где не
виднелось следов кровопролития, успокаивало. Хотя и немного.
     Помнились томный беззащитный  изгиб  нежного горла, один  теплый  запах
которого  доводил  до исступления, и  тут же -- маниакальное  желание чье-то
горло то ли перерезать, то ли  вырвать, то ли просто перегрызть. Мысли такие
для меня несвойственны, но то, что я их помнил как свои -- факт. Очень-очень
захотелось,  чтобы  все   это  оказалось  приснившимся   кошмаром.  Ах,  вот
проснуться бы  сейчас  у  себя  дома, и чтобы ничего не  было!  Но  следы на
матрасе  и  нытье  в  паху  эту   отчаянную   надежду  отодвинули  сразу   и
безоговорочно. Похоже,  здешний кружок  юных химиков  давеча  превзошел  все
мыслимое. Голова не болит, но на душе так паскудно, словно ребенка обидел.
     И  --  одновременно  --  дурацкий  сказочный  восторг.  Тут меня  опять
прошибло потом: в  памяти мелькнуло какое-то полудетское лицо, беспомощное и
прекрасное, в которое я... Боже ты мой!
     Вот чем этот сучий порох придумал меня повязать.
     Я, не  скрываясь,  обшарил взглядом стены: телекамеры  нет, точно. Ага,
есть  зато  пятачки  деревянных  попиков  под потолком, а  в  них  --  точки
отверстий  от  шурупов. Я подпрыгнул, заглянул  в  темный зев отдушины.  Там
блеснул штепсельный разъем для телекамеры.
     Вот как  это, значит,  тут  делается:  приходишь  -- пусто;  потом тебя
выводят на часик, возвращаешься, а тут уже все готово для видеосъемок. О-о?!
И распахнулась  тотчас  в памяти картина с варварски связанным телом поперек
топчана. И ненавидящие изумрудные глаза, в которые я был бы счастлив глядеть
всю оставшуюся жизнь.
     Добро пожаловать в мир животных -- ты, скотина!
     Может, мысль о видеозаписи  подействовала, может, еще что, но вспоминал
я  сотворенные ночью  свои  зверства не изнутри  происходящего,  а словно бы
зритель,  со  стороны. Мучительно  захотелось  все-все забыть,  прогнать  из
памяти.  Не получалось.  Это  большая творческая  удача  Михаила  Федоровича
Полянкина, что его не было в  пределах достижимости именно в те час-полтора,
которые  я переваривал все  сотворенное  мною в  бреду,  все,  что осмелился
вспомнить. Иначе он бы не просто принял смерть, он принял бы смерть лютую.
     Но вскоре до меня дошло, что  химия,  которой меня напичкали, химией, а
только если б не было в моей подкорке соответствующих мыслей, я просто бы не
смог так  изгаляться над  зеленоглазой.  Никакой наркотик не  заставит  тебя
делать то, что уже не содержится в твоих  мыслях или мечтах. Не желай  я сам
насилия,  полянкинская наркота самое  большее бы что сделала -- заставила бы
меня трахнуть тетку против ее воли. Не более того. Я и трахнул. Но ведь этим
же не обошлось.  Я издевался над ней, причем с таким наслаждением,  что и до
сих пор все внутри дрожит от восторга и желания повторить... Выходит, вот за
что  я хозяина своего  сверхгостеприимного  к  лютой  смерти приговорил.  За
наслаждение свое.  За то, что он  и сам за моими  гнусностями подглядывал, и
кому-то еще подглядывать позволил, снимая на видео.
     Я, старый, трепаный и дырявленный  не раз драчун, в глубине души считал
себя сильнее и чище если не  всех, то многих. Искал  адреналиновый  кайф под
пулеметными   очередями   и   перед   прицелами  гранатометов.   А  главное,
оказывается,  мое  наслаждение  --  в  понюшке  наркоты  и  в  беззащитности
скорченной женщины. Да  ведь... С этой дорожки,  разок  на нее попав, уже не
сворачивают...
     Представил:   сейчас  повернусь,  а   Она  опять  --  рядом.   Голая  и
беспомощная...  И понял: на коленях ее молить готов. Не знаю о чем. Пусть не
о прощении, такое простить невозможно, но хотя бы о том, чтобы поверила: это
не я ее терзал, а наркотик во мне.
     Вот так,  с  резкими  перепадами  --  от  злобного желания вырезать все
здешнее подземное поголовье,  чтобы  в одиночку  и безнаказанно пользоваться
телом  вдруг  обретенной мечты, до слезного моления о  прощении и  шансе все
искупить,  -- я  и  провел  часа четыре.  В долгом  поту и ознобе, в  долгом
отчаянном бешенстве. И уже не понимал: где тут я сам,  где остатки наркотика
в крови или в душе, где что. И как похмелье мучила жажда -- убить-растерзать
хоть кого-нибудь. Пытался успокоиться, уговорить себя, убедить в том,  что с
первого раза не втягиваются.
     Не помогало.
     Пришел  за мной опять Серега.  Смотрел опасливо, молчал, но  явно  ждал
моей реплики, чтобы поговорить.  Однако на сей  раз не  было у меня  на него
сил.  Возможно,  как вполне вероятному свидетелю моего  срама, ему и жить-то
осталось  в пределах целесообразности. А беседовать  с тем, кого приговорил,
противно, как с трупом.  Но я шел по коридорчикам и лестнице сосредоточенно,
освежая  в  памяти  свои  вчерашние  замеры  и  предвкушая встречу с  жирным
хозяйчиком подземелья.
     В  гостиной  меня  ждал   сюрприз:  возле  рюмки  водки  стоял  бытовой
репродуктор, от которого телефонный провод уходил куда-то в глубь казематов.
Водку я пить не стал, поозирался,  отыскивая телекамеру. Обнаружил аж две --
всю  комнату  они  простреливали.  На сей  раз  меня  тут,  похоже,  всерьез
опасались. Значит, знал, сволочь, чем потчевал.
     -- Алло-алло, -- сказал из динамика низкий,  но чистый, без помех голос
Полянкина. -- Слышно меня?
     Я молчал, разглядывая ногти: кусочков крови и чужой кожи под ними вроде
не было.
     --  Ну и чего ты дуешься? -- прямо-таки с  отцовской  укоризной спросил
подонок. -- Я ж и не  скрываю: да, хотел тебя приобщить. Да, мне нужно  было
тебя привязать  к себе.  Да, снималось все, что ты вытворял. Дело есть дело,
да? Не мог же я тебя отпустить просто так. И это не самый, согласись, тяжкий
случай...  Другие  бы  тебя  кровью  замазали.  А я в  душегубство  тебя  не
втягивал.  Заставил  тебя  прыть  проявить?   Заставил,  да.  Но  ты-то  сам
развлекался?  Еще как развлекался. И нечего на меня злобиться, усек --  нет?
Нам   еще  вместе  дело   с  твоим  чемоданом,  вернее,  с  его   содержимым
расхлебывать.
     Он говорил,  а я  себя уговаривал.  Мне сейчас, как никогда, нужно было
собрать все силы. Собрать  всю выдержку  и хитрость, которые во мне имелись,
чтобы если не  исправить  -- такое не  исправишь, -- так хотя бы выпутаться.
Полянкин, похоже,  уверен, что  сделал  достаточно,  чтобы  меня  уговорить.
Значит,  нужно  очень правдоподобно  уговориться.  Значит,  нужно  постоянно
напоминать себе: я сам виноват. Не он. Я -- сам.
     -- Чего молчишь? Я тебя за язык не  тянул! -- уже  негодовал Михуилище.
-- Сам ко мне пришел, сам просил помочь. Вот я тебе  и помогаю. Не кровью --
кайфом своим платишь.  Или ты думал -- бесплатно будет,  без  гарантий? Чего
молчишь? Ты  прикинь:  если  просто запись  с твоими  фокусами показать,  то
ничего тебе,  кроме  славы,  не будет. Секс-гигант  ты  наш.  А вот если  ты
залупаться начнешь, да если где-нибудь трупешник Принцессы -- ну той бабы --
с  твоим ножичком в горле  отыщут, вот  тогда -- да,  тогда тебе пожизненное
гарантировано. Не доводи до крайности, возьми себя в руки. К тому ж для чего
эта  запись?  Чтобы  ты знал:  как  только  хоть  словечко лишнее  про  меня
сболтнешь, меня подставишь -- тут  же и сам залетишь по полной программе. Мы
теперь в  одной  лодке, парнишка!.. Ну, коль хочется, подуйся, подуйся... Не
век  же тебе  чистенькой девочкой ходить. Не кривись. У каждого  из нас есть
такое, чего  вспоминать  не хочется, понял -- нет? Или, наоборот,  хочется и
вспомнить,  и  повторить.  Но  чтобы  без  свидетелей...  А?..  Захочешь  --
обеспечим. Вопросы есть?
     "Если б я  хотел получить от тебя  ответы, -- подумал я, с наслаждением
предвкушая,  как он будет расплачиваться за все,  совершенное мной, -- ты бы
уже плакал от желания поскорее  их выложить". Но верно, дело есть дело. Надо
выждать --  буду ждать. Всему свой срок. И еще об одном я подумал: он назвал
зеленоглазую Принцессой. Интересно, это кликуха, или  Михуил ляпнул так,  от
широты эмоций?..
     --  Пожрать  дадите?  -- уставился  я  в ближайшую  камеру,  на которой
контрольная лампочка не горела, но зато двигался окуляр трансфокатора.
     -- Нет  проблем. Сейчас  Сережа тебе  принесет. И  без добавок -- нам с
тобой сейчас ясные головы нужны.  Понимаешь...  Поверь, я в самом деле  хочу
быть  с  тобой откровенным. Мне  проще и интереснее, если партнер не требует
вранья, понял -- нет? А ты пока его добиваешься. Если обижаешься на меня  за
правду, значит, добиваешься, чтобы я тебе врал. Если настаиваешь -- буду. Но
ты прикинь: тебе  от этого лучше станет? Сейчас -- да, я тебя спровоцировал.
Но  честно, не скрывая. И ты теперь знаешь:  если выдашь мою берлогу властям
-- загремишь на много-много лет.  До этого только я от тебя зависел, а ты от
меня нет. Стоило тебе погореть  -- и я тоже  в заднице.  А теперь ты в  моей
безопасности заинтересован так же, как в своей. Согласись, все честно, да?
     Вошел Сергей, неся тарелку так, что половина его большого пальца была в
супчике. Он поставил супчик передо мной, вытащил ложку из кармана.
     -- Слушайте, -- спросил  я у камеры, -- а с вашими людьми  только через
вас или напрямую можно?
     -- Как хочешь... Давай напрямую.
     -- Ты, Серега, больше так не делай, -- попросил я тихо и очень вежливо,
понимая,  что срываю зло  на первом попавшемся. -- Я ж не виноват,  что меня
самого на кухню не допускают и тебе носить приходится?
     -- А чего? -- удивился алкаш. -- Принесу, ничего... Или супа не хошь?
     -- Я говорю,  что  после  пальцев твоих  в  тарелке, --  медленно,  как
ребенку, объяснил я ему, -- вкус не тот. И ложку мне  из кармана не давай --
кто его знает, что там у тебя еще лежало. Будь другом, вспомни о гигиене.  Я
ж не ананасов прошу, верно?
     -- А-а,  -- закивал мужик. -- Чего ему,  -- спросил он у телекамеры, --
на подносе теперь нести?
     -- Неси на подносе, если человек просит, -- хохотнул Михуилище.
     Сергей  рыпнулся  забрать  тарелку, но  я не  дал. И  он  ушел  как  бы
недоумевая, почему мне одной тарелки мало.
     -- Принеси сигарет! -- крикнул я ему в спину,  но он не отреагировал, и
я  не понял: услышал  или нет? -- Мне  бы зубную щетку и  пасту, -- сказал я
камере, отвлекая внимание Полянкина от просьбы о сигаретах.
     Курить  я бросил, но где сигареты, там и зажигалка,  а она -- серьезное
оружие.
     --  Нет  проблем,  -- отозвался  репродуктор. --  Ну, ты уже способен о
делах говорить? Или тебя еще поуговаривать? Смирись. Каждый такое пережил. А
ты  --  наемник, ты такие дела выполнять берешься, такие  тайны узнаешь, что
просто обязан и работодателю дать на себя компромат.
     -- Ничего себе, -- пробурчал я, демонстрируя неохотное примирение с его
правотой и стараясь на самом деле  ощутить  что-то похожее. Угроза убить ту,
над кем  я  из-за наркоты измывался,  долголетия ему не прибавила. Зато  мне
добавила осторожности. Действительно ведь сам пришел. Действительно, если не
хочешь, чтобы тебе врали, не выдавай, насколько тебе не по нутру правда.
     --  Во  что же  я,  интересно,  превращусь, если  каждый  наниматель...
захочет  меня  в  дерьмо перед  видеокамерой  окунуть?  Это  что  же: "Перед
употреблением подержать в дерьме"?!
     Михуил хохотнул, радуясь завязывающемуся разговору.
     Логики  и целесообразности в  его  трактовке  событий  --  на  вагон  и
маленькую тележку. Если трезво рассуждать,  мне и в самом деле, кроме  себя,
кроме  собственного  верхоглядства,  винить  некого.  Что не означало, будто
практические  последствия моих промахов сойдут Полянкину  с  рук. Чихал я на
причины, заставившие его раззявить пасть  на кусок, который ему  не по зубам
-- а я себя по-прежнему считал таковым. Но мне сейчас важнее  всего вызнать:
что за человека я мучил, где она,  и что с ней сейчас, и что Михуил уготовил
ей  в будущем?  Но прояснять все  надлежало  так, чтобы он и не заподозрил о
моей, пока Она в  его  руках,  зависимости от  него.  Пусть  приписывает мою
покладистость компромату,  на который  мне в данный момент  чихать.  Я своих
чувств  еще не понимал, но знал: пока насчет этой  женщины  все до конца  не
пойму, уже не успокоюсь.
     Серега  притащил  поднос,  на  котором кроме  новой  тарелки и  чистой,
надеюсь,  ложки  лежала  пачка  "Явы"  с  разовой  зажигалкой.  Я  осторожно
зачерпнул, подул, попробовал,  внешне лениво  слушая  монолог  новоявленного
диктора,  мать его  так... Очень интересно он перешел на "мы", давая понять,
что за ним -- сила.
     -- ...и  поняли, что дело, в которое ты встрял, слишком денежное, чтобы
проигнорировать. Начали  с простого,  сделали поиск  по  компьютерным  базам
данных.  Оказалось,  что  с ожерельем, которое  тебя наняли  отвезти, все не
однозначно. Такое  впечатление, что до  недавних пор никто  о нем ничего  не
слышал.  То  есть само  изделие  --  подлинное.  Сделано ориентировочно  лет
четыреста назад. Но имеет ли оно хоть какое-то отношение к  царице Тамаре --
большой вопрос. Хотя самое забавное знаешь что?
     Я прожевал и послушно спросил:
     -- Что?
     -- А то, что... Ты знаешь,  сколько взрывчатки  достаточно, чтобы убить
человека?
     Я знал, но не счел нужным это показывать:
     -- Граммов сто?
     -- Три грамма! А в  этом  ожерелье, в трех  бляшках  из тех, на которых
крепятся  камешки,  под золотом  было пятьдесят!  Причем  располагались  эти
заминированные звенья  возле  застежки. Ты  понял? Наденет  ожерелье  нужный
человек,  кто-то нажмет  кнопочку,  и  --  бэмс!  Голова с плеч. А кому  его
собирались надеть? Президенту Грузии Шеварднадзе. Сечешь фишку?
     Доедая  супчик и  чувствуя, как после горячего и сытного снова  тянет в
дрему, я старался слушать внимательно. Прислушивался и к своим ощущениям. Но
ничего,  свидетельствующего о "добавках",  не  уловил.  С  жалостью  к  себе
покосился  на  сигареты.  Мне  с таким  трудом удалось бросить  курить,  что
начинать опять просто  не хотелось. В смысле хотелось курить, но еще сильнее
хотелось жить без этой  привычки. Вообще ненавижу зависимость от чего-то или
от кого-то.
     -- Ну  что? Попробуем наложить руку на страховочку? --  добивался моего
участия в разговоре Михуил. -- Ты представляешь, как все просто? Звоним тем,
кто тебя нанимал, и говорим: вы нам полстраховки, которую получите, а мы вам
ожерельице назад. И никто не узнает  о  его начинке.  А будете залупаться --
ожерелье  отдадим  самой  страховой  компании.  Она,  чтобы  сэкономить,  не
откажется выложить за него полсуммы.  Но уж тогда, простите, про  некую дозу
взрывчатки  могут  узнать  многие!  Понял  --  нет?  Куда  им  деваться-то?!
Беспроигрышное дело.  Из  семисот пятидесяти  тыщ -- семьдесят пять, то есть
десять процентов, твои. А? Неплохо за недельку работы?
     Мне надо было наладить с ним новые  отношения, и я честно попытался это
сделать:
     --  Михал   Федорыч,  конечно,  я  мало   чего  понимаю.  Но  если  вам
интересно... Очень прошу, давайте  вернем им все? Будто ничего не поняли! Из
таких  дел  живым выходит один  на сотню, а то  и  на тысячу. --  Я  говорил
горячо, хотя и знал, что впустую.
     -- Перестань! -- не желал слушать  Михуил. -- Как они  нас найдут? Как?
Деньги мы возьмем либо налом, либо так со счета на счет перекинем, что никто
и опомниться не успеет.
     Те, кого заворожили  деньжищи,  даже самосохранение  теряют,  не то что
слух.  Да, есть люди, которых  шанс урвать сказочный куш буквально  сводит с
ума. Поэтому  прочим лучше всего держаться от них подальше. Если, как у меня
сейчас, это нереально, то надо думать только о том, как  сорваться  с крючка
побыстрее и с наименьшими потерями. Только круглый  болван  или одержимый не
поймет: как бы  Полянкин ни  изгалялся,  а те, кто позолотил ВВ, чтобы убить
Шеварднадзе, просто обязаны убить не только  его, но и всех,  кто оказался в
курсе.  При  современном уровне  техники выйти на шантажиста -- плевое дело.
Ну, к примеру, деньги-то куда-то должны ведь попасть, верно? Сказочки о том,
что можно незаметно заначить семьсот пятьдесят тысяч долларов,  для  наивных
дурачков. Нал  -- еще  опаснее. В любую  пачку влепят  микрочип. Ты их еще и
пересчитать не успеешь, а  тебе  уже ствол  в лоб ткнут. В итоге Полянкин не
только ни гроша не  получит, но потеряет и эту свою пещеру Аладдина, и жизнь
в придачу. Оно ему надо?
     Мне, пока у  него в руках изумрудноглазая Ирина,  она же Принцесса, тем
более. И как объяснишь,  докажешь, что весь состав "MX  плюс", кроме меня, о
шантаже ни сном ни духом? А у Боцмана двое детей,  у Пастуха  -- дочь. Да  и
сами ребята не бронированные.
     Но  ничего  этого  я объяснять  Полянкину  уже не  стал.  Знаю я  таких
"партнеров":  привилегию  говорить неприятную  правду  они  оставляют  себе,
заставляя  других  врать  только приятное. И  вообще,  с  сумасшедшими  надо
соглашаться. Для начала испуганно посомневаться,  а  потом  тоже  загореться
жадностью.
     -- ...Ты  прав,  Олег, --  наконец вздохнул Михуил.  --  Небольшой шанс
свернуть себе шею тут имеется. Но ведь выхода-то у нас все равно нет! Ты сам
нас втравил  по  самые уши. Теперь что вернем мы  эти камешки даром,  что не
вернем  --  твою фирму  все  равно в  покое не  оставят. Они просто  обязаны
считать,  что  вы  все просекли.  Значит,  либо мы  трясемся, живем,  поджав
хвосты, ожидая, когда до нас  доберутся,  и тогда  даром  принимаем нелегкий
конец.  Либо... Либо мы  осторожно и  скромно берем свою долю, понял -- нет?
Неужели мы не  сообразим, как  получить свой кусок и чтобы наверняка, а? Как
тебе такой вариант?
     Говоря "мы", когда речь шла о риске, он, естественно, имел в виду меня.
И  там,  где о куске, тоже  меня --  уже поиметого... Я, очень жалея, что не
сдержался и  чуть не выскочил  из  роли  продувного, но  жадного неудачника,
ответил   испуганно  --  пусть  непрошеный  "компаньон"   побольше  о  своих
творческих планах выскажется:
     -- Из  меня Джеймс Бонд, как  из валенка -- смокинг... Жить хочу, Михал
Федорыч. Я лучше на дно уйду. Авось у этих падл более важные  дела найдутся.
Не выйдет скрыться, так хоть в крайнем случае -- попытаюсь.
     В репродукторе раздался протяжный вздох:
     -- Как ни понимаю я  тебя, Олег, но вот  этого тебе позволить  не могу.
Такой шанс не то что раз в жизни... Нет, он  даже не в каждой  жизни бывает!
Иметь  случай срубить три четверти миллиона,  а то и весь миллиончик за пару
пустяков -- и упустить его? Это, парень, признать себя мелюзгой. Ты этого не
поймешь, но я такого допустить не могу...
     Я прямо видел, как он там слюни  пускает.  Не мне,  понятно, сейчас  на
здравый  смысл  ссылаться,   да  только  я  на  таких  ловцов  жар-птиц  уже
насмотрелся. Обычно они встречаются в двух ипостасях. С горящими  глазенками
и  азартно трясущимися  губешками  --  первая.  Вторая, итоговая --  свежий,
воняющий кровью или разложившийся, воняющий  тухлятиной труп.  Про который и
не подумаешь, что и "это" тоже когда-то ходило и дышало.
     Но  --  молчу-молчу.  Радуюсь, что главное  уже  понято:  эта  охота за
грузинскими побрякушками послана мне не ради них самих.

x x x

     На войне атеистов нет.
     Я не верю, что есть хоть один солдат на  свете, который  бы не молился,
не  взывал к  Богу. Как  он  его при этом называет: Христос, Отец  небесный,
Аллах, Судьба, Рок, Кисмет, Природа -- дело десятое.  Какой душе какое слово
ближе.
     Когда  вокруг сумасшедшая  и нелепая  смерть, гораздо легче ощутить над
собой некую  силу. Потому что если и не бывает ситуаций беспроигрышных, зато
безвыигрышных  -- сколько угодно. А какая  кому ситуация  выпадет, решает --
Он. И как, зачем Он решает то так, то эдак, понять не дано. Поэтому новичкам
действительно везет: они  ведь начинают, зная и  веря только в то, что "надо
попробовать". Вот  Он  им  и  дает  фору.  Наверное,  хочет,  чтобы  мы  все
перепробовали. Наркодилеры тоже первую дозу часто дают даром.
     Одно хорошо в моей профессии: точно знаю, что когда-нибудь убь