занозой  сидела  в  его
мозгу все время, пока он следил за ходом ремонтных работ на  железнодорожной
ветке и выслушивал рапорты патрулей и экипажей вертолетов.

   Прочесывание окрестностей не дало никаких результатов.  Кроме  дрезины  и
похищенных с открытого склада ПМС  инструментов,  ничего  найдено  не  было.
Никаких следов автотранспорта в  долине  тоже  не  обнаружилось.  Тщательный
осмотр с вертолетов  прилегавшего  к  аэродрому  плоскогорья  не  выявил  ни
остатков  костров,  ни  следов  стоянок,  ни  иных   признаков   присутствия
посторонних. Все растяжки, установленные на тропах и в руслах  ручьев,  были
нетронутыми. Тимашук затребовал данные  телеметрического  контроля.  Никаких
нарушений воздушного пространства аэродромные радиолокационные установки  не
зафиксировали.
   Капитан-железнодорожник  обещал  сэкономить  час-полтора,  но   сэкономил
гораздо больше. В двух километрах от места  аварии  ремпоезда  он  обнаружил
каменистую плоскость и бросил на нее рельсошпальную решетку, прямо на грунт,
без подсыпки, с минимальной рихтовкой. Получился тупик, его использовали для
маневров. Отпала необходимость гонять составы на разъезд.
   В 20.30, на семь часов раньше назначенного начальником  ремпоезда  срока,
литерный состав из Улан-Удэ втянулся через  въездные  ворота  на  территорию
аэродрома и встал под разгрузку.  Подполковник  Тимашук  на  радостях  обнял
капитана и пригласил в свой номер в гарнизонной гостинице-"заежке" выпить за
железнодорожные  войска   настоящего   виски   "Блэк   лэйбл",   традиционно
почитаемого в ГРУ. Капитан засмущался, но приглашение принял. Тимашук позвал
и Тулина, полковник тоже заслуживал поощрения.
   Пока накрывали на стол  и  готовили  закуску,  Тимашук  достал  из  кейса
спортивный "Адидас", свой костюм отдал почистить и  залез  под  душ.  Больше
суток он был на ногах. И каких суток! Усталости он не чувствовал,  усталость
позже придет, когда он будет на борту "Мрии". В воздухе и вздремнет. И  лишь
мысль об этой проклятой водке мешала ему наслаждаться горячим душем.

   Четыре бутылки водки. Почему - четыре? За "лимонку" можно  было  запросто
получить два ящика водки. Запросил только четыре бутылки. Значит, ему  нужно
было именно четыре бутылки? Зачем? Что такое вообще четыре бутылки водки?  В
Москве и любом городе - ничто. В воинской части с сухим законом  -  все.  За
четыре бутылки водки любой солдат или прапор последнюю  гимнастерку  с  себя
снимет.
   Но зачем этому  странному  продавцу  гимнастерка?  Почему  были  украдены
спецовки? Для тех, кто развинчивал стыки, понятно - нужны для маскировки.  А
этому, пятому? Ему нужна  была  просто  одежда,  не  привлекающая  внимания.
Значит, та одежда, которая на нем была, привлекала внимание? Что же это была
за одежда?
   Черные вязаные шапки. Это могли быть подшлемники. Спецназовские ботинки.
   Граната Ф-1. Новая, с заводской смазкой.
   Подполковник Тимашук ощутил  неприятный  холодок  в  груди.  Только  одна
одежда могла привлекать внимание: камуфляж  диверсионной  группы.  А  четыре
бутылки водки, за которые солдат последнюю гимнастерку скинет, могли служить
и для другой цели.
   Они могли быть пропуском в любую запретную зону.
   В том числе - на территорию аэродрома.

   Подполковнику Тимашуку понадобилось все его самообладание, чтобы сдержать
волнение. Что толку паниковать? Если посторонний проник на  объект,  значит,
проник. Снимать солдат с разгрузки и бросать на повальный  обыск  не  время,
нужно сначала отправить "Мрию", а потом уж устраивать всеобщий шмон.
   Первый раз в жизни подполковник Тимашук пил "Блэк лэйбл", не чувствуя его
вкуса. И лишь после третьей отпустило. Все же хороший вискарь - это  хороший
вискарь.  Недаром  "Блэк  лэйбл"  везли  в  подарок  своим   генералам   все
возвращавшиеся  с  холода  офицеры  Главного  разведывательного  управления.
Генералы знали толк в жизни.
   Налили по четвертой. Чокнулись. За дружбу всех родов войск. Но выпить  не
успели. В дверь постучали. Полковник вышел, потом заглянул в комнату, кивком
вызвал в коридор Тимашука. Представил старшего лейтенанта:
   - Начальник смены радиолокаторщиков. Тот доложил:
   - Дважды зафиксирован выход в эфир неустановленного передатчика.  Импульс
кодированный, расшифровке не поддается.
   - Координаты?
   - Запеленговать не смогли.
   - Почему сразу не доложили?
   - Приняли за помехи. Если выйдет в эфир еще  раз,  попробуем  засечь.  Но
вряд ли получится. Импульс слишком короткий.
   - Действуйте. Сделайте все, что сможете, - приказал Тимашук.

   Вернулись за стол. Выпили.

   И тут погас свет.

   Тимашук кинулся к окну. Весь аэродром был погружен во тьму. Не  горел  ни
один прожектор. В черноте ночи  светились  лишь  габаритные  огни  и  кабина
тепловоза ремпоезда. Ни огонька  на  взлетно-посадочной  полосе,  ни  одного
освещенного окна.  Только  через  минуту  замелькали,  заметались  карманные
фонари.
   - Сейчас включат резервную электростанцию, - сказал Тулин. -  Норматив  -
три с половиной минуты.
   Через три с половиной минуты резервная электростанция не  заработала.  Не
заработала она и через полчаса. Капитан-железнодорожник смущенно откланялся.
Тулин и Тимашук при свете стеариновых свечей, как заговорщики, прошли в узел
связи. Связь работала  от  аварийных  аккумуляторов.  Оперативный  дежурный,
дозвонился до энергетиков. Те  сообщили:  что-то  на  высоковольтной  линии,
ремонтная бригада уже выехала. Через  сорок  минут  уточнили:  на  тридцатом
километре взорвана одна из опор ЛЭП.

   Еще  через  час  выяснилось,  почему  не  запускаются  дизеля   резервной
электростанции. Сообщение не удивило подполковника Тимашука: чего-то в  этом
роде он ждал. Оказались подпиленными все трубки  ТНВД  -  топливных  насосов
высокого давления. На двух дизелях трубки  меняют,  больше  на  складе  нет,
нужно выписывать из Читы.
   Полковник Тулин матерился - беззвучно, словно читал молитву.
   Дизеля наконец запустили.  Лампочки  горели  вполнакала.  Электрокраны  и
подъемники на эстакаде не  работали:  мощности  станции  не  хватало.  Когда
восстановят ЛЭП, никто не  знал.  О  разгрузке  состава  и  погрузке  "Мрии"
вручную нечего было и думать.
   Появился встревоженный Сивопляс, доложил: на полу в  помещении  резервной
электростанции обнаружен инструмент, которым  были  подпилены  трубки  ТНВД.
Преступник, вероятно, обронил его в темноте.
   Полковник Тулин  и  находившиеся  в  узле  связи  офицеры  с  недоумением
смотрели на плоскую хромированную пластину странной формы. Они не знали, что
это такое. Тимашук знал. И Сивопляс знал.
   - Серьезное дело, товарищ подполковник, - сказал он. - Чревато боком.
   Тимашук кивнул. Серьезнее не бывает. Пластина была мини-ножом  "Робинзон"
из комплекта ножа выживания  "Оборотень".  Такие  ножи  выживания  входят  в
штатное снаряжение диверсионных групп.

   Тимашук связался с Москвой. Ермаков  выслушал  сообщение  и  приказал  не
отходить от телефона. Через пять минут раздался зуммер вызова.
   - На линии генерал армии Г., - сообщил московский связист. - Говорите.
   - Товарищ генерал армии, докладывает подполковник Тимашук...
   В трубке высокочастотной связи раздался пронзительный голос Г.:
   - Ты, мать-перемать-распротак, чем там занят? Я тебе, так-перетак-растак,
ноги   выдергаю,   если   "Мрия"   через   час   не   взлетит!    Я    тебя,
распроэдак-распротак-расперетак... через колено... оглоблей...
   "Долбаный козел! - тяжело подумал подполковник Тимашук. -  Сидишь  там  в
Москве, командуешь! Тебя бы самого сюда, мать твою!.."
   Полковник, начальник штаба и  оперативный  дежурный  внимательно  слушали
рулады козлиного генеральского баритона. На Тимашука старались не  смотреть,
отводили  глаза.  А  молоденький  лейтенант-связист  даже  раскрыл  рот   от
изумления. Еще со школы он знал, что русский  язык  велик  и  могуч,  но  не
подозревал, что настолько. На Тимашука он смотрел с откровенным  сочувствием
и  испугом.  И  этот  взгляд  что-то  разрушил  в  душе  подполковника.  Все
напряжение минувших полутора суток трансформировалось в лютую злобу.
   - Долбаный козел! - рявкнул он. - Сам  прилетай  сюда  и  отправляй  свою
долбаную "Мрию"! Против меня действует диверсионный батальон, а ты  мне  про
ноги выдергаю, разэдак-перетак и так!
   Он коротко процитировал самого Г. и бросил трубку.

   Воспоминания об уважении, с которым посмотрели на него офицеры, грело его
сердце до самой смерти.

   Через три минуты вновь прозвучал зуммер телефона спецсвязи.
   - Докладывай, - приказал Г. - Со всеми подробностями.
   Он выслушал, ни разу не перебив.
   - Почему ты решил, что там батальон? - спросил Г., когда Тимашук умолк. -
Сам сказал - пять спецовок.
   - Пятеро не могут быть одновременно во всех местах. Слишком далеко.  Плюс
кто-то на передатчике. Плюс подстраховка. Пять человек не могут  блокировать
аэродром. Не мне вам это объяснять. А они это сделали.
   - Спокойно, подполковник, - приказал Г. - Не может там быть батальона. От
силы - рота. А у тебя  под  ружьем  полк.  И  сорок  профи.  Они  одни  двух
батальонов стоят. Не паникуй. Обнаружить помогу. Действуй  спокойно.  Хорошо
бы хоть одного взять живым. Не получится - уничтожь всех. Надеюсь  на  тебя.
Что хочешь делай, но "Мрия" должна взлететь!
   Глава VIII
   После всей этой беготни по долинам и  по  взгорьям  у  всех  у  нас  ноги
отваливались. И то сказать:
   двадцать километров туда, двадцать обратно. И если  часть  пути  туда  мы
проехали на дрезине, то назад пришлось  пилить  на  своих  двоих.  И  не  по
шпалам, а в обход, по нагорью, рискуя каждую минуту наскочить  на  растяжку.
Да еще эта клятая брезентуха, складки  которой  натирали  кожу  даже  сквозь
шерстяное белье. Боцману с Доком, минировавшим ЛЭП, досталось и того  больше
- еще километров по десять.
   Но все же самая трудная часть дела выпала Мухе. Мало того что  ему  нужно
было незаметно добраться до Потапова - а это двадцать с лишним кэмэ, так еще
нужно было  незаметно  вернуться,  а  затем  инфильтроваться  на  территорию
объекта. Я хотел послать с ним для страховки Артиста, но Муха воспротивился:
он маленький, незаметный, очень безобидный. Очень. Справится.  И  справился.
Когда под утро мы вернулись в блиндаж на горе, он  уже  был  там,  дрых  без
задних ног и даже легким  шевеленьем  не  прореагировал  на  наше  бесшумное
появление. Правда, при выполнении задания он допустил оплошность и  нажрался
шашлыка от щедрот местного братана, которому впарил "лимонку". За что и  был
наказан  жесточайшим  поносом,  который  не  могли  утихомирить  все  запасы
бисептола и активированного угля в наших аптечках.  Так  что  большую  часть
следующего дня он вынужден был провести не с нами, а в одиночестве в кустах,
метрах в десяти от нашего лежбища. Но это выяснилось уже позже.
   Мы влезли в камуфляжки из  комплекта  "Выдра-ЗМ",  уютные,  как  домашняя
пижама, выдавили в себя по тюбику сублимированного говна из боевого  рациона
питания и испытали полный кайф.
   Не умеют люди ценить привычные радости жизни. Нет,  не  умеют.  Вернуться
после работы домой, переодеться, поужинать и залечь на диване с газетой  или
включить телевизор. Что может быть лучше? Даже если дом - яма между  камней,
ужин - тюбик безвкусной пасты,  а  телевизор  -  бинокль  БН-2,  в  окулярах
которого неторопливо разворачивается действо; которое можно было бы  назвать
"кино не для всех".
   Одно время по телевизору часто крутили такое кино.  Отнеся  себя,  как  и
всякий интеллигентный человек, к тем самым избранным, которым адресована эта
рубрика, я честно высиживал перед экраном, пока не убедился, что все-таки не
настолько интеллигентен и не настолько избран. Недоизбран.
   Грустно, но факт. Моего культурного уровня явно не хватало, чтобы оценить
тайные достоинства этих кинематографических шедевров. "Кино не для  нас".  А
вот оценить то, что происходило внизу, на пространстве аэродрома, -  на  это
моего культурного уровня хватало. Это кино было для нас. И хотя мы наблюдали
его  с  первой   минуты,   зрелище   не   утрачивало   своей   захватывающей
увлекательности.
   Смысловым центром композиции был огромный Ант-125. "Мрия". "Мечта". И все
происходящее вокруг предопределялось ею.  Самолет  стоял  в  начале  главной
взлетно-посадочной полосы. Нос его вместе с  пилотской  кабиной  был  задран
вверх,  широкая  задняя  аппарель  опущена  на  бетон.  Из  самолета  "Мрия"
превратилась в гигантский летающий вагон, готовый принять в свое чрево энное
количество десятков тонн груза, который  двигался  к  ней  по  Транссибу.  И
поскольку никто из нас не представлял, каким образом можно воспрепятствовать
взлету этой махины, мы решили подойти к делу с другой стороны.
   Правильно поставленная задача содержит  в  себе  и  пути  ее  разрешения.
Устроить  на  железнодорожной  ветке  небольшую   аварию   -   это   решение
напрашивалось само собой.
   Когда Док сказал, что нужно будет продублировать расстыковку  рельсов,  с
этим я согласился сразу. Не помешает. А вот насчет минирования  ЛЭП  были  у
меня сомнения. Но Док не стал и спрашивать нашего согласия. Когда  дошло  до
дела, он просто оставил меня и Артиста откручивать гайки, а сам  с  Боцманом
двинулся по шпалам в сторону Транссиба.
   Мое командирское самолюбие было слегка задето,  но  не  настолько,  чтобы
начать выяснять, кто главней. Главней  всегда  тот,  кто  знает,  что  нужно
делать. А Док, судя по его виду, знал.  И  нам  ничего  не  оставалось,  как
подчиниться. Что я и сделал не без удовольствия. Всегда  приятно,  когда  за
тебя принимают решения и избавляют от необходимости за них отвечать.  Это  и
составляет  главную  привлекательность  военной  службы  для  здравомыслящей
молодежи, а главную привлекательность социализма - для широких народных масс
независимо от цвета кожи и национальных традиций.
   Док оказался прав. Мы рассчитывали, что пара суток  спокойной  жизни  нам
обеспечена, но железнодорожные  войска  оказались  на  высоте.  Всего  через
шестнадцать  часов  после  того,  как  состав  из  Улан-Удэ   тормознул   на
разведенном  нами  рельсовом   стыке,   а   вслед   за   ним   тормознул   и
ремонтно-восстановительный поезд, движение возобновилось. К ярко  освещенной
прожекторами железнодорожной эстакаде причалили вагоны,  задвигались  краны,
забегали  солдаты,  клубами  черного  дыма  окутались  "КрАЗы"  с  грузовыми
платформами, готовые принять выплывающие из вагонов контейнеры и переместить
их к "Мрии".
   С высоты нашего НП мы наблюдали  за  этим  праздником  жизни  с  чувством
гордости за боевую  выучку  российских  железнодорожных  войск.  К  гордости
примешивалась досада оттого, что все труды наши тяжкие дали такой  ничтожный
эффект. Пройдет еще часов пять-шесть, и "Мрия" взлетит.
   Док извлек из кармана пульт радиовзрывателя и вопросительно посмотрел  на
меня. А что я мог ему сказать? Только одно:
   - Валяй. Надеюсь, ты знаешь, что делаешь.
   Док кивнул и нажал кнопку.
   Где-то  там,  на  тридцатом  километре,  рванул  двухсотграммовый   заряд
пластита,  заложенный  под  мачту  ЛЭП,  опору  выбило  из   бетона,   мачта
накренилась,  полыхнули  грозовым   разрядом   замкнувшиеся   высоковольтные
провода.  Не  нужно  было  обладать  слишком  богатым  воображением,   чтобы
представить себе эту картину.
   Аэродром исчез. Как и не было. Праздник кончился. Остались ночь, посвисты
ветра, летящая в низких тучах луна. И мы пятеро над огромной долиной, на дне
которой светились слабые габаритные  огни  и  мелькали  точки  электрических
фонарей.
   - Дело сделано, - констатировал Док.
   - Хотелось бы еще знать - зачем? - подал голос Артист.
   Нам всем хотелось бы это знать. И если кто  и  мог  дать  ответ  на  этот
вопрос, то лишь Док. Я уже понимал, что он  знает  больше,  чем  говорит.  И
понимал это не только я. Но Док сказал:
   - Супчику бы сейчас горяченького.
   - А шашлычка? - спросил Муха и, не дождавшись ответа, рванул в орешник.
   - Нет, шашлычка не хочу, - подумав, сказал Док.
   Отсутствие ответа - тоже ответ. Мы слишком хорошо знали друг друга, чтобы
вынуждать кого-то говорить то,  чего  он  говорить  не  считает  нужным.  Мы
доверяли друг другу. Настолько, насколько это вообще возможно. Без этого  мы
просто не выжили бы. И не в переносном, а в самом буквальном смысле.
   Впрочем, не доверяли, нет.
   Верили.
   А доверие и вера - это не одно и то же.

   И все-таки какая-то тревога  не  оставляла  меня.  Не  знаю,  откуда  она
взялась. Даже зудело в виске. Настолько, что я не сразу  сумел  заснуть.  Но
потом все  же  сумел.  А  проснулся  от  грохота  вертолетных  двигателей  и
похрюкиванья лопастей, характерного для тяжелых  машин.  Я  прополз  на  НП.
Боцман, которому выпало дежурить, протянул мне бинокль.  Но  и  без  бинокля
было  видно,  как  на  вертолетную  площадку  опустился  военно-транспортный
стрекозел Ми-10 -  летающий  кран,  способный  нести  на  подвеске  груз  до
двенадцати тонн. К нему подкатил аэродромный автобус, из него  перегрузились
в трюм вертушки человек пятнадцать солдат и  пятеро  "черных"  с  десантными
"калашами". Стрекозел взлетел и на низкой высоте пошел вдоль железнодорожной
ветки.
   Это означало, что через три-четыре часа мачта  ЛЭП  будет  поставлена  на
место, а еще через час-другой  возобновится  разгрузка  состава  и  погрузка
"Мрии". И никаких способов помешать этому у нас уже не было.
   Так и вышло. И даже быстрей, чем я думал.  Через  два  с  половиной  часа
Ми-10 вернулся на аэродром,  высадил  солдат  и  охрану  и  ушел  в  сторону
Транссиба. А еще через час  на  эстакаде  пришли  в  движение  все  краны  и
погрузчики.
   - А еще говорят, что армия ничего не может, - прокомментировал Артист.  -
Может, когда захочет.
   - Когда очень захочет, - подтвердил Муха. - Да что  же  в  этих  долбаных
контейнерах, если они так суетятся?
   - Истребители, - объяснил Док. - Су-27 или Су-39.
   - А ты-то откуда знаешь? - удивился Боцман.
   - Сам смотри. Что  на  вагонах  написано?  "Собственность  Улан-Удинского
авиационного завода". Там как раз и делают "сушки".
   Док извлек из чехла шифровальный прибор "Азимут", подсоединил к  "Селене"
и забегал пальцами по клавиатуре. Я взглянул на дисплей. Там появилось:
   "Пастухов  -  Центру.  Разгрузка  состава  возобновлена.  Сохраняется  ли
необходимость прервать работы?"
   - Отправляю? - спросил Док.
   - Ну отправляй, - кивнул я. - Только как же мы их прервем?
   Не ответив, Док нажал  клавишу  шифратора.  Сигнал  ушел  на  спутник.  Я
посмотрел на часы. Полдень. В Москве - шесть утра. Ответа можно  было  ждать
часа через три: пока в этот  таинственный  Центр  приедет  начальство,  пока
прочитают, пока обсудят.
   Ответ пришел через четыре минуты:
   "Центр  -  Пастухову.  Приказываю  предотвратить  вылет   "Мрии"   любыми
средствами".
   Док охлопал себя по карманам, как человек, который ищет спички, извлек из
камуфляжки черную пластмассовую коробочку  радиопульта,  ввел  код  и  нажал
пусковую кнопку.
   Долбануло  так,  что  с  кустов  стряхнуло  капли   росы.   По   проводам
высоковольтной  линии  пробежали  искры.  И  лишь  потом  донеслись  раскаты
двойного взрыва.
   - Ексель-моксель, Док! - сказал Артист. - Сколько же ты туда зафигачил?
   - Два заряда по килограмму.
   - А сколько еще в запасе? - спросил я. Словно  бы  извиняясь,  Док  пожал
плечами:
   - Все. Больше нет ничего. Я и эти-то заложил так, на всякий пожарный.
   Он снова придвинул к себе "Азимут" и набрал:
   "Пастухов - Центру.  Подача  электроэнергии  на  объект  возобновится  не
раньше, чем через сутки. Две мачты ЛЭП полностью уничтожены".
   Центр спросил:
   "Каким образом?"
   Док показал мне текст. Я ответил:
   - Не один ли им хрен? Взорвали.
   Док перевел на канцелярский:
   "Пастухов - Центру. Опорные  мачты  ЛЭП  выведены  из  строя  посредством
взрыва".