- Присмотреть за серым?
   - И за нами. До Ларнаки доедут на такси. Пансионат найдут, адрес  есть  в
путевках.
   Артист поднялся и двинулся в хвост  самолета  -  места  Мухи,  Боцмана  и
Трубача были во втором салоне. К нему кинулась  стюардесса  нашего  славного
"Аэрофлота":
   - Гражданин! Вы что, не знаете, что нельзя вставать  с  места  до  полной
остановки двигателей? Сядьте, вам говорят!
   На что Артист так выразительно приложил руки к  животу  и  скорчил  такую
физиономию, что она поспешно отскочила в сторону, опасаясь,  как  бы  он  не
заблевал ее синюю форменку. Боковым зрением  я  увидел,  как  тот,  в  сером
костюме, проводил Артиста рассеянным взглядом, но следом за ним не пошел.
   - Что происходит? - спросил меня Док, прокемаривший всю дорогу от  Москвы
и разбуженный только посадкой в Афинах.
   - Пока не знаю.
   - Но происходит?
   - Не исключено...
   Самолет подрулил к  зданию  аэровокзала,  сиявшего  в  густой  ночи,  как
елочная игрушка; ко всем  выходам  словно  бы  присосались  длинные  круглые
трубы, соединяющие салоны с залом прилета. И сразу здесь  забурлила  обычная
аэропортовская толпа. Пассажиры в основном были русскими, многие  с  детьми,
мелькали смуглые лица греков и турок. Все было настолько похоже  на  Внуково
или Домодедово  в  момент  прилета  борта  с  Кавказа,  что,  сколько  я  ни
прислушивался к себе, ничего похожего на тоску по Родине обнаружить  мне  не
удалось. А жаль. Я много читал об этом чувстве, а вот испытывать никогда  не
приходилось. Потому что за границей я  ни  разу  не  был,  если  не  считать
пятидневной поездки в Будапешт, еще в школе, в  десятом  классе  -  в  числе
победителей республиканской математической олимпиады. Но тогда всех нас  так
поразило изобилие и какое-то запредельно-избыточное  роскошество  магазинных
витрин, забитых фантастической радио- и видеотехникой,  такая  праздничность
вечерних улиц, что все  свободное  от  математических  состязаний  время  мы
прошлялись по городу, раскрыв рты, и лишь на обратном пути,  уже  в  поезде,
вспомнили, что были за границей, и бодро спели приличествующую случаю песню:
"Проезжая теперь Будапешт, снова слышу я речь неродную, и вдали от  знакомых
мне мест я по Родине больше тоскую..."
   Если быть точным, в песне говорилось про Бухарест,  но  какое  это  имело
значение? Главное было в другом: тосковать по Родине - это звучит гордо.
   Не получилось тогда. И теперь не получалось. Но может, еще получится?
   У стойки паспортного контроля к нам с Доком присоединились Артист и Муха.
Трубача и Боцмана в толпе не было видно, а малый в сером  костюме  маячил  в
сторонке, не упуская нас из виду.
   Он был явно не профессионал. Возможно, какую-то спецподготовку прошел, но
главного не усвоил: скрывать нужно не взгляд, а чувства. Слежку  чаще  всего
обнаруживаешь не тогда, когда замечаешь, что кто-то за тобой идет, прячась в
подъездах или за спинами прохожих. Нет, сначала  чувствуешь  на  себе  чужое
внимание, а потом уж с помощью  школярских  приемов  вроде  остановки  возле
зеркальной магазинной витрины или неожиданной смены маршрута  вычленяешь  из
толпы объект угрозы.
   Поскольку мысли мои были очень кстати заняты воспоминаниями о  Будапеште,
я подробно рассмотрел  этого  малого,  нисколько  не  встревожив  его  своим
взглядом. Ему было лет тридцать,  модные  очки  в  тонкой  оправе  придавали
смугловатому живому лицу интеллигентный и даже несколько  высокомерный  вид.
Черные, почти до плеч, волосы,  какие  лет  десять-пятнадцать  назад  носила
хипповая молодежь. Серебристый галстук. Небольшой серый атташе-кейс.
   Не турист. Не челночник. Для крупного бизнесмена жидковат,  да  и  не  на
чартерных рейсах крупные бизнесмены летают. Не военный  -  выправка  не  та,
слишком свободен. Для журналиста слишком спокоен.  Похож  на  знающего  себе
цену юриста. Я так его и назвал про себя:  Юрист.  При  всем  его  очевидном
внимании к нашим персонам никакой опасности от него не исходило.  Во  всяком
случае, я ее не почувствовал. Я вопросительно взглянул на  Артиста  и  Дока.
Они еле заметно пожали и печами.
   Тоже ничего не почувствовали. Странно. А тогда какого черта  он  за  нами
следит?
   После каменных морд и волчьих взглядов наших  погранцов  в  Щереметьеве-2
смотреть, как работают дежурные здесь,  было  одно  удовольствие.  Почти  не
глядя они лихо шлепали в паспорта штампы, одаривали всех белозубыми улыбками
и на разных языках, в том числе и на русском, повторяли  фразу,  которую  мы
уже слышали в самолете:  "Добро  пожаловать  на  остров  любви!  Белком!"  А
таможенники даже не притрагивались к багажу, весело махали  руками:  "Идить,
идить, гуд лайк!"
   Ну, гуд лайк так гуд лайк. Никому еще не мешала удача.
   Миновав за пять минут пограничный и таможенный контроль, мы вышли  в  зал
ожидания и нос к носу столкнулись с высоким рыжеватым парнем, который  стоял
в негустой толпе встречающих с бумажным плакатиком, держа его обеими  руками
на  уровне  груди.  На  плакатике  была  надпись  по-русски:  "Туристическое
агентство "Эр-вояж". Пансионат "Три оливы"". И тут от  моего  благодушия  не
осталось  и  следа.  Парень  словно  бы  распространял  вокруг  себя   волны
напряжения и опасности. Причем опасность исходила не от него  самого  -  для
этого он был слишком молод, ломок и не уверен в себе,  несмотря  на  то  что
слева под мышкой, под легкой курткой, у него  явно  была  какая-то  пукалка.
Нет, опасность была вне его, где-то там, откуда он появился,  он  словно  бы
транслировал ее. И почему-то я сразу утвердился в мысли, что  опасность  эта
не имеет никакого отношения к Юристу.  Здесь  было  что-то  другое,  темное.
Может быть, уголовщина.
   Артист окинул парня довольно пренебрежительным взглядом и сказал:
   - У нас путевки от "Эр-вояжа". Но ты не девушка!
   - Я? - переспросил он.
   - Ну да, ты. Ведь не девушка?
   - Ясное дело, не девушка.
   - А почему? - настаивал Артист.
   - Что почему?
   - Почему ты не девушка?
   - "Почему, почему!" - разозлился сбитый с толку парень. - Трудное детство
было, вот почему!
   - Я спрашиваю  о  другом.  Нам  обещали,  что  нас  встретит  симпатичная
девушка, гид "Эр-вояжа". А  встречаешь  нас  ты.  Я  считаю,  это  нарушение
контракта.
   - Заболела девушка, - буркнул рыжий. - Меня послали вас встретить.
   - Кто послал? - поинтересовался Док.
   - Ну, этот. Из "Эр-вояжа". А где еще двое?
   - Какие двое? - удивился Артист.
   - Мне сказали, что вас будет шесть человек.
   - А, эти двое! Они опоздали на самолет.
   - Как это?
   - Да так. Не знаешь, как опаздывают?
   - Значит, они не прилетели?
   - А как бы они прилетели? Они же не гуси! Завтра прилетят.
   Парень подумал и кивнул:
   - Ладно, пошли.
   Проходя мимо урны, он бросил в нее плакатик.
   Двери в аэропорту были такие же, как в Шереметьеве-2,  на  фотоэлементах,
их стеклянные створки расходились перед входящими  и  выходящими  и  тут  же
сходились. Я чуть поотстал и, когда двери закрылись перед моим носом, увидел
в их полированной поверхности, как Юрист остановился возле урны, сделал вид,
что уронил сигаретную пачку, а, поднимая ее, прочитал плакат. И,  не  спеша,
направился  к  таксофонам,  солидным  сооружениям,  похожим   на   игральные
автоматы.
   Рыжий провел нас через примыкавшую к  аэровокзалу  площадь,  заставленную
таким количеством машин, что  создавалось  впечатление,  будто  пол  Никосии
улетело куда-то по делам, оставив  свои  автомобили  дожидаться  возвращения
хозяев. В  самом  конце  площади,  на  выезде,  стоял  синий  мерседесовский
микроавтобус с тонированными стеклами,  а  возле  него  -  какой-то  высокий
плотный малый в темной кожаной куртке.
   - Только четверо, - сообщил ему рыжий гид. - Двоих нет. Говорят, опоздали
на самолет. Что будем делать?
   Эти слова крайне озадачили  плотного  малого.  Он  помолчал,  похмурился,
потом откатил перед нами дверь в салон.
   - Поехали!
   - Это водитель, - объяснил нам рыжий, но за руль  почему-то  сел  сам,  а
водитель устроился рядом с ним на переднем  сиденье  -  вполоборота.  То  ли
чтобы за нами приглядывать, то ли чтобы следить через заднее стекло, нет  ли
хвоста. Этот был посерьезней рыжего, куда  серьезней.  И  под  курткой  его,
надетой явно не по погоде, вполне мог быть  спрятан  десантный  "калаш"  или
"узи".
   Добро пожаловать на остров любви!
   Микроавтобус оказался богатый,  с  удобными  креслами,  подголовниками  и
подлокотниками. Но боковые стекла были не просто тонированными, а совершенно
глухими, светонепроницаемыми. Это дало повод Артисту продолжать  разыгрывать
из  себя  мелочного  жлоба,  который  желает  иметь  за  свои  кровные   все
удовольствия.
   - Что это за труповозка? - недовольно спросил он. - Нормальной машины  не
нашлось? А может, я хочу полюбоваться окрестностями? Имею полное право!
   - Сломалась другая машина, - ответил рыжий, выруливая на шоссе.
   - Что у вас тут творится? - удивился Артист. - Девушка  заболела,  машина
сломалась. Сам пансионат-то цел, не взорвался?..  Эй,  обалдел?!  Ты  же  по
встречной полосе прешь!
   - На Кипре левостороннее движение, - терпеливо объяснил рыжий.  -  Потому
как в прошлом это была английская колония.
   - А почему руль слева? При левостороннем  движении  руль  должен  быть  с
правой стороны!
   - Слушай, отстань! - взмолился рыжий. - Достал ты меня! Потому что машина
европейской сборки. Потому что она из  Германии  пригнана.  Поэтому  и  руль
слева. Есть у тебя еще вопросы?
   Хотя Артист и продолжал брюзжать, вопросов у него больше не было. У  меня
тоже. И ни у кого из нас. Машина из Германии. Если я -  владелец  пансионата
"Три оливы" и постоянно живу на Кипре, зачем мне машина  с  левым  рулем?  А
если я работаю в турагентстве, то никогда не скажу: "Этот,  из  "Эр-вояжа"".
Скажу: хозяин. Или даже назову  его  по  фамилии.  Ясно,  что  рыжий  и  его
напарник никакого отношения ни к "Эр-вояжу", ни к "Трем оливам" не имеют.  А
к кому имеют? Мне почему-то казалось, что мы узнаем об этом довольно  скоро.
Вопрос был в другом: хотим ли мы это узнать. Хотим, конечно. Ни к  чему  нам
невыясненные вопросы.
   Поэтому мы не запротестовали,  когда  автобус  вдруг  крутанул  с  шоссе,
юркнул за какой-то виноградник и погасил огни. Через пару минут по шоссе  по
направлению к Ларнаке просвистел тяжелый грузовик, а за ним - низкий  седан,
что-то вроде "доджа". Стоп-сигналы седана вспыхнули на миг и тотчас погасли,
словно бы водитель хотел притормозить, а потом раздумал. Еще через минуту  в
ту же сторону прошла какая-то красная легковушка. Других машин на  шоссе  не
было.
   Рыжий развернулся и погнал микроавтобус по узкой асфальтированной  дороге
мимо шпалер виноградников и низкорослых рощиц  каких-то  деревьев  с  узкими
листьями, серебристыми в свете фар. Наверное, это и были оливы.
   - Эй, куда мы едем? - всполошился Артист и вскочил с места. - До  Ларнаки
еще двадцать шесть километров, только что щит проехали! Эй, я тебе говорю!
   Но вместо рыжего ответил его напарник:
   - Куда надо, туда и едем. Кое-кто хочет с вами поговорить. Поэтому сядь и
заткнись.
   Для убедительности он достал из-под куртки какой-то ствол и пристроил его
на спинке кресла.
   - Как это заткнись,  как  это  заткнись?!  -  очень  натурально,  даже  с
еврейским привизгиванием заверещал Артист, возмущенно  размахивая  руками  и
незаметно подбираясь поближе к стволу. - Как вы разговариваете с  клиентами?
Имейте в виду, я буду жаловаться на вас!
   Я положил ему руку на плечо и заставил сесть.
   - Так-то лучше, - одобрил рыжий  и  поинтересовался:  -  Кому  ты  будешь
жаловаться?
   - В Комитет по  защите  прав  потребителей!  -  гордо  ответил  Артист  и
оскорбленно умолк, давая понять, что последнее слово все равно будет за ним.
   Километров через пять дорога углубилась  в  лощину,  по  склонам  которой
поднимались виноградники, и  вскоре  уперлась  в  ворота  какой-то  усадьбы.
Высокий забор и просторный двухэтажный  дом  в  глубине  двора,  освещенного
фонарями,  были  сложены  из  серого  песчаника.  Ворота  были  кованные,  с
завитушками, фонари тоже явно выполнены на заказ, а  на  втором  этаже  дома
светилось просторное, без мелких переплетов  окно.  Скорее  всего,  когда-то
здесь жили крестьяне, виноградари или скотоводы, потом усадьбу перестроили и
превратили в загородную виллу.
   Рыжий  помигал  дальним  светом,  ворота  раскрылись  -  электроприводом,
микроавтобус проехал по аллейке и снова притормозил возле подземного гаража.
Стальной щит ушел вверх, машина въехала в темный гараж и остановилась.
   - Вылезайте, - скомандовал напарник рыжего  и  повел  стволом  в  сторону
двери.
   Мы выпрыгнули на бетонный пол. Рыжий дал задний ход  и  вывел  машину  во
двор. Створка гаражных ворот опустилась, мы остались в кромешной темноте.  И
темнота эта была смертельно опасной. Без дураков. Такое и в Чечне  не  часто
бывало. Ничего себе остров любви.
   Под низким потолком вспыхнули прожектора,  и  мы  обнаружили,  что  стоим
посреди огромного, метров в двести, бетонного зала в окружении четырех  лбов
с направленными на нас  автоматами  "узи".  Пареньки  были  той  же  волчьей
породы, что и напарник рыжего. Лет по  двадцать  пять  -  двадцать  семь.  С
одинаковой короткой стрижкой. С одинаковыми золотыми цепями на бычьих  шеях.
Стоило лететь на край Европы, чтобы оказаться в такой компании.  Они  стояли
вокруг нас на равном расстоянии друг от друга, как бы по  углам  правильного
квадрата, и это говорило о многом.
   Док взглянул на меня и с сомнением покачал головой. Я  понимающе  кивнул.
Шушера. Дешевка.
   Так-то оно так, но  они  были  в  таком  напряжении,  что  малейшее  наше
движение - и они откроют огонь. Они были явно не из тех, для  кого  убийство
привычное дело. Перемолоть ребра кулаками и ногами - да, это им  сподручней.
А убить... Но сейчас они  были  настроены  именно  на  убийство.  Поэтому  и
вздрючены до предела. Нужно было  как-то  сбить  этот  их  высокий  душевный
настрой,  перевести  действие  из  жанра  греческой   трагедии   в   обычный
милицейский боевичок.
   - Ребята, - миролюбиво сказал я, обращаясь к  одному  из  них,  постарше,
судя по всему - главному в этой шакальей команде. - Извините,  что  суюсь  с
советами, но если вы вздумаете палить, то перестреляете друг друга.
   Он довольно быстро оценил мой бесплатный совет, по его знаку все  четверо
сместились на одну сторону. После чего приказал:
   - Руки за голову! К стенке! Лицом к стенке!
   Мы подчинились. Двое  держали  нас  на  мушке,  а  двое  других  закинули
автоматы за спину и принялись обшаривать нас. Это был очень удобный  момент,
чтобы отобрать у них их игрушки. Я чувствовал, как ребята напряглись, ожидая
моего сигнала. Но все-таки промолчал. Ситуация была, конечно, очень горячая,
но я решил: если кто-то хочет с нами поговорить,  пусть  говорит  с  позиции
силы. Это располагает к большей откровенности. А удобные моменты - ну, будут
еще. Эти лбы не смогут не сделать пары-тройки ошибок, не  та  школа.  А  нам
столько и не надо, нам и одной хватит. Но в свое время.
   Пока они охлопывали наши бока и  выворачивали  из  карманов  документы  и
деньги, а потом вываливали на  бетонный  пол  бельишко  из  наших  сумок,  я
внимательно осмотрел зал. Выходов из него было  только  два.  Один  -  через
гаражные ворота, черта их  откроешь,  если  электропривод  будет  блокирован
снаружи. Второй - через  дверь,  ведущую,  видно,  в  глубь  дома.  Тоже  не
слабенькая дверца - из стального листа, обваренного уголками. Окон не  было.
Если не считать двух проемов в торцевой стене, напротив ворот.  Проемы  были
шириной метра по полтора и высотой с  полметра.  Изнутри  они  были  закрыты
толстыми прутьями арматуры, а снаружи застеклены. Не окна, а  вентиляционные
отверстия под самым потолком. Что надо тюрьма. Если они вздумают  нас  здесь
держать, выбраться будет непросто. Но вряд  ли  будут.  Иначе  не  стали  бы
выгонять микроавтобус. А зачем выгнали - ужу ясно: чтобы  не  повредить  при
стрельбе. Бережливый народ.
   Когда со шмоном было покончено, главный достал  из  кармана  "уоки-токи",
сказал в микрофон:
   - Нормально все.
   Я ожидал, что на нас наденут наручники, но то ли их не  припасли,  то  ли
решили, что при такой огневой мощи они и без браслеток  обойдутся.  Ну,  тем
лучше. Такие маленькие оплошности противника всегда украшают жизнь.
   Минут через десять стальная дверь открылась и в зале  появились  еще  три
действующих лица. Одного мы уже знали, это был напарник  рыжего  водилы.  На
плече у него висел "узи", а впереди себя он  аккуратно  спускал  по  пандусу
инвалидную коляску, в которой сидел совершенно лысый мужик лет  шестидесяти.
Он был в цветастой рубашке с  расстегнутым  воротом  и  короткими  рукавами,
обнажавшими жилистые, в синих наколках руки. Наколки просвечивали  и  сквозь
седые волосы на груди. Ноги были укрыты клетчатым пледом.  С  ним  было  все
ясно: пахан.
   А вот третий, который вошел вслед за ними и прикрыл за собой  дверь,  был
птицей совсем другого полета. Лет  сорока,  в  аккуратном  светло-коричневом
костюме, с правильным невыразительным лицом и быстрым взглядом. В  толпе  на
него и внимания не  обратишь,  но  тут,  среди  этой  уголовной  братии,  он
выглядел белой вороной. "Контора". Это было на нем прямо написано. Майор или
даже подполковник. Впрочем, вряд ли подполковник, слишком подобран, в форме,
подполковники редко такими бывают. Его-то как сюда занесло?
   У все троих физиономии были такими, словно бы перед тем, как войти  сюда,
они крепко пересобачились. И как  бы  в  продолжение  этой  ругани  напарник
рыжего показал на нас:
   - Вот, только четверо!
   Лысый и Майор (так я про себя его окрестил) посмотрели на нас, как  будто
хотели в этом убедиться. И убедились: да, четверо. Майор извлек  из  кармана
пиджака небольшой фотоаппарат "Никон"  и  раза  три  щелкнул  нас,  сверкнув
вспышкой.
   - Завтра снова, выходит, ехать? - недовольно  спросил  лысый.  -  Так  не
договаривались. Двойная работа.
   - Уладим! - раздраженно бросил ему Майор, сделал еще пару снимков и сунул
аппарат в карман.
   Старшой автоматчиков подошел к коляске и протянул лысому наши документы и
деньги. У каждого  из  нас  было  по  пятьсот  баксов  мелкими  купюрами  на
карманные расходы. Трубач прихватил из  своего  гонорара  пачечку  новеньких
стольников - он хотел купить хороший саксофон взамен старого. А еще двадцать
штук - на серьезные траты, которые по ходу дела могли понадобиться,  -  были
переведены на мое имя в ларнакский "Парадиз-банк",  я  мог  их  получить  по
предъявлении паспорта.
   Деньги лысый оставил у себя, а документы передал Майору. Тот  внимательно
просмотрел наши паспорта. Куда внимательней, чем кипрские пограничники.
   - Иван Георгиевич Перегудов... Что ж, Иван Георгиевич, давайте поговорим,
- обратился он к Доку, предположив в нем старшего,  из  чего  я  с  чувством
глубокого удовлетворения заключил, что даже если он о нас что-то и знает, то
знает далеко не все.
   - Я - врач команды, - ответил Док.  -  А  капитан  у  нас  -  он,  Сергей
Пастухов.
   - Команды? - переспросил Майор. - Ах да, вы же спортсмены. Как вы, Сергей
Пастухов, насчет того, чтобы откровенно поговорить?
   - При них? - кивнул я на лысого пахана и его шайку.
   - Вы правы, пожалуй, - согласился Майор и обернулся к лысому: - Извините,
пан. Эта информация вам ни к чему. Не возражаете, если я побеседую с  нашими
гостями тет-а-тет?
   Пан. В лысом не было ничего польского. Значит, кличка.
   - Валяйте. Меньше знаешь - лучше спишь. А если что?
   - Вы же будете рядом.
   Пан нажал какую-то кнопку на ручке коляски и  откатился  в  другой  конец
гаража. За ним последовали и его кадры. Четверо с "узи" слегка расслабились,
но все еще были настороже и не спускали с нас глаз.
   - Так лучше, да? - спросил Майор. - Итак, кто  вы?  Но  преж