Боцман с
Артистом. Прикрывающая  группа начинает отход только тогда,  когда отходящая
группа  залегла.  Вы двое поднимаетесь  вместе  со  мной. Ложитесь вместе со
мной.  Друг к  другу и ко  мне не подходите  ближе чем на десять  метров.  В
остальном слушаете мои команды. Ясно?
     -- Так точно! -- ответил Борода.
     --  Есть  слушаться  команд,  -- не  слишком  охотно  сказал  майор. Но
деваться ему было некуда.
     У нас  была еще  пара Запасных  минут. Мы рассеялись по склону и начали
подъем. Чем выше мы успеем подняться до  того, как противник или  увидит нас
на камнях,  или  разгадает  наш  маневр,  тем  лучше.  Мы  успели  подняться
достаточно высоко, чтобы не попасть под прямой огонь. Но вот из-за небольшой
каменной гряды  высунулись первые камуфлированные фигурки. Боцман с Артистом
тут же залегли и согласованным прицельным огнем вполне надежно прикрыли нас.
Впрочем, другого я от них и не ожидал.  Я отвел  свою тройку  выше метров на
сто  и  приказал всем залечь.  Пока все складывалось  удачно. Борода стрелял
зло,  прицельно.  Он  упрямо  не  переводил переключатель  огня  на стрельбу
очередями. Это требовало определенного хладнокровия. Или отчаяния. Пока я не
знал,  что именно движет Бородой. Майор бил короткими, но тоже прицельно, не
из-за камня. Так что и у нас прикрытие для ребят получалось неплохое.
     И  все же  Боцман  с Артистом  не поднялись высоко --  они  давали моей
тройке, как укомплектованной непрофессионалами,  льготные условия отхода. За
такое  вообще-то  награждать  положено,  но такого  права  я  не имел. Снова
перебежав тройкой, мы дали возможность переместиться двойке Боцмана.
     И в это время от  устья подоспел  бандитский кордон. Они вышли цепью из
леса и открыли по нам шквальный огонь. Боцман с Артистом вжались в камни, не
отойдя  от  нас  и тридцати метров.  До  каменной насыпи,  которая  могла бы
послужить  нам относительным укрытием, было рукой подать,  но мы и головы не
могли  поднять  --  пули  звенели по камням, как  молоточки  по  ксилофону в
полковом оркестре.
     Организованный  отход  малым  числом   при  перекрестном  огне  делался
невозможным. Я скомандовал:
     -- Отходим каждый сам по себе! Три шага -- упал,  откатился, выстрелил,
откатился, снова три шага!
     То, что  нужно  откатываться,  я  сообщал исключительно  для  Бороды  с
майором,  мои ребята это  знали  не хуже меня. Я стрельнул, пробежал,  упал,
откатился, снова  стрельнул. Тут  я заметил, что  вражеский огонь  как будто
немного утих.  На  всякий  случай я  глянул наверх, нет ли  там каких-нибудь
сюрпризов.  Но  оказалось,  что дело  в  майоре --  все-таки  не  послушался
ракетчик приказа. Он почти открылся и, не сходя с места, бил то в одну, то в
другую сторону длинными очередями. Еще несколько  секунд, и  у него кончатся
патроны  в рожке, а  пока  он  будет  перезаряжать автомат, его  обязательно
подстрелят.  И  даже один раз он все же  успеет  перезарядиться,  на  второй
перезарядке его  пристрелят точно.  Я отскочил  еще  немного вверх,  ближе к
спасительной гряде, откатился и залег, чтобы  прикрыть майора, пока он будет
менять магазин. Отходящий Боцман оглянулся на меня, но я махнул ему рукой, и
он стал карабкаться выше.
     Майор расстрелял магазин и потянулся к  подсумку. Я дал очередь вправо,
очередь влево и крикнул ему:
     -- Майор, ты ранен?
     --  Уходите,  тараканы  беременные!  --  заорал  майор.  --  Копаетесь,
бл...дь! Я кого здесь прикрываю?!
     Он вскинул автомат и  застрочил по противнику. Пока он расстреливал еще
тридцать патронов,  я подобрался почти к самой гряде и снова залег, чтобы он
мог  перезарядить.  Но  второй раз перезарядить  ему не дали. Пуля  попала в
голову,  сбила лихую  наутюженную  пилотку  с  кантом,  с которой  майор  не
расставался ни на секунду;  майор откинулся навзничь,  и я увидел его лицо с
черной пробоиной на месте носа. Он еще хрипел какие-то ругательства, но руки
уже крючила предсмертная судорога. Не дохрипев последнего слова, он затих.
     Я дал еще одну  очередь и рванул к гряде, ребята уже добрались до нее и
оттуда   прикрывали  мой   подъем.   За   грядой   нам  было   полегче.   Мы
рассредоточились  цепью  и  поползли  за  камешками,  приближаясь  к  склону
Круглого Явирныка.  Впереди было еще  одно открытое место,  но небольшое, на
одну  перебежку.  Вчетвером,  попеременно  друг  друга  прикрывая, его можно
преодолеть  с относительно  небольшим риском. Первыми должны были  идти мы с
Бородой,  а  потом  прикрыть  Артиста  с Боцманом  из-за  склона  горы.  Там
кончались голые камни,  кончались Горганы.  Там тоже шел сплошной камень, но
он уже был  сцеплен грунтом.  Там можно  было быстро спуститься к лесу, пока
противник не займет высоту.
     Но и хорошие планы  в военное  время не  всегда  сбываются.  Я  немного
обогнал   Бороду,  стремясь  как   можно   быстрее  занять   позицию.  Тогда
нетренированный Борода смог бы подниматься с меньшим риском, его  прикрывали
бы уже три ствола.  Но когда я добрался до безопасного места, Борода ткнулся
в камни, разбрызгав кровь. Автомат лязгнул  по  камням  и соскользнул  вниз.
Убит? В любом  случае в этом нужно было убедиться. Еще в войну у разведчиков
действовало жесткое,  но необходимое в военных условиях правило. К  примеру,
двое возвращаются с задания. Один ранен, идти не может. Враг идет по  пятам.
От разведданных, которые есть у группы, зависят жизни сотен,  тысяч, а может
быть,  и десятков тысяч наших солдат. Расчет жестокий, но простой: они стоят
дороже жизни одного разведчика. Вывод: раненый должен остаться... Так  было,
есть и  будет при выполнении  всех особо важных заданий. Но только не с моей
группой.  А  Борода,  хоть  и  на  время,  стал  членом  моей группы.  Как и
спивающийся майор, застрявший в армии чужой ему страны. Но в смерти майора я
был уверен, а Борода вполне мог быть только ранен.
     Времени у нас было в обрез -- противник медленно, но верно подбирался к
нашим позициям. Я крикнул:
     -- Артист, прикрывай! Боцман, тащи Бороду!
     Я прикрывал их с верхней позиции, Артист с нижней. Больше всех рисковал
Боцман.  Он  мог надеяться только на  нашу  внимательность.  Мы должны  были
охватывать взглядом всю вражескую  цепь  и  бить туда, где намечалось любое,
даже  еле заметное шевеление. Я сконцентрировал все внимание на левом фланге
противника,  от нас  правом. Артист, не  сговариваясь  со мной,  но чувствуя
особенности моей  и своей позиций,  занялся  другим флангом. Наконец  Боцман
дотащил  бесчувственного  Бороду до  моего укрытия.  Даже  автомат прихватил
попутно, не поленился.
     Борода был жив. Боцман подключился к прикрытию, и мы с  ним вдвоем дали
возможность  подняться  и Артисту.  Артист  сменил Боцмана, который  занялся
Бородой.  Вообще-то давно пора было ломить что есть духу  вниз по склону. Но
пробитый  пулей Борода ломить не мог, а оставить его я не считал  возможным.
Боцман полил его водой,  и  Борода пришел в чувство. Он был  ранен в  спину,
пуля пробила ему левый бок. Если бы пробила правый, то задела бы печень и мы
его уже не откачали  бы. А так он,  видимо, потерял сознание от шока. Боцман
достал перевязочный  пакет, быстро и  умело наложил тугую повязку, и  Борода
попробовал встать. Оказалось, он может даже идти. В конце концов, он закинул
руку Боцману на шею, и так вдвоем они стали спускаться.
     Когда расстояние до  противника было оценено мной как критическое, мы с
Артистом  отвалили  от прикрывавших нас камней  и покатились вниз. Мы быстро
догнали  Боцмана с  повисшим  на нем  Бородой. Я поднырнул под  другую  руку
раненого, и вдвоем  мы поволокли его к спасительному лесу. Борода кривился и
кряхтел, но изо всех сил старался помогать нам, перебирая ногами. Наконец он
сказал:
     -- Пустите, я сам пойду.
     И в самом деле, кровотечение у него ослабло, а вися  на  мне, он  делал
только  хуже  своему пробитому боку. Его шатало,  но Боцман держал Андрея за
правую руку, и он даже почти не  спотыкался. В таком порядке мы успели дойти
до первых деревьев,  когда  из-за оставленного нами склона выкатили бандиты.
Пришлось снова упасть и отстреливаться.
     Мы отстреливались  и отползали  ниже, в  лес. Из-за склона по  нам били
несколько  человек, но выйти из-за укрытия не решались. Впрочем, им это и не
было  нужно.  Вскоре  нас  должны  были обойти с флангов  и взять  в  клещи.
Единственное,  что могло нас спасти, -- это  немедленное  бегство в  лес.  Я
знал, что  любой из  моих ребят  с  такой же раной,  как у  Бороды, мог  еще
какое-то время бегать, пока не свалится. Но может ли это Борода?  Оказалось,
может. Он сам прекрасно  оценивал  обстановку --  отполз  к  толстой  сосне,
поднялся на ноги,  постоял, привалившись  к ней спиной,  несколько секунд, и
крикнул:
     -- Побежали!
     И  побежал сам. На ходу Боцман отобрал у него  автомат, а Артист помпу.
Бежать быстро  по каменистому грунту все равно  было невозможно, и Борода не
отставал. Он хрипел  и обливался потом, но держался. Мы переходили со склона
на  склон,  все  время  спускаясь  вниз.  Идеально   было  бы  выбраться  на
какую-нибудь  дорогу  и тормознуть автомобиль. Но  какие здесь к черту могли
быть дороги!
     Через  час  Борода  стал  откровенно   сдавать.  Теперь  он  бежал  как
салага-первогодок  после первого километра  марш-броска.  Но на салагу можно
прикрикнуть, и  он  ускорит  темп.  А Борода истекал кровью. Просочилось уже
сквозь куртку  и текло  на штаны. Боцман приотстал, сбросил с плеча рюкзак и
принялся мастерить на тропе мину-растяжку. Вскоре  он нас  догнал, мы с  ним
снова вдвоем подхватили  нашего раненого  и наддали. Не прошло и пяти минут,
как позади раздался взрыв,  а за ним треск падающего дерева. У нас был голый
аммонал, без  осколочных  оболочек, но,  поскольку Боцман  заложил  половину
нашего запаса, авангард погони  теперь если  не побит осколками, то  хотя бы
отброшен  мощной  взрывной  волной. Вовремя  Боцман  сообразил свою  военную
хитрость: противник был  в  пяти минутах бега от нас, Борода уже еле плелся,
еще немного, и пришлось бы принимать бой.
     А так нам все же удалось оторваться. Когда у Бороды начались обмороки и
мы вынуждены были остановиться, погони за нами уже не  было.  Боцман  сделал
Андрею повторную перевязку и покачал головой.
     --  Рана сквозная,  пуля вышла, -- сказал  он.  -- Я в  этом  не сильно
понимаю, но,  кажется,  ничего серьезного  не  задето.  А вот инфекция могла
попасть, и крови порядком потерял. Надо бы его госпитализировать...
     -- Для начала надо бы его в город доставить, -- добавил я.
     --  Может быть,  поблизости  найдется врач?  --  высказал предположение
Артист.
     --  Конечно, --  горько  усмехнулся Боцман.  --  И  лучше  всего, чтобы
милицейский. Чтоб сразу дело завел, не откладывая в долгий ящик.
     --  Артист, -- сказал  я. -- Ты доставишь раненого в город.  Боцман мне
нужен здесь.  Сейчас  мы  сделаем носилки  и подберемся поближе к селу.  Там
разойдемся.
     -- Жаль, Дока с нами нет, -- посетовал Боцман.
     "Да и жив ли  он", -- подумал я  про себя, но говорить о своих недобрых
предчувствиях не стал. Не хотел расстраивать ребят.
     Ночевали в лесу, к дороге  выйти  до темноты не  успели. С рассветом мы
продолжили спуск с гор. Борода то впадал в забытье, то приходил в сознание и
протестовал, что  его, легко раненного, несут, когда он может прекрасно идти
сам.  И тут же начинал рассказывать, что раньше он не знал, как  прописывать
кровь на картинах, а теперь  знает -- нужно мешать  краплак с киноварью. Или
еще что-нибудь в том же  роде. Бредил. Мы  одолели  несколько  километров  и
наконец  вышли в долину. Обмундирование Бороды пришлось  постирать, чтоб  не
привлекать  любопытства страшными  кровавыми  пятнами.  Да и  сами  мы  тоже
привели  себя  в относительный порядок. При этом оказалось, что  Боцман тоже
ранен. Пуля зацепила ему  бедро, но прошла  вскользь, содрала кожу,  правда,
зацепила немного и мышцу. Но рана уже не кровоточила.
     -- Когда это ты подцепил? -- спросил я Боцмана.
     --  Думаешь,  я помню?  Вроде  когда Бороду  тащил...  там  место  было
пристрелянное.  Уж  я извивался,  как  угорь, но,  видишь,  задело.  Я  и не
заметил. Я об эти дьяволовы камни больше побился, до сих пор все ноет.
     В  самом деле,  я тоже чувствовал себя так, будто  меня долго и усердно
били пьяные менты; горганские камешки поработали не хуже дубинок или кованых
сапог.  Пока скакал по горкам,  ушибов и ссадин не замечал,  а теперь больше
всего хотелось увалиться в мягкую  койку и чтоб ласковая  жена  прикладывала
примочки. Но  лучшее,  что мне могли предложить обстоятельства,  -- это было
купание  в  ледяном горном ручье.  Кстати, такое  купание здорово  освежает.
Рекомендую.
     --  Комбат! -- бормотал  в  бреду Борода.  -- Поднимайся!  Перестыковка
боевой части! Принять изделие! Дивизия "Эдельвейс"!
     Артист взвалил его  на  плечо и  потащил  к людям искать частника, чтоб
отвез  в  город. Мы с Боцманом  следовали за ними на  небольшом  расстоянии,
активно притворяясь туристами. У Боцмана в рюкзаке поверх аммонала и термита
лежали два помповика и  один автомат. Остальное оружие  мы бросили:  и нести
его  было не в чем, и  патронов все  равно почти не  было.  После  последней
стычки у нас оставалось всего два автоматных рожка. Помповики мы так в ход и
не пускали -- дистанция боя была неподходящая.
     Мы  проконтролировали,  как Артист  поголосовал на  трассе, как, кратко
переговорив  с водилой,  загрузил Бороду, сел  сам, и  они укатили. Ну, если
правда, что здесь  зарплата  в  сто долларов считается чуть  ли не  пределом
возможностей человека, то за полтинник их и  довезут, и  выгрузят,  и кофе в
постель подадут.
     В Яремче не было видно ни одного  боевика. Село раскинулось в неширокой
долине  и  было  сильно  вытянуто  вдоль  реки.  Мы  обошли  его  в  поисках
железнодорожной  станции.  Нашли.  Собственно  станции  здесь   не  было.  В
Московской области  это  называлось  бы платформой. Но  метрах в трехстах от
домика,  имитирующего вокзальчик, все же имелся запасной тупик. Пространство
вокруг него было оцеплено, шла погрузка. На рельсах стоял пресловутый эшелон
-- полторы дюжины вагонов и два тепловоза -- один в голове, другой в хвосте.
На  горных путях  с большими  уклонами  это  распространенная  практика: два
локомотива надежно держат состав, не дают ему оторваться или стать врастяжку
на уклоне.
     Но что-то не было похоже, чтобы эшелон набивался до отказа. Два десятка
голых до пояса вояк сновали между парой грузовичков  и единственным товарным
вагоном в  составе,  -- грузили то ли оружие, то ли  еще  какое снаряжение в
ящиках. Еще  несколько десятков, очевидно самых оборзевших, курили, свободно
расположившись у путей.  Если предположить, что часть народа уже загрузилась
в вагоны  и еще взвод торчит в оцеплении, можно было прикинуть, что отправки
ждет действительно не  больше  полутораста -- двухсот  человек. Теперь стало
понятно, почему в  какой-то  момент  нас  прекратили  преследовать:  их всех
отозвали  для погрузки  в  эшелон. Видимо, руководство боевиков  решило, что
достаточно с них потерь, надо отгружать оставшийся в живых материал.
     Мы не подбирались близко, но и так можно было  понять,  что боевой  дух
воинства  стоит на  нижней отметке. Не  было видно ни одной высоко  поднятой
головы;  те, кто слонялся  вдоль поезда  без  дела, смотрели в землю, пинали
носком  сапога гравий,  беспрерывно плевались. Десяток хорошо подготовленных
автоматчиков в бронежилетах,  внезапно  вырвавшись  из-за укрытия, мог бы  в
пять минут рассеять  этот сброд по  окрестным холмам,  а потом на протяжении
нескольких  суток отлавливать и добивать. Но нас было двое с одним автоматом
и  без  бронежилетов.  Нужно  было действовать  меньшим  числом, но  большим
умением.
     Самое тупое, что приходило в  голову, -- надо обогнать  поезд, заложить
взрывное  устройство  и,  когда голова  поезда  окажется над миной, замкнуть
контакт.  Но  кое-что  в таком  плане мне не нравилось.  Мы  не знали, когда
именно  состав  тронется,  он  мог отойти  уже через  полчаса.  Мы не  знали
местности, через которую он пойдет. У нас не было  и  времени, чтобы изучить
эту местность и выбрать место для диверсии.
     Ход моих рассуждений прервал Боцман.
     -- Можно их запереть в этом тупике, -- сказал он.
     -- Как?
     -- Повредить стрелку.
     -- Что это даст?
     -- Время. Мы их задержим.
     -- Есть план?
     -- Есть идея. На планы ты у нас мастер.
     --  Идея  неплохая.  Время  нам  действительно  нужно.  А план...  План
примерно такой... Сколько тебе нужно времени, чтобы повредить пути?
     -- Секунд пятнадцать, если будет прикрытие.
     -- Кое-какое будет. Вот только нужно дождаться, когда снимут оцепление.
     -- Думаешь, его вообще снимут?
     -- Конечно. Оцепление сядет по вагонам перед самой отправкой. От головы
состава до  стрелки  метров  пятьдесят. Трогать будут медленно. Может  быть,
пятнадцать секунд  и  набежит.  Есть другой  вопрос. При  подходе  к стрелке
скорость  эшелона будет  небольшой. Значит,  серьезного крушения  не выйдет.
Кроме  того, машинист увидит твою диверсионную  работу  и  даст по тормозам.
Кроме  того, он  наверняка даст  сигнал тревоги. Из вагонов вылетят бойцы, и
начнется сабантуй. На каждого из нас их будет теперь по сотне.
     -- Три секунды.
     -- Что?
     -- Я подумал. Можно разрушить стрелку за три  секунды. Если сделать это
перед самым носом тепловоза, они не успеют затормозить.
     -- А ты не успеешь увернуться. Нет, не годится, слишком много риска.
     --  Успею, она  не сразу  разрушится...  Остальное  мы обсудили  уже по
дороге. Нужно
     было занимать позицию, пока не поздно, пока поезд не ушел. Нам пришлось
дать порядочный крюк. Пути были проложены  по краю долины, впритык к склону.
Мы подобрались к противнику сверху, когда у него, кажется, все было готово к
отправке.  Оцепление не было еще снято,  но  боевики  уже погрузились. Вдоль
вагонов  курсировал  их старший. Он  заглядывал  и под колеса, и по сторонам
глазами   шарил,   и   часовым   чего-то  покрикивал.   Надо   понимать,   с
противоположной  стороны  курсировал  такой  же командир  и  так  же пытался
предотвратить возможные неприятности.
     Мы пристроились прямо над стрелкой.  Боцман  все вертел  в  руках  свое
устройство, прилаживал и так и эдак,  перемещал что-то  то на  полмиллиметра
выше или  правее, а потом  снова на полмиллиметра ниже или левее. Наконец он
отложил свою адскую машинку и доверительно сообщил:
     -- Не может быть, чтоб не сработало точнее швейцарских часов.
     -- Нам и надо точнее...
     По основному  пути прогремел товарняк.  Короткий,  вагонов на полета, и
все  равно  для надежности схваченный с  двух концов  локомотивами.  Старший
что-то крикнул, оцепление попрыгало  в вагоны, но нам было видно, что кукиши
автоматных стволов торчат теперь с площадок. Тепловоз полз черепашьим ходом,
Боцман матерился шепотом: для его плана было бы лучше, если бы эшелон набрал
хоть какую-то скорость. Но все же на  подходе  к стрелке  тепловоз свистнул,
пустил клуб вонючего черного дыма и наддал.
     Боцман начал  ползти заранее, а теперь  и вовсе привстал  и покатился к
рельсам  как  мяч.  Тридцать метров  он преодолел за три  секунды и вышел на
стрелку в момент,  когда  тепловоз уже хрустел по ней  колесами.  И всего не
три, а  две  секунды заняла у него закладка бомбы.  Боцман  поступил  мудро,
сообразил:  термит  спичкой  не   зажжешь,  зато  он  хорошо  загорается  от
бенгальского  огня. Вот он и  воткнул  в коробку с термитом две  бенгальские
свечи и закрыл их трубками из плотного картона, чтоб горение не было заметно
снаружи. Свечи он  поджег  заранее,  еще  когда  полз.  И  едва оказавшись у
рельсов, Боцман  примерился,  сунул руку в  просвет между колесами  и тут же
откатился от насыпи.