бков  спустился  в
цокольный этаж, где располагался особо тщательно  охраняемый  информационный
отдел, приказал срочно подобрать и доставить ему все, что есть по Пилигриму.
В просторной рабочей комнате оперативного отдела Голубков провел планерку со
своими замами и ведущими сотрудниками, распределяя между ними дела,  которые
были под его личным контролем.
   Через  час,  когда  он  вернулся  в  свой   небольшой,   со   стандартной
канцелярской мебелью кабинет, на его  письменном  столе  уже  лежала  стопка
бумаг, еще теплых от принтера или ксерокса. Но он не спешил  приниматься  за
них. Сначала нужно было разобраться в себе -  в  своих  ощущениях  от  этого
неожиданно свалившегося на него дела.
   А  они  были  -  как  любят   выражаться   депутаты   Госдумы   -   очень
неоднозначными.
   Голубков бросил папку с докладной запиской и  материалами  аналитического
отдела на стол, остановился у окна и стал  рассеянно  рассматривать  молодых
охранников в штатском, лениво прохаживавшихся  возле  старинных,  узорчатого
литья ворот...
   Версия Нифонтова об упавшем между стол ими листке была остроумной. Но чем
больше  Голубков  думал  об  этом,  тем  менее  убедительной  она  казалась.
Потеряли. Все, конечно, бывает,  любая  глупость  возможна,  особенно  когда
рушатся великие империи и разгоняют  такую  контору,  как  КГБ  -  имперский
оплот.
   И все-таки.
   А если допустить, что Нифонтов прав в своих предположениях насчет  побега
Пилигрима из тюрьмы в Дармштадте, то тут вообще никакими случайностями уже и
не пахло.
   Зачем-то Штази нужен был именно Пилигрим. Зачем? Штази  была  под  полным
контролем КГБ и без его санкции никаких акций не проводила. Значит, Пилигрим
был нужен не Штази, а КГБ?  Зачем?  Зачем-то  его  перебросили  в  Таллин  и
сделали пластическую операцию у специалиста высшего класса. Зачем?  Зачем-то
ему создали надежную "крышу" и перевезли под Москву. Зачем?
   Почему нет никаких документов в его агентурном деле? Обязательно были. Не
могли не быть. А все-таки нет. Значит, уничтожили? Зачем?
   Эти "зачем" порхали, как воробьи над облезлым купидончиком, торчавшим  во
дворике управления посреди такого же облезлого  фонтана,  бездействовавшего,
наверное, со времен Великой Октябрьской социалистической революции.
   С начала империи. До конца империи.
   88-й год - побег Пилигрима из Дармштадта.
   89-й год - перевоз в Таллин. Тогда же, вероятно, и пластическая операция.
Дело-то не быстрое. Очень небыстрое.
   91-й год - переезд в Химки. Точнее - июль 1991 года, за месяц до  ГКЧП-1.
Легализация.
   Декабрь 93-го - убийство профессора и уничтожение его архивов...
   Но при чем здесь конец империи? Фонтан-то все равно не работает!
   Связь есть. Но какая? Имеет ли она отношение к этому конкретному делу или
же существует вообще, как судьба любого человека всегда связана с  тем,  что
происходит в его стране?
   ...Полковник Голубков сначала хмурился, а потом и вовсе уж помрачнел.  Не
любил он таких общих вопросов. Без  них,  понятно,  не  обойдешься.  Но  без
конкретики они превращаются в беспредметную болтовню. А конкретики не было.
   Какого черта этот Пилигрим сидел семь лет тихой мышью в  своих  Химках  и
только теперь обнаружил свое присутствие?
   Чего-то боялся? Что-то пережидал?
   Что?
   Был,  впрочем,  один  конкретный  вопрос.  Был.  Кто-то  же  от  КГБ  вел
секретного агента Деева Геннадия Степановича? Кто? Почему в агентурном  деле
нет его имени? Почему связь с агентом была прервана или переведена в  другую
систему?
   Это был вопрос, на который  сложно  было  найти  ответ.  Голубков  сделал
отметку в девственно  чистом  плане  оперативных  мероприятий,  основательно
уселся за стол и придвинул к себе документы.
   Умственные воспарения кончились, начиналась работа.
   Досье Интерпола на Пилигрима он видел несколько  лет  назад,  хорошо  его
помнил, но перечитывал внимательно, стараясь не упустить никаких деталей. На
этом этапе работы, он знал  это  по  тридцатилетнему  опыту,  главными  были
именно детали.
   * * *
   В разговоре с корреспондентом К. на его даче в Вялках Пилигрим не соврал,
рассказывая о своей биографии. Мать у него действительно  была  эстонкой,  а
отец,  ребенком  вывезенный  из  Испании,   закончил   в   Москве   Институт
международных отношений и сделал неплохую карьеру, не без  содействия,  надо
полагать, КГБ.
   В 1968 году отец Карлоса был пресс-атташе посольства СССР в Париже,  жена
и их единственный сын  жили  вместе  с  ним,  и  на  формирование  характера
двенадцатилетнего Карлоса, как считали психологи Интерпола, оказали решающее
влияние  студенческие  волнения,  охватившие  в  тот  год  всю   Францию   и
цивилизованную Европу. Вид бушующей  молодой  толпы,  громящей  все  подряд,
поджигающей автомобили, строящей на улицах баррикады, забрасывающей  камнями
и бутылками полицейских, стал  сильным  потрясением  для  замкнутого,  плохо
сходившегося со сверстниками подростка. Юный  Карлос  не  ограничился  ролью
стороннего наблюдателя, как остальные дети посольских служащих, а  принял  в
беспорядках самое активное участие. Юного Гавроша задержали полицейские  при
разгроме зеркальных витрин дорогих  магазинов  на  Елисейских  Полях,  после
выяснения личности он был возвращен  родителям,  а  посол  СССР  получил  по
поводу этого случая мягкое предупреждение французского МИДа.
   Вполне возможно, что дотошные интерполовские психологи были вполне правы.
Так или иначе, но через восемь лет,  когда  отец  Карлоса,  ставший  к  тому
времени  третьим  секретарем  советского  посольства  в  Мадриде,  погиб   в
случайной автомобильной катастрофе (насчет случайности этой катастрофы  были
у  полковника  Голубкова   некоторые   сомнения),   двадцатилетний   студент
Мадридского университета Карлос Перейра Гомес отказался вернуться с  матерью
в Таллин, хотя был к ней очень привязан.
   Около года он  жил  в  студенческом  кампусе  на  деньги,  полученные  за
страховку  отца,  затем  бросил  университет,  спустя  некоторое  время  был
арестован за участие в покушении на видного  политического  деятеля  правого
толка. В подготовке покушения Карлос играл  далеко  не  главную  роль,  само
покушение оказалось  неудачным,  так  что  суд  счел  полгода  пребывания  в
следственной тюрьме достаточным для него наказанием.
   Потом были Афины, Рим, Бейрут, Ольстер, Западный Берлин, Нью-Йорк,  снова
Мадрид. За эту любовь к перемене мест он и получил прозвище Пилигрим.
   В досье  Интерпола  была,  правда,  и  другая  версия,  которая  казалась
Голубкову более достоверной. В начале 81-го  года  Карлос  проник  вместе  с
группой паломников из Иордании в одну из мечетей Иерусалима  и  оставил  там
взрывпакет с часовым механизмом. В теракте обвинили еврейских  экстремистов.
И хотя следователи Моссада и  Интерпола  были  уверены,  что  это  дело  рук
террористов  из  ООП  и  выполнявшего  их  задание   Пилигрима,   достаточно
убедительных доказательств получить не удалось.
   За Пилигримом уже тянулся  длинный  кровавый  след.  Взрывы  израильского
парома, вокзала в Болонье и торгового центра в Белфасте - это далеко не  все
его  подвиги.  Установили  его  участие  в  серии  диверсий  в   пригородных
лондонских поездах, в ограблении  нескольких  банков  в  Австрии  и  Италии.
Каждый раз сначала устраивался отвлекающий взрыв в центральном офисе  или  в
соседнем доме, и в возникавшей панике вооруженные  грабители  прорывались  к
сейфам. Пилигриму поразительно везло, на десятилетия садились в  тюрьмы  его
подельники и сообщники, ему же удавалось избегать ареста.
   Это везение закончилось  в  Стокгольме.  В  результате  совместной  акции
Интерпола, германского Бюро национальной  безопасности  и  шведской  полиции
Пилигрим был арестован с двумя  последними  членами  "красных  бригад",  еще
гулявшими на свободе.
   * * *
   Два с половиной года в Дармштадте.
   Побег.
   И вот он у нас в Москве. Здравствуйте,  я  ваша  тетя!  И  готовит  новое
путешествие.
   Голубков даже сплюнул с досады и вслух - благо, в кабинете он был один  -
крепко выматерился.
   "При   подготовке   преступлений   очень   осторожен,   предусмотрителен,
хладнокровен. Свидетелей не оставляет. При задержании чрезвычайно опасен..."
   Ну  никак  не  вязалась  эта  фраза  из  интерполовской  ориентировки   с
человеком,  которого  Голубков  видел  на  снимках  фээсбэшной  "наружки"  в
кабинете Нифонтова. С тем, на старых снимках, вязалась. С этим же...
   Прямо заноза в мозгу!
   Голубков нашел в материалах конверт  с  фотографиями  и  разложил  их  на
столе.
   ...Нормальный сорокалетний мужик. Не  красавец,  но  и  далеко  не  урод.
Спортсмен, не совсем еще потерявший форму. В  меру  хмуроватый,  озабоченный
какими-то своими проблемами (а у кого их сейчас нет?), в  меру  открытый.  С
таким, случайно оказавшись рядом, и пива выпьешь, и  потолкуешь  о  политике
или о погоде.  Душу  перед  ним,  конечно,  не  выложишь,  какой-то  холодок
остановит. А просто поболтать - почему бы и нет?
   Голубков  отыскал  акт  экспертизы  и  самым  внимательным  образом   его
прочитал. Нельзя сказать, что он не доверял экспертам. Они свое дело  знали.
Но и он свое дело знал. А сейчас он не чувствовал этого человека. Он был для
него пустым местом. Пустое же место - оно и есть пустое.
   С пустотой работать нельзя.
   Голубков вновь, как и в кабинете начальника управления,  разложил  снимки
Пилигрима в два ряда: вверху - старые, под ними - новые. Но уже через минуту
смешал их и сунул в конверт.
   Нет. Сейчас важны были не разрез глаз или форма губ и ушей.
   Он сдвинул в сторону бумаги и уставился на голую столешницу, словно бы на
ней все еще  лежали  два  ряда  снимков.  И  через  несколько  минут  тупого
напряженного вглядывания в затертую и поцарапанную полировку дубового  шпона
вдруг понял: он.
   Да, он.
   На снимках был один и тот же человек. При всем разительном  их  различии.
Это сходство было не предметным. Оно было...
   А хрен его знает, каким оно было. Главное - было.
   Голубков напряг все свои мозговые извилины, чтобы хоть  как-то  закрепить
это ощущение. А закрепить можно было только словом.
   Волк. Нет.
   Рысь. Нет.
   Вот! Неужели нашел?
   Похоже, нашел.
   Шакал.
   Да, шакал.
   "Почему?" - спросил себя Голубков.
   Труслив? Не то.
   Охотится ночью? Не то.
   Нападает исподтишка? Ближе.
   Осторожен. И не просто осторожен. Очень осторожен.
   Сверхосторожен.
   Вот это, пожалуй, то.
   И хотя неясностей во всем этом деле было еще вагон и тракторная  тележка,
но это уже была зацепочка. Пусть маленькая.
   Но все начинается с малости.
   Полковник Голубков извлек из кипы материалов ксерокопию интервью  Рузаева
и погрузился в чтение.
   "Вопрос корреспондентов "Совершенно секретно":
   - Ваша правая рука, Султан, забинтована. Чем это вызвано?
   Ответ Рузаева:
   - Последствие покушения.
   - Сколько покушений было совершено на вас?
   - Последнее - седьмое по счету.
   - Вам известно, кому вы так встали поперек горла?
   - Пока известны только чеченские исполнители. Предатели, короче.
   - А кто заказчик?
   - Заказчик всегда один и тот же. И он активизируется  всякий  раз,  когда
намечается  крупное  чечено-российское  мероприятие.  Последний   раз   меня
попытались  устранить  перед  пуском   нефтепровода   Баку   -   Грозный   -
Новороссийск. Опасались возможности реализации моих угроз. Но Аллах показал,
что жизнь и смерть в его руках, а не в руках политиков и их  спецслужб.  Как
видите, я жив, хотя практически в пяти сантиметрах от меня взорвалась мощная
шариковая бомба с лазерным наведением.
   - Что это за бомба? Вам известна модификация?
   - Бомба специализированная, тринадцать ступеней, такие используют лишь  в
ФСБ. Я сам изучал разные бомбы еще в Пакистане и  этого  не  скрываю.  Самое
интересное в бомбе то, что если человек сразу  не  погибает,  то  шарики  из
специальной быстроржавеющей  стали  все  равно  обеспечивают  ему  заражение
крови. Меня спасли лишь очень опытные зарубежные хирурги. Для нас не секрет,
что российские спецслужбы раскинули в Чечне мощную  сеть,  гораздо  большую,
чем  на  других  территориях  СНГ.  Если  Россия   потеряет   Ичкерию,   она
автоматически лишится Кавказа. А без Кавказа какое же будет влияние на южные
республики?
   - Ваша контрразведка  наверняка  пытается  противодействовать  российским
спецслужбам. Какими методами?
   - Обычными, принятыми в практике всех спецслужб мира. У нас есть агенты и
оперативные возможности. Наша агентурная сеть покрывает все  высшие  эшелоны
власти в России. У нас есть свои люди и на Лубянке. Взгляните на  ксерокопию
этого документа. Обратите внимание на число.  Позавчерашнее.  Грифы  "весьма
срочно"  и  "совершенно  секретно",   "экземпляр   единственный",   "Москва,
директору ФСБ...". Как видите, все гораздо серьезней,  чем  кому-то  хочется
думать. У нас есть своя научно обоснованная военная доктрина.  Подкрепляется
она арсеналом самого современного оружия. И собственным золотым запасом.
   - Откуда у вас золотой запас?
   - Исламский мир помогает. И некоторые  западные  страны,  всегда  готовые
ослабить Россию.
   - Значит ли это, что диверсий и террористических актов следует ожидать  и
в дальнейшем?
   - Вы не  правы,  считая  меня  террористом.  Террорист  -  это  тот,  кто
совершает преступления за деньги.
   - Новейшей истории известен и идейный терроризм. Начиная с  народовольцев
и кончая "красными бригадами" и  экстремистскими  группировками  маоистского
толка.
   - Все это в прошлом. Об идейном терроризме можно  говорить  разве  что  в
отношении палестинцев и  Ирландской  республиканской  армии.  Все  остальные
превратились в обычных преступников, выполняющих заказы на теракты только за
деньги.
   - Представители этих структур не пытались предложить вам свои услуги?
   - Нет. Но если такое  предложение  поступит,  я  рассмотрю  его  со  всей
серьезностью. У этих людей огромный опыт и широкие международные связи. А  я
готов вступить в союз хоть с самим дьяволом..."
   Полковнику Голубкову не удалось дочитать интервью Рузаева.
   Вошел майор, ответственный за связь с ФСБ и ФАПСИ, доложил:
   -  Срочное  сообщение  от  "наружки".   Корреспондент   К.   подъехал   к
постпредству Чечни. На троллейбусе. "Ниву" оставил  возле  редакции.  Дважды
менял маршрут и проверялся. Подозревает слежку. Сейчас наблюдает за входом в
постпредство. Наверняка намерен встретиться с человеком  Рузаева.  Прикажете
предотвратить контакт?
   - Нет, - мгновение  подумав,  ответил  Голубков,  -  ни  в  коем  случае!
Наоборот! Пусть встречается!
   Кажется, он понял, что нужно делать.
   Сегодня. Сейчас.
   Но другое было по-прежнему  раздражающим  и  тревожно-неясным:  за  каким
чертом  правителям  гибнувшей  советской  империи   в   последний   миг   ее
существования понадобилась в Москве такая зловещая и  одиозная  фигура,  как
Пилигрим?
   Глава вторая. Визит
   I
   "- О чем бы мы ни заговорили. Султан,  вы  все  сводите  к  независимости
Ичкерии. Вы видите в этом свое жизненное предназначение?
   - Да. Такова воля Аллаха. Наш идеал: свободный Кавказ,  единство  народов
Кавказа, общий мирный кавказский дом.
   - Каким образом уживаются  в  вас  организация  взрывов  в  Пятигорске  и
Армавире и миротворчество на Кавказе?
   - Сегодня  я  представляю  агрессивную  военную  силу  Чечни.  Но  вы  же
понимаете, откуда взялась моя непримиримость. Для меня  такой  мир,  который
подписал с Россией Масхадов, хуже войны. Мы требуем одного: чтобы Российская
империя, натворившая здесь горы зла,  отстала  от  нас.  Война  все  прошлое
перечеркнула. Разве русские не понимают, что мы теперь их ненавидим? Поэтому
я скажу прямо: мы готовимся к большой  национально-освободительной  войне  с
Россией..."
   Листы  финской  бумаги  с  английским  переводом  интервью  Рузаева  чуть
подрагивали в руке человека, сидевшего  в  просторном  кабинете  в  глубоком
кожаном кресле перед камином. В камине весело потрескивали  сухие  березовые
поленца, а ноги человека укутывал  шотландский  плед,  хотя  за  просторными
окнами кабинета, выходившими на каменистый берег залива  Лонг-Айленд,  вовсю
бушевал солнечный разлив  и  кроны  столетних  дубов,  окружавших  дом,  уже
покрылись нежными зелеными листьями.
   Человек был стар. Короткие волосы были белоснежно-седыми, загорелое  лицо
с блекло-голубыми, словно бы  выцветшими,  глазами  иссечено  сеткой  мелких
морщин, на  обтянутых  пергаментной  кожей  руках  синели  прожилки  вен.  В
последние годы заметно  усилилась  дальнозоркость,  но  он  не  любил  очки,
надевал их лишь при крайней нужде и  теперь  перечитывал  отмеченные  желтым
маркером цитаты, далеко  отставляя  руку.  Закончив  чтение,  он  с  видимым
облегчением  отложил  компьютерную  распечатку  на  низкий   дубовый   стол,
придвинутый к креслу,  поправил  каминными  щипцами  догорающие  поленца  и,
немного поколебавшись, закурил кубинскую сигару "Корона Коронас". Третью  за
сегодняшний день, хотя обычно позволял себе  не  больше  двух,  несмотря  на
энергичные протесты своего врача.
   Сигара помогала думать. А ему было о чем подумать.
   ...Этого человека звали Генри Уэлш. В январе  ему  исполнилось  семьдесят
девять  лет.  В  1942  году,  сразу  после  окончания  военной  академии   в
Вест-Пойнте, он командовал подразделением морской  пехоты,  затем  возглавил
диверсионную группу, действовавшую на тыловых коммуникациях армии Роммеля  в
Африке, участвовал в высадке союзнических войск в Нормандии и закончил войну
в чине командора, сделав таким образом блистательную карьеру, редкую даже  в
военное время. Америка встречала  его  как  национального  героя,  президент
Трумэн лично вручил ему высшую награду  США,  орден  "Пурпурное  сердце",  а
королева Великобритании удостоила его титулом баронета.
   Но спустя очень недолгое время имя национального героя  США,  сэра  Генри
Уэлша, исчезло со  страниц  американских  газет  и  никогда  больше  там  не
появлялось. И лишь немногие знали, что это было связано с тем,  что  молодой
офицер был назначен одним из руководителей OSS -  Управления  стратегических
служб  США,  а  после  преобразования  в  1947  году   OSS   в   Центральное
разведывательное   управление   он   стал   заместителем   Аллена   Даллеса,
курировавшим     важнейший     из     трех      директоратов      ЦРУ      -
информационно-аналитический. С этой же должности, но уже в чине адмирала  он
и ушел в отставку  в  конце  1993-го  в  возрасте  семидесяти  четырех  лет,
прослужив в ЦРУ. без малого полвека.
   С тех пор он почти  безвыездно  жил  в  большом  старинном  викторианском
особняке в северной  части  Лонг-Айленда,  переданном  в  его  собственность
правительством США. Его жена умерла больше десяти лет назад, оба сына  давно
уже жили своими семьями в Вашингтоне и отца  навещали  редко.  Кроме  самого
сэра Генри Уэлша, более известного в штаб-квартире ЦРУ в Лэнгли как Адмирал,
в особняке  обитали  лишь  его  бывший  телохранитель,  а  затем  бессменный
секретарь шестидесятипятилетний Джон Осборн (он подал в  отставку  вместе  с
шефом,  с  которым  проработал  последние  двадцать  пять   лет)   и   семья
повара-ирландца, жена которого, Кристина, выполняла обязанности экономки,  а
их  тридцатилетний  сын  Боб,  закончивший  колледж,  работал  на   домашнем
компьютере сэра Генри.
   Особняк, стоявший в стороне от оживленных пляжей, был пустынен,  тих,  но
уединенность не угнетала сэра Генри. Он был  из  тех  людей,  которые  умеют
довольствоваться  собственным  обществом.  Позади  была  долгая,  насыщенная
событиями  жизнь,  и  лишь  теперь,  после  выхода  в  отставку,   появилась
возможность спокойно о ней подумать. Джон Осборн не раз деликатно напоминал,
что мемуары Адмирала были бы неоценимы для Америки и  особенно  для  молодых
американцев, но сэр Генри не  собирался  садит