едь, невольно подчинила  ему  растерянных
врачей и полицейских, они  кидались  по  одному  его  знаку  туда,  куда  он
показывал, не понимая значения произносимых им слов, но  понимая,  что  этот
человек знает, что нужно делать. И он действительно знал. Это  была  работа,
которую он исполнял не раз и не два в гораздо более страшных условиях. И  он
работал, усилием воли подавляя  бушевавшие  в  душе  чувства.  Это  были  не
чувства. А чувство. Только одно. И оно называлось: ярость.
   Лишь  часа  через  полтора,  когда  удалось  справиться   с   паникой   и
восстановить хоть какое-то подобие спокойствия и порядка, Голубков  заметил,
что и у него самого куртка разодрана и кровоточит задетое каким-то  каменным
осколком плечо.
   Один из врачей, с которым он  на  пару  таскал  носилки,  усадил  его  на
высокий круглый табурет бара,  с  которого  взрывной  волной  снесло  крышу,
продезинфицировал и перевязал  рану.  Пока  врач  занимался  своим  нехитрым
делом, Голубкова окружило с десяток греков - санитаров  и  полицейских,  они
уважительно пожимали ему руку,  дружески  похлопывали  по  спине.  Откуда-то
возник фоторепортер и засверкал вспышкой. Голубков попробовал  закрыться  от
объектива, но греки дружно и возмущенно  запротестовали,  образовали  вокруг
него плотную группу  и  придали  выражение  мужественности  своим  потным  и
грязным эллинским лицам. Пришлось  подчиниться.  Репортер  сделал  несколько
групповых снимков и исчез, чтобы в редакции успели дать их в утренний номер.
Хоть фамилию в спешке не спросил -  Голубкова  это  немного  успокоило.  Тем
временем бармен выудил из стеклянного  боя  несколько  уцелевших  бутылок  и
стаканов,  налил  всем  доверху  и  один  из  стаканов  почтительно   поднес
Голубкову. Объяснил, прижимая руку к волосатой груди:
   - Платить нет! Русски дрюжба! "Зивания" - вери гуд!
   И был крайне удивлен, когда  этот  сухощавый  русский  турист  с  седыми,
коротко подстриженными волосами сначала поднес стакан к губам, а потом вдруг
отставил его на стойку бара и сказал:
   - Нет. Лучше просто водки. А то как бы еще чего не рвануло!..
   Голубков разрешил отвезти себя на полицейской машине в  отель,  смыл  под
душем с лица и рук остатки своей и чужой крови и переоделся  в  свой  серый,
слишком приличный для кипрско-русского курорта  костюм.  С  полчаса  посидел
перед телевизором, глядя  на  экран  и  одновременно  обдумывая  сложившуюся
ситуацию. По греческой программе шел оперативный репортаж с  места  события:
пожарники пытались залить неукротимый огонь водой и пеной, санитарные машины
увозили  пострадавших,  возбужденно  рассказывали   о   своих   впечатлениях
очевидцы, несколько раз в комментарии репортера мелькнули фамилии  Петров  и
Грибанов - под ними жили на Кипре Розовский и Назаров.
   Разрушенные кафе и бары на набережной.
   Две финиковые пальмы, сломанные взрывной волной.
   Снова бушующее пламя пожара, огромным факелом пылающий дуб, кипящая  вода
в овальном бассейне...
   Голубков  выключил  телевизор.  Ярость,  охватившая  его  на  набережной,
трансформировалась в холодную сосредоточенность.  Он  чувствовал  себя  так,
словно бы вступил на минное поле, и нельзя было сделать ни одного  неверного
шага.
   День выдался не из легких, Голубков с  большим  удовольствием  улегся  бы
сейчас в постель, но нужно  было  идти  и  звонить  в  Москву.  Из  уличного
автомата. Правило есть правило. Он должен доложить о взрыве виллы  Назарова.
Касалось его это дело или не касалось, но он был свидетелем взрыва,  и  было
бы странно, если бы в Москве не получили его рапорт. Это было бы  не  просто
странно, а в высшей степени подозрительно, и Голубков не  видел  причин,  по
которым ему стоило навлекать на себя это подозрение. А вот что будет  в  его
рапорте - это он уже хорошо представлял.
   Он  машинально   защелкнул   на   запястье   браслет   своих   испытанных
"командирских", взглянул на циферблат и чертыхнулся:  стекло  было  разбито,
часы стояли. Стрелки показывали двадцать три сорок.
   Стоп.
   Значит, взрыв произошел в двадцать три сорок минус те  несколько  секунд,
за которые долетел до набережной осколок камня, разбивший  его  часы.  А  по
расчетам Голубкова к этой минуте эти неведомые Курков и Веригин могли успеть
только заложить заряды  и  поставить  взрыватели  на  боевой  взвод.  Успели
раньше? И намного? Исключено. В своей прикидке Голубков  и  так  исходил  из
минимума. Перед форсированием стены пять минут осмотреться надо?  Надо.  Две
минуты, чтобы перелезть,  надо?  Надо.  Еще  пять  минут,  если  не  больше,
освоиться в саду виллы надо? Надо. И всего двадцать минут на поиск  места  и
укладку зарядов. Двадцать три сорок. Все правильно.
   Выводы? Их было два. И от обоих хотелось заскрежетать зубами.
   Первый. Все, что говорил об этой операции  Волков,  ложь.  "Ликвидировать
угрозу безопасности объекта любыми средствами...  Реакция  Запада  на  новое
покушение, кем  бы  оно  ни  было  совершено...  Чтобы  все  убедились,  что
президент и господин Назаров общаются, как уважающие друг друга политические
деятели..."
   Пастух еще в Москве сказал: "Ни одному его слову не верю!" И был прав. По
барабану им и реакция Запада, и как  общаются  президент  и  Назаров.  "Им":
Волкову и тем, кто за ним стоит. И кто, если прав Нифонтов, очень сильно  на
него давит. Им только одно важно: завершить то, что не  удалось  при  взрыве
яхты "Анна".
   Что они и попытались сделать руками героев невидимого фронта по  фамилиям
Курков и Веригин. Для  того  и  его,  Голубкова,  прислали:  не  форсировать
операцию Пастухова, а узнать, не начата ли  она,  не  увезен  ли  Назаров  с
виллы. Просто узнать. Поинтересоваться.  Для  этого  и  посылают  полковника
контрразведки с тридцатилетним стажем. Как вестового за  сигаретами.  Заодно
пусть проветрится, позагорает, покупается в Средиземном  море.  Прямо  Совет
ветеранов!
   Но это был не Совет ветеранов. Им нужно было не просто узнать.  Им  нужно
было  узнать  совершенно  точно.  Поэтому  его  и  послали.  И  получили  бы
оперативную  и  полную  информацию,  если  бы  перед  этим  не  объяснили  в
популярной форме,  что  Управление  -  это  не  армия  и  здесь  приказы  не
обсуждают.  "Виноват,  товарищ  генерал-лейтенант!"  "Так   точно,   товарищ
генерал-лейтенант!" "Будет исполнено, товарищ генерал-лейтенант!" Он получил
приказ: узнать у Пастухова, когда он планирует начать операцию,  и  доложить
об этом в Москву. И он исполнил этот приказ. А что еще  он  узнал,  это  уж,
извините, генерал, мое личное дело. Даже проститутки не любят, когда с  ними
обращаются, как  с  проститутками.  Вот  и  выбить  бы  эти  слова,  товарищ
генерал-лейтенант, на фасаде вашей фирмы рядом с дельфийским  "Ничего  сверх
меры".
   Ладно, все это эмоции. А если по делу: что в таком  случае  означала  эта
многоходовая комбинация по несанкционированному перемещению объекта внимания
на польско-белорусскую границу, на которую было истрачено столько энергии  и
валюты? Значит, и здесь его держали за безгласную пешку? И не только его!
   Было от чего заскрежетать зубами.
   Вывод второй. Курков и Веригин. Совершенно ясно, что бомбы  взорвались  в
их руках в тот момент, когда они пытались активизировать заряды.  Нажали  на
пластины, когда фишки находились в режиме хранения, красным концом вверх. Не
обратили внимания? Забыли об этом? Но даже  обычный  армейский  сапер  может
забыть, как зовут его жену и сколько у него детей, но не такое. А  эти  двое
были не обычными саперами.  Изделия  были  новейшей  конструкции.  И  боевые
заряды не дали бы им даже просто подержать в руках, пока они не  разобрались
бы в конструкции самым доскональным образом и не  провели  с  десяток-другой
репетиций на макетах. И все-таки фишки не переставили. И причина этому могла
быть единственная: они не знали об этом. Не знали, потому что им не сказали.
Не забыли сказать,  а  не  сказали  специально  с  единственной,  совершенно
определенной целью. После взрыва виллы Назарова не должно было  остаться  ни
одного свидетеля.
   Их и не осталось.
   Кроме него, Голубкова.
   В этом,  видно,  и  заключался  глубинный  смысл  специфики  деятельности
Управления: "Лучший свидетель - мертвый свидетель". Голубков подумал, что он
не останется без работы,  когда  его  выпрут  на  пенсию.  Займется  научной
деятельностью, будет писать диссертацию на тему: "Роль этики в  деятельности
спецслужб на примере Управления по  планированию  специальных  мероприятий".
Хорошая будет диссертация. Емкая. Понятная последнему  идиоту.  И  короткая,
как все талантливые произведения. В ней будет всего три слова: "Этика -  это
х-ня". Можно добавить еще одно  слово:  "полная".  Но  оно,  пожалуй,  будет
лишним.
   До диссертации, однако, еще нужно дожить.  И  было  у  Голубкова  смутное
ощущение,  что  в  сложившейся  ситуации  проблема  эта  не  решается  одним
естественным течением времени.
   Кроме того, из всех этих дел напрашивался еще один вывод. Но он  требовал
дополнительной проверки...
   Голубков накинул на плечи пиджак и вышел на улицу.  Был  уже  второй  час
ночи. Как всегда, почти все кафе и бары были  еще  открыты,  играла  музыка,
людей было довольно много, но они не сидели за столиками и не  танцевали  на
тротуарах,  а  стояли,  сбившись  в  кучки,  и  переговаривались,   тревожно
поглядывая в сторону пригорода, небо над  которым  багровело  от  бликов  не
усмиренного еще пожара.
   Голубков отыскал уличный телефон-автомат в  пустынном  переулке,  зарядил
его десятком монет и набрал код Москвы.
   Ответил диспетчер:
   - Вас слушают.
   - Это Константин Дмитриевич из Ларнаки. Тут  у  нас  произошли  кое-какие
события...
   Диспетчер не дал ему договорить.
   - Не прерывайте связь, - приказал он. - Переключаю. Говорите.
   - Слушаю вас, Константин Дмитриевич, - раздался в трубке голос Волкова. -
Откуда вы звоните?
   - Из автомата.
   - Из кафе? Из бара?
   - С улицы.
   - Докладывайте.
   - В двадцать три сорок по местному времени раздался очень  сильный  взрыв
на вилле Назарова. Насколько я могу судить, килограмма три или  даже  четыре
взрывчатки. Возник пожар, он  до  сих  пор  не  потушен.  В  соседних  домах
взрывной волной выбило стекла. Все, кто находились на вилле, погибли.  Люди,
которые в это время были поблизости  от  виллы  и  на  набережной,  получили
множественные ранения осколками  камней  и  стекол.  Двое  убиты,  трое  или
четверо увезены в госпиталь  в  тяжелом  состоянии.  Полиция  оцепила  район
взрыва. Работают около сорока пожарных машин.
   - Откуда вы знаете точное время взрыва?
   - Камнем мне разбило часы. Они остановились ровно в двадцать три сорок.
   - Как вы оказались в районе взрыва?
   - Сидел в открытом кафе на набережной.
   - Что вы там делали?
   - Пил баночное пиво "Хайнекен".
   - Именно в этом месте?
   - Если вы взглянете на план Ларнаки, то увидите, что набережная  -  самая
фешенебельная часть города. Здесь лучший пляж, самые красивые отели и виллы.
Сюда приходят  и  купаться,  и  просто  гулять.  Это  примерно  то  же,  что
набережная в Ялте от пассажирского порта до гостиницы "Ореанда".
   - Почему вы не позвонили сразу после взрыва?
   - Не имел возможности. Помогал санитарам, врачам. Была паника. Потом меня
самого перевязали и отвезли в отель.
   - Вы ранены?
   - Небольшая царапина.
   - Вы не выбросили свои разбитые часы?
   -Нет.
   - Сохраните. Сколько, по-вашему, людей было на вилле во время взрыва?
   - Не имею представления. Могу лишь предположить, что на вилле происходило
что-то вроде приема. Почти все окна были освещены,  горели  фонари  в  саду,
играла музыка.
   - И все это вы видели из кафе?
   - Нет. Я заметил это, когда проходил по набережной.
   - На каком расстоянии от виллы находилось ваше кафе?
   - Метрах в трехстах.
   - Каким образом вас могло ранить?
   - Разброс осколков после взрыва покрывал площадь примерно в полкилометра.
Из чего я и заключаю, что заряд был чрезвычайно мощный. По  всей  набережной
были снесены в море киоски и мебель. Две финиковые пальмы на  пляже  сломало
взрывной волной.
   Несколько секунд Волков молчал. Вероятно, объяснения Голубкова показались
ему убедительными. А они и были убедительными. Голубков не  сомневался,  что
разговор записывается, чисто эти же вопросы, хоть и в  несколько  измененной
форме, будут ему заданы в Москве еще не один  и  не  два  раза.  А  в  таких
ситуациях лучшая и единственная верная тактика - говорить  правду.  Не  всю,
конечно. Но в остальном - правду и только правду. В этом случае  никогда  не
попадешься на нестыковках мелких деталей.
   Голубков   прекрасно   понимал,    что    Волкова    сейчас    интересует
один-единственный вопрос: был ли Назаров во время взрыва на вилле. Но задать
его прямо он не решился, а у Голубкова не  было  намерения  помогать  ему  в
этом.
   - Где были во время взрыва Пастухов  и  его  люди?  -  продолжал  Волков,
избрав, очевидно, обходной путь.
   - Этого я не знаю, - ответил Голубков.  Это  тоже  была  верная  тактика.
Когда человек повторяет "не знаю", на мелочах его не поймаешь.
   - "Три оливы" находятся  через  дорогу  от  виллы.  Они  могли  принимать
участие в помощи пострадавшим.
   - Возможно, - согласился Голубков. - Но никого из них я не  видел.  После
взрыва минут на двадцать пять во всем пригороде погас свет. Была  паника.  В
суматохе я мог их просто не заметить.
   - Вы не зашли к ним в пансионат после того, как паника улеглась?
   - У меня был приказ не вступать с ними  в  прямой  контакт.  Я  не  видел
причин, почему я должен был этот приказ нарушить. Я встретился с  Пастуховым
сегодня рано утром, полученную от него информацию передал диспетчеру и после
этого в "Три оливы" не заходил. Означает ли ваш вопрос, что я должен зайти к
ним и выяснить, что они делали до и после взрыва?
   - В этом нет необходимости, - чуть помедлив, ответил  Волков.  -  Они  не
могут быть причастны к взрыву.
   - Я тоже в этом уверен, - согласился Голубков.
   - Почему? - живо заинтересовался Волков.
   - У них не было на это приказа. А такого приказа вы им, как я понимаю, не
отдавали...
   Волков с нескрываемым раздражением отреагировал на легкую нотку  вопроса,
прозвучавшую в словах Голубкова.
   - Разумеется, не отдавал! Что за нелепое предположение!
   - У меня и в мыслях не было это предположить. Я просто хотел сказать, что
ребята Пастухова вне подозрения. Даже при желании они не смогли  бы  достать
здесь столько взрывчатки. Это  не  Москва,  где  можно  купить  хоть  тонну.
Скажите, Анатолий Федорович, если выяснится, что Назаров  погиб  при  взрыве
виллы, это вызовет серьезные последствия?
   - Вы даже не представляете себе, насколько серьезные!
   - Для нас? Я имею в виду Управление. Или вообще?
   - И для нас. И вообще. Это будет воспринято, как огромный минус  в  нашей
работе.  Полный  провал.   Мы   не   смогли   выполнить   задания   огромной
государственной важности. Не  могу  даже  вообразить  шквала  неприятностей,
которые на нас обрушатся!
   Голубков понял, что пришло время переходить в наступление.
   - Мне не хотелось бы этого говорить, но к этим неприятностям  я  стал  бы
готовиться прямо сейчас.
   - Что вы хотите этим сказать? - насторожился Волков.
   - У меня нет ни малейших сомнений, что Назаров находился во время  взрыва
на вилле.
   - Доказательства?
   - Люди  Пастухова  вели  круглосуточное  наблюдение  за  виллой.  Днем  в
бинокль, а в темноте - с помощью приборов ночного видения. Я видел у них эти
приборы. Пастухов утверждает, что за все эти дни Назаров ни разу не вышел из
виллы. Не вижу причин ему  не  верить.  Розовский  выходил  и  неоднократно,
Назаров - ни разу.
   - Он мог покинуть виллу сегодня, - предположил Волков,
   - Совершенно исключено. В течение  всего  минувшего  дня  я  наблюдал  за
воротами виллы. Это единственный выход. Назаров не выходил.
   - У вас был приказ наблюдать за виллой?
   - Я привык выполнять не букву, а суть  приказа.  Я  счел  себя  обязанным
лично ознакомиться с обстановкой. Если вы  считаете,  что  я  превысил  свои
полномочия, готов нести за это ответственность.
   - Продолжайте, - приказал Волков.
   - Мои наблюдения подтвердил офицер полиции, который вез меня в отель.  Он
прилично  говорит  по-русски.  Они  опросили  два  десятка  свидетелей,  все
подтвердили, что Назаров из виллы не выходил.
   - Позвольте, - перебил Волков. - Вас вез в отель офицер полиции? Как  это
понимать? Вы были арестованы?
   - Напротив. В некотором роде мне была оказана честь. Так получилось,  что
после взрыва мне пришлось невольно взять на себя  руководство  спасательными
работами. У местной полиции такого опыта маловато. Мои скромные заслуги были
оценены незаслуженно высоко. Не исключено, что в  завтрашнем  номере  газеты
"Филэлефтерос"  появится  моя  фотография  под  рубрикой:   "Так   поступают
советские люди". Правда, фамилию репортер спросить забыл. Но ее могут узнать
в отеле.
   - Вы обязаны были этого не допустить!
   - Я пытался. Но  слишком  упорствовать  было  нельзя  -  это  вызвало  бы
подозрения. Зато мне удалось получить  информацию,  которую  я  не  смог  бы
получить при других  обстоятельствах.  В  припадке  дружеского  расположения
офицер рассказал мне - под большим секретом,  конечно,  -  что  погибший  на
вилле господин Грибанов на самом деле  не  Грибанов,  а  знаменитый  русский
бизнесмен и политик Аркадий Назаров.
   - Час от часу не легче! Как они могли это узнать?
   - Извините, Анатолий Федорович, но я не рискнул расспрашивать его  об  их
методах оперативной работы. Об этом,  возможно,  будет  во  всех  завтрашних
газетах.  Здешняя  полиция  не  упускает  случая   продемонстрировать   свою
информированность.  Чтобы  доказать,  что  они  не   даром   тратят   деньги
налогоплательщиков. Вы сможете  это  сами  легко  проверить.  "Филэлефтерос"
выходит в электронном варианте, ее сервер есть в "Интернете". Дайте указание
нашим специалистам запросить этот номер.
   - Немедленно прикажу... Значит, по-вашему, Назаров погиб?
   - Судя по имеющейся у меня информации - да, - подтвердил Голубков. - И на
этот раз окончательно. Полиция тоже в этом уверена.
   Волков довольно долго молчал, потом спросил:
   - У вас все?
   - Нет, - сказал Голубков. - В  свете  создавшейся  ситуации  у  меня  два
вопроса. Первый. Как я понимаю, в  интересах  Управления  необходимо  срочно
организовать поиски виновников взрыва. По горячим  следам.  К  сожалению,  я
засвечен и не могу взять на себя эту работу.
   - Об этом не может быть и речи. Этим займутся другие люди.
   "Ага, займутся, - хмыкнул про себя Голубков. - Прямо кинутся!.."
   - Второй вопрос, - продолжал он.  -  Что  делать  с  командой  Пастухова?
Поскольку Назаров погиб, действие их контракта  автоматически  прекращается.
Оставаться  в  "Трех  оливах"  им  нельзя,  они   могут   попасть   в   круг
расследования. Как свидетели. Это  чревато  непредсказуемыми  последствиями.
Должен ли я приказать им от вашего имени, чтобы они немедленно  возвращались
в Москву?
   - Да, - тотчас ответил Волков. - Тем маршрутом, который был  определен  в
разработке,
   Голубков понимал, что следующий вопрос, который он  был  намерен  задать,
вызовет у Волкова разлитие желчи. Но не задать он его не мог, так как  ответ
мог быть чрезвычайно важным.
   И Голубков спросил - невинно, на голубом глазу:
   - Какой смысл? Пусть просто сядут на самолет. И через четыре  часа  будут
дома.
   Он на мгновение представил, какой груз спадет с  его  плеч,  если  Волков
скажет: "Конечно, вы правы. Это проще всего. Пусть так и сделают".
   Но Волков произнес совсем другое  -  ледяным,  начальственно-раздраженным
тоном:
   -  Ваша  привычка  обсуждать  приказы  просто  возмутительна!  Немедленно
сообщите  Пастухову  о  моем  решении.   Ваша   задача   остается   прежней:
проконтролировать их прибытие в Нови Дв