же сломал  правую
руку качку, успевшему вытащить "тэтэшник",  и  в  броске  достал  обладателя
красного пояса, который от неожиданности  даже  не  шевельнулся.  Двое,  что
стояли у машин, разом сунулись, как я и предполагал, на шум и получили  свое
по полной программе. Ну, не по полной, убивать я их не собирался: щенки еще.
Они нужны мне были живыми для воспитательного мероприятия.  На  этот  раз  -
моего.  А  в  любом  воспитательном  мероприятии  главное  что?  Публика.  Я
совершенно не представлял себе, что вся эта история  значит,  но  на  всякий
случай решил извлечь из нее максимальную пользу. На будущее. На тот  случай,
если это действительно просто наезд. Хотя уже был почти на все  сто  уверен,
что это не так.
   Краем  глаза  я  отметил,  что  молодые  рыбаки-студенты  в  адидасовских
спортивных костюмах  присунули  к  берегу  плоскодонку  и  делают  вид,  что
разбирают снасти. Так что времени оставалось уже совсем немного.  Поэтому  я
даже связывать никого из моих гостей не стал, лишь вытащил их ТТ и бросил  в
угол, а "макарку" Шрама оставил на месте в его наплечной кобуре. После  чего
отволок всех к стене, на которой Мишка отсчитывал свою "пятилетку здоровья",
открыл вентиль и полил всех из шланга, чтобы привести в чувство.
   Сомнений в выборе объекта моего педагогического  мероприятия  у  меня  не
было. На эту роль как нельзя лучше подходил качок. Он сидел у стены  и  тихо
скулил,  баюкая  сломанную  руку.  "Черный  пояс"  зажимал   обеими   руками
разрезанную переносицу, между  пальцами  сочилась  почему-то  очень  темная,
почти черная кровь. На роль зрителя он не  годился,  а  остальные  годились.
Кроме Шрама, конечно, в руке которого  так  и  белела  последняя  в  его  не
слишком безгрешной жизни невыкуренная "беломорина".
   Я ухватил качка за златую цепь и подтащил к циркулярке.
   - Какое дело вам  заказали?  -  Он  замычал,  завертел  головой,  пытаясь
освободиться. Но цепь была из хорошего металла, качественного, хоть и не  из
золота. - Кто заказал? - продолжал я. Он по-прежнему крутил головой.
   Я включил циркулярку и сунул  его  морду  к  сверкающему  диску,  который
вращался со скоростью восемь тысяч оборотов в минуту. Звук  стоял  тот  еще,
поэтому пришлось перейти на односложные предложения.
   - Кто?
   - Не знаю! Какой-то Серый!
   - Что?
   - Не знаю, он со Шрамом толковал!
   - Где?
   Он помедлил с ответом, а я был уже не в том состоянии,  чтобы  сострадать
ближнему. Я ткнул  его  ноздрю  в  диск,  струйка  крови  окрасила  поднятый
защитный кожух.
   - В Химках!
   - Кто Серый?
   - Не знаю! Похоже, не знал.
   - Что заказал? - повторил я, крича ему в ухо, потому что визг от пилы был
весьма высоких децибелов.
   Он молчал. Я приблизил его ряшку к пиле. Он заорал:
   - На